Античность. ях и страданиях. Из того, что производит наслаждение, одно необходимо, другое же хотя и подлежит выбору

ях и страданиях. Из того, что производит наслаждение, одно необходимо, другое же хотя и подлежит выбору, однако допускает избыток. Необходимы телесные на­слаждения (сюда я отношу такие, как наслаждение пищей и любовью и тому подобные телесные, кото­рых, как мы определили, касается невоздержность и умеренность); не необходимы те, которые сами по себе подлежат выбору (сюда я отношу, например, победу, почесть, богатство и тому подобные блага и наслаждения). Тех людей, которые в этих вещах пе­реступают истинный разум, находящийся в них, мы не называем безотносительно невоздержными, а до­бавляем: невоздержными в денежном отношении, или в выгоде, или в почестях, или в гневе; не называ­ем их таким образом безотносительно невоздерж­ными, как других, с которыми они имеют лишь сходство. <...>

Тот, кто в чувственных наслаждениях, в которых, как мы сказали, проявляется благоразумный и нео­бузданный, преследует избыток приятного и избега­ет избытка страдания, как, например, голода и жаж­ды, тепла и холода и всех ощущений осязания и вку­са, но делает это не намеренно, а против намерения и рассудка, тот называется невоздержным, и невоз­держным относительно чего-либо, как, например, относительно гнева, не безотносительно невоз­держным. Доказательством тому служит, что изне­женными называют людей ради этих [чувственных наслаждений], а никогда ради тех [умственных на­слаждений]; в силу этого мы иногда отождествляем невоздержного с необузданным, воздержного с уме­ренным вследствие того, что они имеют дело с од­ними наслаждениями и страданиями, но не отожде­ствляем других, [стремящихся к умственным на­слаждениям]. Хотя они и имеют дело с одним и тем же, но не одинаковым образом, ибо одни поступают намеренно, а другие ненамеренно, поэтому лучше следует того назвать необузданным, кто не под влия­нием страсти или лишь под влиянием слабой стре­мится к избытку [наслаждения] и избегает не очень сильных страданий, чем того, который делает это

влиянием сильной страсти, ибо чего не наделал бы мерный, «'ли fin n;i пего напала молодая страсть И сильное придание при недостатке необходимых средств!',(ли, как мы ж> раньше разъяснили, страс­ти и наслаждения оывают частью хорошими и пре-iqui пыми но природе, ибо ведь некоторые наслаж­дения желательны от природы, а частью противопо­ложными и, наконец, часгью стоящими посередине, как, например, деньги, выгода, победа и почести, то относительно всего этого и подобных страстей, лежащих посередине, человек порицается не за то, что он обладает ими или стремится и желает их, В 1 том случае, если он это делает с излишком. По-ггому то тех хулят, которые более, чем то предписы­вает рйчум, стремятся или подпадают тому, что по природе есть блат и прекрасное, например тех, ко­торые i лишком заботятся о почестях, или о детях, или о родителях, хоти все ято суть блага, и тех хва­лят, которые об ятом яаботятея; однако, пожалуй, и в этом есть избыток, например, если кто-либо, упо-добясь Ниобее, станет сражаться с богами или упо-д< >бится Сатиру, прозванному Филопатором, за сво­его отца: ведь уже слишком глупо, кажется, он посту­пал. Порочностью все это не может быть названо в силу указанного обстоятельства, что все это само по себе по природе принадлежит к предметам при­влекательным и только избыток дурен и должен быть избегаем, но и невоздержностью это не может быть названо, ибо невоздержность не только следу­ет избегать, но ее, сверх того, и порицают. В силу сходства душевных состояний и в этом случае поль­зуются словом «невоздержность», прибавляя — не­воздержность относительно частного предмета, как, например, говорят: худой врач и худой актер, хотя безотносительно худыми людьми, может быть, ни одного из них нельзя назвать. Подобно тому как мы здесь [слово «худой» употребляем в относитель­ном значении], так каждый из упомянутых лиц худ не в силу порочности, а лишь в силу известной с ней аналогии, точно так же мы, очевидно, должны пред­положить, что и невоздержность и воздержность

имеют исключительное отношение к тем предме­там, к коим его имеет умеренность и необуздан­ность, а относительно гнева говорим мы так лишь в силу подобия; поэтому-то к слову «невоздержный» мы добавляем: в гневе, как мы говорим невоздерж­ный в почести или в выгоде.

Так как некоторые вещи приятны по природе и из них некоторые безусловно приятны, другие же — сообразно породе животных и людей, далее, некото­рые вещи сами по себе вовсе не приятны, а становят­ся тиковыми частью и силу болезни, частью в силу привычки, частью в силу порочности самой приро­ды, то можно различать сообразно каждой указан­ной категории различные приобретенные душев­ные свойства. Я говорю о зверских свойствах, на­пример, той женщины, которая, как рассказывают, разрезала беременных и пожирала их плод, или тех диких, живущих около Понта, про которых расска­зывают, что они любят есть сырое мясо и даже мясо людей, или о свойствах тех, которые отнимают друг у друга детей как особое лакомство, или, нако­нец, о тех свойствах, которые приписываются Фала-риду*.

Все это чисто зверские свойства. Одни из них воз-1ш кают вследствие болезни, а у некоторых вследст­вие умпмомспш слыша, как, например, у того, кото­рый принес в жертву свою мать и съел ее, или у того раба, который съел печень своего сотоварища. Дру­гие, напротив, возникают частью болезненным пу­тем, частью в силу привычки, как, например, вырыва­ние волос или привычка грызть ногти, или уголь, или землю; сюда же относится любовь мужчин, как, например, у тех, которые смолоду развратничают. Тех никто не назовет невоздержными, в которых природа является причиной [их свойства]. Точно то же следует сказать о тех, которые имеют болезнен­ные привычки. Обладание подобными зверскими

О тиране Фалариде см.: Полибий. «История», XII кн., гл. 25. Про Фаларида рассказывали, что он съел собственного сына.

свойствами лежит гик пределов нравственной по­рочности. У кого они есть, совладал ли он с ними, или же они им овладели, того нельзя назвать безот-носителык> невоздержным, а лишь в силу известного Подпоим, подобно тому как гневливого называют Точно таким же образом невоздержным относитель­но атой страсти, а не невоздержным вообще. Всякая чрезмерная глупость, трусость, необузданность и вспыльчивость бывает или зверской, или болезнен­ной; ибо тот, кто от природы всего боится, даже мы­шиного шороха, тот заражен животной трусостью; С другой стороны, [бывают случаи, что] человек боит­ся кошек. Что касается глупых, то одни глупы от при­роды, живут исключительно ощущениями, подобно животным, как, например, некоторые племена отда-ЛГНШ.И мйрнирпи. другие, напротив, глупы вследст-HHtnujifiiui, KiK, например, эпилептики и поражен­ные сумшпестиигм.

У одних из них может быть [иоде)бное болезнен­ное расположение!, но не овладеть ими, как, напри­мер, если бы Фаларид противостоял желанию съесть детей или неестественной любви, у других [это рас­положение] не только существует, но и овладело ими. Итак, подобно тому как порочность иногда понима­ется в смысле безусловной людской порочности, иногда же с добавлением, что она «животная или бо­лезненная порочность», а не бессознательная, точно так же, очевидно, и невоздержность бывает частью животной, болезненной, частью же безотноситель­ной, только людской невоздержностью.

