Основная. 3. Лекторский В.С. Субъект, объект, познание

1. Диалектика познания. Л., 1988.

2. Ильин В.В. Теория познания. Введение. Общие проблемы. М., 1993.

3. Лекторский В.С. Субъект, объект, познание. М., 1980.

4. Алексеев И.С. Деятельностная концепция познания реальности. М., 1995.

5. Философия и методология науки. М., 1996.

6. Липский Б.И. Практическая природа истины. М., 1988.

7. Хайдеггер М. Учение Платона об истине // Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993.

8. Хайдеггер М. О сущности истины. Что значит мыслить? // Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. М., 1991.

 

Дополнительная

1. Шилков Ю.М. Гносеологические основы мыслительной деятельности. СПб., 1992.

2. Зандкюллер Г.Й. Действительность знания. М., 1996.

3. Рациональность как предмет философского исследования. М., 1995

4. Мамардашвили М.К. Формы и содержание мышления. М., 1968.

 

 

ПЛАН СЕМИНАРА ПО ФИЛОСОФИИ № 13

 

«НАУЧНОЕ ПОЗНАНИЕ (НАУКА В СИСТЕМЕ КУЛЬТУРЫ)»

 

1. Философия и наука. Основные аспекты бытия науки.

2. Структура, методы и формы научного познания. Классическая и неклассическая наука.

3. Научная картина мира. Проблема смены научных парадигм.

4. Наука как феномен культуры. Сциентизм и антисциентизм.

 

Для того, чтобы разобраться в первом вопросе, необходимо обратиться к теме «Познание». Как явствует из этой темы, познание есть особый, рефлексивный способ наших взаимоотношений с объемлющей нас реальностью – с природным, социальным и своим собственным, субъективным, миром. Познающий субъект пытается найти некое стабильное основание в меняющихся процессах реальности, чтобы суметь в ней сориентироваться и – в конечном итоге – выжить.

Наука есть особая форма познания, и, отвечая на вопрос, следует в первую очередь выделить её критерии:

1. Наличие представлений о предмете исследований, точнее говоря, таких предварительных представлений, которые потом будут в процессе изучения этого предмета уточняться. Если не будет таких представлений, то учёный рискует оказаться в ситуации «я изучаю всё, то есть ничего».

2. Наличие метода, то есть неких устойчивых и признанных научным сообществом приёмов, которые позволяют добывать новое знание, проверять его и применять его на практике. Учёный, вооружённый методом, подобен путнику, идущему по проложенной дороге, – как бы не петляла дорога, он всё равно доберётся до цели быстрее, чем человек, направляющийся к тому же самому месту напрямик, но по бездорожью.

3. Наличие не просто отдельных удачных догадок, которые решают некоторые практические проблемы, а целостных теоретических систем, которые позволяют объяснить значимые аспекты изучаемого предмета на основе идеи мирового целого (как регулятива научного познания). Другими словами, теоретическая система должна обязательно стремиться связать конкретное знание о познаваемом предмете с комплексом других знаний, накопленных человечеством о данной сфере реальности – об объективном, социальном или субъективном мире. Отсюда следует важное обстоятельство: именно на стыках между различными теоретическими системами могут быть сделаны существенные открытия.

4. Наличие внутренних взаимосвязей между теоретическими системами, наблюдениями, проверкой знаний и их практической применимостью. Под практикой мы имеем в виду одно простое и вместе с тем очень важное обстоятельство: наука не есть занятие интеллигибельных существ, но есть (помимо всего прочего) также и способ помочь какому-либо отдельному человеку, группе людей и, в идеале, человечеству в целом, решать проблемы, которые возникают у них в их повседневной жизни. Под внутренней же взаимосвязью мы подразумеваем очень тонкий вид связей, благодаря которым наука отличается от тайных доктрин жреческих кланов или же мистически-религиозных практик. Прежде всего, наука должна исходить не из неких представлений, принятых на веру, а из тех положений, которые являются для познающего субъекта достоверными, в которых он убеждён и которые он в состоянии отстаивать в дискуссиях с оппонентами. Теоретические системы, которые согласуют эти исходные представления с фактами (то есть с теми данными, что были получены на опыте), должны быть логически непротиворечивыми – они должны быть построены, по крайней мере, в соответствии с тремя основными правилами формальной логики (у тайных же доктрин жрецов логика несколько иная, и здесь во многом всё строится на аналогиях). Проверка же знаний должна быть, насколько это возможно, независимой от теоретических систем. Как это реализовать на практике? Тут есть хороший критерий, который сформулировал Карл Поппер в работе «Логика и рост научного знания»: любая теория должна предсказывать существование условий, в которых её основные положения могут оказаться не верными. Это предохраняет науку от догматического окостенения (вспомним Сократа, говорившего: «Я знаю границы своего незнания, а другие люди не знают и этого»).

