Издание подготовлено при содействии Института Философии РАН 18 страница

Хендерсон утверждает, что для того, чтобы экономика получи­ла четкую экологическую основу, экономисты должны самым реши­тельным образом пересмотреть свои базовые концепции. С помощью множества примеров она иллюстрирует, насколько узки были определенные концепции, и как их применяли, не учитывая их со­циального и экологического контекста. Например, валовой национальный продукт, который, как предполагается, определяет благо­состояние нации, характеризуется суммой решительно всех видов деятельности, связанных с денежными величинами, в то время как неденежные аспекты экономики игнорируются. Социальные издержки вроде несчастных случаев, тяжб и охраны здоровья приплюсовыва­ются в национальный валовой продукт, вместо того чтобы вычи­таться из него. Хендерсон приводит едкий комментарий Ральфа Надера: «Каждый раз, когда случается автомобильная авария, уро­вень национального валового продукта повышается» – и размыш­ляет над тем, что социальные издержки, быть может, единственная статья валового национального продукта, которая все еще прогрес­сирует.

В том же ключе она утверждает, что концепция благосостоя­ния «должна отбросить свою скрытую суть, основанную на капита­ле и материальном потреблении и переопределить ее как человечес­кое обогащение». Понятие прибыли следует переосмыслить, чтобы она «значила только создание реального достатка, а не частную или общественную прибыль за счет социальной и экологической экс­плуатации». Хендерсон также показывает, как подобным же образом были искажены понятия «эффективность» и «продуктивность». «Эффективно для кого?» – спрашивает она с присущей ей широ­той взгляда. Когда гильдия экономистов говорит об эффективности, какой уровень она имеет в виду: индивидуальный, коллективный, общественный или всю экосистему? Из своего критического анали­за Хендерсон делает вывод, что срочно требуется такая экологичес­кая концепция, в которой положения и параметры экономических теорий были бы связаны с аналогичными категориями теории вло­женных экосистем. Она предсказывает, что энергия, столь сущест­венная для всех индустриальных процессов, станет одним их важ­нейших параметров для оценки экономической деятельности, и она приводит примеры такого энергетического моделирования, которое уже было удачно применено на практике.

Набрасывая контуры новой экологической концепции, Хендер­сон не ограничивается только ее теоретическими аспектами. На протяжении всей книги она подчеркивает, что необходим пересмотр экономических концепций и моделей, причем делать это надо на самом глубоком уровне, связанном с системой ценностей, лежащей в их основании. Она утверждает, что тогда корни многих социаль­ных и экономических проблем можно будет увидеть в болезненном приспособлении индивидуумов и институтов к меняющимся цен­ностям нашего времени.

Современные экономисты в ложном стремлении придать своей дисциплине научную строгость постоянно обходили вниманием ту систему ценностей, которая лежит в основе их моделей. Поступая так, они молчаливо основываются на том крайне несбалансирован­ном наборе ценностей, который господствует в нашей культуре и положен в основу наших социальных институтов. «Экономическая наука, – утверждает она, – возвела на престол самые непривле­кательные из наших страстей: стяжательство, соперничество, об­жорство, гордыню, эгоизм, узколобость и, наконец, обычную жад­ность».

Согласно Хендерсон, фундаментальная экономическая пробле­ма, вытекающая из несбалансированности наших ценностей, состо­ит в нашем увлечении неограниченным ростом. Идея постоянного экономического роста догматически принимается почти всеми эко­номистами и политиками, которые полагают, что это единственная возможность отрезать от пирога благосостояния кусочек для бед­ных. Однако Хендерсон показывает достаточно убедительно, что такая модель совершенно нереалистична. Высокие темпы роста не только не решают насущных социальных и человеческих проблем, но во многих странах, как показывает опыт, сопровождаются по­вышением уровня безработицы и общим ухудшением социальных условий. Хендерсон также утверждает, что глобальная одержимость ростом вылилась в замечательную схожесть капиталистической и коммунистической экономических систем. «Бесплодный спор меж­ду капитализмом и коммунизмом будет признан неуместным, – утверждает она, – так как обе системы основаны на материализ­ме... обе преследуют задачи промышленного роста и используют технологии с усиливающимся централизмом и бюрократическим кон­тролем».

