Введение 9 страница

Это была, конечно, фантастика, но придумано было неплохо. История невероятная, — однако столь же невероятно, чтобы двадцать ведущих ученых одновременно покончили с собой, а наше альтер­нативное объяснение выглядело бы таким же неве­роятным и фантастическим.

Если бы не моя победа над паразитами, это ста­ло бы самым печальным моментом моей жизни. Все­го двадцать четыре часа назад все, казалось, шло прекрасно По нашим расчетам, уже через месяц мы были бы готовы объявить обо всем миру, а к тому времени у нас уже собралась бы солидная команда. Теперь почти все было разрушено, а Рибо прев­ратился в союзника ~ или жертву — паразитов и обратил против нас наши собственные прекрасно продуманные планы. В отношении того, чтобы убедить мир, паразиты определенно одержали над нами верх. Мы не имеем никаких доказательств их существования, и такие доказательства у нас не появятся — уж об этом они позаботятся. Если мы теперь опубликуем нашу историю про тсатхоггуа-нов, Рибо просто предложит нам доказать, что это не выдумка. И единственными, кто нам поверит, бу­дут члены Антикадатианского общества! Внезапно Райх сказал:

— Нет никакого смысла сидеть тут и раздумы­вать. Мы слишком медлим, эти твари нас все время обгоняют. Надо спешить.

— Что вы предлагаете?

— Нужно связаться с Флейшманом и с братьями Грау и выяснить, насколько плохо им пришлось. Если они так же обессилены, как я был четыре часа назад, паразиты сейчас вполне могут их уничтожить.

Мы попытались связаться с Берлином по видео­фону, но это оказалось невозможно. До Диярбакыра пыталось дозвониться столько людей, что все кана­лы связи были безнадежно забиты. Мы позвонили Ребке и сказали, что нам немедленно нужен ракет­ный самолет, чтобы лететь в Берлин, и что это нуж­но хранить в абсолютной тайне. Было ясно, что «признания» Рибо встревожили Ребке, так что нам пришлось потратить десять минут на то, чтобы подпитать энергией его сознание. Это была нелегкая работа — дух его был так слаб, что с таким же успехом мы могли пытаться наполнить водой дырявое ведро. В конце концов это нам удалось — но только после того, как мы воззвали к его алчности и тщес­лавию, указав, что в качестве нашего главного со­юзника он непременно прославится, а его фирме будет обеспечено процветание.

Вместе с Ребке мы придумали небольшую хитрость, которая должна была сбить с толку жур­налистов. Мы с Райхом сделали телезапись, в кото­рой Райх отвечал на вызов по видеофону, а я стоял позади него; потом Райх сердито кричал оператору, чтобы с нами больше никого не соединяли. Мы до­говорились, что через полчаса после нашего отлета какого-нибудь репортера «случайно» соединят с нашим номером и покажут ему эту запись.

Хитрость удалась. Сидя в ракете, приземляв­шейся в Берлине, мы видели самих себя по те­левидению. Репортер, которому удалось «прорваться к нам», записал «беседу» на пленку, и двадцать минут спустя она была ретранслирована из Диярба-кыра на весь мир. Очевидно, несмотря на заявление для прессы, сделанное Ребке, многих волновал воп­рос, живы ли мы еще, и эта новость была немедлен­но предана самой широкой огласке. Благодаря этому хотя несколько человек и узнали нас, когда мы прибыли в берлинский аэропорт, они, видимо, решили, что это им померещилось.

