Чернобыль

А потом был Чернобыль. 26 апреля 1986 года... Теперь каждый школьник знает, что случилось в тот роковой день. Петра направили на ликвидацию аварии в начале осени. Шестнадцатого сентября он отметил день рождения, а на следующий день отбыл в Чернобыль, где и пробыл почти месяц.

Там наступила горячая пора – активная фаза устранения последствий катастрофы. Горячая не только в переносном смысле – взорванный реактор клокотал как вулкан, выбрасывая из себя смертельное радиационное пламя, дым, пепел… Ну, разве что лавы не было. Позже, правда, в газете была публикация, что и радиоактивная лава была, только изливалась не через края «кратера», а внизу – под корпусом реактора. Конструкции не смогли сдержать жара атомного огня – температуры горения реакторного графита, когда даже бетон плавился.

В конце сентября – начале октября шли последние приготовления перед установкой саркофага – это был второй этап ликвидации последствий катастрофы. Даже флаг закрепили на верхушке трубы 1 октября. И нашли же смельчаков лезть на такую верхотуру – 140 метров, когда все вокруг еще было пронизано радиацией!

А 2 октября 1986 года – один из самых тяжелых дней его жизни, когда полдень подарил радость неожиданной встречи с лучшим другомЛеонидом Христичем, а вечер навсегда отнял его. Христич, как многие другие вертолётчики, оказался в зоне Чернобыльской катастрофы по приказу. В тот злополучный день согласно полётному заданию МИ-8, в составе экипажа которого находился Леонид Христич, должен был совершить облет разрушенного реактора после завершения работ по расчистке кровли от радиоактивных завалов из реакторного графита и выброшенных взрывом ядерного топлива (обломков ТВЭЛов). Экипажу необходимо было все осмотреть и произвести очередные замеры уровней радиации.

Кудашкин прилетел в Гончаровск в тот день на испытательный полет после замены двигателей. Предстояло опробовать борт в полете, затем лететь на базу в Чернигов. И вот друзья встретились в лётной столовой военного аэродрома, в поселке Гончаровск, что километрах в тридцати восточнее Чернобыля. Тогда они были счастливы, не зная еще, что судьба свела в последний раз, чтобы подарить им всего лишь чуть более получаса общения, последнего в их жизни.Погиб весь экипаж – командир капитан Владимир Воробьев, старшие лейтенанты Леонид Христич и Александр Юнкинд, прапорщик Николай Ганжук. Трагическая случайность. Вертолёт подходил к реактору против солнца. Вертолёт зацепил лопастями трос крана и, рухнув с высоты 50 метров, загорелся…

Из Чернигова Кудашкин улетал сам не свой – ему и еще штурману и борттехнику предстояло перегнать вертолёт аж в Туркестанский военный округ – в Аральск. Не было у них ни маршрута полёта, ни хорошей связи. О полёте никто по пути следования не был предупреждён, поэтому во время перегона пришлось с боем добиваться посадок, керосина, ночлега в гостиницах и питания.

Понять, кому и с какой целью понадобилось перегонять вертолёт, стоявший на площадке дезактивации техники в посёлке Малейки, Пётр, как ни пытался, не смог. Он считал и до сих пор считает, что винтокрылую машину следовало бы захоронить на кладбище техники, заражённой радиацией, как это делали с автомобилями, тракторами, скреперами, если их не удавалось отмыть от радиоактивной пыли и осаждений.

Иногда удавалось всё же «оживить» технику заменой некоторых узлов или агрегатов. Вот и в случае с их МИ-8 снизить радиационный фон удалось только после замены двигателей, которых на вертолёте было два. Только с какой целью надо было перегонять вертолёт, если его можно и нужно было использовать до самого предела здесь, на реакторе ЧАЭС? Позже, когда летать на нём стало бы опасно для жизни пилотов, его можно было захоронить в радиационном могильнике. Но приказы не обсуждаются…

В Воронеж они прибыли к ночи, дул сильный холодный ветер со снегом. Принять их отказались – знали, что борт идет из Чернобыля:

– Посадку не разрешаем. Топлива нет, летите на другой аэродром.