§7- Итак, ясно, что невоздержность и воздержность имеют исключительно отношение к тому, чего ка­сается и необузданность, и умеренность, и что в различных случаях мы имеем дело с различными видами невоздержности, а одно и то же название употребляется лишь метафорически и небезотноси­тельно. Теперь мы увидим, что невоздержность в гневе менее позорна, чем невоздержность относи­тельно страстей. Кажется, гнев несколько слушается разума, только неверно его понимает, подобно слишком быстрым слугам, которые ранее, чем вы-

•т»

слушать всю речь, убегают, а потом ошибаются от­носительно приказания, или подобно собакам, ко­торые, слыша стук, тотчас лают, не разобрав, друг ли [пришел или нет]; точно так же и гнев, вследствие своего вспыльчивого и быстрого характера, слуша­ет, но не выслушивает приказания [разума], стремит­ся к отместке, ибо разум или представление уяснили ему пренебрежение или оскорбление, и он выводит как б.ы заключение: «Против этого должно бороть­ся» — и тотчас тенистей. Страсть же стремится к на­слаждению, кик только ра.чум или ощущение скажет: «Вот это приятно». Итак, гнев в некоторой степени следует разуму, а страсть — нисколько, поэтому она постыднее, ибо невоздержный в гневе подпадает влиянию в некоторой степени разума, а второй — страсти и нисколько не подпадает разуму. Далее, простительнее следовать естественным стремлени­ям, поэтому-то и прощают скорее такие страсти, ко­торые общи всем и именно поскольку они общи всем. Гнев и вспыльчивость естественнее тех страс­тей, которые преступают границу в сторону излишка, не будучи необходимыми: поэтому-то имеет смысл подобная защита человека, ударившего отца: «Ведь и он бил своего отца, и тот — своего деда»; и указав на ребенка: «И этот будет бить меня, когда возмужа­ет; это уж н родстие так ведется». [Сюда относится ис­тории) о человеке, который, будучи выталкиваем сы­ном, приказал ему в дверях остановиться, ибо и сам он только до этих пор влачил своего отца. Сверх то­го, скрытные более несправедливы, а гневливый, точно так же как и самый гнев, откровенны; напро­тив того, страсть скрытна, как это говорится об Аф­родите: «Рожденная на Кипре интриганка» и как Го­мер говорит о вышитом поясе* «Пояс узорчатый: все обаяния в нем заключались».

Итак, если подобная невоздержность несправед­ливее, то она и постыднее невоздержности относи-

«II»., XIV, 217:

В нем и любовь, и желания, в нем и знакомства, и просьба.,;

Льстивые речи, не раз уловлявшие ум и разумных. '

тслыю гнева; она и есть безусловная невоздерж­ность и известный вид порочности. Сверх того, ни­кто, i i.i ноги ii;ix;uii.iio оскорбление, не испытывает при:>к)М (•традиции; делающий это вследствие гнева жчтд.1 испытывает страдание, а вследствие нахаль-гтна наслаждение. Итак, если то, на что справед­ливо гневаться, должно быть несправедливее, то и невоздержность относительно страстей постыднее невоздержности в гневе, ибо в гневе нет нахальства. Hci ю, таким образом, что невоздержность относи­тельно страстей постыднее невоздержности в гневе и что воздержность, так же как и невоздержность, имеет дело со страстями и телесными наслаждения­ми, Теперь следует указать различия этих послед­них, но, кик ранее было скапано, одни из них — люд­ские и ветестненмые, как по роду, так и по степени, и другие зверские, наконец, третьи — результат телесных недостаткон и оолечпей. Умеренность и необузданность имеют отношение только к пер­вым из них; поэтому-то мы животных и не называем умеренными или необузданными, а если называем, т< > лишь метафорически и в том случае, когда одна ik >рода отличается от другой дерзостью и обжорст­вом; они не знают намерения и разума, но действуют бессознательно, подобно сумасшедшим людям. Хотя зверство — меньшее зло, чем порочность, но более страшное; самое драгоценное не погибло, как это бывает в человеке, но его вовсе нет. [Сравнивать их| — все равно, что сравнить одушевленное с нео­душевленным и спросить себя: что хуже? Менее ги­бельна порча того, что не заключает в себе прин­ципа, а принцип [человека] — разум. Это подобно сравнению несправедливости с несправедливым человеком: и то и другое при известных условиях может оказаться худшим. В тысячу раз более бедст­вий может наделать дурной человек, чем дурное животное.

jT 8. Что касается наслаждений и страданий, про­истекающих от осязания, вкуса, а также страстей и отвращений, с которыми, как ранее было опреде­лено, имеет дело необузданность и умеренность, —

что касается этого, то человек может быть порабо­щен такими, с которыми справляется большинство, или, наоборот, он может совладать с такими, кото­рым подчиняется большинство. Один воздержен от­носительно наслаждений, другой невоздержен от­носительно страданий; первый изнежен, а второй — человек, владеющий собою. Посередине находится характер большинства людей, и если он отклоняет­ся, то.скорее в сторону худшего. Так как некоторые наслаждения необходимы, а другие — нет или толь­ко до известной степени, избыток же и недостаток никоим образом не необходимы, и так как точно так же обстоит дело и относительно страстей и страда­ний, то тот человек, который преследует излишек в [необходимых] наслаждениях или же в таких, кото­рые сами по себе излишни, и если он делает это на­меренно, стремясь к ним ради них самих, а не ради другой цели, такой человек — необузданный; ибо по необходимости такой человек не склонен к раская­нию, так что он неизлечим; неизлечим тот, кто не раскаивается; противоположен ему тот, кто недоста­точно стремится к наслаждению; посередине стоит умеренный. Точно то же следует сказать об избегаю­щем телесных страданий, делающем это намеренно, а не потому, что (страдания сго| покоряют. Что каса-ст(и тех, которые поступают не преднамеренно, то одни илскомы наслаждением, другие — желанием избежать страдания, сопутствующего страстям, так что они отличаются друг от друга. Всякому покажет­ся тот худшим человеком, кто без страсти или под влиянием лишь незначительной сделает что-либо дурное, чем тот, кто поступает так под влиянием сильной страсти; как, например, хуже тот, кто без л 1сва ударит кого-либо, чем тот, кто делает это в гне­ве. Ибо чего не наделал бы первый, гневаясь? Поэто­му-то необузданный хуже невоздержного. Из двух указанных видов один относится более к изнежен­ности, другой — к необузданности. Воздержный про­тивоположен невоздержному; изнеженном)'человек, владеющий собой. Обладание собой состоит в уме­нии противостоять, воздержность состоит в господ-