Однако приехав к дому Флейшмана, мы были вынуждены раскрыть свое инкогнито. Другого вы­хода не было: дом окружали репортеры, и иначе мы не смогли бы попасть внутрь. Но тут мы обнаружи­ли, что нашие телекинетические способности имеют одно полезное свойство. Оказывается, мы в каком-то смысле слова можем делаться «невидимыми» — перехватывать луч внимания, направленный на нас, и отводить его в сторону, так что люди нас просто не замечают. Таким способом нам удалось подобраться к самой парадной двери дома Флейшма­на и даже позвонить в звонок, прежде чем на нас обратили внимание. Тут все бросились к нам, но, к счастью, в этот момент мы услышали из динамика голос Флейшмана, дверь открылась, и мы просколь­знули в дом. Мгновение спустя мы услышали, как репортеры барабанят в дверь и выкрикивают свои вопросы сквозь щель почтового ящика.

Флейшман выглядел лучше, чем мы ожидали, но и он был явно обессилен. Через несколько минут мы уже знали, что с ним произошло то же, что и с Райхом: долгая ночь, заполненная бесконечной борьбой, и внезапное облегчение утром, ровно в во­семь двадцать пять — с учетом двухчасовой разницы во времени между Берлином и Диярбакы-ром. У меня заметно поднялось настроение: ведь мне удалось спасти жизнь по меньшей мере двум своим коллегам, и благодаря этому та ночь не стала для нас полной катастрофой.

Флейшман рассказал нам и про братьев Грау, которые сейчас находились дома, в Потсдаме. Он смог связаться с ними рано утром, до того, как на­чались звонки репортеров. Братья Грау были обяза­ны своим спасением существованию между ними телепатической связи. Благодаря этому они могли в ту ночь черпать энергию из запасов друг друга — точно так же, как сознание друг друга они исполь­зовали для усиления своих телекинетических спо­собностей. Насколько понял Флейшман, паразиты тоже пытались подорвать их дух, как они сделали со мной, но этому воспрепятствовала телепатически сродни телекинезу, но это еще ни о чем не говорило.

Поэтому мы погасили свет и принялись экспери­ментировать, сидя вокруг стола. Если бы кто-нибудь вошел в комнату, он решил бы, что идет спирити­ческий сеанс: мы сидели склонив головы и касаясь друг друга руками.

Я начал первый. Как только все уселись, я пос­лал всем мысленный сигнал: «Вы готовы?». Ничего не произошло. Через некоторое время я внезапно с радостью почувствовал, как где-то внутри у меня прозвучал голос Райха: «Вы готовы?». Я мысленно ответил: «Да, вы меня слышите?». Его голос отоз­вался: «Не слишком отчетливо».

Флейшману понадобилось, чтобы войти в игру, около десяти минут. К тому времени мы с Райхом уже могли довольно внятно переговариваться:

очевидно, мы, как и братья Грау, успели привы­кнуть друг к другу. Однако через некоторое время мы смогли улавливать и мысли Флейшмана — они были похожи на доносящийся издалека зов.

Теперь мы знали, что можем общаться друг с другом. Но можем ли мы общаться с братьями Грау?

Прошел целый час, долгий и изматывающий, а я все еще чувствовал себя, словно человек, заблудив­шийся в горах и тщетно взывающий о помощи. Сно­ва и снова я посылал мысленные сигналы Луису и Генриху Грау, но они оставались всего лишь слова­ми, как будто я просто выкрикивал их имена, а нужно было совсем другое — желание вступить с ними в контакт без всяких слов.

Внезапно Райх сказал:

— По-моему, я что-то слышу.

Все мы изо всех сил сосредоточились, пытаясь послать ответ, что сигнал принят. И тут в ушах у нас послышался такой громкий и отчетливый голос, что все мы вздрогнули: «Я вас слышу. Чего- вы хотите?». Обменявшись изумленными и торжеству­ющими взглядами, мы снова закрыли глаза и сосре­доточились с удвоенной силой. Громкий, четкий голос произнес: «Не все сразу. По одному. Райх, на­чните вы — кажется, у вас получается лучше всех».

