Вместо заключения (Л. Кэмин)
На всех этих страницах я занимал критическую — иногда остро критическую — позицию. Данные о наследственности IQ в лучшем случае неоднозначны. Хотя одни данные согласуются с представлением о том, что IQ является наследуемой чертой, другие нет. Данные, согласующиеся с генетической интерпретацией, кажутся одинаково согласующимися со средовой интерпретацией. Вероятные средовые интерпретации игнорируются или бойкотируются генетиками поведения, что может, как я полагаю, отражать социальную и политическую — а также и чисто профессиональную — предвзятость. Что бы ни говорили «эксперты», нет никаких убедительных свидетельств того, что наследуемость IQ составляет 80%, или 50%, или 20%. Нет даже достаточных оснований для того, чтобы отбросить гипотезу о том, что наследуемость IQ равняется нулю. Имеющиеся фактические свидетельства явно не согласуются с высокой наследуемостью. Высказывать такое утверждение, однако, не значит заявлять, что наследуемость «интеллекта» низка. Мы вообще не можем делать утверждения о том, насколько может быть высока наследуемость интеллекта, или когнитивных возможностей, или способностей по обработке информации. Мы не способны измерять такие способности и возможности. У нас имеются только тесты IQ — ограниченные в своих возможностях и явно зависимые от прошлого опыта. Мы не можем утверждать, что человек с низкими баллами по тесту IQ лишен способностей и интеллекта вообще, как не можем утверждать противоположное о человеке с высокими баллами по тесту IQ. Однако отвергать бесплодный анализ баллов по тестам IQ — ни в коем случае не значит отрицать значение биологической науки — или релевантность генетики для человеческого поведения и умственных способностей. На критику очень реальных искажений истины со стороны генетиков поведения было «отвечено» заявлением о том, что критики — в отличие от генетиков поведения — политически ангажированы. Утверждается, что критики не желают признать биологическую основу человеческого неравенства. Можно предположить, что постоянное обращение к теме неравенства сторонников генетической детерминации не имеет политического значения. Разумеется, есть теоретики, которые подчеркивают социальную природу человека, тогда как другие подчеркивают биологические корни человека. Это разделение акцента только на пользу; в перспективе это может только обогатить наше понимание человеческой сложности. Нетерпимы самоуверенные утверждения некоторых теоретиков генетической детерминации о том, что они более «научны», чем сторонники средовой детерминации, более «объективны» и свободны от идеологических установок. Слишком часто апелляция сторонников генетической детерминации к биологической науке является не чем иным, как цеплянием за юбки мнимой биологии. В завершение некоторые примеры. Расизм — темная сторона мнимой биологии Помимо других обязанностей в качестве школьного психолога, Сирил Барт курировал проведение тестов зрения среди лондонских школьников. Он отметил, что случаи гиперметропии (дальнозоркости) казались редкими среди еврейских детей, и написал в 1961 году: «Соблазнительно порассуждать, не является ли сама редкость гиперметропии эффектом своего рода естественного отбора. До изобретения очков еврей, чье материальное благополучие зависело от его способности вести бухгалтерские книги и читать их, становился бы нетрудноспособным к пятидесяти годам, если бы ему была свойственна обычная тенденция к гиперметропии». Эта фантазия на тему естественного отбора, Дарвина и биологической науки граничит с идиотизмом. Поразительная неосведомленность — как в вопросах европейской истории, так и в вопросах естественного отбора, — обнаруживаемая в мнимой биологии Барта, не требует комментариев. Беспристрастная объективность генетиков-биометристов и их абсолютная приверженность поискам чистой истины никогда не выражались более трогательным образом, чем одним из учителей Барта — великим Карлом Пирсоном. В 1925 году Пирсон основал новый журнал «Анналы евгеники», в настоящее