Конечно, Хендерсон понимает, что рост необходим для жизни как в экономике, так и в других живых системах, но настаивает на том, что экономический рост должен иметь качественную оценку. В ограниченном окружающем мире, как она поясняет, между ростом и упадком должен сохраняться динамический баланс. В то время как некоторые вещи должны расти, другие должны разрушаться, так чтобы составляющие их элементы освободились и могли быть рециклированы. С присущей ей элегантностью она применяет одно из основных экологических понятий в отношении роста институ­тов: «Точно так же, как увядание прошлогодних листьев обеспечи­вает гумусом очередное возрождение следующей весной, так и не­которые институты должны увянуть и отмереть, чтобы их состав­ляющие в виде капитала, земли и человеческих талантов можно было использовать для создания новых организаций».

По всей книге «Создавая альтернативные модели будущего» красной нитью проходит мысль, что экономический и организацион­ный рост неразрывно связан с технологическим ростом. Она указы­вает на то, что мужское сознание, которое господствует в нашей культуре, нашло свое воплощение в определенной «махо»-технологии, основанной на манипуляции и управлении, приспособленной для центрального администрирования, а не для регионального и местного применения индивидуумами и малыми группами. В ре­зультате, по убеждению Хендерсон, большинство технологий сегод­ня глубоко антиэкологичны, негуманны и вредят здоровью людей. Им на смену должны прийти новые формы технологий. Эти техно­логии должны включать экологические принципы и отвечать новой системе ценностей. С помощью многочисленных примеров она по­казывает, как многие из этих альтернативных технологий – мало­масштабные и децентрализованные, приспособленные к местным условиям и нацеленные на повышение самодостаточности – уже реализуются на практике. Их часто называют «щадящими» техно­логиями, потому что их вмешательство в окружающую среду силь­но ослаблено применением возобновляемых ресурсов и постоян­ным рециклированием материалов. Использование солнечной энер­гии в различных формах, как-то: электричество, генерируемое вет­ряными двигателями, биогаз, пассивная солнечная архитектура, солнечные коллекторы, фотоэлементы – вот что для Хендерсон является почти идеальной щадящей технологией. Она убеждена, что главным аспектом культурной трансформации является пере­ход из Нефтяного века и индустриальной эры в новый Солнечный век. Хендерсон расширяет понятие «Солнечный век», выводя его за рамки чисто технологического термина. Она использует его мета­форически для обозначения своего видения грядущей культуры. Культура Солнечного века, по ее убеждению, включает в себя: эко­логическое движение, женское движение и движение за мир; мно­жество гражданских движений, сформировавшихся вокруг социаль­ных и экологических проблем; возникающую контрэкономику, – децентрализованную, кооперативную, – экологический образ жиз­ни «и всех тех, для кого старая корпоративная экономика неприем­лема».

Она предсказывает, что в конце концов эти различные группы сформируют новые коалиции и разработают новые формы полити­ки. Со времени опубликования книги «Создавая альтернативные модели будущего» Хейзл Хендерсон продолжала проповедовать альтернативные экономические модели, технологии, ценности и стили жизни, в которых она видит основу новой политики. Ее многочис­ленные лекции и статьи по этим вопросам опубликованы во втором сборнике эссе, озаглавленном «Политика Солнечного века».

Конец экономики?

За несколько недель до того, как я отправился в Биг-Сур рабо­тать над книгой Хендерсон, я получил от нее очень теплое письмо. Она писала, что очень заинтересовалась проектом моей книги и ждет встречи со мной. Она сообщала, что приедет в Калифорнию в июне, и предлагала увидеться во время ее визита. Ее приезд в Сан-Франциско совпадал с окончанием моего пребывания в доме Стэна Грофа, так что оттуда я сразу поехал в аэропорт встретить ее. Пом­ню, я был очень взволнован во время этой четырехчасовой поездки.

Мне было любопытно увидеть реальную женщину, которая стоит за теми революционными идеями, с которыми я только что столкнулся.