Похоже, что как только сигнал из Потсдама достиг Берлина, канал стал более доступным и с на­шего конца. Мы чувствовали, что Райх одно за другим передает сообщения, как разряды энергии. «Можете ли вы вылететь в Диярбакыр?» Он повто­рил это раз десять. Слыша его, мы бессознательно пытались помочь ему своими усилиями, но братья Грау запротестовали: «Нет, нет, по одному». Потом, в какой-то момент, мы словно попали в ритм сигна­лов Райха — сознание каждого из нас превратилось в усилитель, повторявший их и направлявший вдаль. Мгновенно голос кого-то из братьев произнес:

«Так лучше. Теперь я вас ясно слышу». После этого все пошло как по маслу. Мы даже сумели обрисовать им наше положение, как будто разговаривали по те­лефону.

Все это время мы находились не в комнате — мы целиком ушли в себя, как во время молитвы. Я вдруг понял: мои сигналы были такими слабыми из-за того, что я недостаточно глубоко погрузился в соб­ственное сознание, оставался слишком близко к его поверхности. Трудность тут заключалась в том, что стоило мне уйти в себя слишком глубоко, как меня начинало тянуть ко сну. Язык и логическое мыш­ление принадлежат к телесному миру: их так же трудно перенести с собой в глубины сознания, как трудно логически рассуждать во сне. Я говорю об этом потому» что только теперь впервые осознал, как мало мы знаем. В этих глубинных областях соз­нания обитают большей частью наши воспоминания и сонные видения, которые проплывают там, подоб­но огромным рыбам. На такой глубине невероятно трудно помнить о своей цели, отличать действитель­ность от иллюзий. Однако, чтобы телепатическая связь была эффективной, «вести передачу» нужно именно с такой глубины.

Впрочем, в данном случае это не имело большого значения: Райх, Флейшман и я служили друг для друга прекрасными усилителями. Только в подобных ситуациях можно понять подлинный смысл фразы «мы — часть друг друга».

Переговорив с братьями Грау, мы почувствовали себя необычно радостными и свежими, словно про­будились после глубокого, мирного сна. Флейшман снова выглядел самим собой. Его жена, которая принесла нам кофе, явно пытаясь преодолеть свою враждебность к нам с Райхом, в изумлении посмот­рела на него, и ее мнение о нас, по-видимому, круто изменилось. Между прочим, было интересно отме­тить, как нескрываемое чувство, которое испытывал к ней Флейшман, — она была на тридцать лет мо­ложе его, и поженились они всего год назад, — пере­далось нам с Райхом, и мы смотрели на нее так, словно она принадлежит нам, — с нежностью, в ко­торой смешивались страстное желание и интимное знание ее тела. Оказавшись в нашем телепатичес­ком кругу, она в каком-то смысле стала женой каж­дому из нас. (Должен отметить, что желание, которое испытывали мы с Райхом, не было обычным мужским стремлением обладать незнакомой жен­щиной: в лице Флейшмана мы уже, можно сказать, обладали ею.)

К трем часам утра репортерам на вертолетах на­доело нас подстерегать. Кроме того, их набралось в воздухе намного больше, чем допускали правила безопасности полетов. Но толпа перед парадной дверью не уменьшалась, а вдоль улицы стояло мно­жество автомобилей со спящими газетчиками. Мы поднялись на чердак и приставили лестницу к фона­рю, выходившему на крышу. В три двадцать, когда над домом послышался шум вертолета,- мы быстро открыли фонарь. После довольно сложных маневров на чердак была подана сверху веревочная лестница, по которой Флейшман, Райх и я вскарабкались со всей возможной быстротой, чтобы снизу ничего не успели заметить. Братья Грау втащили нас в кабину, втянули лестницу, и вертолет на полной скорости рванул в аэропорт. Операция прошла с пол­ным успехом. Репортеры, поджидавшие на улице, были убеждены, что вызвать вертолет мы можем только по телефону, а у каждого из них в машине было по подслушивающему устройству (что, разуме­ется, запрещено законом). Поэтому если кто-нибудь из них и заметил вертолет, он решил, что это либо еще кто-то из газетчиков, либо патруль службы без­опасности воздушного движения. Во всяком случае, по пути в аэропорт нас никто не преследовал. Пилот еще в дороге связался с ожидавшим нас самолетом, и в три тридцать пять мы уже взяли курс на Париж. Было решено, что теперь нам надо переговорить с Жоржем Рибо.

