Издание подготовлено при содействии Института Философии РАН 17 страница

Действительно, Грир открыла мне глаза на целый мир проблем, о существовании которых я и не подозревал. Я был знаком с жен­ским освободительным движением и его основными обвинениями: широкое распространение дискриминации женщин, ежедневная не­справедливость и случайные обиды, постоянная эксплуатация в обществе, управляемом мужчинами. Но Грир пошла дальше этого. В своей острой проникновенной прозе, языком сколь сильным, столь и изысканным, она проанализировала основные заблуждения отно­сительно женской природы, процветающие в нашей культуре, ори­ентированной на мужчин. Глава за главой она исследовала и иллю­стрировала, как женщин заставляют верить в патриархальные сте­реотипы, касающиеся их самих; смотреть на себя – свое тело, свою сексуальность, свое мышление, свои чувства, на всю свою женственность – глазами мужчин. Грир утверждает, что это изо­щренное и безжалостное давление искажает тела и души женщин. Женщина кастрирована патриархальной властью, она стала евну­хом.

Книга Грир была встречена с гневом, с одной стороны, и с радостью – с другой. Она провозгласила, что главный долг женщи­ны не перед мужем и детьми, а перед самой собой. Она призывала своих сестер освободить самих себя, вступив на феминистский путь самопознания. Такой вызов был столь решительным, что его стра­тегия все еще до сих пор не разработана. Даже будучи мужчиной, я был воодушевлен этими призывами, которые убедили меня в том, что освобождение женщин – это так же освобождение и мужчин. Я ощутил радость и возбуждение от очередной победы разума, и действительно, Грир сама писала об этой радости в самом начале книги. «Свобода ужасает, но она же и воодушевляет, – заявляет она. – Та борьба, что не радостна, – неправедная борьба».

Моим первым другом среди феминисток была Лин Гэмблс, анг­лийский режиссер-документалист, с которой я познакомился, когда читал Джермеин Грир. Я вспоминаю наши многочисленные беседы с Лин в небольших «альтернативных» ресторанах и кафе, широко распространившихся тогда по всему Лондону. Лин была прекрасно знакома со всей феминистской литературой и являлась активист­кой женского движения, но наши дискуссии никогда не были антагонистическими. Она с радостью делилась со мной своими откры­тиями, и мы вместе изучали новые типы мышления, новые ценнос­ти и новые взаимоотношения. Мы оба были чрезвычайно взволно­ваны освобождающей силой феминистского сознания.

Кэролин Мерчант – феминизм и экология

Возвратясь в Калифорнию в 1975 году, я продолжал изучать феминистские идеи, в то время как мои планы исследования сдвига парадигмы постепенно крепли и я начал первый раунд дискуссий с моими экспертами. Оказалось очень просто разыскать феминист­скую литературу и вступить в дискуссию с феминистскими акти­вистами в Беркли, который был и остается главным интеллектуаль­ным центром американского женского движения. Среди множества дискуссий тех лет я особо выделяю беседы с Кэролин Мерчант, историком науки из Беркли. До этого несколько лет назад я встре­чался с Мерчант в Европе на конференции по истории квантовой физики.

Тогда ее исследования касались исключительно Лейбница, и на конференции мы несколько раз беседовали о сходстве и различиях между «бутстрэпной» моделью Чу и взглядом Лейбница на мате­рию, которые он изложил в своей «Монадологии». Пять лет спус­тя, когда я снова встретил Кэролин Мерчант в Беркли, она была воодушевлена своими последними изысканиями, которые не только обогащали новыми идеями историю научной революции в Англии XVII века, но также имели далеко идущие воплощения в феминиз­ме, экологии и во всей культурной трансформации.

Исследования Мерчант, опубликованные ею позже в книге «Смерть природы», касались решающей роли Фрэнсиса Бэкона, которую он сыграл в сдвиге цели науки от мудрости к манипуля­ции. Когда она рассказала мне о своей работе, я сразу же осознал ее важность. За несколько месяцев до этого я посетил Шумахера, и его страстное осуждение манипулятивной природы современной науки все еще жило в моей памяти.