5. Социальное признание учёных (что выражается в устроении Академий Наук, научных фондов, премий и пр.), а также признание заслуг конкретного учёного в научном сообществе (что выражается не столько его степенями и званиями, сколько наличием учеников и последователей).

Философия и наука всегда неоднозначно относились друг к другу. С точки зрения многих серьёзных философов, учёные подчас не отдают себе отчёта в исходных положениях своих теоретических систем. Например, у Платона мы читаем: «Что же касается остальных наук, которые, как мы говорили, пытаются постичь хоть что-нибудь из бытия (речь идёт о геометрии и тех науках, которые следуют за ней), то им всего лишь снится бытие, а наяву им невозможно его увидеть, пока они, пользуясь своими предположениями, будут сохранять их незыблемыми и не отдавать себе в них отчёта». То же самое мы находим и у Гегеля в разделе, специально посвящённом отношению мысли к объективности, – одной из фундаментальных проблем для философии науки: «Основная ошибка научного эмпиризма состоит всегда в том, что он, пользуясь метафизическими категориями: материя, сила, одно, многое, всеобщность, бесконечность и так далее – и, руководствуясь такими категориями, пользуясь формами умозаключения и исходя из них как из предпосылок, не знает при этом, что он сам содержит в себе метафизику, сам занимается ею; он, таким образом, пользуется такими категориями и их сочетаниями совершенно некритично и бессознательно».

С другой стороны, учёные также неоднократно выступали против вмешательства философов в их «епархию»: они ссылались на то, что в отличие от философии, наука имеет дело с конкретным опытом человека в природном, социальном или субъективном мире, а философия тяготеет к созерцательности. Чтобы не вдаваться здесь в бесплодную полемику, обозначим как регулятив некое идеальное состояние, в котором философы и учёные будут сотрудничать друг с другом. Философия при этом поможет учёным прояснить основания своих теоретических систем и тем самым будет содействовать диалогу между представителями различных дисциплин, обособленно изучающих смежные предметы, а наука будет доставлять философии новые темы и материал для обсуждения, который мыслитель будет стремиться объединить с иными формами постижения истины – искусством, религией, мифом и др.

Если познание начинается с удивления, то философия, возможно, с сомнения – относительно ключевых идей, вокруг которых интегрируются символические пространства культуры, либо же относительно способов их интеграции. Значит, мыслитель начинает искать новые символические пространства, и в этом ни учёный не может заменить философа (учёный не проблематизирует обыденное мировоззрение в целом, а только в сфере своих исследований), ни философ – учёного (философ никогда не стремится создать новое мировоззрение во всех его деталях – это будет скорее мифотворчество; он предоставляет учёным, которые отнесутся с симпатией к его новому взгляду на бытие и на сущее, ставить волнующие человека конкретные вопросы и давать на них ответы).

 

При ответе на второй вопрос, необходимо отметить, что исторически наука возникла в результате кризиса средневекового католического мировоззрения в эпоху Возрождения, который стал результатом как социальных причин (Великие географические открытия, постепенное утверждение капиталистических отношений), так и внутренних, укоренённых в самой культуре (развитие свободомыслия). И уже из эпохи Возрождения идёт различие между двумя основными формами научного познания – естественнонаучным и гуманитарным. Первое направлено на изучение мира, окружающего человека, – мира природы; второе ориентировано на изучение самого человека: слова «гуманитарный» и «гуманизм» – однокоренные, а восходят они к латинскому словосочетанию studia humanitatis, которое переводится как ревностное изучение (studia, отсюда, кстати говоря, студент – тот, кто настойчиво что-то изучает) того, что составляет целостность человеческого существа (humanitatis).