И только лишь угроза посадить вертолет на центральной площади города подействовала. Им дали добро сесть на военном аэродроме, причем на дальнем краю полосы. Сели. Долго никого не было. Замёрзли. Потом обещанная машина приехала, и они смогли переночевать в холодной гостинице. Рано утром их разбудили и отвезли к вертолёту, хотя накануне клятвенно утверждали, что горючки нет.

Везде их встречали так же, как в Воронеже – топлива нет, посадку не разрешаем, а потом сажали где-нибудь у края аэродрома, мгновенно заправляли и так же отправляли с глаз долой. На перелёт до Аральска ушла неделя. Дозиметристы обследовали борт, он оказался радиоактивным сверх меры, поэтому и отбуксировали его за три километра от полосы, оградив рядами колючей проволоки с устрашающей надписью: «Внимание! Радиация! Неподходить!»

К вертолёту, конечно, никто не осмеливался приблизиться. Потом как-то случайно через несколько лет, когда наши войска уже были выведены из Афганистана, слышал Петр, что вертолет тот, зараженный радиоактивными частицами, вроде бы продали афганцам…

Судьба, однако, не торопилась отпускать его. Наступил 89-й год, как говорит Петр, из всех самый проклятущий. И вот в декабре 1988 года часа в четыре утра приезжает к нему на квартиру в Чирчике Менгалей Ибрагимович Абдиев, командир звена: «Петя, тревога! Давай в темпе собирай свой «тревожный» чемодан, тридцать рублей денег, и быстренько – мы тебя ждем внизу».

Жена забеспокоилась – что случилось? В то время уже жили семьей – двухкомнатная квартира, хороший район. Дочери почти семь лет.

Чирчик – в пятидесяти километрах от Ташкента, Туркестанский военный округ, где и дислоцировался его отдельный инструкторский вертолетный полк.

Едут на аэродром – Ибрагимович рассказывает, что в Армении произошло сильнейшее землетрясение, вот их и подняли по тревоге вместе с Каганским вертолетным полком. – Так что, – говорит Менгалей Ибрагимович – вперед, веди группу.

Для Петра полная неожиданность. Он командиру – так я ведь только старший летчик! А он со строгостью в голосе в ответ – сказал тебе вести группу, значит, веди. Полетели. Сели в Красноводске, заправились, облачились в спасательные жилеты – предстоял перелет через Каспийское море на аэродроме Ситалчай, недалеко от Баку. А там как раз в это время шла война между Азербайджаном и Арменией за Нагорный Карабах. Горячая точка.

Поначалу Петр был задействован на усмирении этой войны – разбрасывали с воздуха листовки, брали на борт пропагандиста, который, летая над районом, разговаривал с людьми, успокаивал их, напоминал, что они- люди одной крови и не должны воевать друг с другом.

Выполнял также полеты по спасению людей во время землетрясения. Однажды дали задание разыскать в Степанаване генерал-лейтенанта Калинина, командующего южным направлением. Сначала полетите в Баку, – сказали ему, – заберете одного военного, высадите его в Степанакерте, а потом полетите дальше...

Взяли этого полковника, высадили в Степанакерте. Погода была жуткая, шли на двадцати метрах, такая была низкая облачность. Посадили вертолет, полковник – спасибо, спасибо. Ему, видно, показалось, что чуть ли не из плена вызволили. Он - армянин, учитывая национальные приоритеты, принес две бутылки коньяка и водки в знак уважения, пожал руку и ушел. Взлетели и через горы ушли на Степанаван. Прилетели, а там все разрушено. Куда садиться – непонятно. Смотрит Петр – маленький аэродромчик – сел. Взяли на борт генерала, запустили двигатели. Стали взлетать – верхушки деревьев раскачиваются в разные стороны – чуть что, так можно и зацепить. Но взлетели и сразу вошли в плотную облачность – ничего вокруг не видно – ни земли, ни гор, ни неба, ни солнца. И Петр сначала интуитивно ощутил, а затем и по приборам заметил, что подъем прекратился – все системы были включены, и двигателям не хватало мощности. Что делать? Чутье пилота мгновенно подсказывает, и Петр снимает ограничитель для двигателей – включает, как у них говорили, форсаж, выключает противообледенительную систему обогрева винтов. Он идет на риск, давая тем самым двигателю дополнительную мощность. Вертолет слушается, и снова начинает медленный подъем по спирали вверх.