Выходящая из самолета Хейзл Хендерсон представляла собой разительный контраст по отношению к своим попутчикам, унылым бизнесменам: жизнерадостная женщина, высокая и стройная, с шап­кой светлых волос, одетая в джинсы и блестящую желтую кофту, с изящной сумкой, небрежно перекинутой через плечо. Она энергич­но прошла через двери и приветствовала меня широкой доброй улыб­кой. Нет, подтвердила она, у нее нет другого багажа, кроме этой маленькой сумочки. «Я всегда путешествую налегке, – добавила она с заметным английским акцентом. – Знаете, только зубная щетка и мои книги и бумаги. Я не люблю обременять себя всем этим ненужным барахлом». На пути вдоль Бэй-Бридж мы живо об­суждали наш опыт европейцев, живущих в Америке. При этом мы высказывали как собственные мнения, так и разделяемые нами обои­ми ощущения признаков грядущей культурной трансформации. Во время этой первой легкой беседы я сразу же обратил внимание на неповторимую манеру речи Хендерсон. Она говорит так же, как и пишет: длинными фразами, наполненными яркими образами и мета­форами. «Для меня это единственный путь выбраться из ограниче­ний линейного метода, – объясняет она и добавляет с улыбкой: – Знаете, это вроде вашей «бутстрэпной» модели. Каждая часть того, что я пишу, содержит все другие части». Другое, что меня ошело­мило в ней, это то, как она изобретательно использует органичес­кие, экологические метафоры. Выражения вроде «рециклирования нашей культуры», «сложноцветных идей» или «деления только что испеченного экономического пирога» постоянно проскакивают в ее фразах. Помню, она даже рассказала мне о методе «составления своей почты», под которым она подразумевает распространение тех многих идей, которые она получает через письма и статьи, среди обширного круга своих друзей и знакомых.

Когда мы приехали ко мне и сели за чай, я в первую очередь поинтересовался, как Хендерсон стала радикальным экономистом. «Я не экономист, – поправила она меня. – Видите ли, я не верю в экономическую науку. Я называю себя независимым футуристом, работающим на себя. Хотя я являюсь соучредителем солидного ко­личества организаций, я пытаюсь держать любые учреждения на возможно более далеком расстоянии от себя, с тем чтобы я могла смотреть в будущее под разными углами, не учитывая при этом интересов конкретной организации».

Итак, как же она стала независимым футурологом? «Через ак­тивность. Вот кто я на самом деле: общественный активист. Меня всегда беспокоили люди, которые говорят только о социальных пере­менах. Я не перестаю повторять им, что мы должны осмысливать наши разговоры. Неправда ли? Я думаю, что для всех нас очень важно осмысливать наши разговоры. Политики, по моему мнению, всегда стараются создать организацию вокруг социальных и эколо­гических проблем. Я же, когда встречаю новую идею, сразу же спрашиваю себя: «Как организовать вокруг нее продажу хлеба?»

Хендерсон рассказала мне, что она начала свою общественную деятельность в начале 60-х годов. Она окончила школу в Англии в шестнадцать лет, в 24-летнем возрасте приехала в Нью-Йорк, вы­шла замуж за чиновника компании IBM и родила ребенка. «Я была идеальной женой, счастливой, насколько только можно себе пред­ставить», – сказала она с лукавой улыбкой.

Все стало меняться для нее, когда ее стало беспокоить загряз­нение атмосферы в Нью-Йорке. «Сижу я раз в городском парке и вижу, как моя маленькая дочка на глазах покрывается копотью». Ее первой реакцией было начать единоличную кампанию отправки пи­сем на телестудию; второй – организовать группу под названием «Граждане за чистый воздух». Оба начинания были исключительно успешными. Она заставила компании Эй-би-си и Си-би-эс обнаро­довать индекс загрязнения воздуха и получила сотни писем от за­интересованных жителей, которые хотели вступить в ее группу.

– А как насчет экономики? – осведомился я.

– Мне пришлось самостоятельно изучать экономику, потому что каждый раз, когда я хотела что-то организовать, находился ка­кой-нибудь экономист и говорил, что это будет неэкономично.

Я спросил Хендерсон, не отпугивало ли ее это.