ef»e, g протинодсистиие и господство — вещи раз­личные, настолько различны, насколько не быть по­коренным отличается от победы. Поэтому-то воз­держность желательнее самооГшадания. Человек, ко­торый покоряется тому, с чем борется и может бороться большинство людей, такой человек изне­жен и иэбалоиан, ибо и избалованность есть своего рода изнеженность. Таков тот, кто волочит за собою плащ, лишь бы избежать страдания от необходимос­ти i юдобрать плащ, и тот, кто подражает страждуще­му человеку, не считая себя несчастным, принимая лишь вид i ic-счасп юго. То же самое относится к воз­держности и невоздержности; ибо неудивительно, если кто-либо подпадает- сильным и чрезмерным на-слаждгнинм или страданиям; это даже проститель­на», если он боролся, КИК, например, Филоктет поэта фг(1ДГНГЙ*. ужшлешшЙ амеей; подобным же образом мы прощаем тем, которые-, стар.нн ь сдержать смех, нак< >нец разражаются неудержимым смехом, как это случилось с Ксенос|к)нтом. Но удинитслыю и позор­но, если кто-либо побеждается тем, чему большин­ство может противостоять, и не борется против это­го не в силу унаследованной природы или болезни, что бывает со скифскими царями, у которых изне­женность передается по наследству, или с женщина­ми, уступающими по природе мужчинам. И шутник кажется необузданным, хотя он скорее изнеженный, ибо шутка есть ослабление напряжения, поскольку она отдых, а шутник именно в этом и представляет избыток. Невоздержность бывает двоякая: излишняя потребность и слабость, ибо одни, обдумав, не при­держиваются того, на чем порешили, уступая страс­ти, другие же — влекомы страстями вследствие того, что они не обдумывают, иные поступают так, как те, которые щекочут себя, чтобы не испытывать щеко­тания от других; так и они стараются предчувство­вать и предвидеть, чтобы самим и разуму их не под-

О Феодекте у Аристотеля упоминается в «Политике», I кн, §2, и в «Риторике». Аристотель весьма ценил этого тра­гика.

пасть влиянию страстей, будь оно приятное или не­приятное.

Но более всего подвержены невоздержности санг­виники и меланхолики: первые не придерживаются разума вследствие своей стремительности, вторые — вследствие вспьшьчивости и вследствие того, что они всегда следуют фантазии.

jF 9- Необузданный, как сказано, не способен к раскаянию, ибо он останется при споем намере­нии; напротив того, неномдержный всегда способен к раскаянию, поэтому-то дело обстоит не так, как мы предполагали, а напротив, один неизлечим, другой излечим. В сравнении с болезнями порочность ока­жется похожей на водянку и чахотку, а невоздерж­ность — на эпилепсию; первая — сплошная порча, а вторая — не непрерывная. Вообще невоздерж­ность по роду различна от порочности, ибо пороч­ность не сознается, а невоздержность сознается не­воздержным; из этих последних те, которые в при­падке страсти забываются, лучше тех, которые не теряют разума, но не следуют ему, ибо первые под­падают лишь сильной страсти и делают это не пред­намеренно, как вторые. Невоздержный подобен че­ловеку легко пьянеющему, притом от небольшого количсстиа ниш и от меньшего, чем большинство людей. Итак, ясно, что невоздержанность не есть по­рочность, ранне только в известном отношении, ибо ведь она, с одной стороны, не преднамеренна, с дру­гой — преднамеренна; про действия невоздержных можно сказать то же, что сказал Демодок о милезий-цах: «Хотя милезийцы поступают и не глупо, однако как глупцы». Точно так же невоздержные не неспра­ведливы, а поступают несправедливо. Так как один из них — таков, что он не из убеждения стремится к излишним телесным наслаждениям и противора-зумным, а другой — таков, что по убеждению к ним стремится, то первого легко разубедить, а второго — нет; ибо добродетель спасает принцип, а порок уничтожает его, а в действиях цель является принци­пом, подобно тому как в математике — гипотезы; как здесь, так и там не разум обучает нас принципам,

а добродетель, естественная или приобретенная, за­ставляет нас верно понимать принципы; такой чело-пек называется благоразумным, а противоположный ему — необузданным. Встречаются такие люди, ко­торые под влиянием страсти выходят из себя, теря­ют истинный разум; таким человеком страсть овла­девает настолько, что он поступает сообразно ис­тинному разуму, но не настолько, чтоб он по убеждению находил необходимым без стеснения стремиться к подобным наслаждениям; таков невоз­держный. Он лучше необузданного и не безусловно дурной человек, ибо в нем спасено высшее — прин­цип. Другой, напротив, строго держится разума и не действует в состоянии экстаза, под влиянием страс­ти. Ясно ш того, что это хорошее свойство характе­ра, а первое дурное

jF 10. (Нскнфащаемся к вопросу], который нас за­труднял уже ранее следует ли считать владеющим собою тот, ксугорый держится какого угодно реше­ния и какого угодно намерении, или лини, того, [кто придерживается] правильного, а невоздержным то­го, кто не придерживается никакого намерения и решения, или лишь того, кто не придерживается лишь ложного решения и намерения или же при­держивается какого угодно намерения лишь случай­но, а безотносительно говоря, один придерживается правильного решения и верного намерения, а дру­гой [невоздержный] не придерживается, ибо если кто-либо избирает и стремится к известной цели ра­ди другой, то он стремится и избирает первую самое по себе, а вторую лишь относительно; то, что суще­ствует само по себе, мы называем безусловным, так что [относительно] возможно придерживаться или отказываться от какого угодно убеждения, но безот­носительно воздержен лишь тот, кто придерживает­ся правильного убеждения; бывают люди, которые придерживаются мнений; их называют упрямыми, как, например, людей, которых трудно разубедить или нельзя заставить изменить мнение. Эти настоль­ко же похожи на воздержного, насколько расточи­тельный похож на щедрого и безумно отважный на

храброго, но во многом они различны; только воз­держного страсть и пожелания не могут заставить отказаться от убеждения, хотя, при случае, воздерж­ного легко убедить, другого же, упрямого, не разубе­дишь разумными доводами, хотя многие из них до­ступны страстям и управляются наслаждениями. Ведь упрямы те невежественные и грубые люди, ко­торые любят собственное мнение вследствие на­слаждения и страдания; их радует победа, если их не переубедят, и они печалятся, если их мнение, выска­занное как закон, окажется бессильным, так что они более походят на невоздержных; бывают люди, ко­торые отступают от своих убеждений, и это не в си­лу невоздержности, как, например, Неоптолем в Со-фокловом «Филоктете», хотя он отступает не ради наслаждения, а ради прекрасного: ему казалось пре­красным быть правдивым, и только Одиссей скло­нил его ко лжи, так что не всякий человек, делающий что-либо ради наслаждения, в силу этого необуздан, дурен или невоздержен, а лишь тот, кто поступает так ради позорного наслаждения.

