ВВЕДЕНИЕ 21 страница

Работа идет необычайно медленно. Приходится соблю­дать величайшую осторожность: справа и слева пропасти страшной глубины. А охранение на остром ледяном гре­бне, вздыбленном под углом по крайней мере в пятьдесят градусов, имеет больше, пожалуй, моральное, нежели практическое значение.

Увлеченные работой, мы не заметили, как переменилась погода. Набежали тучи. Солнце скрылось. Температура начала быстро падать. Руки стали замерзать в насквозь промокших перчатках.

А гребень все тянулся вверх. Казалось, ему не будет конца. Позади нас лежал уже добрый десяток ступеней. Силы у нас были на исходе. Время от времени налетали порывы ветра, заставляя нас ежиться в одежде, мокрой от засыпавшегося за рукава и за ворот снега. Все чаще и чаще я бросал ледоруб и пытался отогреть посиневшие от холода руки, засовывая их поглубже в карманы.

Особенно страдал от холода Сережа. У него были ко­гда-то во время лыжного пробега по Белоруссии отмороже­ны пальцы на ногах. После этого они стали крайне чув­ствительны к морозу. Я видел, что ему становится не­вмоготу, и предложил повернуть обратно.

— Да ведь осталось-то до верху пустяки. Дойдем.

— Холодно.

— Это не новость! Иди вперед! Дойдем!

И мы дошли.

Обледенелый участок на гребне оказался не так уж велик. В верхней своей части гребень сделался более по­логим и менее острым. Лед здесь снова сменился фирном. Это обстоятельство позволило нам несколько ускорить темпы восхождения.

Наконец мы выбираемся к тому месту основного хреб­та, откуда отходит наш гребень. Ура! Мы на верхушке стены, замыкающей цирк Хадырши.

Но восхождение заняло гораздо больше времени, чем мы предполагали. Когда мы вышли наверх, день уже склонялся к вечеру. Солнце утонуло в тумане. Облака, точно хлопья грязной ваты, лежали кругом и совершенно закрывали вид в ту сторону, которая нас больше всего интересовала. Ущелье ледника Хадырши, откуда мы под­нялись, также пропало в тумане. Налетел порыв ветра. Клочья тумана зашевелились, словно живые. Откуда-то сверху начала сыпаться снежная крупа. Все говорило за то, что к ночи можно ждать вьюги.

Погода подвела: восхождение, стоившее нам так много усилий, ровным счетом ничего не дало нам в смысле ориен­тировки. Туман сгущался, мороз крепчал, надвигался вечер. Надо идти назад.

— Ну, что ж. Спускаемся?

— Только без спешки. А то спустишься совсем не туда, куда надо.

Неудача нас не очень огорчает: если завтра погода улучшится, мы без особых трудностей поднимемся на хребет по готовым ступенькам.

Мы спускаемся медленно-медленно, рассчитывая каждый шаг и стараясь не завалить сделанных в фирне и льду ступенек. Ноги страшно страдают от холода. Пальцы на руках совсем свело, и они плохо слушаются. Веревка за­мерзла и не хочет гнуться как следует. Многие из наших ступенек приходится расчищать заново.

Сумерки настигают нас еще на гребне. Только бы успеть до темноты пройти опасные места!

Из тумана сыплется снежная крупа. Ветер бросает ее нам в лицо, в глаза.

В надвигающейся темноте карниз с ледяными сосуль­ками, через который мы прорубали себе дорогу при вос­хождении, кажется повисшим над бездонной пропастью. Но мы уже знаем, что за ним ничего страшного нет, и, пе­реваливаясь через его край, мы просто спрыгиваем на фирн и бежим к нашей палатке.

Юсуп бросается нам навстречу, ловит наши руки и крепко-крепко их жмет. Он радостно взволнован и что-то быстро-быстро говорит. Оказывается, он все время наблю­дал за нашим восхождением и страшно беспокоился за нас. Когда сгустился туман, он потерял нас из виду и был уверен, что случилось несчастье... И вдруг услышал наши голоса и увидел нас живыми и невредимыми.

