АНТИФОНТ

-1 Антифонт (2-я половина V в. до н. э.) — один из первых профессиональных учителей философии и ораторского искусства. Основная идея Анти­фонта — противопоставление действительно су­ществующего и существующего во мнении людей. В сочинении «Истина» Антифонт излагал астро­номические и метеорологические взгляды (уче­ние о происхождении мира из вихря) и, развивая идеи элейской школы, утверждал, что «все есть единое». Антифонт отрицал объективное сущест­вование единичных вещей и времени. Этику Ан­тифонт понимал как «искусство быть беспечаль­ным». Антифонт признавал равенство всех людей по природе: «От природы мы все и во всем устроены одинаково — и варвары и эллины», «все мы ды­шим через нос и рот и едим руками». Природу Ан­тифонт ставил выше закона и противопоставлял ее государственной власти и общественным уста­новлениям.

Аэций 122,6. [Антифонт]: время есть наша мысль или мера, а не сущность.

Oxyrb. Pap. XI № 1364- (1) Справедливость [за­ключается в том, чтобы] не нарушать законы госу­дарства, в котором состоишь гражданином. Так, че-

* 163

ловек будет извлекать для себя наиболыпе пользы из применения справедливости, если он в присутст­вии свидетелей станет соблюдать законы, высоко их чтя, оставаясь же наедине, без свидетелей, [будет следовать] законам природы. Ибо предписания за­конов произвольны, [искусственны], [веления же] природы необходимы. И [сверх того], предписания законов суть результат соглашения [договора лю­дей], а не возникшие сами собой [порождения при­роды); веления же природы суть самовозникшие (врожденные начала), а не продукт соглашения [лю­дей между собой]. (2) Итак, тот, кто нарушает зако­ны, если это остается тайным от (остальных] участ­ников соглашения, свободен от позора и наказания; если же [его противозаконный поступок] открывает­ся, то его постигает позор и кара. Но если кто-ни­будь попытается насильственно нарушить что-ни­будь из коренящихся в самой природе [требований], идя против [естественной возможности], то, если это и остается скрытым от всех людей, бедствие [от этого для него самого] будет ничуть не меньшим и нисколько не большим, чем в том случае, если это псе увидят. Ибо (в этом случае] вред причиняется не вследствие мнения [людей], но поистине. Вообще же рассмотрение этих [вопросов] приводит к выво­ду, что многие (предписания, признаваемые] спра­ведливыми по закону, враждебны природе [челове­ка]... (4) Что же касается полезных [вещей], то те из них, которые установлены [в качестве полезных] за­конами, суть оковы [для человеческой] природы, те же, которые определены природой, приносят [чело­веку] свободу... (5) [В поступках, противоречащих природе], заключается [причина] того, что люди страдают больше, когда можно было бы меньше страдать, и испытывают меньше удовольствий, ког­да можно было бы больше наслаждаться, и [чувству­ют себя] несчастными, когда можно не быть тако­выми.

Fr. В. (1) Тех, которые происходят от знатных ро­дителей, (2) мы уважаем и чтим, тех же, которые не из знатного дома, мы не уважаем и не почитаем.

В этом мы поступаем по отношению друг к другу как варвары, потому что по природе мы все во всех от­ношениях равны, притом [одинаково] и варвары, и эллины. [Здесь] уместно обратить внимание на то, что у всех людей нужды от природы одинаковы... И в самом деле, мы все [одинаково] дышим воздухом — через рот и нос и едим мы все [одинаково] — при по­мощи рук.

risked

СОКРАТ

Сократ (ок. 470—399 Д<> н. э.) — древнегреческий философ, один из основателей диалектики как ме­тода отыскания истины путем постановки наводя­щих вопросов. Он вел жизнь философа — жил непри­тязательно, но имел досуг. Был плохим семьянином, не заботился ни о жене, ни о трех своих сыновьях, родившихся у него поздно. Все свое время посвящал философским беседам и спорам. Излагал свое уче­ние устно. Главные источники сведений о Сокра­те — произведения его учеников Ксенофонта и Пла­тона.