§11. Встречается и такой человек, который менее чем следует наслаждается телесно и в силу того не придерживается разума; воидержный занимает сере­дину между таким и невоздержным, ибо невоздерж­ный отступает от разума, потому что слишком много [наслаждается телесно), а этот — потому что слиш­ком мало, воздержный не придерживается разума и не сбивается ни на то, ни на другое. Подобно тому как воздержность есть хорошее приобретенное свойство, так остальные два противоположные дур­ны, чем они и оказываются. Но так как одно из них проявляется у немногих людей, и притом редко, то подобно тому как благоразумная умеренность ка­жется противоположной необузданности, так и воз­держность — невоздержности. Так как многое гово­рится по сходству, то стали говорить и о воздержнос­ти благоразумного человека: ибо как благоразумный, так и воздержный человек в состоянии воздержаться от действий противоразумных, имеющих источни­ком чувственные наслаждения; однако первый вовсе

не имеет дурных страстей, а второй имеет их; и пер-яый вовсе не в состоянии наслаждаться ими, второй же, хотя и мог бы, но сдерживает их. Подобным же образом невоздержный и необузданный, при всем различии, преследуют чувственные наслаждения, но второй делает это с сознанием, что так следует по­ступать, первый же этого не думает. Одновременно человек не может быть умным и невоздержным, ибо показано, что умный человек в то же время нравст­венный; далее, ум заключается не только в знании, но и в умении прилагать знание на деле; невоздерж­ный того умения не имеет. Но ничто не мешает лов­кому быть невоздержным, и в силу этого-то некото­рые люди, будучи умными, иногда в то же время ка­жутся невоздержными, ибо ловкость отличается от ума указанным и предшествующих рассуждениях образом, ио но родопому понятию они близки и от­личаются лишь по намерению (действующего лица]. [Невоздержный поступает) не как знающий и раз­мышляющий человек, а как сонный или опьянев­ший, и потому-то хотя он действует произвольно (ибо ведь он в известном отношении знает, что де­лает и ради чего), но он не порочен, ибо намерение его хорошо; он только наполовину порочен. Он так­же и не несправедлив, ибо зло не в его желаниях; не­воздержные частью не в состоянии держаться того, чего они желают, частью же они меланхолики и, значит, вовсе не способны к разумной воле. Похож невоздержный на государство, которое постановля­ет все, что следует, и имеет прекрасные законы, но не пользуется ими, подобно тому как насмехался Анаксандрид*:

Пожелало государство, которое нисколько о законах не заботится.

А порочный человек похож на государство, поль­зующееся законами, но дурными. Невоздержностью

* Аристотель ссылается на Анаксандрида еще и в «Ритори­ке», III кн, гл. 10—12.

и воздержностью обозначается большая степень того приобретенного свойства, чем та, которая встречает­ся у большинства людей. Второй более придержива­ется разума, а первый — менее, чем на то способно большинство людей. Из различных видов невоздерж­ности более излечим тот, которым одержимы мелан­холики, чем тот, в котором при всем желании люди не придерживаются принятых решений, и легче излечи-мй невоздерж! 1ые по принычке, чем 11своздержные от природы, ибо лете изменитьиринмчку, чем природу; привычка только потому и становится силой, что принимает облик природы, как это высказывает и Эвен* «Я говорю, о мой друг, что привычка есть не что иное, как продолжительное упражнение. И в конце концов она становится в людях природою». Итак, те­перь сказано, что такое воздержность и невоздерж­ность, и что твердость и изнеженность, и как они друг к другу относятся.

JT 12. Но философу-политику необходимо рас­смотреть наслаждение и страдание, ибо ведь он со­здает цель, по отношению к которой одно мы назы­ваем безусловным благом, а другое — злом. Сверх то­го, такое рассмотрс! шс есть пещь необходимая, ибо мы этическую добродетель поставили в связь с на­слаждением и страданием; к тому же большинство утверждает, что блаженство uunano с наслаждением, почему и название блаженного произведено от сло­ва «радоваться». Некоторым кажется, что ни одно на­слаждение не есть благо, ни безусловное, ни относи­тельное, ибо благо и наслаждение не одно и то же**. Другим, напротив, кажется, что некоторые наслажде­ния суть блага, но что большинство их дурно***. На­конец, третьим кажется, что все наслаждения суть блага. Однако не может быть, чтобы наслаждение бы-

* На этого автора, довольно часто упоминаемого Плато­ном, Аристотель ссылается и в «Метафизике», V, 5, где приведен стих Эвена: «Все необходимое всегда тягост­но». — - --.

** Это мнение цинической школы. -•*' -; ^v

*** Это мнение Платона.. ••*'••'

до высшим благом. [В пользу] мнения, что наслажде­ние не есть благо, говорит то, что всякое наслажде­ние принадлежит развитию чувственной природы, а развитие не имеет никакого родства с конечными целями, как, например, постройка дома никоим об­разом не есть дом. Сверх того, благоразумный избега­ет наслаждений, а рассудительный стремится к отсут­ствию страданий, а не к наслаждению. Далее, наслаж­дения служат помехой рассудку, и это тем сильнее, чем они сильнее, например наслаждения любви, — ибо [человек] не способен думать о чем-либо в при­падке любви. Далее, в наслаждении нет искусства, хо­тя всякое благо есть дело искусства; наконец, дети и животные стремятся к наслаждению. В пользу мне­ния, что не все наслаждении хороши, говорят по­стыдные, пссмп порицаемые и даже вредные наслаж­дении, иОо пекш'орые h:i них илекут за собою болез­ни; наконец |п польку мнении), что наслаждение не есть высшее благо, приноднт, что оно не есть конеч­ная цель, а развитие.

JT 13- Итак, вот каковы мнения касательно на­слаждений; но тотчас выяснится, что из этого не следует, что наслаждение не есть ни благо, ни выс­шее благо. Во-первых, так как благо двояко (безус­ловно или относительно кого-либо), то, следуя это­му, и приобретенные свойства людей двоякие, и дви­жение и развитие двоякое. И те, которые кажутся безусловно дурными, будут для одних безусловно дурными, для других же нет и даже относительно желательными. Некоторые же виды никогда не бе­зусловны, а суть блага лишь в известное, непродол­жительное время, но нежелательны сами по себе. Наконец, некоторые вовсе не суть наслаждения, но лишь кажутся таковыми, а именно те, которые со­пряжены со страданием и встречаются ради лече­ния, как, например, наслаждения больных. Далее, так как благо состоит частью в энергии, [деятельности], и частью в приобретенном свойстве, то все те дейст­вия, путем коих слагается естественная привычка, суть лишь случайные наслаждения. Энергия прояв­ляется в страстях, ставших привычкой и природой,

*хотя существуют наслаждения и без страдания

• и страстей, как, например, деятельность созерцания, присущая совершенной природе человека. Доказа­тельством сказанного служит, что человек наслажда­ется не одним и тем же во время восполнения и по­сле восполнения недостатка; во втором случае он наслаждается лишь тем, что безусловно приятно, а вр время заполнения даже противоположным при­ятному; так, ом наслаждается кислыми и сырыми ве­щами, Kwopuc неприятны ни по человеческой при­роде, ни безотносительно, то есть они вовсе не до-стаплнют наслаждения, ибо в таком же отношении, в каком приятные вещи стоят друг к другу, в таком

' же стоят и наслаждения, вызываемые ими. Далее, во­все не необходимо, чтобы нечто иное было лучше наслаждения, подобно тому как некоторые утверж­дают, что цель выше развития, ибо не все наслажде­ния принадлежат становлению и в связи с развити­ем, а некоторые суть деятельности и цель; возника­ют они в нас не оттого, что предметы образуются, а оттого, что мы ими пользуемся, и цель не во всех не­что различное от них самих, а только в тех, которы­ми природа удовлетворяет свои потребности: поэто­му-то неирапилыю называть наслаждение продук­том чуистш иного развития, а правильнее называть его деятельностью естественно приобретенного свойства, л нмссго чувственной ее следует называть беспрспятствс! той. Некоторым потому оно кажется становлением, что оно считается безусловным бла­гом; энергия же, полагают они, есть развитие, хотя оно есть нечто иное. Мнение же, что наслаждения дурны, ибо существуют вредные, подобно тому мне­нию, что здоровые вещества дурны, ибо иногда даже созерцание вредно для здоровья, однако наслажде­ние, проистекающее от них, не мешает ни рассужде­нию и никакой другой приобретенной привычке, а мешают им посторонние наслаждения, ибо на­слаждения, проистекающие от созерцания и учения, заставляют только человека еще более созерцать и учиться. Основательно мнение, что искусство не имеет применения ни к одному наслаждению, ибо

