thorn; Концепция личностного знания М. Полани

 

М. Полани является одним из создателей современного напра­вления англо-американской философии науки. Уже его первые ра­боты содержали серьезную критику позитивизма, безраздельно го­сподствовавшего в философии тех лет. Пересмотру подверглись основные положения позитивистской программы: тезис о беспред-посылочности научного знания, установка на элиминацию «мета­физики», абсолютизация индуктивизма и эмпиризма. Позитивист­ски ориентированному образу науки Полани противопоставляет собственную оригинальную концепцию личностного, или неявного, знания. Эта концепция была изложена в монографии «Личностное знание», впервые вышедшей в 1958 г. в Англии.

Полани начинает построение нового идеала научного знания с критики понятия объективности. Традиционное понимание свя­зывает объективность со свободой от личностного произвола и основанностью знаний на опыте. В соответствии с этим понима­нием общепринятой целью точных наук является выработка мето­да постижения истины, дающего абсолютно достоверный результат при условии его правильного применения. При этом личность уче­ного перестает играть какую-либо значительную роль; ее участие в процессе познания сводится к минимуму. По мнению же Полани, «всякая попытка полностью исключить человеческую перспективу из нашей картины мира неминуемо ведет к бессмыслице» (Полани М. Личностное знание. М., 1985, с. 20. Дальше при ссылках на эту работу в данном разделе будет указываться только стра­ница). «Будучи человеческими существами, – пишет М. Полани, – мы неизбежно вынуждены смотреть на Вселенную из того центра, что находится внутри нас, и говорить о ней в терминах челове­ческого языка, сформированного насущными потребностями человеческого общения» (с. 20).

В чем же проявляется участие человека в процессе познания? В точных науках, которые определяются автором как опирающийся на опыт математический формализм, личностный момент неизбежен в процессе приложения формул к фактам опыта. «Получение данных и проверка данных – этот подлинный мостик между считыва­нием и вычислением – не может быть полностью автоматическим. Ибо корреляция цифр, подученных с помощью измерения и подстав­ленных в теоретическую формулу, и соответствующего считывания данных с прибора основывается на оценке ошибок наблюдения, оценке, которую нельзя задать с помощью правил... Даже предель­но механическая процедура предполагает наличие личных умений» (с. 41). Несомненно и активное участие ученого в такой облас­ти, как деятельность, связанная с верификацией или фальсифи­кацией научной теории. В научном исследовании всегда имеются какие-то детали, на которых ученый концентрирует свое внимание или, наоборот, которые он упускает из виду. Так, за 60 лет до открытия Нептуна ученые начали наблюдать отклонения в движении планет, которые нельзя было объяснить их взаимодействием. Од­нако, большинство астрономов не обращало внимание на этот фено­мен и не подвергало сомнению теорию гравитации Ньютона.

Еще больше доля личностного участия в вероятностных суж­дениях. Так, в процессе выдвижения и проверки гипотез огром­ную рать играет личная убежденность ученого, в значительной мере регулирующая ход исследования.

Все эти факты позволяют Полани переосмыслить роль опыта в процессе познания. «Опыт, конечно, может подсказать что-то, что укрепит или поставит под сомнение утверждения, касающиеся вероятности или упорядоченности, а это важный фактор, но не более важный, чем, скажем, тема романа для решения вопроса о его приемлемости. Тем не менее, личностное знание в науке яв­ляется результатом не выдумки, но открытия и как таковое при­звано установить контакт с действительностью... Оно застав­ляет нас отдаться видению реальности с той страстью, о кото­рой мы можем и не подозревать. Ответственность, которую мы при этом на себя принимаем, нельзя переложить ни на какие кри­терии верифицируемости или фальсифицируемости» (с. 101).

Таким образом, свойственное позитивизму понимание объек­тивности как чисто эмпирической фактуальности Полани заменя­ет представлением о познании как взаимодействии субъекта и объекта, как соотнесении реальности с человеческим миром.

Следующим этапом исследования Полани является вычленение структуры личностного акта познания и анализ участвующих в нем сил. Основу личностного знания он усматривает в проявле­ниях неязыкового интеллекта, т. е. в области умений, навыков и мастерства.