При подготовке к семинарскому занятию студент должен, прежде всего, уяснить различие в предметных сферах и методологических установках гуманитарного и естественнонаучного познания. Естественнонаучное познание стремится подвести особенное под всеобщее, в то время как гуманитарное познание стремится к наиболее полному описанию особенного, специфического, своеобразного. Разъясним эту мысль. Перед нами – очень быстро меняющийся мир, за один день у нас в жизни может произойти столько событий, что все и не упомнишь. Как в нём сориентироваться? Первый вариант: попытаться выделить некую стабильную структуру, стоящую за определённым классом явлений (а этот класс ещё необходимо выделить) – структуру их взаимных связей, и выразить эту структуру в математической форме – то есть применить к описанию природы математику; так возникает представление о законе природы. То, что связи между предметами и явлениями мира могут быть выражены как отношения между числами – это понял ещё в 6 веке до нашей эры Пифагор; современная наука к этому прозрению Пифагора добавила ещё одно: связи между предметами и явлениями можно представить не только как отношения между числами, но и как отношения между величинами, а каждая величина есть, в свою очередь, отношение между числами (оно лежит в основе любой физической, химической и всякой иной формулы в науке); следовательно, отношения между числами также могут вступать друг с другом в определённые отношения. Студент может представить себе сложнейшую сеть математических отношений между числами, между отношениями отношений между числами, между отношениями отношений отношений между числами и так далее – сеть, которую учёный как бы «опрокидывает» на природу – и он поймёт, почему Кант в «Критике чистого разума» считал критерием прогресса в естествознании всё большее распространение на природу математического описания. И вот, учёный-естествоиспытатель убеждён в том, что предметы и явления могут претерпевать изменения, но законы природы – то есть математически выраженные связи между ними и внутри них – есть константа, а потому на основе знания законов можно, ни больше ни меньше, предсказывать будущее (!). И в этом нет никакой мистики. Например, зная закон всемирного тяготения и три закона небесной механики, открытые Кеплером, можно с помощью самого простого компьютера рассчитать, когда через тысячу лет будет парад планет, и когда будет следующее солнечное и лунное затмения. Вывод прост: границы естественнонаучного познания совпадают с границами применимости математического описания мира.

А что же лежит за этими границами? Всё, что никак не может быть сравнено друг с другом (или, даже если и может быть сравнено, то результаты этого сравнения есть нечто несоизмеримое). Как, например, сравнить между собой мировоззрение автора этого раздела и мировоззрение его читателя? У кого из нас в жизни были более интенсивные переживания? А как сравнить мои и его потенциальные возможности (ведь они ещё не реализованы)?

Таким образом, гуманитарное познание имеет дело с совершенно особым уровнем реальности, и соответственно оно разработало свои особые методы для его изучения. Студент, который желал бы уяснить себе специфику этих методов, может обратиться к работе Ганса-Георга Гадамера «Истина и метод» (М.: Прогресс, 1988), а также к журналу «Наука и бизнес на Мурмане» (№ 3 за 2002 год), который целиком посвящён творчеству Г.-Г. Гадамера. В этом месте мы приведём только самые общие соображения. Гуманитарная наука тяготеет к описательности не в силу её неполноценности по отношению к естественным наукам, а в силу того, что она должна за конкретными изучаемыми ею памятниками – следами человеческой деятельности в материальном мире (от наконечников копий каменного века до религиозных текстов и философских трактатов) – понять мировоззрение их создателей. Исторически сложилось так, что гуманитарии предпочитают иметь дело именно с письменными источниками (хотя археологи занимаются и бесписьменными культурами, но эта наука лежит на водоразделе между естественным и гуманитарным познанием). Следовательно, гуманитарий должен попытаться взглянуть на мир глазами человека иной эпохи, и проблема метода может быть переведена в плоскость проблемы того, как вообще возможно взаимопонимание? Взаимопонимание не есть монолитное единство взглядов, оно не есть также и навязывание одной стороной своих взглядов иной стороне. Взаимопонимание лежит между полюсами монолитного единства и полного непонимания друг друга; это – согласие, в котором лежит зародыш разногласий, и разногласия, которые ведут к согласию; следовательно, взаимопонимание – это процесс (а не статичное состояние); это – конкретный результат диалога, но не в смысле его завершения, а в смысле временного прекращения по мере того, как договаривающиеся стороны удовлетворили свои практические потребности. (Автор надеется, что читатели не сведут все проблемы человека только к отсутствию денег, а практические потребности людей – только к материальной выгоде.)