Когда мы приземлились в аэропорту Ле Бурже, уже начало светать. Мы могли сесть на более удобный воздушный аэропорт, парящий над Елисейскими полями, но там нужно было запраши­вать по радио разрешение на посадку, а это могло бы навести на наш след репортеров. Вместо этого мы заказали воздушное такси из Ле Бурже до центра и прибыли в город уже через двадцать минут.

Теперь нас было пятеро, и случайно опознать нас стало практически невозможно. Подключившись к сознанию друг друга, мы воздвигли непроницаемую стену, способную отвести в сторону внимание всяко­го, кто мог бы на нас взглянуть. Люди смотрели на нас, но нас не видели. Опознать предмет или слово можно только после того, как его воспримешь (вам это должно быть понятно, если вы когда-нибудь про­бовали читать, думая о чем-то другом). Боль­шинство предметов, которые видит человек, его сознание просто не регистрирует, потому что они его не интересуют. Нам нужно было сделать так, чтобы внимание любого случайного прохожего не могло за нас «зацепиться»; по такому же принципу действует всякий, кто сует собаке в пасть палку, чтобы та его не укусила. В результате, идя по Парижу, мы были практически невидимы.

Мы могли надеяться только на то, чтобы застать Рибо врасплох. Если паразиты следят за нами, они постараются, чтобы мы никогда не добрались до Жоржа Рибо: для этого им достаточно предупредить его за несколько часов до нашего прибытия. С дру­гой стороны, прошлой ночью они потерпели чувствительное поражение и, возможно, испытыва­ют растерянность. На это мы и надеялись.

Чтобы узнать, где его искать, нам достаточно было заглянуть в брошенную кем-то газету: Рибо теперь сделался такой знаменитостью, какой рань­ше никогда не рассчитывал стать. В «Пари-Суар^ мы прочитали, что он находится в клинике Кюрель на бульваре Осман, куда его поместили по поводу каких-то нервных припадков. Нам было ясно, что это означает.

Теперь предстояло применить силу, хотя мысль об этом все еще вызывала у нас отвращение. Кли­ника оказалась маленькая, и проникнуть туда неза­меченными мы не могли. Сонный сторож неохотно выглянул из своего угла, и пять невидимых воль вцепились в его сознание куда крепче, чем могли бы вцепиться в него пять пар рук. Он уставился на нас, разинув рот и не понимая, что происходит. Флеиш-ман тихо спросил его:

— Вы знаете, в какой палате Рибо? Тот ошеломленно кивнул — нам пришлось не­много ослабить хватку, чтобы позволить ему сделать

даже это.

— Проведите нас к нему, — сказал Флейшман. Сторож нажал на кнопку, отпиравшую дверь, и повел нас внутрь. К нам подбежала дежурная сестра:

— Куда это вы идете?

Через мгновение она уже шла впереди нас по коридору, показывая дорогу. Мы спросили ее, поче­му здесь нет репортеров.

— Мсье Рибо назначил пресс-конференцию на девять, — ответила она. У нее еще хватило присут­ствия духа добавить: — Вы могли бы и подождать до тех пор.

Мы встретили еще двух санитарок, но они, оче­видно, решили, что наше появление здесь в порядке вещей.

Рибо лежал на самом верхнем этаже, в спе­циальной одиночной палате. Дверь, которая туда ве­ла, открывалась только с помощью специального кода. К счастью, сторожу этот код был известен. Флейшман спокойно сказал:

— Теперь, мадам, мы должны попросить вас по­дождать вот здесь, в проходной комнате, и не пы­таться отсюда выйти. Мы не причиним больному никакого вреда.