– Нет, – ответила она, широко улыбнувшись. – Я знала, что была права в своей деятельности; я чувствовала это своим телом. Значит, что-то было не так в самой экономике, и я решила выяс­нить, из-за чего вся экономика пошла неверным путем.

Чтобы выяснить это, Хендерсон погрузилась в интенсивное и длительное чтение, начав с экономической литературы, а затем перей­дя к философии, истории, социологии, политике и другим областям. В то же время она продолжала свою общественную карьеру. Благо­даря ее исключительному таланту излагать свои радикальные взгляды в обезоруживающей, ненасильственной манере ее голос был вскоре услышан в правительственных и муниципальных кругах. К моменту нашей встречи в 1978 году он занимала впечатляющий набор сове­щательных постов: член совещательного комитета управления тех­нологической аттестации конгресса США, член особого совета по экономике президента Картера, советник Общества Кусто, совет­ник Фонда экологического действия. Кроме того, она возглавляла несколько организаций, которые в свое время помогла основать, включая Совет экономических приоритетов, «Экологи за полную занятость» и Институт защиты Земли. Закончив этот впечатляю­щий список, Хендерсон наклонилась ко мне и сказала тоном заго­ворщика: «Знаете, наступает время, когда не хочется упоминать все организации, которые ты основала, потому что это раскрывает твой возраст».

Еще меня очень интересовал взгляд Хендерсон на женское дви­жение. Я рассказал, как глубоко тронула и взволновала меня книга Адриен Рич «Рожденная женщиной» и как воодушевила феминист­ская перспектива. Хендерсон с улыбкой покачала головой. «Я не знакома с этой конкретной книгой, – сказала она. – По правде говоря, я мало читала феминистской литературы. У меня для этого не было времени. Мне приходилось быстро обучаться экономике, чтобы справляться со своими организационными проблемами». Тем не менее она полностью согласилась с феминистской критикой на­шей патриархальной культуры. «Что до меня, то все это слилось воедино, когда я читала книгу Бетти Фридан. Я помню, как читала «Особый дар женщины» и думала: «Боже мой!» Потому что, знае­те, как и у большинства женщин, у меня такие же ощущения. Но это были личные, изолированные ощущения. При чтении Бетти Фридан они сливались воедино, и я была готова обратить их в политику».

Когда я попросил Хендерсон описать мне модель феминистской политики, которую она подразумевала, она обратилась к понятию ценностей. Она напомнила мне, что в нашем обществе ценности и подходы, которые уважаются и наделяются политической властью, являются ценностями мужского типа: соревнование, господство, экспансия и т.п., в то время как ценности, которыми пренебрегают, а часто и отвергают – сотрудничество, воспитание, смирение, ми­ролюбие, – присущи именно женщинам. «Теперь подумайте, на­сколько эти ценности значительны для функционирования патриар­хальной индустриальной системы, – отмечала она, – но их трудно претворить в жизнь, и их всегда навязывали женщинам и различ­ным меньшинствам».

Я подумал обо всех секретаршах, машинистках и стюардессах, чья работа так необходима деловому миру. Подумал о женщинах, которых я встречал в физических институтах. Они готовили чай и еду, за которыми мужчины обсуждали свои теории. Я также поду­мал о посудомойках, горничных и садовниках, которых всегда наби­рают из меньшинств. «Именно женщины и представители мень­шинств, – продолжала Хендерсон, – выполняют ту работу, кото­рая делает жизнь более комфортабельной и создает благоприятную атмосферу для соревнующихся».

Хендерсон делает вывод, что требуется новый синтез, обеспе­чивающий здоровый баланс так называемых мужских и женских ценностей. Когда я спросил ее, видит ли она какие-нибудь признаки такого синтеза, она упомянула женщин, которые возглавляют аль­тернативные движения – экологическое движение, движение за мир, гражданские движения. «Все те женщины и представители меньшинств, чьи идеи и чье сознание подавлялись, теперь выходят в лидеры. Теперь мы чувствуем, что надо к этому стремиться; это почти телесная мудрость».

«Посмотрите на меня, – добавила она со смехом. – Я одна среди экономистов действую как целый взвод женской правды».