В исследовании этих феноменов Полани опирается на «хорошо известный факт, что цель искусного действия достигается путем следования ряду норм или правил, неизвестных как тако­вые человеку, совершающему это действие» (с. 82). Так, плов­цы в большинстве своем не знают закономерности, благодаря ко­торой они держатся на воде, велосипедисты – законов механики, объясняющих равновесие велосипеда при езде. Более того, знание всех этих закономерностей вовсе не обеспечивает умения. «Писаные правила умелого действования могут быть полезными, но в целом они не определяют успешность деятельности; это максимы, которые могут служить путеводной нитью только в том случае, если они вписываются в практическое умение или владе­ние искусством» (с. 83). Отсюда следует вывод, что искусство не может передаваться с помощью системы рациональных правил (говоря другими словами – в безличной, отчужденной форме). Научение мастерству возможно только посредством личного при­мера, посредством включенности в традицию. Ученик следует за учителем, потому что верит в то, что он делает, даже если он не может рационально проанализировать его действия. «Наблюдая учителя и стремясь превзойти его, ученик бессознательно осва­ивает нормы искусства, включая и те, которые неизвестны само­му учителю. Этими скрытыми нормами может овладеть только тот, кто в порыве самоотречения отказывается от критики и всецело отдается имитации действий другого» (с. 87). Отсюда следует вывод: общество должно сохранять традиции, если хочет сохра­нить запас личностного знания.

Все сказанное имеет, по мнению Полани, прямое отношение к научному знанию, поскольку и в науке существует практическое знание, которое невозможно передать через формулировки и ко­торое представляет собой некий неформализуемый «остаток».

Формализованное и личностное знание имеют, согласно Пола­ни, различные области локализации в сознании. Формально неспецифицируемое умение (или неформализуемое знание) локализу­ется в области периферического сознания. Тогда как фокусное сознание оперирует эксплицитным, рациональным знанием.

Здесь мы подходим к центральному пункту концепции – тези­су о неявном знании. В основу этого положения легло уже упомя­нутое нами различение между двумя типами знания (и соответст­венно между двумя областями сознания): явным, или эксплицитным, локализованным в центральной области сознания, и неявным, им-плицитным, периферическим. В каждом познавательном акте фокус­ное сознание направлено на объект, в то время как средства по­знания, его инструментарий, находятся на периферии сознания. «Фокус и периферия сознания являются взаимоисключающими. Если пианист переключает внимание с исполняемого произведения на движения своих пальцев, он сбивается и прекращает игру. Это происходит всякий раз, когда мы переносим фокус внимания на детали, которые до этого находились на периферии нашего соз­нания» (с. 90). Если изложить это положение в терминах части и целого, то окажется, что фокусное сознание концентрируется на проникновении в целое, в то время как составные части сис­темы осознаются периферическим сознанием.

Применительно к научной познавательной деятельности вве­денное понимание конкретизируется следующим образом. Интеллек­туальным инструментом являются языки научных теорий и обыден­ный язык. Воспитание, традиция, включенность в культуру форми­руют смысловые поля всех понятий языка как обыденного, так и теоретического. Усвоив эти языки, человек начинает пользовать­ся шли автоматически, не анализируя правила соотнесения поня­тий языка и объектов реальности. Между тем, эти правила, оста­ваясь на периферии сознания, образуют систему неявных предпо­сылок сознания. Неявные предпосылки задают основные расчлене­ния картины мира, способы интерпретации данных опыта. «Большинство этих предпосылок мы усваиваем, когда учимся говорить на определенном языке, содержащем названия разного рода объек­тов, которые позволяют классифицировать эти объекты, а также различать прошлое и будущее, мертвое и живое, здоровое и боль­ное и тысячи других вещей» (с. 95). Предпосылки становятся как бы продолжением человеческого тела, человек отождествляет себя с ними и не формулирует их эксплицитно. «Эти предпосылки не провозглашаются и не могут быть провозглашены, – пишет Полани, – поскольку это возможно лишь в рамках той системы, с которой мы отождествляем себя в данный момент. А так как сами эти пред­посылки и образуют эту систему, они в принципе не могут быть сформулированы» (с. 95).