вообще нет искусств в одной энергии, а лишь в спо­собностях, однако кажется, что искусство приготов­лять мази и пищу имеет отношение к наслаждению. Что касается мнения, что благоразумный избегает наслаждения, а рассудительный стремится лишь к безмятежной жизни* и что лишь дети и животные стремятся к наслаждению, то все это решается одним и тем же замечанием. Уже сказано, в каком смысле наслаждения суть безусловно блага и в каком смысле не все наслаждения хороши; именно к этим послед­ним и стремятся животные и дети, и именно относи­тельно них рассудительный желает безмятежности, то есть относительно наслаждений, связанных со страстями и со страданием, и относительно теле­сных наслаждений (ибо ведь таковы эти наслажде­ния), и особенно (шкхитслыю избытка их, избытка, который делает невоздержного невоздержным; по­этому благоразумный человек избегает подобных наслаждений, ибо существуют наслаждения и для благоразумного.

$ 14. Но все согласны в том, что страдание есть зло и что его следует избегать, и притом частью бе­зусловное зло, частью лишь потому, что помеха [бла­гу]. Благо же противоположно тому, чего следует из­бегать, и противоположно именно потому, что его избегают и поскольку оно зло; итак, наслаждение не­обходимо должно быть известного рода благом, ибо решение Спевсиппа, будто [наслаждение противо­положно страданию] так же, как большее меньшему и равному, не есть решение; не станет же он утверж­дать, что и наслаждение есть известный вид страда­ния. Ничто не мешает известному наслаждению быть высшим благом, хотя некоторые наслаждения и дурны, как, например, известная наука может быть высшей, хотя некоторые науки дурны. Кажется, что это даже необходимо, если каждое приобретенное свойство имеет свою деятельность, беспрепятствен­но выражающуюся, и если блаженство есть деятель­ность или всех свойств, или некоторых из них; необ-

Ср.: Диалог Платона «Филеб».

ходимо, чтобы одна из деятельностей, будучи бес­препятственной, была бы более желательной; и это есть наслаждение. Таким образом, один вид наслаж­дения может быть высшим благом, в то время как большинство наслаждений или относительно дур­но, или безотносительно. Поэтому-то все считают жизнь блаженной, приятной и совершенно основа­тельно вплетают наслаждение в блаженство. Ни од­на деятельность не может быть совершенной, если она задержана, блаженство же принадлежит к числу совершенных предметов. Поэтому-то блаженный нуждается, как в добавлении, в телесных благах, и во внешних благах, и в случайных, чтобы отсутствие этого не было ему препятствием. Те же, которые ут­верждают, что человек, терпящий пытки и испыты­вающий великие бедствия, может быть в то же вре­мя блаженным, лишь бы он был добродетельным, нарочно, или нехотя, или сознательно говорят пус­тое. Но так как человек нуждается в случайных бла­гах, как в добавлении, то некоторым кажется, что они тождественны с блаженством; но это не так, ибо избыток случайных благ служит даже помехой бла­женству, и вряд ли даже этот избыток справедливо называть счастьем; понятие его определяется отно-ша 1ием счастья к блажа leruy. И в том должно видеть известного рода указание, что наслаждение есть высшее благо, что все животные и люди стремятся к нему.

То слово не исчезнет совершенно, которое по­вторяется многими в народе*.

Но так как не одна и та же природа или приоб­ретенный характер почитается лучшей, если дей­ствительно есть лучшая, то не к одному и тому же наслаждению стремятся все, хотя все стремятся к наслаждению. Может быть, однако, что люди и стре­мятся совершенно не к тому наслаждению, о кото­ром думают и которое они называли бы, если б их спросить, а стремятся действительно к одному, ибо во всей природе есть нечто божественное;

* Гесиод. «Труды и дни», 763. 402

i 10 телесные наслаждения получили по преимущест­ву название наслаждений, так как люди чаще всего погрязают в них и все в них участвуют. Так как толь­ко они общеизвестны, то и полагают, что они только и суть наслаждения. Ясно и то, что если бы наслаж­дение и деятельность не были бы благом, то блажен­ный не мог бы жить приятно, ибо ради чего нуждал­ся бы он в наслаждении, если б оно не было благом? Ведь он мог бы блаженно жить в страданиях Страда­ние ведь не зло и не благо, если наслаждение не есть благо. Поэтому к чему же ему избегать его? Жизнь хорошего человека не была бы ничуть приятнее [жизни дурного], если бы деятельность его не была сопряжена с наслаждением. Нам следует рассмот­реть мнение касательно телесных наслаждений тех, которые утперждиют, что к некоторым следует очень стремиться, ибо они прекрасны, не потому, однако, что они телесные наслаждения и свойственны не­воздержному. Однако почему п таком случае проти­воположные страдания дурны? Ибо ведь злу проти­воположно благо. Может быть, необходимые теле­сные наслаждения хороши только потому, что они не дурны? Или они хороши только до известного предела? Ибо во всех таких приобретенных свойст­вах и движениях, в которых избыток лучшего невоз­можен, невозможен и избыток наслаждения. Отно­сительно телесных благ, может быть, существует из­быток, и человек порочен, именно поскольку он стремится к этому избытку, а не поскольку — к необ­ходимым наслаждениям, ибо ведь все наслаждаются в некотором роде пищей, вином и любовью, но не все как следует. Обратное замечается касательно страдания. Не избыток его избегается, а страдание вообще. Страдание не противоположно избытку, за исключением лишь в том, кто стремится к избытку наслаждения.

§15- Однако следует высказать не только истину, но и причину лжи: это еще усиливает веру в истину, ибо выяснение причины, почему нечто кажется ис­тинным, не будучи истинным, придает более веры истине. Итак, следует объяснить, почему телесные