И все это происходит в тяжелых облаках – абсолютно ничего не видно. Только поднялись тысячи на две с половиной, в это время, видимо, вышел из ущелья, и вдруг ветер навстречу как ударит! Это было так неожиданно. Скорость упала, а когда вертолет теряет ее, обороты двигателя тоже сразу падают, и начинается свободное падение. Вертолет просто посыпался вниз. Петр слышит, как включился речевой информатор – в наушниках раздался женский голос информационной системы: Обледенение! Усиленное обледенение! Отказ генератора постоянного тока...

Освещение выключилось, и кабина наполнилась серым туманным сумраком. Только шкалы приборов светятся, и видно как резко начинает падать высота – полторы тысячи…тысяча… девятьсот метров… Обороты не восстанавливаются. Повернулся к ребятам – ну что, мужики, будем прощаться! И даже в сумраке Петр увидел, как в одно мгновенье лицо штурмана стало белым.

А Петр между тем изо всех сил – как только мог– руками отжимал ручку управления от себя и отклонял ее влево, с креном, идя вниз по спирали… Так ему подсказывало чутье ли, опыт, страх или интуиция. На высоте метров где-то в 300 Кудашкин заметил – скорость вроде бы стала медленно нарастать – 110, 120… На высоте 200 метров снижение прекратилось. Петр в это время начал плавно брать ручку управления на себя – осторожно и даже нежно, так чтобы только не вспугнуть удачу. Он подтягивал ручку к себе, а по его рукам пробирала нервная дрожь… И вот чудо – обороты восстановились до нужного режима. Петр буквально впился глазами в шкалу высотомера – видит – снижение прекратилось. И начался медленный подъем – полметра, метр... И тут Петр выругался в сердцах матом. Откровенно так – ну, бляха-муха, теперь ты, косая, меня уже не возьмешь!

Вместе с набором высоты и увеличением оборотов двигателя включился и генератор, а за ним и освещение кабины. И Петра как будто бы изнутри обдало теплом души – жаром радости спасения. На высоте три с половиной тысячи выскочили из облаков, глаза ослепило яркое солнце! Небо сияло яркой голубизной! Ох! – вздохнул с облегчением Петр. А сам он весь был мокрым, как мышь в ливень, – комбинезон хоть выжимай, а снаружи были и высота, и заснеженные горы, и студеный январь.

Кивнув правому летчику, выдохнул – бери управление! И только тогда Петр без сил откинулся в изнеможении. Прошло минут десять, и Петра прорвало: – Анатолий, от тебя не было никакой помощи – ни обороты не подсказывал, ни скорость, ни высоту – обязанности свои надо выполнять. В ответ – молчание, экипаж тоже затих.

– Вы что – молча хотели уйти на тот свет? – Петру было понятно, что ребята – и штурман, и борттехник – растерялись. Их надо было взбодрить как-то, ведь еще надо было основную задачу – долететь до Баку и сесть. Вот командир и решил разрядить обстановку.

– Я-то, ребятки, хоть и не такой старый, но все-таки хоть и немного, но успел пожить на свете, а у вас жизнь только-только началась – дети народятся, так их еще и вырастить надо.

В Баку на посадку зашли и вечером, и полностью в облаках. Сели!

Генерал открывает дверь – Ну, командир, спасибо! Хороший ты летчик. Никогда не забуду!

И все на этом. А позже командующий дал распоряжение – весь экипаж представить к наградам.

Со свойственной ему непосредственностью Петр размечтался тогда, что ему вручат орден Красного Знамени, как минимум, ведь как-никак, спас жизнь не кого-нибудь, а командующего южным направлением. Не потерял самообладание – вертолет сохранил, экипаж спас и, кроме того, еще человек пятнадцать. Пилоты рассказывали, что только за одного такого генерала иногда представляли к Герою России.

Но Петр получил, как позже шутили друзья, «чабанский орден» – Орден Почета, да и то за Спитак. Орден этот по статусу больше все-таки не военный, а гражданский.

После армянского землетрясения прилетели домой в Чирчик, а через некоторое время были отправлены на новое боевое задание – им предстояли полеты по обеспечению вывода войск из Афганистана.