Сократ был приговорен к смертной казни по офи­циальному обвинению за «введение.новых божеств и за развращение молодежи в новом духе» и должен был выпить «государственный яд» — цикуту (Conium imciilatum, болиголов пятнистый).

liro жизнь и его учение произвели глубочайшее впечатление на современников, о чем лучше всего свидетельствует то обстоятельство, что почти все по-слеаристотелевские школы греков: стоики, эпику­рейцы и даже скептики — рисовали портреты мудре­ца или счастливого человека с Сократа, и они имели на то право, ибо сам Сократ признавал себя счастли­вейшим человеком (Ксеноф. Восп., Г/, 8).

Из двух главных источников знаний о жизни и фи­лософии Сократа — «Воспоминания» Ксенофонта и «Диалоги» Платона — первый имеет то несомнен­ное преимущество, что он изображает действитель­ного, а не идеализированного Сократа. Ксенофонт старается передать подлинные слова своего учителя, и образ, нарисованный Ксенофонтом, делает вполне

понятной ту высокую оценку, которую Сократ обрел во всех последующих поколениях людей.

Учение Сократа внешне походит на учение софи­стов, и он нередко прибегал к приемам софистики. Так, например, для того, чтобы принизить Эвтидема, гордящегося своим образованием, Сократ сбивает молодого человека с толку и показывает ему, что он ничего не знает, и, только когда Эвтидем стал после­дователем Сократа, когда Сократ нашел в нем стрем­ление к совершенствованию, тогда Сократ перестал мучить его вопросами и начал сообщать ему поло­жительное учение. Учению Протагора об относи­тельности нашего познания Сократ противопоста­вил учение о правильном разуме. Истина, говорит Ксенофонт (Восп., IV, 6—7), обнаруживалась тем пу­тем, что Сократ возводил речь к самому принципу, и это возведение он производил с безусловной про­стотой, исходя из общеизвестных положений, в ко­торых он старался указать неясности и противоре­чия, требующие примирения в более высоком об­щем начале.

Вера в разум как критерий истины и лжи приводи­ла Сократа к принятию общепризнанных положе­ний, согласных с разумом. Разум для Сократа не выра­жался в индивидуальной мысли, годной для опреде­ленного человека, но, будучи общим для всех людей, он должен был приводить к признанию общегодной истины. Общегодность не есть еще истинность, но общегодностью можно было воспользоваться для опровержения софистики, которая строила свои вы­воды на том, что рассматривала разум как индивиду­альную способность.

Сократ мог бы найти в своем учении основание, чтобы придать своему положению о том, что истина заключается в правильно определенных понятиях, иное, более глубокое обоснование, но у Ксенофонта мы этой попытки не находим. В этическом учении, напротив, это основание обнаруживается весьма яр­ко. Он не учит ничему, чего бы он не нашел в созна­нии греков, в греческой жизни: он постоянно повто­ряет, что к счастью ведет только один путь, а именно

добродетель, что все добродетели в существе тожде­ственны, что они суть лишь формы одной основной правды, как все пороки проистекают из одного ис­точника — лжи. Для того чтобы достигнуть этой еди­ной добродетели, нужно найти ее прежде всего в са­мом себе, — отсюда первое требование: познай само­го себя; когда это достигнуто, тогда легко внести правду и во все отношения к другим людям. Найти правду можно только размышлением, постоянным анализом своих поступков и суждений, и это размы­шление показывает, что добро и красота тождествен­ны (Ксспоф. Восп., III, 8). Но то, что прекрасно и хоро­шо, в то же самое время и полезно. Если все доброде­тели коренятся в знании, то истинная сущность мужества, умеренности и справедливости состоит в знании (Ксеноф. Восп., IV, У), без знания же природ­ные дарования делают человека только более неспра­ведливым и способным делать зло. Но если сущность добродетели заключается в знании, то этим опреде­ляется и путь приобретения добродетели. Сократ весьма ценил природные, прирожденные качества, как, например, благородное происхождение, но они без науки и постоянной работы бесплодны (Ксеноф. Восп., II, 6, и III, 9). Люди по природе различны и раз­лично одарены, но наука может усилить и исправить природ! ibic данные. Это справедливо не только отно­сительно отдельного лица, но и относительно госу­дарства и народа.