is*..-

наслаждения кажутся более желанными. Во-первых, потому, что наслаждение отгоняет страдание, и в силу этого люди стремятся к избытку наслаждения и вообще к телесным наслаждениям как к лечебным средствам от избытка страдания. Такие лечения — сильны, и люди потому хватаются за телесные на­слаждения, что думают противоположным изле­читься. Наслаждение, как сказано, кажется чем-то нехорошим в силу двух следующих причин. Во-пер­вых, в силу того, что некоторые наслаждения суть деятельности дурной природы, притом или при­рожденной, как, например, у животного, или же при­вычной, как, например, у дурных людей, а другие на­слаждения суть лечения, предполагающие недоста­ток, обладать же лучше, чем приобрести; наконец, третьи случаются только на пути к совершенству, они, следовательно, хороши лишь относительно. Сверх того, к телесным наслаждениям, как к наи­сильнейшим, стремятся те, которые не могут на­слаждаться ничем иным. Такие-то люди сами в себе возбуждают жажду наслаждения; это не заслуживает еще порицания, если безвредно, но дурно, когда вре­дит, ибо они не имеют ничего иного для наслажде­ния, а безразличное состояние во многих людях по их природе ни iuiuct страдание. Животное всегда страдает, спидстгльстиом чему служат физические теории, утпсрждающис, что зрение и слух сопряже­ны со страданием, но что мы к ним, как они говорят, привыкли. Подобным же образом человек в молодо­сти, вследствие роста, находится в состоянии, по­добном опьянению, и сама молодость есть уже на­слаждение. Напротив того, меланхолики по природе постоянно нуждаются в лечении, ибо тело их вслед­ствие смещения [его соков] постоянно испытывает гнет и находится в постоянном возбуждении. На­слаждение же отгоняет страдание, и притом проти­воположное наслаждению или вообще всякое, если наслаждение достаточно сильно, потому-то такие люди становятся невоздержными и дурными. На­слаждения, не имеющие примеси страдания, не спо­собны к избытку; таковы те, которые суть наслажде-

ния по природе, а не относительные. Относитель­ным наслаждением называют то, которое служит ле­чебным средством, ибо случается, что человек изле­чивается тем, что действует здоровыми частями тела, и потому-то ему это и кажется приятным. Наслажде­нием по природе я называю то, которое вызывает деятельность подобной [здоровой] натуры. Однако нет ничего такого, что всегда и безотносительно ос­тавалось наслаждением, вследствие того что приро­да наша не проста и что в ней есть еще нечто иное, в силу чего мы необходимо погибаем. Оттого-то од­на часть природы своею деятельностью может про­тиводействовать другой, в то время как при равно­мерной деятельности эта последняя не может казать­ся ни неприятной, ни приятной. Если бы природа человека была проста, то однообразная деятель­ность была бы ему наиболее приятной. Поэтому-то Божество наслаждается постоянно одним и про­стым наслаждением, ибо существует энергия не только движения, но и неподвижности, а наслажде­ние более заключается в покое, чем в движении. Из­менение же «наиболее сладко», по словам поэтов, в силу того, что природа человека испорчена, и по­добно тому как испорченный человек есть самый изменчивый, так природа нуждается в изменении, так как она не проста и не совершенна. Итак, сказано о воздержности и невоздержности, о наслаждении и страдании, что они по своему понятию и в каком отношении они благо или зло. Теперь остается ска­зать о дружбе. <...>

«КАТЕГОРИИ»

глава первая

Одноименными называются те предметы, у кото­рых только имя общее, а соответствующее этому имени понятие-определение [их сущности] — раз­личное, как, например, слово «создание» означает

и человека, и картину. У этих предметов одно только имя общее, а соответствующее имени понятие [сущ­ности] [в том и другом случае] различное: если ука­зывать, что значит для каждого из них быть «созда­нием», то в том и другом случае будет указано особое понятие. Соименными («однозначными») называ­ются предметы, у которых и имя общее, и понятие одно и то же, как, например «создание», это — и че­ловек, и бык. В самом деле, и человек, и бык называ­ются общим именем «создание», и понятие [здесь] одно и то же. Ведь если указывать понятие того и другого, что значит для каждого из них быть «созда­нием», то будет указано одно и то же понятие. Нако­нец, отыменными («паронимными») называются предметы, которые получают наименование от ка­кого-нибудь предмета сообразно его имени, отлича­ясь [при этом] падежным окончанием, как, напри­мер, от грамматики — грамматик, от мужества — му­жественный.

глава вторая

Одни слова говорятся в связи, другие без связи. Одни в связи, как, например: человек бежит, человек побеждает; другие без сня:ш, как.- человек, бык, бе­жит, побеждает. И:1 сущсстпующсго одно сказывает­ся о каком-нибудь подлежащем, но не находится ни в каком подлежащем; как, например, «человек» ска­зывается о подлежащем — определенном человеке, но не находится ни в каком подлежащем; другое на­ходится в подлежащем, но не сказывается ни о каком подлежащем (я называю «находящимся в подлежа­щем» то, что, не являясь частью чего-нибудь, не мо­жет существовать отдельно от того, в чем оно нахо­дится); так, например, отдельная грамматика нахо­дится в душе как подлежащем, но не сказывается ни о каком подлежащем. И некоторое белое находится как в подлежащем в теле (ибо всякий цвет — в теле), но не сказывается ни о каком подлежащем. А есть ве­щи, которые и сказываются о подлежащем, и нахо­дятся в подлежащем, как, например, наука находится

в подлежащем — душе и сказывается о подлежа­щем — грамматике. Наконец, некоторые вещи не на­ходятся в подлежащем и не сказываются ни о каком подлежащем: например, отдельный человек и от­дельный конь. Ничто подобное не находится в под­лежащем и не сказывается о подлежащем. И, вообще говоря, все индивидуальное и единое по числу не сказывается ни о каком подлежащем, но кое-что [здесь] может находиться в подлежащем. Так, отдель­ная грамматика принадлежит к числу того, что нахо­дится в подлежащем, но не сказывается ни о каком подлежащем.

глава третья

'"Ч

Когда одно скалывается о другом как о подлежа­щем, то нее, что гонорится о сказуемом, будет гово­риться и о иодлежащсм;так, например, человек [вооб­ще] сказывается о каком-нибудь определенном чело­веке, а живое существо («создание») — о человеке [вообще]; следовательно, живое существо будет сказы­ваться и о каком-нибудь определенном человеке: ведь определенный человек — это и человек, и живое су­щество. Если роды [даны] различные и не подчинен­ные друг другу, тогда различны по виду и видовые различия [у них]; так, например, различия у живого существа и у науки. Видовыми различиями у живого существа являются: живущее на суше (пешее), двуно­гое, крылатое и живущее в воде. Но ни одно из них не является видовым различием у пауки: ведь одна наука не отличается от другой тем, что она — двуногая. На­против, у подчиненных друг другу родов различия вполне могут быть одни и те же: ведь высшие роды сказываются о подчиненных им, а потому все те раз­личия, которые имеются у сказуемого, будут иметь место и по отношению к подлежащему.

глава четвертая

Из слов, высказываемых без какой-либо связи, каждое означает или сущность, или качество, или ко-

личество, или отношение, или место, или время, или положение, или обладание, или действие, или страдание. Сущностью является, коротко говоря, на­пример, человек, лошадь. Количество — это, напри­мер, в два локтя, в три локтя. Качество — например, белое, сведущее в грамматике. Отношение — напри­мер, двойное, половинное, большое. Где — например, на площади, в Ликее. Когда — например, вчера, в про­шлом, году. Положение — например, лежит, сидит. Обладание — например, обут, вооружен. Действие — например, режет, жжет. Страдание — например, его режут, жгут. Каждое из перечисленных слов само по себе не обозначает никакого утверждения [или от­рицания], но утверждение [или отрицание] получа­ется вследствие связи этих слов друг с другом: ведь всякое утверждение [или отрицание], по-видимому, или истинно, или ложно; из слов же, высказываемых вне всякой связи, ни одно не является ни истиной, ни ложью, как, например, человек, белое, бежит, по­беждает. „).;

главапятая

Сущ! 1ОСТЫО, о которой бы паст (идет) речь главным образом, прежде всею и чаще нссго является та, кото­рая не скжн jiuctch i ih о каком подлежащем и не нахо­дится ни н каком подлежащем, как, например, отдель­ный человек или отдельная лошадь. А вторичными сущностями называются те, в которых, как видах, за­ключаются сущности, называемые [так], в первую оче­редь, как эти виды, так и обнимающие их роды; так, например, определенный человек заключается, как в виде, в человеке, а родом для [этого] вида является живое существо. Поэтому здесь мы и говорим о вто­ричных сущностях, например, это — человек и живое существо.

