Четвертая книга

1. Главенствующее внутри, когда оно в сообразии с природой, поворачивается к происходящему так, что ему всегда легко перестроиться на то, что воз­можно и дается ему. Не склонно оно к какому-нибудь определенному веществу и, устремляясь к тому, что само же себе с оговоркой поставило, само себе дела­ет вещество из того, что выводят ему навстречу, — так огонь одолевает то, что в него подбрасывают; малый светильник от этого угас бы, а яркий огонь скоро ус­ваивает себе то, что ему подносят, берет себе на по­требу и отсюда-то набирает силу.

2. Не делай ничего наугад, а только по правилам искусства.

3. Ищут себе уединения в глуши, у берега моря, в горах. Вот и ты об этом тоскуешь. Только как уж по-

обывательски все это, когда можно пожелать только и сей же час уединиться в себе. А нигде человек не уединяется тише и покойнее, чем у себя в душе, осо­бенно если внутри у него то, на что, чуть взглянув, он сразу же обретает совершеннейшую благоустроен­ность — под благоустроенностью я разумею не что иное, как благоупорядоченность. Вот и давай себе постоянно такое уединение и обновляй себя. И пусть кратким и основополагающим будет то, что, едва выйдя навстречу, всю ее омоет и отпустит тебя уже не сетующим на то, к чему ты возвращаешься. Правда, на что ты сетуешь — на порочность людей? Так повтори себе суждение о том, что существа ра­зумные рождены одно для другого, что часть спра­ведливости — сносить и что против воли проступки; и то вспомни, сколько уж их, кто жили во вражде, по­дозрениях, ненависти и драке, потом протянули но­ги и сгорели, — и перестань наконец. Или ты сету­ешь на то, что уделено тебе из целого? Так обнови в уме разделительное: либо промысл, либо атомы; а также все то, откуда доказа] ю было, что мир подо­бен городу. Или вновь затронет тебя телесное? Но ты же понял, что мысль не смешивается с гладкими или шероховатыми движениями дыхания, если она од­нажды обрела себя и узнала присущую ей власть и прочее, что ты слушал о наслаждении и боли, с чем и сам согласился. Или издергает тебя тщеславие? Но ты же видел, как быстро забывается все, как зияет вечность, бесконечная в обе стороны, как пуст этот звон, как переменчиво и непредсказуемо то, что мнится зависящим от нас, также и узость места, ко­торым все это ограничено. Ведь и вся-то земля — точка, а уж какой закоулок это вот селенье, и опять же — сколько их, кто восхваляет и каковы. Вот и по­мни на будущее об уединении в этой твоей ограде: прежде всего не дергайся, не напрягайся — будь сво­боден и смотри на вепщ как мужчина, человек, граж­данин, как существо смертное. И пусть прямо под ру­кой будет у тебя двойственное, на что можно быстро бросить взгляд. Одно — что вещи души не касаются и стоят недвижно вне ее, а досаждает только внут-

реннее признание. И второе: все, что ни видишь, скоро подвергнется превращению и больше не бу­дет — постоянно помышляй, скольких превращений ты и сам уже был свидетель. Мир — изменение, жизнь — признание.

4. Если духовное у нас общее, то и разум, которым мы умны, у нас общий. А раз так, то и тот разум об­щий, который велит делать что-либо или не делать; а раз так, то и закон общий; раз так, мы граждане; раз так, причастим некоей государственности; раз так, мир есть как бы город. Ибо какой, скажи, иной общей государственности причастен весь человеческий род? Это оттуда, из этого общего города идет само ду­ховное, разумное и законное начало — откуда же еще? Что во мне землисто — от земли какой-нибудь уделено мне, влажное — от другого начала, душев­ное — из некоего источника, а горячее и огненное — из собственного источника (ведь ничто не происхо­дит из ничего, как и не уходит в ничто); так и духов­ное идет же откуда-то.

5- Смерть — такое же, как рождение, таинство природы, соединение из тех же первооснов в те же. И нет в ней ничего ни для кого постыдного: нет в ней для духовного существа непоследовательнос­ти, нет и противоречия с его строением.

6. 'Гак оно и должно со всей необходимостью происходить у этих людей; кто не желает этого — не желает, чтобы смоковница давала свой сок. И вооб­ще помни, что так мало пройдет времени, а уж и ты, и он умрете, а немного еще — и даже имени вашего не останется.

7. Сними признание — снимается «обидели ме­ня»; снято «обидели» — снята обида.

8. Что не делает человека хуже самого себя, то и жизнь его не делает хуже и не вредит ему ни внешне, ни внутренне.

9- Природа того, что приносит пользу, вынужде­на делать это.

10. Что происходит, по справедливости проис­ходит: проследи тщательно — увидишь. Я не о сооб­разности только говорю, а именно о справедливос-

ти, как если бы некто воздавал всякому по достоин­ству. Так следи же за этим, как уже начал; что бы ни делал, делай так, как достойный человек, в том смыс­ле, в каком и мыслится достоинство. Сохраняй это в любой деятельности.