Давно не пили мы с таким удовольствием горячий чай. С каким наслаждением мы оба, я и Сережа, вытянулись в своих теплых спальных мешках, прислушиваясь к шуму разыгравшейся за полотняными стенками непогоды.

На этот раз мы просыпаемся поздно. Первая мысль: как погода?

Я высовываю голову из палатки. Восток горит яркими красками рассвета. От тумана нет и следа. Все обещает яркий солнечный день.

Не хочется терять на сборы ни одной лишней минуты. Ночью был мороз, и фирн скован им. Подниматься по за­мерзшим ступенькам куда легче и безопаснее, чем по рых­лым и осыпающимся под тяжестью тела.

Солнце до нас еще не добралось. Воздух необыкновенно чист и прозрачен. В закоулках ущелий притаились ноч­ные тени. Натягиваем шлемы и ватники. Дольше обычного возимся с кошками: пальцы цепенеют от холода, и никак не совладаешь с обледеневшими вчера ремнями. Такая же канитель с обмерзшей веревкой.

Наконец мы снова идем вверх по проложенным нака­нуне следам. Юсуп опять остается в лагере. Как и вчера, уходя вверх, мы не ставим себе задачи перевалить на противоположную сторону хребта. Мы предполагаем ог­раничиться только разведкой и вернуться прежней доро­гой обратно.

На этот раз подъем идет куда быстрее. Кошки на за­стывшем фирне держат гораздо лучше. А самое главное, не приходится терять времени на рубку ступенек. Правда, кое-где наши ступеньки замело за ночь сне­гом, и их приходится расчищать. Но это требует гораздо меньших усилий, нежели рубка. В основном же наша дорога цела. Издали гребень, пробитый нашими вытя­нутыми в ниточку следами и ступеньками, напоминает край напильника.

Отмороженные ноги у Сережи туго стянуты ремнями кошек и больше вчерашнего страдают от притаившегося в снегу холода. Сережа мучается основательно: морщится, все время бьет ногу об ногу. В конце концов он плюхается на снег и начинает поспешно расшнуровывать ботинки.

— Больше сил нет. Надо оттирать снегом.

Из-за хребта, через который мы переваливали с Курай-Шапака на Хадыршу? поднимается солнце. В воздухе сразу становится теплее. С тихим шелестом начинают осыпаться образовавшиеся на снегу за ночь тонкие пленочки льда. Еще полчаса — и мы вынуждены уже снять ватные тело­грейки.

И наконец мы снова на вершине основного хребта. Он встречает нас сегодня совсем иначе. Ветра нет, сияет солн­це. На север, на запад, на юг отчетливо видны самые даль­ние, находящиеся в десятках километров от нас горные вершины. Но вид на юго-восток, в пределах «белого пятна» прикрыт от нас низеньким хребтиком, отходящим от основного хребта в сторону, противоположную той, с кото­рой мы поднялись. Чтобы заглянуть через него, я подни­маюсь на склон одной из вершинок, несколько возвышаю­щихся над основным хребтом. Отсюда прекрасно видно все, что мне надо...

Из года в год я путешествую в горах. Десятки раз на Урале, на Кавказе, на Памире случалось подниматься на огромную высоту. Но каждый раз я наново переживаю захватывающее чувство восторженного восхищения той фантастической, совершенно не поддающейся описанию, поразительной по красоте картиной горного мира, кото­рая развертывается перед глазами добравшегося до вер­шины альпиниста. Высочайшие вершины, глубокие пу­стынные горные долины, блюдечки бирюзовых горных озер, сверкающие на солнце серебряные ниточки горных потоков, дикие скалы, сочетание белоснежных полей с безбрежной синевой летнего неба, тонущие в легкой дым­ке дальние горные цепи, одиноко бродящие меж каменных великанов барашки-облака... Этой картиной можно лю­боваться целыми часами, не зная усталости, забывая обо всем...

Но сюда мы забрались совсем не для того, чтобы лю­боваться горными панорамами. Надо приниматься за дело. Мы устремляем свое внимание на юго-восток.