Из предыдущего ясно, что у того, что сказывается о подлежащем, должно сказываться о нем как имя, Так и понятие; так, например, человек сказывается как о подлежащем об определенном человеке — и о нем, конечно, сказывается имя [человека]; на са-

мом деле можно будет отдельного человека обозна­чить именем человека, а равным образом и понятие человека может быть высказано относительно от­дельного человека: ведь отдельный человек является вместе с тем и человеком. Таким образом, и имя, и понятие могут сказываться о подлежащем. Напро­тив, у того, что находится в подлежащем, в большин­стве случаев ни имя, ни понятие не сказываются о подлежащем; в некоторых же случаях имя вполне может [иногда] сказываться о подлежащем, но по от­ношению к понятию это невозможно. Так, «белое», находясь в теле как подлежащем, сказывается о под­лежащем (ведь тело называется белым), но понятие белого никогда не может сказываться о теле. А все остальное или сказывается о первичных сущностях кук о подлежащих, или же находится в них какв под­лежащих. л)то становится ясным, если брать индиви­дуальные случаи: животное, например, сказывается о человеке, поэтому оно будет сказываться и об от­дельном человеке: если бы оно не сказывалось ни об одном из отдельных людей, оно не могло б сказы­ваться и о человеке вообще. С другой стороны, цвет находится в теле; следовательно, и в отдельном теле, если бы он не находился ни в одном из отдельных тел, он не мог бы находиться и в теле вообще. Таким образом, все остальное или сказывается о первич­ных сущностях как о подлежащих, или же находится в них как в подлежащих. Поэтому, если бы не суще­ствовало первичных сущностей, не могло бы суще­ствовать и ничего другого.

Что касается вторичных сущностей, то вид явля­ется в большей степени сущностью, чем род он бли­же к первичной сущности. В самом деле, если кто-нибудь станет определять первичную сущность, [указывая], что она такое, он понятнее (точнее) и ближе определит ее, указав вид, чем указав род; так, определяя отдельного человека, он понятнее (точ­нее) определит его, указав человека, нежели [указав] живое существо; первое [определение] — более ха­рактерное для отдельного человека, второе — более общее; и, определяя отдельное дерево, мы точнее

 

определим его, указывая дерево, нежели растение. Далее, первичные сущности называются сущностя­ми по преимуществу, потому что для всего осталь­ного они являются подлежащими и все остальное сказывается о них или находится в них. Но подобно тому как первичные сущности относятся ко всему остальному, таким же образом и вид относится к роду; в самом деле, вид является подлежащим для рода; ведь роды ска пинаются о видах, но виды, со своей стороны, не находятся в таком же отношении к родам. Значит, еще и по этой причине вид являет­ся в большей степени сущностью, чем род. Если же взять самые виды, поскольку они не являются родами, то здесь один не является в большей степени сущ­ностью, чем другой: твое определение будет ни­сколько не ближе, если ты укажешь человека в при­менении к отдельному человеку, чем если ты ука­жешь лошадь в применении к отдельной лошади. Таким же точно образом и из первичных сущнос­тей одна вещь не является в большей степени сущ­ностью, чем другая. Отдельный человек является сущностью нисколько не в большей степени, чем от­дельный бЫК;

Нполне справедливо вслед за первичными сущно­стями h:i ноего прочет одни только роды и виды на­пиваются мторичпыми сущностями: только одни эти иыс'кизьжанин раскрывают первичную сущность. В самом деле, если кто-нибудь будет определять от­дельного человека, указывая, что он такое, он подхо­дящим образом определит его, указывая [его] вид или род, и притом сделает [его] понятнее, обозначая (ука­зывая) [его] человеком, нежели животным. Но в слу­чае какого-либо другого указания это будет здесь указание неподходящее (чуждое), например, если указывать «белое», или «бежит», или что бы то ни бы­ло подобное. Потому вполне справедливо из всего остального только роды и виды называются сущнос­тями. Далее, первичные сущности, служа подлежащи­ми для всего остального, называются сущностями в самом основном смысле. И как первичные сущнос­ти относятся ко всему прочему, так же относятся ко

всему остальному виды и роды первичных сущнос­тей: ведь о них сказывается все остальное. В самом деле, отдельного человека можно назвать граммати­ком; значит, так можно назвать и человека, и живое существо. И подобным же образом обстоит дело и во всех остальных случаях.

Общей чертой для всякой сущности является — не быть в подлежащем. В самом деле, первичная сущность не находится в подлежащем и не сказыва­ется о подлежащем. Относительно же вторых сущ­ностей ясно и само собой, что они не находятся в подлежащем, ведь человек сказывается об отдель­ном человеке как о подлежащем, но он не находит­ся в подлежащем: ибо человек не находится в от­дельном человеке. Таким же образом и живое суще­ство сказывается как о подлежащем об отдельном человеке, по имеете с тем живое существо не нахо­дится в отдельном человеке. А затем — у того, что находится в подлежащем, имя может, конечно, ска­зываться о подлежащем, но понятие — ни в коем случае. Напротив (между тем), у вторичных сущнос­тей сказывается о подлежащем и понятие, и имя: ведь понятие человека можно будет высказать по отношению к отдельному человеку, и понятие жи­вого существа — также. Поэтому сущность не при­надлежит к числу того, что находится в подлежа­щем. Мы не имеем здесь при этом специального свойства сущности, но и [видовое] отличие принад­лежит к числу того, что не находится в подлежащем. Ведь «живущее на суше» и «двуногое» сказываются как о подлежащем о человеке, но не находятся в подлежащем: двуногое или живущее на суше не на­ходятся в человеке. Равным образом и понятие (со­держание) видового отличия сказывается обо всем, о чем сказывается видовое отличие: например, если в применении к человеку говорится о «живущем на суше», то о нем не может быть высказано и понятие «живущего на суше». Ведь человек есть то, что живет на суше. И пусть вас не смущает то обстоятельство, что части сущностей находятся в целых как в подле­жащих, чтобы нам не пришлось утверждать, что эти

части не сущности: ведь о том, что находится в под­лежащем, говорилось не в смысле вещей, которые как части находятся в чем-нибудь.