11. Не то признавай, как судит твой обидчик или как он хочет, чтобы ты сам судил, а смотри, как оно на деле.

12. Две готовности надо всегда иметь. Одна: де­лать только то, что поручает тебе смысл власти и за­кона на пользу людей. И еще: перестраиваться, если явится кто-нибудь, чтобы поправить или переубе­дить в каком-нибудь мнении. Только чтобы пере­убеждение шло от некой достоверности, будь то справедливость, или общая польза, или что-нибудь такое, а не оттого, что поманила сладость или там слава.

13. Разум есть у тебя? Есть. Зачем же без него об­ходишься? Или чего еще желаешь, когда он делает свое дело?

14. Как часть в целом ты во:н ihk и в породившем тебя исчезнешь. Вернее, превратившись, будешь принят в его осеменяющий разум.

15- Много комочков ладана на одном алтаре. Один раньше упал, другой позже — вполне безраз­лично.

16. Десяти дней не пройдет, и ты Богом пока­жешься тем, для кого ты сейчас зверь и обезьяна, — сверни только к основоположениям и к почитанию разума.

17. Жить не рассчитывая на тысячи лет. Нависает неизбежность. Покуда жив, покуда можно — стань хорош.

18. Сколько досуга выгадывает тот, кто смотрит не на то, что сказал, сделал или подумал ближний, а единственно на то, что сам же делает, чтобы оно было справедливо и праведно; и в достойном чело­веке не высматривает он темноту нрава, а спешит прямо и без оглядки своим путем.

19. Кого слава у потомков волнует, тот не пред­ставляет себе, что всякий, кто его поминает, и сам-то

очень скоро умрет, а следом тот, кто его сменит, и так, пока не погаснет в волнующихся и угасающих всякая память о нем. Ну предположим, бессмертны были бы воспоминающие и память бессмертна — тебе что с того? Не говорю уж мертвому — что проку тебе живому от похвал? или другой у тебя расчет? Ибо некстати ты пренебрегаешь тем, что сейчас да­рует природа, которая получает у тебя некий иной смысл.

20. Впрочем, все сколько-нибудь прекрасное прекрасно само по себе и в себе завершено, не включая в себя похвалу: от хвалы оно не становится I 'ни хуже, ни лучше. Это я отношу и к тому, что при-Йнято называть прекрасным, будь то создания при-⁽ роды или искусства, ибо воистину прекрасное нуж­дается ли в чем? Не более, чем закон, не более, чем истина, не более, чем преданность и скромность. Что из этого украсит хвала, что испортит брань? Изумруд хуже станет, когда не похвалили его? А зо­лото как? слоновая кость, багряница, лира, клинок, цветочек, деревце?

21. Если ввек пребывают души, как вмещает их воз­дух? А как земля вмещает тела всех погребенных от ве­ка? Подобно тому как тут превращение и распад дают место другим мертвым для некоего продленного пребывания, так и перешедшие в воздух души, неко­торое время сохраняясь, превращаются, изливаются и воспламеняются, воспринимаемые в осеменяю­щий разум целого, и дают таким образом место вновь подселяемым. Вот что можно отвечать относи­тельно предположения, что души пребывают. Доста­точно представить себе не только множество погре­баемых тел, но и бесчисленных животных, изо дня в день поедаемых нами и другими животными, — сколько их истребляется и некоторым образом погре­бено в телах поедающих, и все же благодаря переходу в кровь и преобразованиям в воздушное и огненное то

•1 ^;же место приемлет их.

^j Что значит здесь расследование истины? Разделе-

^: -ние на вещественность и причинность.

; 22. Не сбиваться: во всяком устремлении являть

справедливость, во всяком представлении — беречь способность постигать.

23- Все мне пригодно, мир, что угодно тебе; ни­что мне не рано и не поздно, что вовремя тебе, все мне плод, что приносят твои, природа, соки. Все от тебя, все в тебе, все к тебе. Сказал поэт: «Милый Кек-ропов град», ты ли не скажешь: «О, милый Зевеса град»?

24- «Мало твори, коль благоспокойства желаешь». А не лучше ли необходимое делать — столько, сколь­ко решит разум общественного по природе существа и так, как он решит? Потому как тут и будет благоспо-койствие не от прекрасного только, но еще и малого делания. Ведь в большей части того, что мы говорим и делаем, необходимости пет, так что, если отрезать все это, станешь много свободнее и невозмутимее. Вот отчего надо напомш шть себе всякий раз: «Да точ­но ли это необходимо?» И не только действия надо урезать, когда они не необходимы, но и представле­ния — тогда не последуют за ними и действия сопут­ствующие.

25- Испробуй, не подойдет ли тебе также и жизнь достойного человека, довольного тем, что он полу­чает в удел от целого, довольствующегося справед­ливостью своего деяния и благожелательностью своего душевного склада.