В работе, которую она дала мне прочитать, Мерчант показала, что Фрэнсис Бэкон служил олицетворением очень важной связи между двумя принципиальными позициями старой парадигмы: ме­ханистической концепцией реальности и мужским стремлением к господству и контролю в патриархальной культуре. Бэкон первым сформулировал четкую теорию эмпирического подхода в науке и страстно отстаивал его, нередко с помощью сомнительных форму­лировок. Я был поражен бэконовским языком насилия, представ­ленным Мерчант в ее работе. Бэкон писал, что природу следует «преследовать в ее блужданиях», «поставить на службу» и сделать «рабом». Ее следует «заточить в темницу», и задача ученого состо­ит в том, чтобы «выпытать у нее ее секреты».

В своем анализе этих высказываний Мерчант утверждает, что Бэкон использует традиционное представление природы в образе женщины. Его апология выпытывания секретов природы с помо­щью механических устройств сильно напоминает широко распро­страненную пытку женщин во времена «охоты на ведьм» на заре XVII столетия. Действительно, Мерчант показала, что Фрэнсис Бэкон, будучи генеральным прокурором короля Джеймса I, был очень хорошо знаком с системой суда над ведьмами. Она предполагает, что он перенес метафоры судебного разбирательства в свои науч­ные труды.

Я был глубоко впечатлен этим анализом, который вскрывает драматическую и пугающую связь между механистической наукой и патриархальными ценностями. Я убедился в сильном влиянии «бэконовского духа» на все развитие современной науки и техноло­гии. С античных времен целью науки были мудрость, понимание природного порядка и существование в гармонии с ним. В XVII веке ее целью стало знание, которое можно использовать для господства и управления природой. И по сегодняшний день наука и технология используются исключительно для целей, которые опасны, губитель­ны и глубоко антиэкологичны.

Вместе с Кэролин Мерчант мы провели много часов, обсуждая многочисленные приложения ее исследований. Она убедила меня в том, что связь между механистическим мировоззрением и патриар­хальной идеей «человека-мужчины», господствовавшего в природе, характерна не только для работ Бэкона, но также, в большей или меньшей степени, для Рене Декарта, Исаака Ньютона, Томаса Гоббса и других «отцов-основателей» современной науки. Мерчант пояс­нила, что со времени появления механистической науки эксплуа­тация природы идет рука об руку с эксплуатацией женщины. Та­ким образом, античное сопоставление женщины и природы связы­вает историю женщины и историю природы и роднит феминизм с экологией. Я понял, что Кэролин Мерчант открыла мне исключи­тельный важный аспект нашего культурного перерождения. Она первая привлекла мое внимание к тому естественному родству между феминизмом и экологией, которое я продолжаю изучать до сих пор.

Адриен Рич – критика с позиций радикального феминизма

Очередной важный этап в формировании моего феминистского сознания начался весной 1978 года во время семидневного визита в Миннесоту. В Миннеаполисе я подружился с Мириам Монаш, те­атральной актрисой, драматургом и общественной активисткой, ко­торая ввела меня в широкий круг артистов и общественных деяте­лей. Мириам была также первой радикальной феминисткой на моем пути. Она горячо одобрила мой интерес к феминистским идеям, но также указала на то, что многие из моих подходов и моделей пове­дения все еще сексистски ориентированы. Чтобы исправить ситуа­цию, она посоветовала мне прочитать «Женщиной рожденная» Адриен Рич и дала мне экземпляр книги.

Эта книга изменила все мое восприятие социальных и культур­ных перемен. В последующие месяцы я внимательно перечитывал ее несколько раз, составил систематический конспект ее основных положений и накупил множество экземпляров книги для моих дру­зей и знакомых. «Женщиной рожденная» стала моей феминист­ской библией, и с тех пор борьба за пропаганду и внедрение феми­нистского сознания превратилась в составную часть моей работы и моей жизни.

Джермейн Грир показала мне, в какой степени наше воспри­ятие женской природы обусловлено патриархальными стереотипа­ми. Адриен Рич развила это направление и в то же время радикаль­но распространила феминистскую критику на восприятие челове­ческой натуры в целом. По мере того как она начинает с читателем объемлющий и научный, но все же страстный разговор о женской биологии и физиологии, рождении детей и материнстве, динамике семьи, социальной организации, истории культуры, этике, искусст­ве и религии, все более раскрывается засилье патриархата. «Патри­архия – это власть отцов,– начинает Рич свой анализ,– семейно-социальная, идеологическая, политическая система, в которой муж­чины – под принуждением, прямым давлением или через ритуалы, традицию, закон, язык, обычаи, этикет, образование и разделение труда – определяют, какую роль должна или не должна играть жен­щина; и в которой женщина везде подчинена мужчине».