В учении Сократа о единстве добродетели, о тож-•дестве ее со знанием и, следовательно, о возможно­сти приобретения ее, — никто не зол добровольно, а лишь по неведению, учит Сократ, — нет еще опре­деления добродетели по существу, здесь мы имеем дело лишь с формальной стороной. В понимании содержания добра Сократ не отступает от того, что общегреческое сознание признавало добром; так, он учит, что справедливое есть то, что положено за­коном, и добро — то, что признается государством таковым. Уважение к законам родины Сократ дово­дил до того, что ни в чем не хотел их нарушать: на­пример, не хотел избавиться от несправедливого

приговора и бежать из темницы, ссылаясь на то, что он уже в утробе матери был афинянином. Естест­венно, что такое учение, в котором выражались луч­шие стороны греческого самосознания, учение, строго проведенное в жизни («Я стараюсь на деле, а не на словах только быть справедливым», — гово­рил Сократ. Ксеноф. Восп., IV, 4), должно было про­изводить глубокое впечатление. Сократ советует за­ниматься наукой только настолько, насколько это необходимо для жизни: так, необходимо приобрес­ти некоторые сведения по счету, по геометрии и ас­трономии, но углубляться в изучение астрономии не следует, как потому, что боги не хотят, чтобы про­никали в то, что ими скрыто от взоров людей (Ксеноф. Восп., IV, 7), так и потому, чтобы не впасть в безумие, занимаясь столь трудными вопросами, как это слу­чилось с Анаксагором. Наиболее важной, царствен­ной наукой он считал умение управлять собой и людьми, а ее можно достичь размышлением и само­познанием. Но он ни во что не ставил людскую муд­рость и людские дела по сравнению с указаниями, идущими от Бога. Поэтому демона Сократа отнюдь нельзя понимать как метафорическое обозначение совести, или в таком случае придется самой совести придать метафорическое значение: несомненно, что демон Сократа, удерживавший его от различ­ных действий, для него есть голос самого Божества, непосредственно открывающийся в совести фило­софа.

Вот учение Сократа, как оно представлено Ксено-фонтом, и мы охотно поверим этому автору, утверж­дающему, что никто никогда не видел Сократа дела­ющим или говорящим что-либо вредное для нравст­венности или религии. Дух должен господствовать в человеке — таков смысл его учения.

Ниже приводятся выдержки из работ, в той или иной мере посвященных Сократу — человеку и фи­лософу: «О жизни, учениях и изречениях знамени­тых философов» Диогена Лаэртского (в переводе М. Л. Гаспарова), «Воспоминаний о Сократе» Ксено-фонта (в переводе Г. А. Янчевецкого, с некоторыми

изменениями), «Диалогов» Платона (в переводе С. Я. Шейпман-Топштейн) и «Политики» Аристотеля (в переводе С. А. Жебелева).

ДИОГЕН ЛАЭРТСКИЙ О СОКРАТЕ

(II, 18 --47) Сократ, сын скульптора Софрониска и поминальной бабки Феиарсты (по словам Платона в «Тсэтетс»), афинянин, из дема Алопеки. Думали, что oi i помогает писать Еврипиду, поэтому Мнесилох го­ворит так

«Фригийцы» — имя драме Еврипидовой, Сократовыми фигами откормленной.

И в другом месте

^<; Гвоздем Сократа Еврипид сколоченный, Каллий пишет в «Пленниках»:

— Скажи, с какой ты стати так заважничал.'?

— Причина есть; Сократ — ее название¹.

И Аристофан в «Облаках»:

— Для Еврипида пишет он трагедии,

В которых столько болтовни и мудрости.

По сведениям некоторых, он был слушателем Ана­ксагора, а по сведениям Александра в «Преемствах» — также и Дамона. После осуждения Анаксагора он слу­шал Архелая-физика и даже (по словам Аристоксена) был его наложником. Дурид уверяет, что он также был рабом и работал по камню: одетые Хариты на Акро­поле, по мнению некоторых, принадлежат ему. Отто­го и Тимон говорит в «Силл ах»: •* -

Но отклонился от них камнедел и законоположник, Всей чарователъ Эллады, искуснейший в доводах тонких, С полуаттической солью всех риторов перешутивший.