Эта реплика вернула нашу беседу в область экономики, и мне очень захотелось уточнить мое понимание базовой экономической концепции. В течение следующего часа мы сделали краткий обзор того, что я узнал из ее книги, при этом я задавал много уточняю­щих вопросов. Я понял, что мои новые знания были еще очень сырыми и что многие идеи, которые возникли у меня во время напряженной работы, требуют дальнейшего прояснения. Однако я был счастлив видеть, что уловил основные положения ее критики экономики и технологии, так же как и базовые концепции видения «альтернативных моделей будущего».

Один вопрос доставлял мне особые затруднения, вопрос о бу­дущей роли экономики. Я заметил, что Хендерсон озаглавила свою книгу «Конец экономики», и напомнил, что в нескольких пассажах она заявила, что экономика более не жизнеспособна как социаль­ная дисциплина. Что тогда ее должно заменить?

– Экономика, очевидно, останется полезной дисциплиной для разного рода количественных характеристик и анализа микрообластей, – объяснила Хендерсон, – но ее методы уже сейчас не годятся для исследования макроэкономических процессов.

Макроэкономические модели следует изучать в комплексных научных коллективах внутри широкой экологической концепции. Я сказал Хендерсон, что это напомнило мне об области здравоохране­ния, где требуется такой же подход, чтобы заниматься многочис­ленными аспектами здоровья внутри всеобъемлющей концепции

– Я не удивлена, – ответила она. – Мы ведь говорим о здоровье экономики. В настоящий момент наша экономика и обще­ство в целом серьезно больны.

– А что касается макрообластей, как, например, администри­рование... Будет ли здесь работать экономика? – повторил я.

– Да, и здесь она будет играть важную роль: оценить как можно более точно социальные и экологические издержки экономи­ческой деятельности – издержки здоровья, издержки экологичес­кого урона, социальные конфликты и т.п. – и справедливо распре­делить эти издержки между частными и общественными предпри­ятиями.

– Не могли бы вы привести пример?

– Конечно. Например, можно было бы обязать табачные ком­пании оплачивать значительную часть издержек на медицину, свя­занных с курением, а производителей спиртного – соответствую­щую долю издержек, вызванных алкоголизмом.

Когда я спросил Хендерсон, насколько реалистичен и полити­чески приемлем такой подход, она ответила, что не сомневается в том, что такой вид расчетов в скором времени будет утвержден законом, поскольку очень сильны альтернативные и гражданские движения. Она заметила, что фактически работа над экологически­ми моделями такого типа уже ведется, например в Японии.

За этой первой беседой мы провели вместе несколько часов, и, когда стемнело, Хендерсон извинилась передо мной за то, что не может уделить мне больше времени. Однако она добавила, что была бы очень счастлива принять участие в проекте моей книги в качест­ве эксперта, и пригласила меня к себе в Принстон для более по­дробной беседы. Я был счастлив и сердечно поблагодарил ее за визит и за всю ее помощь. На прощание она нежно обняла меня, как будто мы были старыми добрыми друзьями.

Экологическая перспектива

Интенсивное изучение книги Хендерсон и последующая беседа с ней открыли для меня новую область, которую я вознамерился исследовать. Мое интуитивное убеждение порочности нашей экономической системы было подтверждено Фрицем Шумахером, но до встречи с Хейзл Хендерсон я находил технический жаргон эко­номики слишком трудным, чтобы в нем разобраться. В течение того июня он стал постепенно проясняться для меня, как только я усво­ил ясную концепцию для понимания основных экономических про­блем. К моему великому удивлению, я стал все чаще обращаться к экономическим разделам газет и журналов и находить удовольст­вие в чтении отчетов и аналитических материалов, которые я там находил. Я был поражен тому, как легко оказалось сквозь аргумен­ты правительства и официальных экономистов увидеть, как они наводят глянец на необоснованные предположения или оказывают­ся не в состоянии понять проблему из-за узости мировоззрения.

По мере того как я совершенствовал свои знания в области экономики, возникало множество новых вопросов, и в течение сле­дующих месяцев я постоянно звонил в Принстон и просил Хендерсон помочь: «Хейзл, что такое смешанная экономика? Хейзл, что вы думаете о статье Гэлбрейта в «Вашингтон пост»?Хейзл, что вы думаете о дерегуляции? Хендерсон терпеливо отвечала на все мои вопросы, и я был поражен ее способностью отвечать на каждый из них, используя четкие и сжатые объяснения, подходя к каждому вопросу с позиций широкой экологической, глобальной перспективы.