Пока я работал над обширными материалами Адриен Рич, я испытал радикальное изменение в своем восприятии, что ввергло меня в пучину интеллектуального и эмоционального хаоса. Я по­нял, что осознать засилье патриархата в полной мере чрезвычайно трудно из-за того, что оно всепроникающе. Оно влияет на наши базовые идеи о человеческой природе и о нашей связи со Вселен­ной – природе «человека (мужчины)» и о «его» взаимоотношениях со Вселенной, говоря патриархальным языком. Это единственная система, которая до недавнего времени открыто не подвергалась сомнению и доктрины которой воспринимались столь универсаль­но, что казались законами природы; в действительности их таковы­ми и представляли.

Опыт этого моего кризиса восприятия можно сравнить с опы­том физиков, разрабатывавших квантовую теорию в 20-е годы, что так живо описал мне Гейзенберг. Так же как и те физики, я поста­вил под вопрос мои фундаментальные представления о реальности. Это были представления не о физической реальности, но о природе человека, обществе и культуре. Этот процесс вопрошания имел непосредственную личностную ориентацию. В то время как книга Джермейн Грир касалась представлений о женской природе, я чув­ствовал, что Адриен Рич заставила меня критически подойти к моей собственной человеческой природе, к моей роли в обществе и к моей культурной традиции. Я вспоминаю те месяцы как время силь­ных волнений и частого гнева. Я хорошо разобрался в некоторых своих патриархальных ценностях и моделях поведения и раззадори­вал себя в спорах с друзьями, обвиняя их в таком же сексистском поведении.

Критические работы радикальных феминистов до сих пор при­влекают меня своим интеллектуальным очарованием. Это то оча­рование, которое испытываешь на себе в те редкие моменты, когда сталкиваешься с совершенно новым методом исследования. Гово­рят, что студенты, изучающие философию, открывают такой но­вый метод, читая Платона, а студенты общественных наук – при знакомстве с Марксом. Для меня открытие феминистской концепции послужило опытом сравнимой глубины, потрясения и привле­кательности. Это попытка переосмыслить, что значит быть челове­ком.

Как теоретик, я был особенно поражен влиянием феминистско­го сознания на наш способ мышления. Согласно Адриен Рич, все наши интеллектуальные системы несовершенны, так как, будучи созданными мужчинами, они не обладают той полнотой, которую в них могло бы привнести женское сознание.

«В действительности освободить женщин, – утверждала Рич, – значит изменить само мышление: реинтегрировать все то, что называется неосознанным, субъективным, эмоциональным, в струк­турное, разумное, интеллектуальное». Эти слова были мне очень близки, так как одной из моих главных задач при написании «Дао физики» была попытка реинтегрировать разумный и интуитивный способы осознания.

Связь между обсуждением женского сознания у Андриены Рич и моими исследованиями мистических, традиций шла даже дальше. Я установил, что телесный опыт во многих традициях считается ключом к мистическому опыту реальности и что многочисленные системы духа специально развивают тело для этой цели. Это как раз то, к чему Рич призывает женщин в одном из наиболее ради­кальных и фантастических отрывков своей книги:

Когда заходит разговор о том, что мы еще до сих пор не иссле­довали или не поняли нашей биологической основы, чуда и пара­докса женского тела и его духовного и политического значения, я спрашиваю совершенно серьезно, почему бы женщине наконец не начать мыслить посредством своего тела, чтобы соединить то, что было так безжалостно разрушено.