В самом деле, он был силен в риторике (так пишет Идоменей), а Тридцать тиранов даже запретили ему обучать словесному искусству (так пишет Ксенофонт); и Аристофан насмехается в комедии, будто он слабую речь делает сильной. Фаворин в «Разнообразном пове­ствовании» говорит, будто Сократ со своим учеником Эсхином первыми занялись преподаванием риторики; о том же пишет Идоменей в книге «О сократиках».

Он первым стал рассуждать об образе жизни и первым из философов был казнен по суду. Аристок-сен, сын Спинфара, уверяет, что он даже наживался на перекупках; вкладывал деньги, собирал прибыль, тра­тил ее и начинал сначала.

Освободил его из мастерской и дал ему образова­ние Критон, привлеченный его душевной красотой (так пишет Деметрий Византийский). Поняв, что фи­лософия физическая нам безразлична, он стал рас­суждать о нравственной философии по рынкам и ма­стерским, исследуя, по его словам,

Что у тебя и худого и доброго в доме случилось.

Так как в спорах он был сильнее, то нередко его колотили и таскали за волосы, а еще того чаще осмеи­вали и поносили; но он принимал все это, не проти­вясь. Однажды, даже получив пинок, он и это стерпел, а когда кто-то подивился, он ответил: «Если бы меня лягнул осел, разве стал бы я подавать на него в суд?» Все это сообщает Деметрий Византийский.

В противоположность большинству философов он не стремился в чужие края — разве что если нужно было идти в поход. Все время он жил в Афинах и с ув­лечением спорил с кем попало не для того, чтобы пе­реубедить их, а для того, чтобы доискаться до истины. Говорят, Еврипид дал ему сочинение Гераклита и спросил его мнение; он ответил: «Что я понял — прекрасно; чего не понял, наверное, тоже; только,

право, для такой книги нужно быть делосским ны­ряльщиком».

Он занимался телесными упражнениями и отли­чался добрым здоровьем. Во всяком случае, он участ­вовал в походе под Амфиполь, а в битве при Делии спас жизнь Ксенофонту, подхватив его, когда тот упал с коня. Среди повального бегства афинян он отступал, не смешиваясь с ними, и спокойно оборачивался, го­товый отразить любое нападение. Воевал он и при По-тидсе (поход был морской, потому что пеший путь за­крыла война); это там, говорят, он простоял, не ше­вельнувшись, целую ночь, и это там он получил награду за доблесть, но уступил ее Алкивиаду — с Ал-кивиадом он находился даже в любовных отношени­ях, говорит Аристипп в IV книге «О роскоши древних». В молодости он с Архелаем ездил на Самос (так пишет Ион Хиосский), был и в Дельфах (так пишет Аристо­тель), а также на Истме (так пишет Фаворин в I книге «Записок»).

Он отличался твердостью убеждений и привер­женностью к демократии. Это видно из того, что он ослушался Крития с товарищами, когда они велели привести к ним на казнь Леонта Саламинского, бога­того человека; он один голосовал за оправдание де­сяти стратегов; а имея возможность бежать из тюрь­мы, он этого не сделал и друзей своих, плакавших о нем, упрекал, обращая к ним в темнице лучшие свои речи.

Он отличался также достоинством и независимос­тью. Однажды Алкивиад (по словам Памфилы в VII кни­ге «Записок») предложил ему большой участок земли, чтобы выстроить дом; Сократ ответил: «Если бы мне нужны были сандалии, а ты предложил бы мне для них целую бычью кожу, разве не смешон бы я стал с таким подарком?» Часто он говаривал, глядя на множество рыночных товаров: «Сколько же есть вещей, без кото­рых можно жить!» И никогда не уставал напоминать такие ямбы:

И серебрян пурпурная мантия

На сцене Шрогии, а в жизни ни к чему.