Эти беседы с Хейзл Хендерсон не только здорово помогли мне в понимании экономических проблем, но также позволили мне в полной мере оценить социальные и политические измерения эколо­гии. Я говорил и писал о возникающей новой парадигме как об экологическом мировоззрении на долгие годы. Фактически термин «экологический» я использовал в этом контексте еще в «Дао физики». В 1977 году я обнаружил глубокую связь между экологией и духовностью. Я понял, что глубокое экологическое сознание духов­но в самой своей сути, и осознал, что экология, основанная на таком духовном сознании, может стать западным эквивалентом вос­точных мистических традиций. Постепенно я узнавал о важных свя­зях между экологией и феминизмом и знакомился с экофеминиским движением; и, наконец, Хейзл Хендерсон расширила мое понимание экологии, открыв мне глаза на ее социальные и политические изме­рения. Я познакомился с многочисленными примерами экономичес­ких, социальных и политических взаимосвязей. Я убедился в том, что одной из важнейших задач нашего времени является разработ­ка четкой экологической концепции для нашей экономики, наших технологий и нашей политики.

Все это укрепило меня в ранее сделанном интуитивном выборе термина «экологический» для характеристики возникающей новой парадигмы. Более того, я стал видеть важную разницу между «эко­логическим» и «холистическим», другим термином, который часто употребляется в связи с новой парадигмой. Холистическое воспри­ятие заключается лишь в том, что рассматриваемый объект или явление воспринимается как интегрированное целое, суммарный гештальт, а не сводится к простой сумме своих частей. Такое вос­приятие можно применить к чему угодно: дереву, дому или, напри­мер, к велосипеду. Экологический подход, в отличие от холистичес­кого, имеет дело с определенными видами целостностей – с живы­ми организмами или живыми системами. В экологической парадиг­ме поэтому основной акцент делается на жизни, на живом мире, частью которого мы являемся и от которого зависит наша жизнь. При холистическом подходе не требуется выход за пределы рассматриваемой системы, но для экологического подхода важно по­нять, каким образом конкретная система взаимодействует с систе­мами более высокого порядка. Так, экологический подход к здоровью человека будет иметь в виду не только человеческий организм – разум и тело – как единую систему, но и будет учитывать социальное и экологическое измерение здоровья. Подобно этому, экологический подход к экономике будет заключаться в понимании того, каким образом экономическая активность вписывается в цик­лические процессы природы и в систему ценностей конкретной куль­туры.

Полное признание такого применения термина «экологический» пришло ко мне несколько лет спустя, что в значительной мере было вызвано моими беседами с Грегори Бэйтсоном. Но тогда, весной и летом 1978 года, по мере того как я исследовал сдвиг парадигмы в трех различных областях – медицине, психологии и экономике, – мое понимание экологической перспективы значительно углубля­лось, и мои беседы с Хейзл Хендерсон явились решающим этапом этого процесса.

Визит в Принстон

В ноябре 1978 года я читал серию лекций на Восточном побе­режье и не упустил возможности воспользоваться любезным при­глашением Хендерсон посетить ее в Принстоне. Холодным, бодря­щим утром я приехал туда поездом из Нью-Йорка. Я с большим удовольствием вспоминаю экскурсию по Принстону, которую уст­роила для меня Хендерсон по пути к ее дому. Городок был очень хорош в то ясное, солнечное зимнее утро. Мы проезжали мимо величественных особняков и готических зданий. Только что выпав­ший снег прекрасно подчеркивал их красоту. До этого я никогда не бывал в Принстоне, но всегда знал, что это очень своеобразное место для исследований. Именно здесь, в доме Альберта Эйнштей­на и в знаменитом Институте перспективных исследований, роди­лись многие революционные идеи теоретической физики.