Детские воспоминания о матриархате

Я часто спрашивал себя, почему восприятие феминизма далось мне легче, чем другим мужчинам. Этот вопрос занимал меня в тече­ние всех трех месяцев интенсивных исследований весной 1978 года. В поисках ответа я мысленно вернулся в 60-е. Я вспоминаю те сильные ощущения, когда я смог продемонстрировать женственную сторону своей натуры, отрастив длинные волосы, надев украшения и яркую одежду. Я вспомнил женщин, фольк- и рок-звезд того вре­мени – Джоан Байес, Джони Митчел, Грейс Слик, – которые олицетворяли вновь обретенную независимость, и я понял, что дви­жение хиппи определенно подорвало патриархальные стереотипы мужской и женской природы. Тем не менее это не давало полный ответ на вопрос, почему я лично был так открыт феминистскому сознанию, что появилось в 70-е годы. Ответ я нашел случайно во время бесед о психологии и психоанализе со Стэном Грофом и Р.-Д. Лэйнгом. Эти беседы, естественно, привели меня к идее проанализировать влияние на меня моего собственного детства. Я обнару­жил, что структура семьи, в которой я рос между четырьмя и две­надцатью годами, имела решающее влияние на мое отношение к феминизму в зрелом возрасте. В течение тех восьми лет мои роди­тели, мой брат и я жили в доме моей бабушки в Южной Австрии. Чтобы избежать тягот Второй мировой войны, мы переехали из нашего дома в Вене в ее имение, которое функционировало как полностью автономное хозяйство. В имении жило много народу: наши родственники – мой дедушка, мои родители, две тетушки и два дяди и семеро детей – плюс несколько семей беженцев, кото­рые были как бы частью семьи.

Эта большая семья управлялась тремя женщинами. Моя ба­бушка исполняла роль главы семейства и духовного авторитета. Имение и всю семью знали под ее именем. Поэтому когда бы меня в этом городке ни спросили, кто я такой, я всегда представлялся Тойффенбахом, именем моей бабушки и матери. Старшая сестра моей матери работала в поле и обеспечивала нас материально. Моя мать, поэтесса и писательница, была ответственна за обучение нас, детей, следя за нашим интеллектуальным ростом и обучая нас пра­вилам социального этикета.

Сотрудничество этих трех женщин было гармоничным и эф­фективным. Большинство решений, касающихся нашей жизни, при­нималось в их кругу. Мужчины были на вторых ролях, частично из-за их долгого отсутствия во время войны, но также по причине твердого характера этих женщин. Я очень живо помню, как каждый день после обеда моя тетушка выходила на балкон гостиной и дава­ла властные и четкие инструкции работниками и слугам, что соби­рались внизу во дворе. С тех самых времен у меня никогда не было проблем с принятием идеи о власти женщин. Большую часть детст­ва я провел в матриархальной системе, которая работала исключительно хорошо. Я пришел к выводу, что этот опыт подготовил поч­ву для принятия феминистских идей, которые появились 25 лет спустя.

Шарлей Спретнак – синтез феминизма, духовности и экологии

В 1978 и 1979 годах я медленно проникался объемлющей кон­цепцией радикального феминизма, изложенной Адриен Рич в ее силь­ной книге «Женщиной рожденная». В результате дискуссий с авторами и активистами феминизма и по мере того как постепенно крепло мое собственное феминистское сознание, многие идеи этой концепции были прояснены и развиты дальше в моем сознании и стали интегральной составляющей моего мировоззрения. В частности, я стал все больше убеждаться в наличии важной связи меж­ду феминистской перспективой и другими аспектами возникающей новой парадигмы. Я пришел к пониманию роли феминизма как глав­ной силы культурного перерождения, а женского движения как катализатора синтеза различных общественных движений.

В последние семь лет огромное влияние на мое осмысление феминистских идей оказывают мои профессиональные связи и, ко­нечно, дружба с Шарлей Спретнак, одним из ведущих теоретиков феминизма. Ее труды являются примером сплава трех основных направлений в нашей культуре: феминизма, духовности и экологии. Основное внимание Спретнак уделяет духовности. Опираясь на изучение нескольких религиозных традиций, свой многолетний опыт буддийской медитации и женское знание эмпирики, она исследова­ла различные аспекты того, что она называет «женской духовнос­тью».

Согласно Спретнак, недостатки патриархальной религии стано­вятся все более очевидными, и, по мере того как патриархат будет увядать, наша культура будет эволюционировать в сторону различ­ных постпатриархальных форм духовности. Она видит женскую духовность в ее акценте на единстве всех форм существования и на циклических ритмах обновления, как пути в новом направлении. Как это описывает Спретнак, женская духовность надежно коре­нится в опыте связи с важнейшими жизненными процессами. Та­ким образом, она очень экологична и близка американской природ­ной духовности, даосизму и другим жизнеутверждающим, природоориентированным духовным традициям.