Наконец-то! Вот оно, загадочное пятно, так долго, драз­нившее нас и не хотевшее сдавать нам своих неприступ­ных позиций. Теперь оно от нас не спрячется. Я имею полную возможность с компасом в руках проследить на­правление горных хребтов, составляющих узел пика Круп­ской. Вершина, названная Николаем Васильевичем этим именем, у меня перед глазами — массивная, сплошь снеж­ная, яркая и сверкающая под лучами солнца своими обле­денелыми северными склонами.

Я усаживаюсь поудобнее на разогретых солнцем камнях, раскладываю на коленях записную книжку и крестиками наношу на ее страницы и пик Крупской и его белоголовых соседей, загородивших моим товарищам дорогу с Фортамбека и Саграна, и горные цепи, в узле которых подни­мается с десяток открытых отрядами нашей экспедиции никому не известных ранее вершин. То, что я вижу, со­вершенно не сходится с картой, составленной участниками нашей экспедиции в прошлом году.

Основной хребет, на который мы вышли, не очень крутыми и совершенно свободными от снега осыпями спускается на юг к фирновым полям какого-то ледника, далеко врезающегося в пределы «белого пятна» своими исто­ками. Этот ледник смыкается своими верховьями с лед­ником Курай-Шапак, течет в широтном направлении в сторону Саграна и является одним из его левых притоков.

Но слева в Сагран, как я знаю, впадают только Бырс и Шини-Бини. Который же из них лежит перед нами?

Ледник Бырс показан на карте подходящим своими верховьями совсем не туда, где мы находимся. По карте он стекает нес основного хребта, а с его отрога, отделяю­щего Хадыршу от Иргая, подходя верховьями к верховьям левого истока ледника Томаши. Ледник, который лежит перед нами, заходит фирновыми полями гораздо дальше на восток. Я прикидываю глазами eго длину. Она, по моим измерениям, чуть не вдвое больше, чем длина лед­ника, нанесенного на карту под названием Бырс. Ледник Бырс имеет на карте один исток. Наш ледник — два.

Может быть, перед нами Шини-Бини? Судя по карте, он длиннее Бырса, складывается из двух рукавов. Но если так, то на карте совсем неправильно нанесен основной хре­бет, на который мы вышли. У нас — ледник под ногами, а на карте он лежит в пяти-шести километрах от хребта.

Как бы там ни было, несомненно одно: ледник, лежа­щий перед нами, своими истоками уходит далеко в пределы «белого пятна». С него имеются перевальные точки с од­ной стороны на Хадыршу, с другой — на Курай-Шапак, с третьей на Фортамбек, щель которого я вижу в просвете между пиком Крупской и остроконечной скалистой вер­шиной, сложенной из мрамора, поднимающейся в верховья Курай-Шапака. Ледники здесь заходят один за другой при­мерно так же, как растопыренные пальцы двух рук, если их сложить вместе.

Я вычерчиваю на листке полевой книжки схему рас­положения ледников, верховья которых как бы стянуты в один узел из возвышающихся над ними горных цепей, и сличаю ее с картой. Пробелы в центре этой карты, пресловутое «белое пятно», ока­зываются заполненными целиком. Это значит, что расчеты наши оказались правильными и мы не напрасно потратили так много усилий, чтобы взобраться на хребет, поднимающийся над Хадыршей. Это значит, что задача, возложенная на мою группу Николаем Василь­евичем, почти целиком выполнена. Я говорю «почти», ибо полностью ее можно будет считать выполненной только тогда, когда я буду знать, какие, ледники мы видим сверху.

Разумеется, я не могу поручиться за точность своей ра­боты. Будь со мною теодолит, я сделал бы совершенно точ­ные засечки и «поставил» бы все вершины, которые я от­сюда вижу, на те места, которые они занимают в натуре. Но со мной только компас, и я даю самую грубую схему. Эта схема коренным образом меняет то представление, ка­кое у нас сложилось о «белом пятне», заставляет совершен­но наново перечертить соответствующие участки составлен­ной в прошлом году на основе глазомерной съемки карты северных склонов хребта Петра Первого.