26. Видел то? ну а теперь это. Не смущай ты себя — будь проще. Кто-то дурно себя повел? — Ему же дурно. Что-то хорошее тебе случилось? — Изначально опре­делено и ушла но было мировым целым все, что с то­бой случается. Вообще: жизнь коротка, так поживись настоящим с благоразумием и справедливостью. Трезво веселись.

27. Либо стройный миропорядок, либо груда, ме­шанина, и все-таки миропорядок Может ли это быть, что в тебе есть некий порядок, а в мировом целом од­на беспорядочность? И это при том, что все так и раз­лито, и различено, и единострастно?

28. Темный нрав, женский нрав, жесткий, звери­ное, скотское, ребячливое, дурашливое, показное, шутовское, торгашеское, тиранское.

29. Если чужой миру тот, кто не знает, что в нем есть, не менее чужой, кто не ведает, что в нем проис­ходит. Изгнанник, кто бежит гражданского разуме­ния; слепец, кто близорук умственным оком; нищ, кто нуждается в чем-то, у кого при себе не все, что нужно для жизни; нарыв на мире, кто отрывается и отделяет себя от всеобщей природы, сетуя на проис­ходящее, — ведь все это она приносит, которая и те­бя выносила. Отщепенец города тот, кто отщепляет свою дутпу от других разумных, между тем как она едина.

30. Один без хитона философствует, другой без книги. Тот, полуголый, так говорит: «У меня хлеба нет, а я верен разуму». — «А у меня познавательной нет пищи, и я верен».

31. Люби скромное дело, которому научился, и в нем успокойся. А остаток пройди, от всей души препоручив богам все твое, из людей же никого не ставя ни господином себе, ни рабом.

32. Помысли себе, скажем, времена Веспасиана; все это увидишь: женятся, растят детей, болеют, уми­рают, воюют, празднуют, занимаются торговлей и земледелием, подлещиваются, высокомерничают, подозревают, злоумышляют, мечтают о чьей-нибудь смерти, ворчат на настоящее, влюбляются, накапли­вают, жаждут консульства, верховной власти. И вот нигде уже нет этой жизни. Тогда переходи ко време­нам Траяна — снова все то же, и снова мертва и эта жизнь. Точно так же взгляни на другой какой-нибудь отрезок времен в жизни целых народов и посмотри, сколько тех, кто напрягался, а там упал и распался на первостихии. Особенно стоит возвращаться к тем, о ком знал ты, что они дергаются попусту, пренебре­гая собственным же устроением вместо того, чтобы за него уцепиться и довольствоваться им. А столь не­обходимо это припоминание оттого, что озабочен­ность тем или иным делом имеет свою цену и меру. Ты тогда не оплошаешь, когда не примешься за малое с большей, чем надобно, силой.

33. Когда-то привычные слова, ныне ученая ред­кость. Так же имена прославленных когда-то людей

ныне — вроде как забытые слова: Камилл, Цезон, Во-лез, Дентат; а там, понемножку, и Сципион с Катоном, затем и Август, потом Адриан, Антонин. Все переход­чиво, все быстро становится баснословием, а вскоре и совершенное забвение все погребает. И это я гово­рю о тех, кто некоторым образом великолепно про­сиял, потому что, кто не таков, тот, чуть испустив дух, уже «незнаем, неведом». Да и что вообще вечно-па­мятно? Вздор все это. Так что же тогда есть такого, ра­ди чего стоит усердствовать? Единственно справед­ливое сознание, деяние общественное и разум, ни­когда не способный ошибаться, и душевный склад, принимающий все происходящее как необходимое, как знакомое, как проистекающее из того самого на­чала и источника.

34- Добронолы к) вручай себя пряхе Клото и не ме­шай ей впрясть тебя в какую ей будет угодно пряжу.

35. Все на да ш, и кто i к >mi шт, и кого.

36. Созерцай непрестанно, как все становящееся становится в превращениях, и привыкай сознавать, что природа целого ничего не любит так, как превра­щать сущее, производя молодое, подобное старому. Ибо некоторым образом все сущее есть семя будуще­го, ты же думаешь, семя — то, что падает в землю или в лоно, — очень уж по-обывательски это.

3 7- Умрешь вот, так и не сделавшись ни цельным, ни безмятежным, ни чуждым подозрений, будто мо­жет прийти к тебе вред извне; так и не сделавшись ко всем мягок, не положив себе, что разум единственно в том, чтобы поступать справедливо.

38. Разгляди их ведущее, хотя бы и разумных, — за чем гонятся, чего избегают.

39- В чужом ведущем твоей беды нет, как нет ее, конечно, и в том или ином развороте или измене­нии внешнего. Но где же? Там, где происходит при­знание беды. Так вот: пусть не идет оттуда призна­ние, и все у тебя хорошо. И если даже это твое тело режут и жгут, если оно гноится, гниет, пусть та доля, которая ведает признанием этого, будет покойна, то есть пусть так рассудит, что это ни добро, ни беда, раз может такое случиться и с хорошим человеком,