Что за практические потребности могут стоять за штудиями учёных-гуманитариев, то есть каковы их возможные цели? За естественно-научным познанием стоит, в частности, стремление к овладению силами природы и к обеспечению материального благополучия для людей, а также стремление общества и социальных институтов к самосохранению в постоянно меняющейся природной среде. За гуманитарным же познанием стоит, видимо, прежде всего потребность в изучении тех смыслов, которые порождаются в культуре. Учёный-гуманитарий понимает, что его самосознание не является целиком зависящим от него самого, что в нём присутствует неустранимый социальный (или интерсубъективный, говоря языком феноменологии) компонент – сознание людей иных эпох и иных культур, которое присутствует в настоящем времени в «снятом» виде. Следовательно, изучая проявления человеческого духа в прошлом, он лучше уясняет себе содержание своего собственного сознания, свою собственную смысловую систему.

Итак, мы разъяснили специфику естественнонаучного и гуманитарного познания, их взаимную необходимость и несводимость друг к другу. Теперь необходимо обратиться к понятиям «классическая и неклассическая наука». Можно рассматривать их как две исторически сменявшие друг друга стадии развития науки: этап классической науки пришёлся на XVII – конец XIX века, этап неклассической науки начался в начале ХХ века и продолжается по сей день.

Основу классической науки составляла система механики Ньютона и его последователей (Кеплер, Лаплас и др.) и математический аппарат дифференциального и интегрального исчисления, созданный Ньютоном, Лейбницем, Декартом и др. Далее в XIX веке в связи с промышленной революцией (применение в промышленности сначала энергии пара, а затем и энергии электричества) развились новые отрасли науки – термодинамика и электродинамика, но они были построены таким образом, чтобы не подвергнуть сомнению главные предпосылки теории Ньютона. И даже социология, которая возникла во второй половине XIX века, и эволюционная биология (теория Ч. Дарвина) испытали на себе серьёзное воздействие механистического мировоззрения, которое было свойственно физике Ньютона – так, социология одно время даже называлась «теорией социальной физики». Таким образом, базисом классической науки являлось механистическое мировоззрение.

Попробуем выделить его основные положения. Мир подобен огромному механизму, который однажды каким-то образом возник в результате однократного акта Божественного творчества (так считал Ньютон), но Бог не вмешивается в его дальнейшее развитие; впрочем, идея Бога могла и вовсе быть выведенной из механистического мировоззрения – например, Лаплас на вопрос Наполеона о том, какое место в его теории происхождения Вселенной отведено Богу, ответил: «Я не нуждаюсь в подобной гипотезе». Мир состоит из физических тел, которые движутся в соответствии с тремя законами Ньютона и законом всемирного тяготения. (После появления термодинамики и развития химии элементарными физическими телами начали считаться неделимые атомы, но к ним также были применены механические законы.) Каждое физическое тело относительно автономно, то есть взаимодействует с другими по законам механики и после взаимодействия не меняет радикальным образом свою природу. Все сложные взаимодействия могут быть в пределе сведены к сумме простых, то есть, например, человеческое сознание – к сложному взаимодействию неделимых атомов, из которых состоит человеческий организм. И ещё одна важная характеристика классической науки: в ней господствует железный детерминизм, то есть каждое явление в мире имеет свою причину и свои следствия, нет и не может быть ничего случайного, не сводимого к известным законам механики, термодинамики, электродинамики и пр. Это мировоззрение в заострённой форме выразил тот же Лаплас, сказавший: «Если бы некое разумное существо знало бы координаты всех физических тел во Вселенной и траектории их движения в любой настоящий момент, то оно могло бы в единой формуле охватить всё прошлое и будущее состояние мира».