Мы сидим наверху уже больше часу. Работа подхо­дит к концу. Мы с Сережей вдвоем рассматриваем мою схему, сличаем ее с натурой, подправляем детали.

В ней все ясно, кроме одного: какой же ледник под­ходит к основному хребту Хадырши с юга? Бырс или Шини-Бини?

Есть только один способ получить ответ на этот вопрос: пройти по этому леднику и выяснить, куда он выходит. Выходы и Шини-Бини и Бырса нам очень хорошо извест­ны, и мы по ним всегда определим, что это за ледник.

Спуск на этот, являющийся для нас загадкой, ледник не представляет никаких трудностей. Фирновое поле ледника совершенно гладкое. Трещин на нем не видать. Фирновое поле переходит в крутой ледопад. Его можно обойти по скалам и осыпям. За ледопадом падение ледника вырав­нивается, и он течет так же, как Хадырша, в широкой ров­ной долине, поросшей травой и арчевым лесом. Как было бы хорошо спуститься на этот ледник, исследовать его весь от перевального гребня, на котором я сижу, до языка, выйти по нему в ущелье Саграна. Вероятно, до на­шей базы на берегу реки Сагран, где назначен наш сбор­ный пункт, ходу здесь будет не больше шести-восьми часов.

А что если в самом деле пойти? Можно было бы убить сразу двух зайцев: окончательно выяснить, с каким ледни­ком мы имеем дело, точно его измерить и зарисовать и передать Николаю Васильевичу, если он еще не успел уйти с базы, составленную мною схему. Нам представ­ляется, что результаты наших наблюдений сделали бы, пожалуй, излишними для нашей экспедиции дальнейшие попытки проникнуть к «белому пятну» и сэкономили бы не мало сил и времени.

Но у нас все вещи остались с Юсупом в лагере на Хадырше. Если возвращаться за ними, то сегодняшний день пропадет даром: по размякшему снегу с тяжелыми рюкзаками не подняться. А как быть с Юсупом? Тащить его с собою наверх? У него нет ни кошек, ни ледоруба. На остром гребне, на крутом ледяном склоне он даже при на­личии ступенек будет ходячей опасностью и для самого себя и для нас. Может быть, отпустить его одного вниз по долине Муук-су на Сагран, а самим с Сережей махнуть через перевал? Нет, отпускать Юсупа, не имеющего ни малейшего представления об альпинистской технике, од­ного в далекий путь через ледники и скалы, не годится. Самое лучшее было бы сегодня же перевалить через наш хребет, на котором мы находимся, чтобы захватить на базе Николая Васильевича и его группу. А не зная, какие лед­ники заходят в пределы «белого пятна», я никак не мог счи­тать своей работы законченной. Ошибка, допущенная Ни­колаем Васильевичем в определении пути для подхода к «белому пятну», обусловленная тем, что он не знал, какой ледник открылся перед ним со скал над Фортамбеком, была наглядным уроком.

Есть еще вариант: один из нас, скажем я, немедленно, не возвращаясь над Хадыршу, идет вниз на Сагран, другой спускается на Хадыршу, забирает с собою Юсупа, вещи и кружным путем идет на базу.

Сережа слушает это последнее мое предложение без всякого энтузиазма.

— Сможешь ли ты один, без охранения спуститься по нашим ступенькам в лагерь к Юсупу?

— Потихоньку, понятно, спущусь. И ничего со мною не станется. Но дело не во мне. Я пойду по готовой дороге. А вот как ты один спустишься там, где еще никто никогда не ходил? И потом: ты это ведь прекрасно знаешь, это против всяких правил — ходить по ледникам в одиночку...

Сережа прав!

Но если отказаться от моего плана, — значит надо от­казаться и от исследования ледника. Юсупа мы через гре­бень перетащить не сможем, а отпускать его одного и идти сюда вдвоем нельзя. Вся наша работа, которую мы так успешно начали, будет неполноценной.