К Архелаю Македонскому, к Скопасу Краннонскому, к Еврилоху Ларисейскому он относился с презрением, не принял от них подарков и не поехал к ним. И он дер­жался настолько здорового образа жизни, что, когда Афины охватила чума, он один остался невредим

По словам Аристотеля, женат он был дважды: пер­вый раз — на Ксантиппе, от которой у него был сын Лампрокл, и во второй раз — на Мирто, дочери Арис­тида Справедливого, которую он взял без приданого и имел от нее сыновей Софрониска и Менексена. Дру­гие говорят, что Мирто была его первой женой, а неко­торые (в том числе Сатир и Иероним Родосский) — что он был женат на обеих фазу; по их словам, афиня­не, желая возместить убыль населения, постановили, чтобы каждый гражданин мог жениться на одной жен­щине, а иметь детей также и < ут другой, — так поступил и Сократ.

Он умел не обращать внимания на насмешников. Своим простым житьем он гордился, платы ни с кого не спрашивал. Он говорил, что лучше всего ешь тогда, когда не думаешь о закуске, и лучше всего пьешь, ког­да не ждешь другого питья: чем меньше человеку нуж­но, тем ближе он к богам. Это можно заключить и по стихам комедиографов, которые сами не замечают, как их насмешки оборачиваются ему в похвалу. Так, Аристофан пишет:

'•fy Человек! Пожелал ты достигнуть у нас озарения,.>

мудрости высшей, — О, как счастлив, как славен ты станешь тогда среди

эллинов всех и афинян, Если памятлив будешь, прилежен умом, если есть в

тебе сила терпенья, И, не зная усталости, знанья в себя ты вбирать

будешь, стоя и лежа, Холодая, не будешь стонать и дрожать, голодая,

еды не попросишь,

От попоек уйдешь, от обжорства бежишь, не пойдешь по пути безрассудства...

(Аристофан. Облака 411 —41 б, пер. А Пиотровского с небольшими изменениями)

•*и":'• И Амипсий выводит его на сцену в грубом плаще ^такими словами:

>, _ Bomtimbi, о Сократ, меж немногих мужей самый

лучший и самый пустейший!

Ты отменно силен! Но скажи, но открой: как добыть С тебе плащ поприличней? — По кожевничьей злобе на плечи мои я надел это

горькое горе.: — Ах, какой человек! Голодает, чуть жив, но

• ''• польстить ни за что не захочет!

>-'i Тот же гордый и возвышенный дух его показан

•И*У Аристофана в следующих словах:

.,•-*!*

*ч*, Ты же тем нам приятен, что бродишь босой, озираясь:•.* направо, налево, Что тебе нипочем никакая беда, — лишь на нас ты ' ' #- глядишь, обожая.

(Аристофан. Облака 363— 364, пер^ А Пиотровского).

Впрочем, иногда, применительно к обстоятельст­вам, он одевался и в лучшее платье — например, в Пла-тоновом «Пире» по дороге к Агафону.

Он одинаково умел как убедить, так и разубедить своего собеседника. Так, рассуждая с Теэтетом о науке, он, по словам Платона, оставил собеседника божест­венно одухотворенным; а рассуждая о благочестии с Евтифроном, подавшим на отца в суд за убийство гос­тя, он отговорил его от этого замысла; также и Лисия обратил он к самой высокой нравственности. Дело в том, что он умел извлекать доводы из происходящего. Он помирил с матерью сына своего Лампрокла, рас­сердившегося на нее (как о том пишет Ксенофонт); когда Главкон, брат Платона, задумал заняться государ­ственными делами, Сократ разубедил его, показав его

• неопытность (как пишет Ксенофонт), а Хармида, имев­шего к этому природную склонность, он, наоборот, ободрил. Даже стратегу Ификрату он придал духу, по­казав ему, как боевые петухи цирюльника Мидия нале-

тают на боевых петухов Каллия. Главконид говорил, что городу надо бы содержать Сократа [как украше­ние], словно фазана или павлина.

