Надежда.

И еще об одном уничтожении надежды. В каком-то плане "Мелкий бес" можно рассматривать как роман о надежде Передонова, благодаря помощи Варвары, получить место инспектора. Хотя все мысли Передонова крутятся

вокруг желанного места, его надежды равны нулю с самого начала. Ясно, что Варвара не способна добиться места для Передонова, но она добивается выхода замуж за него, растравляя эти надежды (посредством подложных писем княгини). В результате роман о надежде превращается в роман о гнусном надувательстве. Надежда становится как бы тождественной обману.

В отличие от роли провинциальной среды, значение национального аспекта не столь однозначно. Роман богат национальной спецификой. Действие разворачивается в атмосфере, которая порождена веками национальной истории.

Взаимоотношения между сословиями, людьми, их привычки, обряды, суеверия, наконец, язык - все это отмечено "местным колоритом", и "русский дух" романа не спутаешь ни с каким другим. В "Мелком бесе" Сологуб создал свой образ России, образ нелестный. Образ кондовой, тяжелой, неподвижной страны.

В какой-то степени можно говорить о карикатуре. Образ России, созданный Сологубом,- это образ страны, у которой нет будущего, потому что в ней, по Сологубу, нет сил, способных к творческой деятельности. Автор сам употребил в предисловии к роману понятие "передоновщина", которое по аналогии с "обломовщиной" способно приобрести характер национального мифа. У Сологуба опять-таки нет противопоставления "данного" - "идеальному". Его образ России тождествен самому себе. И если в гоголевской поэме души мертвы и неподвижны, то у Сологуба вместо некрополя царствобезумия. В нем верховодит недотыкомка. Она неистребима.

В этом отношении локальное время (90-е годы) не имеет решающего значения. Роман несет черты не какого-то определенного времени, а "безвременщины", понятия, характерного для различных периодов русской истории. В романе "безвременщина" торжествует над временем. Можно даже сказать, что, согласно концепции романа, "безвременщина" - это константа национальной истории.

Говоря о социальных истоках "передоновщины", можно также указать на то, что сологубовское решение этой проблемы отличается от традиционной критики реакционного мракобесия. Здесь перед нами есть параллель в лице

"человека в футляре". Беликов порожден общественной несвободой. Достаточно рассеяться страху, отменить бюрократические порядки и авторитарный произвол, как Беликов исчезнет сам собой, растворится в воздухе. Недаром рассказ заканчивается призывом слушателя: "...нет, больше жить так невозможно!"

Рассказ появился в период работы Сологуба над романом.

Впрочем, Передонов гораздо более укоренен в бытии, нежели Беликов - фигура социальная, а не онтологическая. Передонова нельзя отменить декретом или реформой народного образования. Он так же, как Беликов, целиком и полностью стоит на стороне "порядка", и его так же волнует вопрос "как бы чего не вышло?".

Общественные корни "передоновщины" двояки. Они определены не только реакционным режимом, но и либеральным прошлым Передонова. Изображая егоневерующим человеком, для которого обряды и таинства церкви "злоеколдовство", направленное "к порабощению простого народа", Сологубсолидаризируется с Достоевским, с его критикой либерального сознания,которое, будучи лишенным метафизической основы, приобретает разрушительныйнигилистический характер. Передонов впитал в себя утилитаристские идеи шестидесятничества: ";...всяким духампредпочитал он запах унавоженного поля, полезный, по его мнению, дляздоровья".

Передонов - носитель либерально-интеллигентских "мифов", над которыми иронизирует Сологуб. "В каждом городе,- считает Передонов,-есть тайный жандармский унтер-офицер. Он в штатском, иногда служит, илиторгует, или там еще что делает, а ночью, когда все спят, наденет голубоймундир да и шасть к жандармскому офицеру". Передонов числит себя "тайным(политическим.- В. Е.) преступником", воображает, что "еще со студенческих лет состоит под полицейским надзором".

Тема нелепости вещного мира особенно ярко выражена всеобъемлющим мотивом человеческой глупости. Сологуб создает свой собственный "город Глупов". Слово "глупый" - одно из наиболее часто встречающихся в романе. Оно характеризует значительное количество персонажей и явлений. Неудивительно, что в этой вакханалии глупости Передонова с большим трудом и неохотой признают сумасшедшим. Его помешательство уже чувствуется на первых страницах, однако требуется финальное преступление, чтобы оно было признано очевидным. В мире, где царствует глупость, сумасшествиестановится нормой. Передонова так и воспринимают герои романа - как нормального члена общества: с ним водят дружбу, ходят в гости, выпивают, играют на бильярде, более того, он - завидный жених, за него идет глухая борьба разных женщин. Иногда окружающим видно, что с Передоновым творится что- неладное, но они относят его поведение на счет чудачества. "Нормальность"Передонова - это та самая гротескная основа, на которой строится роман.