Сережа колеблется. Он чувствует, что и я прав. И в то же время никак не хочет примириться с мыслью, что мы должны расстаться, что я останусь один в ледниковой пустыне.

— Ну, а как же с едой! У тебя ведь ничего здесь нет. И нет спального мешка.

Меня это не тревожит: я уверен, что, отправившись в путь немедленно, я к вечеру доберусь до нашей базы. В крайнем случае, если бы я не дошел до нее засветло, я заночую в долине Саграна у костра с тем, чтобы рано утром завтра спуститься на базу. Не умру же я за сутки от голода!

Думать и детально обсуждать последний вариант не­когда. Мне он представляется единственно правильным в тех условиях, в каких мы находимся. Если идти, так надо идти немедленно.

— Давай, Сережа, решать. Сережа хмурится.

— Что же решать? Ты уж, по-моему, решил. Раз надо — значит надо...

Он выворачивает свои карманы и отдает мне весь свой более чем скромный запас галет и замусоленных от дол­гого лежания в кармане кусков сахара, уступает мне боль­шую часть своей доли шпрот и сгущенного молока. Пу­стую жестянку из-под молока я засовываю в карман: в случае, если мне придется заночевать в одиночестве, я в ней смогу согреть себе воду.

Веревку, которой мы были связаны, я забираю с собой. Мне она может понадобиться. Из теплых вещей со мною вязаный шлем и ватник. В ватник я закатываю кошки и с помощью веревки пристраиваю узелок себе на спину.

— Готов?

— Все!

— Ну...

Мы крепко жмем друг другу руки.

— Смотри, будь осторожен на спуске. Главное — не спеши.

— И ты!

— Прощай!..

И острая кромка хребта нас разлучила.

Было примерно одиннадцать часов, когда я начал спу­скаться.

Я спускался по южному склону гребня. Сюда выхо­дили те же самые сланцевые породы, из которых были сложены скалы северного склона основного хребта. Они были сильно разрушены и наполовину погребены под об­ломочным материалом, покрывавшим в виде огромных осыпей весь склон хребта. Осыпь была не очень крутая, но подвижная и неустойчивая. Спустился я по ней без осо­бых затруднений.

Выйдя на фирновое поле, я присел на камень, чтобы отдохнуть. И тут мне пришла в голову несчастная мысль: попытаться спуститься с фирнового поля не круж­ным путем, по скалам противоположного от меня левого берега, как я наметил, изучая ледник сверху, а кратчай­шим путем, непосредственно по леднику. Каков был путь по леднику — я сверху в подробностях не видел, ибо ле­допад был тогда скрыт от меня выступом основного хребта. Но с фирнового поля мне показалось, что ледопад сравни­тельно короток и большого падения не имеет. «Если будет трудно, — думалось мне, — выберусь на берег — и все».

Сперва падение ледника действительно было неболь­шим. Но чем ниже я спускался, тем ледник становился кру­че. Слева и справа от него поднимались черные выветрив­шиеся скалы. Внизу под ногами в сотне-другой метров лежала долина, в которую мне предстояло спуститься.

Скоро мне пришлось остановиться, чтобы вытащить и надеть кошки. Удвоив бдительность, я медленно и осто­рожно спускался вниз.

Трещина. Потихоньку обхожу ее сбоку. За ней другая, Она разрезает ледник по всей длине. Высматриваю ледя­ной мостик. Тщательно проверяю его прочность. Пере­бираюсь...

Все возрастающая крутизна падения ледника возбуж­дает тревогу. Если так пойдет дальше, то надо выбираться с ледника на берег. Но выбраться, оказывается, не так просто. Как это часто можно наблюдать на Памире, между льдом и береговыми утесами образовался широкий кори­дор. Ледник тянется вдоль этого коридора сплошной стеной в двадцать-тридцать метров высоты. Спуститься с этой стены нет никакой возможности.

Пробую спуститься по леднику ниже, чтобы найти про­ход к берегу в ледяной стене. Ледник дальше падает вниз гигантскими ступенями. Преодоление верхней из них от­няло у меня чуть не полчаса времени: потребовалась ледорубная работа. Без ступенек, не имея охранения, спускать­ся здесь было уже рискованно.