время известный как «Анналы генетики человека». Пирсон и Элдертон писали следующее в 1925 году в предисловии к первому выпуску нового журнала: «Мы не преследуем своекорыстных целей... Мы твердо убеждены, что у нас нет никаких политических, религиозных и социальных предубеждений... Мы радуемся цифрам и диаграммам самим по себе и, подверженные человеческой способности ошибаться, собираем наши данные — как должны делать все ученые, — чтобы отыскать истину, которая в них заключается». Впечатление от этой претензии на святость генетиков-биометристов ослабевает, как только мы переворачиваем страницу и начинаем читать первую же статью, опубликованную в новом журнале. Написанная Пирсоном и Маулом, она была озаглавлена «Проблема внешней иммиграции в Великобританию, иллюстрируемая изучением детей русских и польских евреев». С помощью 144 таблиц и 48 диаграмм на 127 страницах статьи демонстрировалось, что еврейские дети в Восточном Лондоне уступали урожденным английским детям в плане здоровья зубов, миндалин, аденоидов, остроты зрения, чистоты волос, головы и нижнего белья, сознательности и интеллекта, имели больше случаев заболевания туберкулезом, болезней сердца, болезней ушей и глаз и проявляли тенденцию дышать через рот. Профессор Пирсон, возможно, и радовался цифрам и диаграммам самим по себе, но он не забывал и о возможных рекомендациях для иммиграционной политики. Относительно подобных бедных образчиков человеческого рода он писал: «...для них не должно быть места... Они превратятся в паразитарную расу». Он признавал, что «некоторые из детей этих евреев-иммигрантов добиваются замечательных успехов с академической точки зрения», но прибавлял: «Никакой скотовод не стал бы приобретать стадо полностью из-за того, что ожидал найти в нем одну или две замечательные особи...» Следует заметить, что Пирсон был действительно видным ученым, который, безусловно, с чистой совестью провозглашал себя беспристрастным собирателем цифр и искателем истины. Судя по всему, такой тип ученого не исчез из современной науки. Как можно догадаться, Пирсон приписывал неполноценность евреев-иммигрантов генетическим и биологическим факторам: «В случае русских и польских евреев наблюдается более или менее непрерывное притеснение, более того, настоящий отбор... Такое обращение необязательно оставляет в живых лучших представителей расы. На самом деле более вероятно, что оно приводит к искоренению умственно и физически более полноценных индивидов, которые только и могли иметь мужество доя сопротивления притеснителям». В течение многих лет, полагал Пирсон, хорошие евреи, смелые евреи, чистые евреи бунтовали против царей и уничтожались. Как следствие, гены «хорошести», смелости и чистоты искоренялись из еврейской расы; выживали только отбросы, требующие пропуска вАнглию. Абсурдный и нетерпимый характер мнимого дарвинизма Пирсона совершенно очевиден — но, видимо, не для ученика Барта, профессора Айзенка. Этот ценитель цифр и поклонник биологической науки так подытожил 500 лет американской истории в 1971 году: «...более способные негры составляли наибольший процент «дерзких» рабов, будучи также гораздо более склонными к тому, чтобы попытаться убежать. Ужасная судьба рабов, попадающих в одну из этих категорий, слишком хорошо известна; белые рабовладельцы хотели видеть в них тупых вьючных животных... Таким образом, есть все причины ожидать, что данная выборка негритянской расы, которая составлена из американских негров... отбиралась на протяжении всей истории в соответствии с критериями, которые ставили наиболее способных в невыгодное положение... создавая генофонд, лишенный некоторых генов, необходимых для появления индивидов с высоким интеллектом». Идентичность языка и недоказуемый и ненаучный характер апелляций Пирсона и Айзенка к «биологии» и «генетике» просто поразительны. Замена черных евреями в смехотворной парадигме, в конце концов, немного меняет. Мы добились печально малого прогресса за последние 50 лет — как в плане науки, так и в человеческом плане.