В своих ранних работах в качестве «культурного феминиста», Спретнак исследовала допатриархальные мифы и ритуалы гречес­кой античности и их связь с современным феминистским движени­ем. Она опубликовала свои изыскания в научном трактате «Забы­тые богини ранней Греции». Эта замечательная книга наряду с серьезными обсуждениями содержит прекрасные поэтические ис­толкования доэллинских мифов о богинях, которые Спретнак акку­ратно воссоздала в оригинале, используя различные источники.

В научной части Спретнак очень убедительно доказывает, не­однократно ссылаясь на литературу по археологии и антропологии, что в патриархальной религии нет ничего «естественного». В мас­штабе всей эволюции человеческой культуры это достаточно недав­нее изобретение, которому предшествовали более двадцати тысяче­летий религий богинь в матриархальных культурах. Спретнак пока­зывает, как классические греческие мифы, в том виде, как они за­писаны Гесиодом и Гомером в VII веке до н.э., отражают борьбу между ранней матриархальной культурой и новой патриархальной религией и социальным порядком и как доэллинская мифология богинь искажается и кооптируется в новую систему. Она также замечает, что различные богини, которым поклонялись в разных частях Греции, являются лишь производными от Великой Богини, верховного божества, обожествляемого в течение тысячелетий в разных концах света.

При встрече с Шарлей Спретнак в начале 1979 года я был поражен ясностью ее мышления и силой ее аргументов. В это вре­мя я только что начал работу над «Поворотным пунктом», она занималась составлением антологии «Политика женской духов­ности», которая позже стала классикой феминизма. Мы оба увиде­ли большое сходство в своих подходах и с большим энтузиазмом находили взаимное подтверждение и воодушевление в работах друг друга. С годами мы с Шарлей стали близкими друзьями, совместно издали книгу и работали вместе над некоторыми другими проекта­ми. Испытывая радости и разочарования писательского труда, мы поддерживали и помогали друг другу.

Когда Спретнак описала мне опыт женской духовности, я по­нял, что он основан на том, к чему я пришел через глубокое эколо­гическое сознание, – на интуитивном осознании единства всей жизни, взаимосвязи всех ее многочисленных проявлений и ее цик­лов перемен и трансформаций. Действительно, Спретнак видит в женской духовности связующее звено между феминизмом и эколо­гией. Для того чтобы описать слияние двух движений и более под­черкнуть применение феминистского сознания в новой экологичес­кой парадигме, она использует термин «экофеминизм».

Спретнак приняла вызов, брошенный Адриен Рич, и довольно подробно исследовала «духовное и политическое» значение способ­ности женщины «думать телом». В «Политике женской духовности» она говорит об опыте, свойственном женской сексуальности, беременности, деторождению и материнству, как о некой «телесной метафоре», взаимосвязанности всей жизни и вовлеченности всего существующего в циклические процессы природы. Она также рассматривает патриархальные перцепции и интерпретации различий между полами и ссылается на недавнее исследование реальных пси­хологических различий между мужчинами и женщинами. Напри­мер, существует явное преобладание контекстуальной перцепции и синтезирующих способностей у женщин и аналитических возмож­ностей – у мужчин. Самый важный вывод, который я сделал из своих многочисленных дискуссий с Шарлей Спретнак, заключается в следующем: следует признать женское мышление проявлением целостного мышления, а женское знание эмпирики – важнейшим источником формирования экологической парадигмы.

Хейзл Хендерсон

Когда в 1977 году я посетил Фрица Шумахера, я еще не подо­зревал о всей глубине и далеко идущих перспективах феминизма. Тем не менее я чувствовал, что мое принципиальное несогласие с подходом Шумахера — я имею в виду его веру в фундаментальные иерархические уровни природных явлений – было каким-то обра­зом связано с его неявным приятием патриархального порядка. В последующие месяцы я продолжал поиски эксперта в области эко­номики. Я стал уточнять качества, которыми должен обладать нуж­ный мне человек. Я хотел, чтобы он, подобно Шумахеру, мог бы отбросить академический жаргон, выявить основные заблуждения в современном экономическом мышлении и выработать альтернати­вы, основанные на четких экологических принципах. Кроме того, я чувствовал, что этот некто должен понимать феминистскую пер­спективу и уметь применить ее при анализе экономических, техно­логических и политических проблем. Естественно, такой радикаль­ный экономист-эколог мог быть женщиной. Я слабо надеялся на то, что когда-нибудь найду такого «эксперта моей мечты», но, привы­кнув верить своей интуиции и «потоку Дао», я не стал организовывать систематический поиск, я просто держал глаза и уши откры­тыми. И, конечно же, чудо произошло.