Однако в это ноябрьское утро я собирался посетить институт совершенно другого типа, что для меня было более волнующим событием, – Принстонский Центр альтернативных моделей буду­щего. Когда я попросил Хендерсон описать мне ее институт, она сказала, что это небольшое частное заведение для исследования альтернативных моделей будущего в планетарном контексте. Она основала его несколькими годами ранее вместе со своим мужем, Картером Хендерсон, который в зрелом возрасте ушел из фирмы IBM, чтобы трудиться вместе с Хейзл. Она пояснила, что Центр помещается в их доме и все дела они ведут вдвоем с мужем, изред­ка получая помощь от добровольцев. «Мы называем его мамин-па­пин мыслительный бочонок», – добавила она со смехом.

Когда мы приехали в дом Хендерсонов, я был удивлен. Он был огромным, элегантно обставленным и как-то не вязался с тем про­стым, самодостаточным образом жизни, который Хейзл пропаган­дировала в своей книге. Но вскоре я понял, что первое впечатление было ошибочным. Хендерсон рассказала мне, что они купили ста­рый, разваливающийся дом шесть лет назад и оборудовали его, ку­пив мебель в местной лавке старьевщика и отремонтировав его сво­ими силами. Показывая мне дом, она чистосердечно призналась, что они установили для себя лимит в 250 долларов для отделки каждой комнаты. Они смогли выдержать этот лимит, дав простор своим художественным талантам и широко применяя собственный ручной труд. Хендерсон была настолько удовлетворена результа­том, что начала подумывать о предприятии по ремонту мебели как побочной ветви ее теоретической и общественной работы. Она так­же рассказала мне, что они выпекают свой хлеб, имеют огород и кучу компоста и занимаются вторичной переработкой бумаги и стек­ла. Я был глубоко впечатлен демонстрацией этих многих ориги­нальных способов, с помощью которых Хендерсон реализует в по­вседневной жизни ту систему ценностей и образ жизни, о которых она пишет и читает лекции. Я теперь воочию мог убедиться в том, что она «осмысливает свои разговоры», как она сказала в нашей первой беседе, и решил, что я введу кое-что из этого в практику своей жизни.

Когда мы приехали домой к Хейзл, меня тепло встретил ее муж, Картер. За те два дня, что я был их гостем, он, проявляя ко мне дружеские чувства, редко выходил на сцену, любезно предоставляя мне и Хейзл пространство, требуемое для наших дискус­сий. Первая из них началась сразу после ленча и продолжалась весь день до вечера. Я начал с вопроса о том, верен ли основной тезис моей книги, что естественные науки, так же как и гуманитар­ные и общественные, моделировались по принципам ньютоновской физики, применительно к экономической науке.

– Я думаю, что какое-то подтверждение вашего тезиса вы най­дете в истории экономики, – ответила Хендерсон, немного пораз­мыслив. Она заметила, что истоки современной экономики по вре­мени совпадают со становлением ньютоновской науки. – До XVI столетия не существовало понятия чисто экономических явлений, изолированных от структуры самой жизни, – пояснила она. – Не было также и национальной системы рынков. Это тоже сравнитель­но недавнее явление, появившееся в Англии в XVII веке.

– Но сами рынки должны были существовать раньше, – воз­разил я.

– Конечно. Они существовали еще с каменного века, но они были основаны на натуральном обмене, а не на деньгах, поэтому они имели локальное значение. – Хендерсон отметила, что мотивы индивидуальной прибыли при этом отсутствовали. Сама идея при­были, голого интереса, была неприемлема, либо вообще запрещена. – Частная собственность. Вот еще хороший пример, – продолжа­ла Хендерсон. – Слово «private» (частный) происходит от латин­ского «privare» (лишать), что говорит о том, что в античные време­на понятие собственности в первую очередь и главным образом связывали с общественной собственностью. – Хендерсон объясни­ла, что только с подъемом индивидуализма в эпоху Возрождения, люди перестали воспринимать частную собственность, как те това­ры, которые индивидуумы отторгли от сферы общественного по­требления. – Сегодня мы окончательно изменили значение этого термина, – заключила она. – Мы верим в то, что собственность прежде всего должна быть частной и что общество не может ли­шить ее индивидуума иначе как посредством закона.

– Так когда же началась современная экономика?