21. Возражение Кэмину (Дополнение Айзенка) Точки соприкосновения и расхождения Прежде чем приступить к подробному рассмотрению некоторых вопросов, поднятых профессором Кэмином, вероятно, будет полезно обратиться к основным правилам ведения научной дискуссии. Эти правила существенно отличаются от правил ведения юридического и других споров, которые, как правило, предполагают состязательный характер. Другими словами, одна сторона (или ее юридический представитель) выдвигает все аргументы, которые свидетельствуют в ее пользу, и пытается опротестовать все аргументы, выдвигаемые другой стороной, которая, в свою очередь, использует абсолютно те же самые методы. Когда все остальные доводы терпят неудачу, нередко прибегают к оскорблениям адвоката другой стороны. Если говорить словами Карла Поппера, философа науки, мы могли бы сказать, что научный спор развивается путем предположений и опровержений. В научном споре нет «сторон» в состязательном смысле; все те, кто принимает участие в споре, желают скорее обнаружить «истину» (насколько это в человеческих силах), нежели победить в споре. Потому хороший критик является лучшим другом ученого, который выдвигает гипотезы или сообщает об экспериментах. Критик помогает ему увидеть возможные слабые места в его аргументации и демонстрации и тем самым позволяет ему исправить эта недочеты (если они подлежат исправлению), отшлифовать свою теорию (если требуется именно это, а не отказ от нее) и приблизиться несколько ближе к истине, которую ищут и он, и его критик. Нарисованная картина, конечно, несколько идеализирована, но она передает, я полагаю, существенное различие между судом и наукой. Состязательный принцип Мое главное возражение Кэмину состоит в том, что в своем изложении обсуждаемой темы он исходит больше из состязательного принципа, чем из принципа поиска истины. Он пытается выискивать и рассматривать только те аргументы, которые свидетельствуют в его пользу (или могут быть интерпретированы таким образом); он не замечает те факты и аргументы, которые идут вразрез с его воззрениями; он даже опускается до тактики оскорбления адвоката другой стороны. Целый раздел (глава 19) его части данной книги посвящен обсуждению предполагаемых пороков и глупостей Г. Ю. Айзенка; это не только делает мне слишком много чести, но также и явно не имеет отношения к науке. Даже если я и ошибался часто в прошлом (факт, который я последним стал бы отрицать), это едва ли существенно с точки зрения убедительности фактов и аргументов, которые мы рассматриваем. Аргументы в научной дискуссии всегда должны быть ad rem,а не ad hominem (То есть должны относиться к существу вопроса, а не к человеку (лат.)).Хотя искушение подробно ответить на критические выпады Кэмина, указав все те случаи, когда он вырывает из контекста цитаты, искажает и превратно их толкует, почти непреодолимо, я не стану этого делать, но по большей части сосредоточусь на тех фактических моментах, которые имеют прямое отношение к самому спору об интеллекте. Критик играет важную роль Вначале, вероятно, следует указать те вопросы, в которых мы, судя по всему, сходимся. Начну с признания значимости детального рассмотрения Кэмином прошлых публикаций с отчетами об исследованиях, вскрывшего ошибки, просчеты, неоправданные выводы и многие другие изъяны, на которые редко кто указывал до тех пор с такой ясностью. В этом состоит очень важная функция критика науки, и мы все обязаны Кэмину за его многолетние усилия в этом направлении. К сожалению, расчищая путь для новых и более совершенных исследований, Кэмин впадает в ошибки, не менее серьезные, чем те, которые допускали психологи, которых он критикует, — как очень подробно показал Дэвид Фулкер в хорошо известном и обстоятельном обзоре книги Кэмина, опубликованном в «Американском журнале психологии». Несомненный факт, что вторичные источники всегда вызывают подозрение и могут быть предвзятыми, небрежными или откровенно ошибочными; это обобщение применимо ко всем исследователям, включая Кэмина и меня. Следовательно, по любому вопросу фактического или теоретического расхождения читатель должен в идеале обращаться к первоисточникам, внимательно их читать и делать свои собственные выводы.
|