В "Мелком бесе" ощутимо влияние гоголевской и чеховской традиций. Сам подход к героям, их трактовка "двоится", приобретая то гоголевские, то чеховские (отмеченные также и опытом Достоевского) черты. "Двойственность" и зыбкость мира в романе достигаются в известной мере благодаря тому, что персонажи романа не являются ни мертвыми душами гоголевской поэмы (где единственно живой душой оказывается повествователь), ни живыми душамирассказов Чехова, г де тонкое психологическое письмо способствует созданию

образа полноценного, полнокровного человека.

Сологуб же намеренно идет на подобный разрыв, вводя в роман совершенно живые (психологические) образы Людмилы, Саши, его тетки, хозяйки Саши и др. Что же касается иных героев, то чиновники, Володин, сам Передонов остаются как бы на полдороге между чеховскими и гоголевскими персонажами. Это полуживые-полумертвые души, своего рода недолюди (недооформленные, как и сама недотыкомка), с затемненным сознанием, как у Гоголя, но с некоторой способностью к осмысленному поведению, как у Чехова. Возможно, именно ощущение этой двойственности, зыбкости, призрачности и дало возможность 3. Минц в указанной статье рассматривать роман Сологуба в качестве " неомифологического" текста. (Соглашаясь в известной мере с 3. Минц относительно "Мелкого беса" как "неомифологического" текста, я вместе с тем думаю, что она излишне "мифологизирует" роман, обращаясь к архетипам архаического сознания, обнаруживая различные языческие и христианские мифологемы. Дело в том, что роман Сологуба в известной степени связан не с вековечными мифами непосредственно, а с современной ему модой на аллегорические сюжеты. Читая описания снов "Людмилочки " (вроде: "Потом приснилось ей озеро и жаркий летний вечер под тяжко надвигающимися грозовыми тучами В персонажах "Мелкого беса" есть внутреннее несоответствие, они напоминают кентавров, и их "двойственность" особенно наглядно подчеркнута в образе Варвары: тело нимфы и порочное лицо пьяницы и сладострастницы.

 

Призрачный, полуживой-полумертвый мир сологубовского романа соответствует находившимся в процессе становления философско-эстетическимосновам символистской прозы (в полной мере выявившимся в "Петербурге" Белого). В этом призрачном мире жизнь изменить невозможно. Из нее лишь можно совершить бегство в иной план реальности.

Таким бегством в романе становится любовная связь между Людмилой и гимназистом Пыльниковым. При анализе этого пласта романа следует вновьвернуться к традиции русской литературы, подчеркивающей равенство людейперед истиной. Между тем бегство, которое предлагает Сологуб, предназначенотолько для избранных и, по сути дела, является запретным. Более того, этазапретность и составляет, по Сологубу, его "сладость". Это элитарноерешение проблемы,чуждое демократическим принципам традиции вообще иДостоевскому с его критикой идеи человекобожия в частности.

Важно отметить роль повествователя в истории отношений Людмилы и Саши. Это явно заинтересованное лицо. В сценах любовных шалостей повествователь, словно сам становясь персонажем романа, принимает роль соглядатая, "жадно" подсматривающего сцены раздевания и переодевания Саши растлительницей "Людмилочкой", утверждающей, что "самый лучший возраст для мальчиков... четырнадцать - пятнадцать лет".

Повествователь настолько увлечен растлением юного "травести", что буквально теряет голову: Людмила оказывается лишь "дамой-ширмой" для прикрытия гомосексуальных страстей.

Такого нецеломудренного повествователя не знала дотоле русская литература, совершенно однозначно относившаяся всегда к противоестественным страстям (впрочем, она и вовсе избегала описывать их, за исключением Достоевского: "Исповедь Ставрогина").

 

Вместе с тем эротизм в "Мелком бесе" обладает "освободительной" функцией, призывает к наслаждениюи отражает близкую Мережковскому мысль об "освящении плоти", о "третьемзавете", призванном объединить христианскую мораль с язычеством (язычницаЛюдмила стыдливо признается в своей любви к "распятому"). Проповедьэротизма носит некоторый пропагандистский характер, хотя обращена не кширокой публике, а к "своим", посвященным. Но "освобождение" невозможно, ив сцене с директором гимназии Хрипачом Людмила вынуждена скрывать истиннуюсуть отношений с Сашей. Ни Хрипач, ни тетка Саши, встревоженная сплетнями,ее не поймут. Разрыв между языческой моралью Людмилы, которой сочувствуетповествователь, и общепринятыми нормами поведения (позиция Хрипача)достаточно велик для того, чтобы попытаться его сократить за счет

чистосердечных признаний. Приходится прибегать ко лжи.