Атака на механистическое мировоззрение началась на рубеже XIX и XX в.в. и велась сразу по нескольким направлениям: появление теории относительности Эйнштейна, квантовой физики, разработанной датской школой во главе с Нильсом Бором, теории ДНК, кибернетики, синергетики, теории ноосферы В. Вернадского и П. Тейяра де Шардена, разработки учения о «космических ритмах жизни» А.Л. Чижевского и т.д. Отметим, что, с точки зрения неклассической науки, в основе мира лежит не железная закономерность, а неопределённость, случайность, а закономерность имеет ограниченные сферы применимости (знаменитый «принцип неопределённостей» Э. Шредингера и В. Гейзенберга). Другими словами, во Вселенной, описываемой современной наукой, важная роль отводится случайности, и эта последняя не есть ещё не познанная закономерность, а неустранимое начало в мире. Атом делим, причём на уровне субатомных частиц невозможно чётко «развести» энергетическую и материальную «составляющие» – электроны, протоны, нейтроны и пр. есть одновременно и материальные частицы, обладающие массой, и поля электромагнитного, сильного, слабого и гравитационного взаимодействий, обладающие квантовыми характеристиками; значит, к миру одновременно применимо и предметное, и энергетическое его описание. Время и пространство рассматривается не в качестве чего-то самостоятельного, а в качестве связанного с основными свойствами взаимодействующих друг с другом тел. Всё взаимосвязано со всем, а, следовательно, ни один объект во Вселенной никогда не остаётся изолированным от всего остального мира – условием его существование является наличие всех прочих объектов мира и мира в целом. Сложные системы несводимы к сумме простых элементов, а потому между механическими, атомными и субатомными, биологическими, социальными системами и пр. имеют место качественные переходы – скажем, общество совершенно невозможно получить из сумм индивидуальных человеческих поступков, человеческое сознание нельзя свести только ко взаимодействию миллиардов нервных клеток (впрочем, этот вопрос уже лежит на грани науки и религии). Современная наука не является замкнутой в себе, она открыта к диалогу с другими формами постижения мира – искусством, религией, мифом, особенно в периоды смены господствующих взглядов

 

Отвечая на четвертый вопрос, необходимо учитывать специфику той роли, которую играет наука в сегодняшнем социуме. Наука сегодня – это деятельность не исследователей-одиночек, а крупных коллективов, использующих огромные материальные и интеллектуальные ресурсы, сложнейшую технику, мощную экспериментальную базу. Научный поиск становится одной из важнейших сил социального развития, и этот факт является необходимой составляющей самосознания ученого, который не может не отдавать себе отчета в том, что его действия, носящие внешне «нейтральный» характер, на самом деле так или иначе влияют на жизнь всего человечества.

Издавна, начиная с момента возникновения самых первых научных дисциплин, человечество постоянно задавалось вопросом: является ли знание благой силой, служащей человеку, и не обернется ли оно против него? К числу тех, кто придавал знанию безусловно позитивный смысл, принадлежал еще Сократ. В дальнейшем экстраполяция данной установки на научный поиск в целом приводит к признанию того, что именно научное знание выступает неоспоримой ценностью, а этическая сфера ставится в полную зависимость от него. Так, американский физик и философ Г. Маргенау считал, что этика в ее нынешнем состоянии является отсталой, не соответствующей современному уровню развития человечества и предлагал создать новую этику, разработанную в строгом следовании стандартам теоретической науки.

Подобные концепции объединяются под общим название «сциентизм» (от лат. scientia – наука). Согласно сциентистским воззрениям, «все … типы знания приемлемы и совершенны постольку, поскольку они копируют науку; наука – высшая ступень развития человеческого разума, которую следует … распространять на все виды деятельности и общения людей» (Современная западная философия: Словарь / Сост. Малахов В. С., Филатов В. П. М., 1991. С. 292-293.).

Французский биолог Ж. Моно в своей книге «Случайность и необходимость» (1970 г.) выдвинул тезис о том, что «объективное» познание, очищенное от идеологических наслоений (в широком смысле – то есть от этических, религиозных, смысложизненных и т. п.) есть единственный источник истины. Этот постулат предполагает, с его точки зрения, пересмотр отношений между объективной истиной и ценностным подходом, между наукой и этикой: «знание исключает всякое ценностное суждение, а этика вследствие своей необъективной сути навсегда исключается из области знания» (Фролов И. Т., Юдин Б. Г. Этика науки: Проблемы и дискуссии. М., 1986. С. 119.).