У сущности и у [видовых] отличий та общая чер­та, что все получает по ним одинаковое (однознач­ное) наименование. Все заимствованные от них оп­ределения (сказуемые — categoriae) сказываются или об индивидуумах, или о видах. На основе пер­вичной сущности не дается никакое определение (сказуемое): она ведь не скапывается ни о каком подлежащем. Что же касается вторичных сущнос­тей, то вид сказывается об индивидууме, а род — и о виде, и об индивидууме. Подобным же образом и [видовые] отличия сказываются и о видах, и об ин­дивидуумах. С другой стороны, первичные сущнос­ти принимают определение через видовое понятие и через родовое понятие, а вид — через родовое. Ибо все, что говорится о сказуемом, может быть сказано и о подлежащем. Таким же точно образом и виды, и индивидуумы принимают определение через по­нятие [своего видового] различия. Между тем одно­значными (синонимичными) были у нас названы те предметы, у которых и имя общее, и понятие одно и то же. Поэтому все, получающее обозначение от [вторичных] сущностей и от (видовых] отличий, по­лучаст однозначные (синонимичные) наимено­вании.

Всякая сущность, по-видимому, означает некото­рую данную вещь. По отношению к первичным сущ­ностям бесспорно и истинно, что здесь имеется в ви­ду такая вещь. То, что этим путем указывается, есть [нечто] неделимое и единое по числу. Что же касается вторичных сущностей, то они тоже, казалось бы, со­ответственно характеру (форме) делаемого высказы­вания обозначают некоторую данную вещь, если, [на­пример], сказать (говорить) о человеке или о живом существе; однако же это не совсем верно: скорее та­ким путем обозначается некоторое качество; ведь подлежащее [здесь] не одно, как при первичных сущ­ностях, но человек и живое существо высказываются о многих [единичных предметах]. Только вторичные

сущности обозначают не просто отдельное качество, как это делает, [например], белое: ведь белое не озна­чает ничего другого, кроме качества. Между тем вид и род устанавливают качество в отношении к сущнос­ти: они обозначают (указывают на) некоторую каче­ственно определенную сущность. Род при этом дает более общее определение, чем вид: если назвать жи­вое существо, этим достигается больший охват, чем если назвать человека. У сущностей также имеется то свойство, что ничто не является им противополож­ным: в самом деле, что могло бы быть противополож­но первичной сущности, например отдельному чело­веку или отдельному животному? Ничего противопо­ложного [здесь] нет. Равным образом нет ничего противоположного и человеку [вообще] или живот­ному [ио()Г)|цс|. 11ри этом эдссь мы не имеем отличи-тслы них> пи>йгпи i ущ!кхти, iю то же самое встреча-егся и во многих других случаях, например при коли­чественных определениях. Величине в два локтя или в три локтя нет ничего противоположного, также и десяти и [вообще] ничему из подобных определе­ний; разве только если сказать, что многое противо­положно немногому (малочисленному) или большее малому. Во всяком случае, из числа определенных ко­личеств ни одно не противоположно ни одному [дру­гому].

К сущности, по-видимому, неприменимы [опре­деления] «больше» и «меньше». Я не хочу этим ска­зать, что одна сущность не может быть сущностью в большей или в меньшей мере, чем другая (выше уже сказано, что это так), но что каждая сущность в отношении к тому, что она есть, не бывает больше и меньше. Так, например, если эта вот сущность есть человек, то не будет человеком в большей и в меньшей мере ни сам он по отношению к себе, ни один по отношению к другому. Ведь один человек не является в большей мере человеком, чем другой, подобно тому как одно белое является в большей или меньшей мере белым, чем другое, и одно кра­сивое называется в большей или меньшей степени красивым, чем другое. [В подобных случаях] также

и одно и то же называется большим и меньшим по отношению к самому себе: так, например, тело, бу­дучи белым, называется в настоящий момент в большей мере белым, чем прежде, и, будучи теп-лым, -г- в большей и в меньшей мере теплым. Между тем сущность совсем не называется таковой в мень­шей и в большей мере: ведь и человек не называет-ся в настоящий момент человеком в большей мере, чем прежде, а точно так же и ничто из того, что от­носится к сущностям. Таким образом, к сущности неприменимы [определения] «больше» и «меньше». Главной особенностью сущности является, по-ви­димому, то, что, будучи тождественной и единой по числу, она может получать противоположные оп­ределения. По отношению к остальному — всюду, где мы не имеем сущностей, нельзя было бы указать (на) что-нибудь подобное, что, будучи единым по числу, способно принимать противоположные оп-ределения: так, цвет, единый и тождественный по числу, не может быть белым и черным; равным об­разом то же самое действие, единое по числу, не бу­дет плохим и хорошим. И то же самое имеет место во всех случаях, где мы не имеем дело с сущностя­ми. Между тем сущность, будучи единой и тождест­венной по числу, может принимать противополож­ные определения: так, например, отдельный чело­век, будучи единым и тождественным себе, иногда делается белым, иногда черным, а также теплым и холодным, дурным и хорошим. По отношению ко всему другому это не имеет места, разве только кто-нибудь укажет на речь и на [человеческое] мнение, утверждая, что они способны принимать противо­положные определения. В самом деле, одна и та же речь кажется истинной и ложной: например, если истинно утверждение, что кто-нибудь сидит, то, когда он встанет, это же самое утверждение будет ложным. То же самое и по отношению к мнению: ес­ли кто-нибудь правильно полагает, что такой-то че­ловек сидит, то, когда этот последний встанет, пер­вый, сохраняя о нем то же самое (прежнее) мнение, будет уже судить неправильно. Однако если и допу-

стить это, то здесь все-таки существует различие в способе, [которым здесь и там даются противопо­ложные определения]. У сущностей их свойства, меняясь сами, принимают противоположные оп­ределения. Ставши холодным из теплого, оно (та­кое свойство) изменилось (ибо получило другое качественное выражение), и также — став из бело­го черным и из дурного хорошим. Таким же точно образом и все остальное, подвергаясь изменению, допускает противоположные определения; между тем речь и мнение, будучи сами по себе во всех от­ношениях неподвижными, остаются совершенно без изменений, но вследствие движения в предмете для них получает силу противоположная оценка:: депопителыю, речь (утнсрждспис) остается все та же, (например) что кто-нибудь сидит, но в результа-ir ироиипе дшпо движении в предмете она оказыва­ете и иногда in тинной, иногда ложной. Так же обсто­ит дело и с мнением. 11о;этому допускать противопо­ложные определения в иамис имости от собственной перемены — это составляег отличительное свойст­во сущности, если учитывать способ, [при котором они имеют место]. Если же кто-нибудь признал бы также, что речь и мнение допускают противопо­ложные определения, то это [будет] неверно. Речи и мнению приписывается способность допускать противоположные определения не потому, что они сами допускают что-нибудь, но потому, что в чем-то другом переменилось состояние: в зависимости от того, имеет ли место или нет [указываемый] факт, через это называется истинной или ложной сама речь, а не в зависимости от того, что они сами допускают противоположные определения; в са­мом деле, ни речь, ни мнение непосредственно ни­сколько и ничем не приводятся в движение. Поэто­му, ввиду отсутствия в них какого-либо изменения, они не способны принимать противоположные определения. Между тем сущность признается спо­собной принимать такие определения, поскольку она эти определения принимает сама: она прини­мает болезнь и здоровье, белый и черный цвет;

принимая сама каждое из таких определений, она признается допускающей противоположные опре­деления. Потому отличительным свойством сущнос­ти является то обстоятельство, что, будучи той же са­мой и единой по числу, она допускает противопо­ложные определения через изменение ее самой. Теперь довольно о сущности.