В этом мы, разумеется, отнюдь не были увере­ны, но нужно было как-то успокоить сестру.

Райх отдернул шторы, и от этого звука Рибо проснулся. Он был небрит и выглядел очень скверно. Увидев нас, он некоторое время смотрел непонима­ющим взглядом, а потом сказал:

— А, я так и думал, что вы явитесь. Я заглянул в его сознание и был потрясен тем, что там увидел. Это было похоже на город, где все жители перебиты, и вместо них видны одни солда­ты. Самих паразитов я не заметил — в их при­сутствии не было необходимости. После того как Рибо в панике капитулировал перед ними, они вступили в его мозг, овладели всеми структурами, ответственными за привычные, стереотипные дейст­вия, и отключили их. Теперь он стал буквально бес­помощен, потому что любое такое действие вынужден был производить сознательно, огромным усилием воли. Ведь именно привычные действия:

дыхание, еда, пищеварение, чтение, общение с людьми — составляют большую часть нашей жизни. В некоторых случаях — например, у актеров — та­кие стереотипы формируются в результате многолет­ней тренировки. Чем талантливее актер, тем в большей степени он полагается на эти стереотипы, и лишь для достижения самых вершин своего искусст­ва прибегает к свободным усилиям воли. Лишить че­ловека стереотипов и привычек еще более жестоко, чем убить у него на глазах жену и детей. Это значит лишить его всего — жить без них так же невозмож­но, как без кожи.

Именно так и поступили с Рибо паразиты, — а потом заменили его прежние привычки новыми. Правда, кое-какие оставили: способность дышать, говорить, манеру поведения (иначе не удалось бы убедить окружающих, что он — тот же человек и находится в здравом уме и твердой памяти). Но другие оказались полностью стерты — в том числе привычка серьезно мыслить. А вместо них у него появились новые инстинкты. Нас он, например, воспринимал как «врагов» и испытывал к нам бес­предельную ненависть и отвращение. Ему казалось, что эти чувства порождены его собственной свобод­ной волей; однако стоило ему не захотеть их испы­тывать, как ему снова отключили бы половину самых необходимых инстинктов. Другими словами, капитулировав перед паразитами, он остался «сво­бодным человеком» — в том смысле, что сохранил жизнь и способность управлять своими действиями. Но его сознание подчинялось условиям, которые продиктовали они, — в противном случае оно просто перестало бы существовать. Он стал таким же пос­лушным их рабом, как человек, у виска которого держат заряженный револьвер.

Поэтому, стоя у его постели, мы не чувствовали себя мстителями. Мы смотрели на него с жалостью и ужасом, как на изуродованный труп.

Мы не стали ничего говорить Рибо. Четверо из нас удерживали его — разумеется, телекинети-чески, — а Флейшман быстро исследовал со­держимое его мозга. Невозможно было сказать, возможно ли тут излечение: слишком многое зависело от его собственной силы и мужества. Ясно было лишь одно — для этого ему пришлось бы при­ложить огромные усилия воли, неизмеримо боль­шие, чем он смог приложить, пытаясь устоять перед паразитами перед там, как сдался.

Долго размышлять было некогда. Наша мощь убедила его, что нас следует бояться не меньше, чем паразитов. Каждый из нас проник в структуры его мозга, управляющие двигательными механизмами, и узнал их параметры. (Это очень трудно объяснить человеку, не обладающими способностями к теле­патии, но для общения с чужим сознанием нужно знать некую «комбинацию», длину волны, на кото­рой оно работает. После этого сознанием можно в какой-то степени управлять на расстоянии.) В это время Флейшман спокойно разговаривал с ним, убеждая его, что мы все еще, в сущности, его друзья, что мы понимаем, кто устроил ему «промывание мозгов», и не виним его за это. Если он нам дове­рится, мы сможем освободить его из-под власти паразитов.