Во время поздней осени того года, когда я разъезжал с лекция­ми по стране и мои мысли были заняты изучением сдвига парадиг­мы в медицине и психологии, до меня стали доходить слухи о футурологе-самоучке, экологе и экономисте-иконоборце по имени Хейзл Хендерсон. Эта замечательная женщина, жившая в то время в Принстоне, бросила вызов экономистам, политиками и общественным лидерам своей основательной радикальной критикой их фундаментальных принципов и ценностей. «Вы должны встретиться с Хейзл Хендерсон, – говорили мне не раз, – у вас обоих много общего». Это звучало слишком хорошо, чтобы быть истиной, и я решил по­больше узнать об этой женщине, как только у меня появится вре­мя, чтобы снова сосредоточиться на предмете экономики.

Весной 1978 года я купил книгу Хендерсон «Создавая альтер­нативные модели будущего», которая представляла собой сбор­ник недавно опубликованных статей. Как только я сел пролистать книгу, я сразу же почувствовал, что нашел человека, которого ис­кал. Книга содержала взволнованное предисловие, написанное Э-Ф. Шумахером, которого, как я узнал позже, Хендерсон хорошо знала и считала своим учителем. Ее вступительная глава не остав­ляла сомнений по поводу схожести нашего мышления. Хендерсон утверждала, что «ньютоно-картезианская парадигма обанкротилась» и что наши экономические, политические и технологические про­блемы вытекают в конечном счете из «неадекватности ньютоно-картезианского мировоззрения» и стиля наших общественных орга­низаций, «ориентированного на мужчин». Я не мог даже и мечтать о большем совпадении этих мыслей с моими взглядами, но, продол­жая чтение, я был поражен еще сильнее. В своей вступительной статье Хендерсон предполагала, что многочисленные парадоксы, показывающие ограниченность современных экономических концеп­ций, играют ту же самую роль, что и парадоксы в квантовой физи­ке, обнаруженные Гейзенбергом. При этом она даже ссылалась на мою работу в данной области. Естественно, я воспринял это как чудесное предзнаменование и решил сразу же написать Хейзл Хен­дерсон и просить ее стать мои экспертом в области экономики.

В другой главе я нашел красивое обобщение тех интуитивных размышлений, которые привели меня к систематическому изуче­нию сдвига парадигмы в различных областях. Говоря о сегодняш­нем комплексе кризисов, Хендерсон утверждает: «Называем ли мы эти кризисы «энергетическими», «экологическими», «урбанистичес­кими» или «популистскими», мы должны признать, что корень их лежит в одном базовом кризисе неадекватного, узкого восприятия реальности». Именно этот отрывок воодушевил меня тремя годами позже на то, чтобы заявить в предисловии к «Поворотному пункту» следующее: «Базовый тезис этой книги заключается в том, что основ­ные проблемы нашего времени являются разными гранями одного и то же кризиса и что этот кризис в основном кризис восприятия». Просматривая отдельные главы книги Хендерсон, я сразу же заметил, что основные пункты ее критики полностью совпадают с воззрениями Шумахера и безусловно инспирированы его работами. Подобно Шумахеру, Хендерсон критикует фрагментацию современ­ного экономического мышления, отсутствие ценностей, «зацикленность» экономистов на необоснованном экономическом росте и их неспособности принять во внимание нашу зависимость от природы. Как и Шумахер, она распространяет свою критику на современную технологию и проповедует коренную переориентацию наших эконо­мических и технологических систем, основанную на использовании возобновляемых ресурсов и внимании к человеческому измерению.

Но Хендерсон идет дальше Шумахера как в своей критике, так и в набросках альтернатив. Ее работы предлагают широкий выбор и синтез теории и практики. Каждый пункт ее критики подтверждает­ся многочисленными иллюстрациями и статистическими данными, каждый вариант «альтернативной модели будущего» сопровождает­ся конкретными примерами и ссылками на книги, статьи, манифес­ты, проекты и деятельность различных организаций. Ее интересы не ограничиваются экономикой и технологией, но преднамеренно вторгаются в область политики. Фактически она утверждает: «Эко­номика – не наука; это чистая политика в замаскированном виде».