Он говорил, что это удивительно: всякий человек без труда скажет, сколько у него овец, но не всякий сможет назвать, скольких он имеет друзей, — настоль­ко они не в цене. Посмотрев, как Евклид навострился в словопрениях, он сказал ему: «С софистами, Евклид, ты сумеешь обойтись, а вот с людьми — навряд ли». В подобном пустословии он не видел никакой пользы, что подтверждает и Платон в «Эвтидеме». Хармид предлагал ему рабов, чтобы жить их оброком, но он не принял; и даже к красоте Алкивиада, по мнению неко­торых, он остался равнодушным. А досуг он восхвалял как драгоценнейшее достояние (о том пишет и Ксено­фонт в «Пире»).

Он говорил, что есть одно только благо — знание и одно только зло — невежество. Богатство и знат­ность не приносят никакого достоинства — напро­тив, приносят лишь дурное. Когда кто-то сообщил ему, что Антисфен родился от фракиянки, он ответил: «А ты думал, что такой благородный человек мог ро­диться только от полноправных граждан?» А когда Федон, оказавшись в плену, был отдан в блудилище, то Сократ велел Критону его выкупить и сделать из него философа. Уже стариком он учился играть на лире разве не прилично, говорил он, узнавать то, чего не знал? Плясал он тоже с охотою, полагая, что такое упражнение полезно для крепости тела (так пишет и Ксенофонт в «Пире»).

Он говорил, что его демоний предсказывает ему будущее; что хорошее начало не мелочь, хоть начи­нается и с мелочи; что он знает только то, что ниче­го не знает; говорил, что те, кто задорого покупают скороспелое, видно, не надеются дожить до зрелос­ти. На вопрос, в чем добродетель юноши, он ответил: «В словах: ничего сверх меры». Геометрия, по его вы­ражению, нужна человеку лишь настолько, чтобы он умел мерить землю, которую приобретает или сбы­вает. Когда он услышал в драме Еврипида такие сло­ва о добродетели:

.;;. •-•'.': ••;••. ...Не лучше ль

Пустить ее на произвол, судьбы... —

то он встал и вышел вон: не смешно ли, сказал он, что пропавшего раба мы не ленимся искать, а доброде­тель пускаем гибнуть на произвол судьбы? Человеку, который спросил, жениться ему или не жениться, он ответил: «Делай что хочешь, — все равно раскаешь­ся». Удивительно, говорил он, что ваятели каменных статуй бьются над тем, чтобы камню придать подо­бие чел опека, и не думают о том, чтобы самим не быть подобием камня. Л молодым людям советовал он почаще смотреть в зеркало: красивым — чтобы не срамить своей красоты, безобразным — чтобы вос­питанием скрасить безобразие.

Однажды он позвал к обеду богатых гостей, и Ксан­типпе было стыдно за свой обед. «Не бойся, — сказал он, — если они люди порядочные, то останутся до­вольны, а если пустые, то нам до них дела нет». Он го­варивал, что сам он ест, чтобы жить, а другие люди жи­вут, чтобы есть. Нестоящую чернь он сравнивал с чело­веком, который одну поддельную монету отвергнет, а груду их примет за настоящие. Когда Эсхин сказал: «Я беден, ничего другого у меня нет, так возьми же меня самого», он воскликнул; «Разве ты не понимаешь, что нет подарка дороже?!» Кто-то жаловался, что на него не обратили внимания, когда Тридцать тиранов при­шли к власти. «Ты ведь не жалеешь об этом?» — сказал Сократ.

Когда ему сказали: «Афиняне тебя осудили на смерть», он ответил: «А природа осудила их самих». (Впрочем, другие приписывают эти слова Анаксагору.) «Ты уми­раешь безвинно», — говорила ему жена; он возразил: «А ты бы хотела, чтобы заслуженно?» Во сне он видел, что кто-то ему промолвил:

В третий день, без сомнения, Фтии достигнешь холмистой.

«На третий день я умру», — сказал он Эсхину. Он уже собирался пить цикуту, когда Аполлодор предло-

жил ему прекрасный плащ, чтобы в нем умереть. «Не­ужели мой собственный плащ годился, чтобы в нем жить, и не годится, чтобы в нем умереть?» — сказал Сократ.