Работа моя оказалась напрасной: ледяная стена, ко­торой обрывался по бокам ледник, дальше была еще менее доступной, и последующий спуск по леднику оказался не­возможным из-за крутизны широких поперечных трещин. А дальше ледник раскалывался на отдельные ледяные глыбы, высотою в десятки метров....

По сделанным мною ступенькам я вскарабкался обратно, заглядывая в каждую щель в поисках выхода с ледника. Мне везет: в одном месте край ледяной стены под давлением сверху нагнулся над отделяющим лед от бере­говых скал коридором. От края стены до дна коридора здесь метров пять-шесть: можно спуститься по веревке, если на поверхности ледника найдется, за что ее зацепить. Иначе я вынужден буду ползти по леднику на самый верх, к фирновому полю, и с него переходить на скалы. Это оз­начает потерю по крайней мере полусуток. А я и без того потерял массу времени из-за рубки ступеней.

Неподалеку от бокового края ледника натыкаюсь на продольную коротенькую трещину. Давление ледника да­леко выдвинуло ее верхний край над нижним. Оба края спаяны друг с другом широкими ледяными сосульками. Я выбираю из них одну, диаметром в двадцать-тридцать сан­тиметров, пропускаю за нее веревку. Концы веревки бро­саю вниз, через край ледяной стены. Я зажимаю веревку в кулаке и, держась за нее, спускаюсь по крутому ледя­ному скату к краю ледника.

Немного акробатики, и наконец я чувствую под ногами камни. Дело нескольких минут снять кошки. Дергаю веревку, и она сваливается к моим ногам. Вытираю вы­ступивший на лбу пот: с этим проклятым ледником приш­лось-таки повозиться! И понесла меня нелегкая пойти на ледник, а не спускаться берегом!

После пережитого напряжения хочется отдохнуть. Но сидеть некогда. Вперед!

Я снова закатываю кошки в ватник, надеясь, что ни кошки, ни веревка мне больше не понадобятся.

Но путь по желобу между ледником и скалами оказывается не из легких. Падение ледника очень крутое. При­ходится спускаться очень осторожно, чтобы не свалить на себя неустойчиво лежащие камни.

Проходит еще час. Спуск становится мягче, я перехожу со скал на боковую морену ледника. Еще полчаса, и я уже внизу — в той самой долине, которую так хорошо было вид­но сверху, с основного хребта. Ледник висит позади в скалистых берегах, напоминая снизу грязное полотенце. Здесь я ясно вижу то, чего не мог рассмотреть сверху: ледник, по которому я спускался, не доходит до основного ледника, заполняющего долину. В этот основной ледник он вливался, видимо, недавно, но потом отступил и теперь отделен от главного ледника большой конусообраз­ной мореной в полкилометра длины. А главный ледник огибает тот самый хребтик, который загораживал мне сверху вид в сторону «белого пятна», и смыкается своими верховьями с верховьями Курай-Шапака. Разделяющий эти ледники гребень отходит от основного хребта, на кото­ром мы были с Сережей, и тянется непосредственно к пику Крупской. Как раз по нему и возможен переход и с Хадырши и с Курай-Шапака к этому пику.

Я поворачиваюсь к «белому пятну» спиною и торопливо шагаю вниз по долину Она сильно напоминает долину Хадырши. Ледник, заполнявший ее раньше всю, теперь от­ступил к югу. Он тянется вдоль левого края долины. Пра­вая ее половина так же, как на Хадырше, представляет со­бою широкое ровное плато, ограниченное с одной стороны стенкой того хребта, с которого я спустился, а с другой — высокой боковой мореной современного ледника. Плато тянется вдоль ледника на протяжении нескольких кило­метров. По середине его течет речка, вытекающая из того ледника, по которому я только что спустился.