Представление о принципиальной невыразимости периферичес­кого знания ставит Полани перед логической трудностью. В самом деле, как можно сказать нечто о том, что невыразимо в словах? Единственная возможность – изучить функционирование неявной компоненты. Неявная, личностная компонента, согласно Полани, проявляется в самых различных познавательных актах. Прежде всего, само употребление языка, являющегося средством познания, есть личностный акт. Каждый случай употребления какого-либо слова или научного понятия отличается от любого предшествующего, поэтому и знание его будет в какой-то мере изменяться. (Следуя терминологии Полани, можно сказать, что язык подвержен постоянной реинтерпретации.) Следовательно, не существует од­нозначных правил употребления языка и понимания его значения.

Любой термин нагружен неявным, имплицитным значением. В пони­мании терминов смысл является производным от общего контекста их употребления, который варьируется в зависимости как от си­туации, так и от прошлого опыта исследователя. Таким образом, неявное знание является и личностным.

Еще более велик «личностный коэффициент» при понимании терминов, употребленных в переносном смысле. Таким образом, «в поисках контакта с реальностью... мы полагаемся на самих себя» (с. 172).

Уяснение этого обстоятельства подводит автора к выводу об ответственности ученого за приверженность к определенным убеж­дениям. Объективизм представлял познание как некий анонимный процесс и, таким образом, снимал с ученого ответственность за принимаемые решения. Учет роли личностного знания опровергает это положение.

Соответственно, пересматривается значение и других эмоцио­нальных моментов научного исследования. В частности, анализи­руется эвристическая роль научной страстности. По мнению Пола­ни, страстность в науке – это не просто субъективно-психологи­ческий побочный эффект, а логически неотъемлемый элемент нау­ки. Научная страстность имеет две функции: дифференцирующую и эвристическую. Дифференцирующая функция реализуется в воз­можности различения фактов, имеющих или не имеющих научный ин­терес, в выборе «вдохновляющей» исследователя темы исследования. Эвристическая функция заключается в стимуляции научного исследования. Научное открытие предваряется определенным эмо­циональным состоянием, подразумевающим «веру в возможность то­го знания, о ценности которого сигнализируют данные эмоции» (с. 249). Таким образом, именно вера в возможность открытия дает необходимый импульс для работы, а некоторое эмоциональное предвидение позволяет выбрать наиболее плодотворное с точки зрения достижения истины направление. Решение проблемы вызыва­ет у исследователя эмоции, сходные с той, которая послужила ему отправной точкой. «Итак, интеллектуальная страстность увекове­чивает себя своим осуществлением» (с. 249).

Мы видим, что существенным элементом познавательного акта оказывается интеллектуальная убежденность. В связи с этим в концепции появляется категория веры. По мнению Полани, эта ка­тегория была дискредитирована позитивизмом. Феномен веры по­лучил статус субъективного проявления, не позволяющего знанию достичь уровня всеобщности. Сейчас же «мы снова должны приз­нать, что вера является источником знания. Неявное согласие, интеллектуальная страстность, владение языком, наследование культуры, взаимное притяжение братьев по разуму – вот те им­пульсы, которые определяют наше видение природы вещей и на ко­торые мы опираемся, осваивая эти вещи. Никакой интеллект – ни критический, ни оригинальный – не может действовать вне этой системы взаимного общественного доверия» (с. 277). Наука суще­ствует лишь до тех пор, пока существует страстное стремление к ее совершенству и вера в возможность постижения истины. Необхо­димым условием научного познания является следующее убеждение ученого: «Я верю, что я призван искать истину и утверждать найденное мною, несмотря на весь связанный с этим риск» (с. 298).

Таким образом, исследование структуры познавательного про­цесса завершается формулировкой этического кодекса ученого, основной максимы научной идеологии. Эта максима гласит: «Иди на риск, принимая на себя ответственность, верь в то, что ис­тина существует».

Изложенная здесь в общих чертах концепция «неявного зна­ния», безусловно, содержит ряд интересных, хотя зачастую и спор­ных идей. Так, не вызывает сомнения одна из центральных идей: идея актив­ного присутствия личности ученого в процессе познания. То же самое относится и к идее существова­ния глубинного, нерефлектируемого знания, неявных предпосылок научного исследования, неспецифицируемого умения. Формы суще­ствования и функционирование в познании подобных феноменов до­статочно детально анализируются в философской ли­тературе. Весьма привлекателен этический смысл, вкладываемый Полани в теорию личностного знания, а пафос его призывов вполне ак­туален и сегодня, в ситуации «дегуманизации» и «конвейеризации» научного исследования.