Ему сообщили, что кто-то говорит о нем дурно. «Это потому, что его не научили говорить хорошо», — сказал он в ответ. Когда Антисфен повернулся так, чтобы выставить напоказ дыры в плаще, он сказал Ан-тисфену: «Сквозь этот плащ мне видно твое тщесла­вие». Его спросили о ком-то: «Разве этот человек тебя не задевает?» — «Конечно, нет, — сказал Сократ, — ведь то, что он говорит, меня не касается». Он утверж­дал, что надо принимать даже насмешки комиков: ес­ли они поделом, то это нас исправит, если нет, то это нас не касается.

Однажды Ксантиппа сперва разругала его, а потом окатила водой. «Так я и говорил, — промолвил он, — у Ксантиппы сперва гром, а потом дождь». Алкивиад твердил ему, что ругань Ксантиппы непереносима; он ответил: «А я к ней привык, как к вечному скрипу коле­са. Переносишь ведь ты гнусный гогот?» — «Но от гу­сей я получаю яйца и птенцов к столу», — сказал Алки­виад. «А Ксантиппа рожает мне детей», — отвечал Со­крат. Однажды среди рынка она стала рвать на нем плащ; друзья советовали ему защищаться кулаками, но он ответил: «Зачем? чтобы мы лупили друг друга, а вы покрикивали: "Так ее, Сократ! так его, Ксантип­па!"?» Он говорил, что сварливая жена для него — то же, что норовистые кони для наездников: «Как они, одолев норовистых, легко справляются с остальны­ми, так и я на Kcai ггиппс учусь обхожде! гию с другими людьми».

За такие и иные подобные слова и поступки удос­тоился он похвалы от пифии, которая на вопрос Хе-рефонта ответила знаменитым свидетельством:

Сократ превыше всех своею мудростью.

За это ему до крайности завидовали, — тем более что он часто обличал в неразумии тех, кто много ду­мал о себе. Так обошелся он и с Анитом, о чем свиде-

тельсгвует Платон в «Меноне»; а тот, не вынесши его насмешек, сперва натравил на него Аристофана с товарищами, а потом уговорил и Мелета подать на него в суд за нечестие и развращение юношества. С обвинением выступил Мелет, речь говорил Поли-евкт (так пишет Фаворин в «Разнообразном повест­вовании»), а написал ее софист Поликрат (так пишет Гермипп) или, по другим сведениям, Анит; всю нуж­ную подготовку устроил демагог Ликон. Антисфен в «Преемствах философов» и Платон в «Апологии» подтверждают, что обвинителей было трое — Анит, Ликон и Мелет: Анит был в обиде за ремесленников и политиков, Ликон — за риторов, Мелет — за по­этов, ибо Сократ высмеивал и тех, и других, и третьих. Фаворин добавляет (в I книге «Записок»), что речь Поликрата против Сократа неподлинная: в ней упо­минается восстановление афинских стен Кононом, а это произошло через б лет после Сократовой смер­ти. Вот как было дело.

Клятвенное заявление перед судом было такое (Фаворин говорит, что оно и посейчас сохраняется в Метрооне): «Заявление подал и клятву принес Ме­лет, сын Мелета из Питфа, против Сократа, сына Со-фрониска из Алопеки: Сократ повинен в том, что не чтит богов, которых чтит город, а вводит новые бо­жества, и повинен в том, что развращает юношество; а наказание за то — смерть». Защитительную речь для Сократа написал Лисий; философ, прочитав ее, ска­зал: «Отличная у тебя речь, Лисий, да мне она не к ли­цу», — ибо слишком явно речь эта была скорее судеб­ная, чем философская. «Если речь отличная, — спро­сил Лисий, — то как же она тебе не к лицу?» — «Ну, а богатый плащ или сандалии разве были бы мне к лицу?» — отвечал Сократ.

Во время суда (об этом пишет Юст Тивериадский в «Венке») Платон взобрался на помост и начал гово­рить: «Граждане афиняне, я — самый молодой из всех, кто сюда всходил...», но судьи закричали: «До­лой! долой!» Потому Сократ и был осужден боль­шинством в 281 голос. Судьи стали определять ему кару или пеню; Сократ предложил уплатить двадцать

пять драхм (а Евбулид говорит, что даже сто). Судьи зашумели, а он сказал: «По заслугам моим я бы себе назначил вместо всякого наказания обед в Прита-нее».