Застану я на сагранской базе Николая Васильевича или нет? Этот вопрос не дает мне покоя. Время — часа два или три. Мне надо поторапливаться, если я хочу засветло добраться до нашей базы: еще неизвестно, сколько вре­мени потребует у меня путь до базы по ущелью Саграна, в которое я должен спуститься. Ведь если передо мною лежит не Бырс, а Шини-Бини, этот путь будет довольно-таки длинный.

Мало-помалу плато становится уже. Боковая морена ледника подходит вплотную к скалам северного склона хребта. Падение долины становится более крутым. Гор­ный поток, мирно журчавший на плато, становится шум­ным и грозным. Наконец плато переходит в узкую камен­ную щель между мореной и стенкой хребта. Ледник гор­бится, и, образуя множество трещин, грязным, завален­ным моренными обломками ледопадом падает вниз.

Спуск возможен только по морене, крутой и очень не­ровной. Ее склоны поросли лесом. Арча перемешивается с лиственными породами. Местами заросли настолько густы, что мне приходится через них продираться с риском пор­вать в клочья и одежду и кожу на руках. Трава выше пояса.

Хочется есть. Но я уже давно съел последние обломки галет и куски сахара, какие у меня были. Несколько ниже я натыкаюсь на куст черной смородины. Она совсем пос­пела и как бы ждет, чтобы ее кто-нибудь попробовал.

Высота три тысячи метров. Я в долине Саграна. С вы­сокого камня оглядываю окрестности. Ледник, вдоль кото­рого я спускался, до Саграна не. доходит. Теперь все ясно: я спускался по леднику Бырс.

Убедившись в этом, я вытаскиваю из кармана полевую книжку и делаю на составленной утром схеме необходи­мые пометки. Теперь она уже полностью закончена, пере­стала быть схемой и целиком сомкнута с имеющейся кар­той не только со стороны ледника Хадырша, но и со сто­роны Саграна и Бырса. Благодаря тому, что мне удалось исследовать ледник Бырс сверху и пройти его от верховьев до самого низу, он приобрел на карте совсем иные очерта­ния, нежели имел раньше. Я не напрасно пошел на риск путешествия в одиночку: в дело географического позна­ния высочайшего хребта Дарваза, каким является хребет Петра Первого, внесена еще одна лишняя подробность. Риск полностью оправдан достигнутыми результатами.

Вторая половина поставленной задачи: застать Ни­колая Васильевича на базе и доказать ему нецелесооб­разность восхождения по Шини-Бини после одержанного нашей группой успеха. Если бы это мне удалось, наша экспедиция сэкономила бы по крайней мере три дня ра­боты…

Увы! На песке, оставшемся от какого-то высохшего по­тока, я вижу следы. Здесь совсем недавно прошли вверх по

долине люди, по-видимому не дальше, как вчера. Прошли альпинисты: передо мною отпечатки подошв горных бо­тинок, подбитых гвоздями. Среди них отпечатки подошв совсем маленького размера. Обратных следов нет.

Сомнений нет: здесь прошел Николай Васильевич со своей группой. По-видимому, ему удалось очень быстро перейти с Хадырши на базу. Не задержавшись ни на один день, он ушел вверх по Саграну на Шини-Бини Он оказался гораздо более под­вижным, чем предполагали мы с Сережей. Я опоздал.

Я выхожу на узенькую полузаросшую травою тропинку, которая ведет вдоль долины Саграна с Пешего перевала к Муук-су. Теперь я уже «дома». Еще пара-другая километ­ров — и я вижу на противоположной стороне ущелья па­латки, дым костра, людей.

Мост через бурный Сагран, грозно пенящийся в узкой каменной щели, крутой подъем вверх — и я среди своих.

Меня обступают со всех сторон, засыпают жадными, нетерпеливыми вопросами: почему я пришел сверху, а не снизу, что с Сережей, что мы с ним видели с перевала...

Вместо ответа я вытаскиваю и с торжеством показываю товарищам свою схему. В этой схеме — результаты упор­ного, тяжелого труда нашей экспедиции, конец послед­него «белого пятна» Памиро-Дарваза, наш успех, наша победа.

 

 

ОГЛАВЛЕНИЕ

 

Введение........................................................................................................... 4