Как видим, существует множество концепций, которые обосновывают фактически бесконтрольное развитие научного знания. Тем самым провозглашается полный произвол науки в сфере этического, что, в конечном итоге, ведет к безответственности. Зачастую сциентистски настроенные философы говорят о том, что «чистая» наука находится как бы на нейтральной территории, что она якобы непричастна к сфере целеполагания и находится «по ту сторону добра и зла». Отсюда делается следующий вывод: ученый не может и не должен отвечать за результаты своих исследований и экспериментов, за их использование другими людьми.

Однако такая позиция весьма неубедительна, поскольку наука представляет собой социальное явление, в силу чего она целиком интегрирована в процесс функционирования общественного механизма и выполняет определенные общественные функции. Из этого следует, что ученый как активный человеческий субъект, обладающий развитым интеллектом, рефлективными и аналитическими способностями, не может не сознавать, что его действия – хочет он того или нет – обязательно будут иметь социально значимые последствия.

Осознание того, что эти последствия могут носить губительный для человечества характер, вызвало мощную волну настроений, противоположных сциентистскому оптимизму, уверенному, что наука и связанное с ней развитие новейших технологий непременно принесут благие плоды. Недоверие к научно-техническому прогрессу выразилось в ряде теорий, получивших название «антисциентизм» и берущих свое начало в работах Ж. Ж. Руссо. Французский философ, как известно, оспаривал утверждение, что прогресс наук и искусств способствует совершенствованию нравов, и идеализировал неиспорченного цивилизацией «естественного человека».

Однако и антисциентистские взгляды весьма спорны, поскольку они точно так же, как неумеренный научный оптимизм, страдают отсутствием диалектического подхода к проблеме. В одном случае мы видим слепое, некритическое преклонение перед наукой, а в другом – столь же слепой страх перед ней. На самом деле все гораздо сложнее.

Студенту следует постараться подобрать примеры из истории науки, которые могут служить аргументами в пользу одной и другой позиции, а также высказать собственное отношение к данной проблеме. Проблемный вопрос здесь может быть сформулирован так: может ли научное знание объективно не вступать в конфликт с устоявшимися формами мировоззрения и нормами поведения, поскольку оно связано с открытием нового, ранее неизвестного человеку? (Судьба Бруно, Галилея, Дарвина и др.) И каковы этико-культурные пределы научного поиска?

В науке, как и в любой другой сфере человеческой деятельности, взаимоотношения между теми, кто в ней занят, и действия каждого из них подчиняются определенной системе этических норм. Американский социолог Р. Мертон считает, что этика науки строится вокруг 4 основополагающих ценностей:

§ универсализм (научные истины объективны и всеобщи);

§ общность (научное знание является всеобщим достоянием);

§ бескорыстность научного поиска;

§ организованный скептицизм.

Среди областей научного знания, для которых вопросы социальной ответственности ученого и этической оценки его деятельности являются особенно острыми и актуальными, следует в первую очередь назвать ядерную физику, генетические исследования человека, генную инженерию и различные биотехнологии. Именно эти отрасли науки таят в себе потенциальную угрозу для человека, причем даже в «мирном» варианте исследований, не говоря уже о вмешательстве военно-промышленного комплекса в данные научные разработки.

С конца 1940-х годов начинают возникать различные организации ученых, ставящие своей задачей «реализацию глобальной ответственности международного научного сообщества», если воспользоваться определением такого историка науки, как П. де Форест. В этой связи особо стоит отметить так называемый Манифест Рассела – Эйнштейна, который стал своего рода символом активного и деятельного стремления ученых к контролю над использованием своих научных разработок. 9 июля 1955 года Б. Рассел огласил на пресс-конференции этот документ, положивший начало Пагуошскому движению за мир и разоружение (Эйнштейн первым поставил под ним свою подпись за два дня до собственной смерти). Крупнейшие мыслители мира показали пример нового, общепланетарного мышления, без которого в настоящее время немыслимо обсуждение проблем влияния науки на социум и ответственности ученых за результаты своих исследований.

 

Литература