Его приговорили к смерти, и теперь за осуждение было подано еще на 80 голосов больше. И через не­сколько дней в тюрьме он выпил цикуту. Перед этим он произнес много прекрасных и благородных рас­суждений (которые Платон приводит в «Федоне»), а по мнению некоторых, сочинил и пеан, который начинается таю

Слава тебе, Аполлон Делиец с сестрой Артемидой!

(Впрочем, Дионисодор утверждает, что пеан при­надлежит не ему.) Сочинил он и эзоповскую басню, не очень складную, которая начинается так:

Некогда молвил Эзоп обитателям града Коринфа:

Кто добродетелен, тот выше людского суда. -'

Так расстался он с людьми. Но очень скоро афиня­не раскаялись: они закрыли палестры и гимнасии, Мелета осудили на смерть, остальных — на изгнание, а в честь Сократа воздвигли бронзовую статую рабо­ты Лисиппа, поместив ее в хранилище утвари для тор­жественных шествий; а когда Анит приехал в Герак-лею, гераклейцы в тот же день выслали его вон. И не только за Сократа, но и за многих других приходи­лось раскаиваться афинянам: с Гомера они (по сло­вам Гераклида) взяли 50 драхм пени, как с сумасшед­шего; Тиртея называли помешанным; и из всех Эсхи­ловых товарищей первым воздвигли бронзовую статую Астидаманту. Недаром Еврипид укоряет их в своем «Паламеде»:

...Сгубили, сгубили вы Соловья Аонид, премудрого, не преступного.

Вот как об этом пишут; впрочем, Филохор ут­верждает, что Еврипид умер раньше Сократа.

Родился он (как сообщает Аполлодор в «Хроно-

логии») при архонте Апсефионе, в четвертый год 77-й олимпиады, шестого фаргелиона, когда афиняне совершают очищение города, а делосцы отмечают рож­дение Артемиды. Скончался он в первый год 95-й олим­пиады в возрасте 70 лет. Так пишет Деметрий Фалер-ский; но некоторые считают, что при кончине ему бы­ло шестьдесят лет. Слушателем Анаксагора он был вместе с Еврипидом, который родился в первый год 75-й олимпиады, при архонте Каллиаде.

Я полагаю, что Сократ вел беседы и о физике — во всяком случае даже Ксенофонт хоть и утверждает, буд­то беседы его были только об этике, но признает, что он рассуждал и о провидении; и Платон хоть и упоми­нает в «Апологии», как Сократ отрекается от Анаксаго­ра и прочих физиков, но сам же рассуждает об их пред­метах, приписывая все свои речи Сократу.

По словам Аристотеля, некий маг, пришедший из Сирии в Афины, заранее предсказал Сократу в числе других бедствий и его насильственную смерть.

Вот и мои о нем стихи:

Пейу Зевса, в чертоге, Сократ! Ты назван от Бога;, Мудрым, а мудрость сама — разве не истинный Бог? Ты смертоносную принял, цикуту от судей афинских — Но не тебе, а себе смерть обрели они в ней.

Поносителями Сократа были Антилох Лемнос-ский и гадатель Антифонт (так пишет Аристотель в III книге «Поэтики»); так и Пифагора поносил Ки-лон Кротонский, Гомера — Сиагр при жизни и Ксе-нофан Колофонский посмертно, Гесиода — Керкоп при жизни и тот же Ксенофан посмертно, Пинда-ра — Амфимен Косский, Фалеса — Ферекид, Биан-та — Салар Приенский, Питтака — Антименид и Ал­кей, Анаксагора — Сосибий, Симонида — Тимокре-онт.

Преемниками его были так называемые сократи-ки, из которых главные — Платон, Ксенофонт, Анти-сфен, а из десяти основателей школы — четверо изве­стнейших: Эсхин, Федон, Евклид и Аристипп...

Был и другой Сократ, историк, сочинивший опи-

сание Аргоса; третий — перипатетик из Вифинии; четвертый — сочинитель эпиграмм и пятый — с ост­рова Коса, писавший о прозвищах богов.