Чем дальше читал я эту книгу, тем больше восхищался ее ост­рым анализом недостатков традиционной экономики, ее глубоким экологическим сознанием и ее широкой глобальной перспективой. В то же время я был ошеломлен ее уникальным стилем письма. Она пишет длинными предложениями, которые буквально набиты ин­формацией, поразительной интуицией и сильными метафорами. В своих попытках создать новые схемы экономических, социальных и экологических взаимодействий Хендерсон постоянно пытается вы­рваться из линейного способа мышления. Она делает это виртуоз­но, обнаруживая определенный вкус к крылатым фразам и намерен­но провоцирующим выражениям. Академическая экономика, по вы­ражению Хендерсон, это «форма повреждения ума», Уолл-стрит «гонится за «бабками», а Вашингтон занимается «политикой пос­леднего «ура!», в то время как ее собственные усилия направлены на «расстриг экономического монашества», «вскрытие Золотого гуся», вызванного заклинаниями общества бизнеса, и на проповедь «поли­тики реконцептуализации».

При первом чтении «Создавая альтернативные модели буду­щего» я был буквально ошеломлен словесным блеском Хендерсон и богатством ее концепций. Я почувствовал, что мне придется много поработать над этой книгой, чтобы в полной мере понять широту и глубину ее мысли. К счастью, идеальная возможность осуществить это представилась сама собой. В июне 1978 года Стен Гроф пригла­сил меня провести несколько недель в его прекрасном доме в Биг-Суре, пока он и его жена уезжали читать лекции. Я использовал это уединение для того, чтобы систематически изучать книгу Хендерсон главу за главой, конспектировать основные положения и использовать их для формирования моей концепции сдвига парадиг­мы в экономике. В предыдущей главе я уже описал радость и красо­ту этих недель одиночества, работы и размышлений, проведенных на краю скалы, возвышающейся над просторами Тихого океана. По мере того как я фиксировал многочисленные взаимосвязи между экономикой, экологией, ценностями, технологией и политикой, сами собой открывались новые грани понимания, и я чувствовал, к свое­му великому восторгу, что мой проект обретает новое качество и глубину.

Хендерсон открывает свою книгу четким и сильным утвержде­нием, согласно которому сегодняшний развал в экономике застав­ляет подвергнуть сомнению базовые концепции современной эконо­мической мысли. Для подтверждения своей мысли она цитирует множество материалов, включающих заявления ведущих экономис­тов, которые признают, что их дисциплина зашла в тупик. Но, что более важно, Хендерсон замечает, что аномалии, которые эконо­мисты не могут более игнорировать, уже болезненно сказываются на жизни каждого гражданина. Десять лет спустя перед лицом рас­тущих дефицитов и задолженностей, перед лицом продолжающего­ся разрушения окружающей среды и соседства нищеты с прогрес­сом даже в самых богатых странах это утверждение не потеряло своей актуальности.

Согласно Хендерсон, тупиковое положение в экономике объяс­няется фактом, что она основана на системе мышления, которая уже устарела и нуждается в радикальном пересмотре. Хендерсон очень подробно показывает, как сегодняшние экономисты, разгова­ривая в «героическом тоне», оперируют неверными параметрами и используют устаревшие концептуальные модели для схематизиро­вания исчезающей реальности. Основной заряд ее критики направ­лен на неспособность большинства экономистов воспринять эколо­гическую перспективу. Она поясняет, что экономика – это всего лишь один из аспектов всей экологической и социальной структу­ры. Экономисты склонны разделять эту структуру на фрагменты, игнорируя социальную и экологическую взаимосвязь. Все товары и труд сводятся лишь к их стоимостному выражению, а социальные и экологические издержки, порождаемые всеобщей экономической деятельностью, игнорируются. Это «внешние» параметры, которые не входят в состав теоретических моделей экономистов. Гильдия экономистов, как замечает Хендерсон, обращается с воздухом, во­дой и другими ресурсами экосистемы, как с даровым объектом по­требления. Такой же подход практикуется и в тонкой сфере соци­альных связей, на которую пагубно влияет продолжающаяся эконо­мическая экспансия. Частные доходы все в большей степени полу­чаются за общественный счет ценой ухудшения окружающей среды и общего качества жизни. «Нам рассказывают о сверкающих блю­дах и одеяниях, – замечает она с грустным юмором, – но забыва­ют при этом напоминать о потерянных сверкающих реках и озе­рах».