Потом мы ушли. Сестра и сторож проводили нас до самого выхода. Мы поблагодарили сторожа и дали ему на чай. Меньше чем через час мы были уже в воздухе, на полпути в Диярбакыр.

Благодаря телепатическому контакту, который мы сохраняли с Рибо. мы узнали, что произошло дальше. Ни сестра, ни сторож не понимали, что за­ставило их провести нас к Рибо; они не могли поверить, что действовали не по своей собственной воле. Поэтому никакой тревоги они поднимать не стали. Сестра зашла к Рибо, увидела, что он не спит, но как будто невредим, и решила никому ничего не говорить.

Когда мы приземлились в Диярбакыре, Райх сказал:

— Семь утра. До его пресс-конференции еще два часа. Будем надеяться, что они не...

Он осекся, услышав, как Флейшман, взявший на себя поддержание телепатической связи с Рибо, воскликнул:

— Они все узнали... Они пошли в наступление!

— Что мы можем сделать? — спросил я, сосре­доточился и попробовал, пользуясь тем, что знал о мозге Рибо, вновь вступить с ним в контакт. Но тщетно: это было то же самое, что слушать радио­приемник, не подключенный к сети. Я спросил Флейшмана:

— Вы еще его слышите?

Он покачал головой. Каждый из нас попробовал установить контакт сам, но все было напрасно.

Час спустя мы поняли почему. В выпуске те­левизионных новостей сообщили, что Рибо покон­чил с собой, выбросившись из окна палаты. Мы не знали, считать ли это своим поражением. Самоубийство Рибо не позволило ему выступить на пресс-конференции, сказать всю правду и взять обратно свое * признание ». Правда, оно не позволило ему и причинить нам еще какой-нибудь ущерб. С другой стороны, если бы о найдем посещении кли­ники стало известно, нас бы непременно обвинили в убийстве...

Впрочем, об этом так никто никогда и не узнал. Вероятно, сестра по-прежнему думала, что это были какие-нибудь настырные журналисты. Она видела Рибо после нашего ухода, и он выглядел нормально, поэтому она ничего об этом не сказала. В одиннадцать часов мы с Райхом собрали представителей прессы в зале заседания совета директоров, который предоставили нам для этой цели. Флейшман, Райх и братья Грау стояли по обе стороны двери, мысленно прощупывая всех вхо­дящих. Эта предосторожность оправдала себя. Одним из последних в зал вошел огромного роста лысый человек — Килбрайд из газеты «Вашингтон Игзэминер». Райх кивнул одному из охранников компании, который подошел к Килбрайду и спросил, не будет ли он возражать, если его обыщут. Тот принялся шумно возмущаться и кричать, что это безобразие. Внезапно он вырвался из рук охран­ника и бросился ко мне, сунув руку во внутренний карман пиджака. Я напряг все силы своего сознания и остановил его на месте. Подбежали еще трое охранников и вывели его. В кармане у него нашли автоматический пистолет «вальтер» с шестью патро­нами в обойме и одним в стволе. Килбрайд оправды­вался тем, что всегда носит пистолет на всякий случай, но все видели, что он пытался меня застре­лить. (Позже мы прощупали его мозг и обнаружили, что паразиты завладели им накануне, когда он на­пился пьян — он был известный алкоголик.)

После этого происшествия атмосфера в зале бы­ла полна напряженного ожидания. Репортеров было человек пятьсот — столько, сколько смогло здесь поместиться. Остальные сидели снаружи, у экраноз телевизоров, куда транслировалась пресс-конферен­ция. Райх, Флейшман и братья Грау сели рядом со мной за стол президиума — их задача состояла в том, чтобы прощупывать зал и следить, не появятся ли еще желающие совершить на нас покушение. А я зачитал следующее заявление:

«Сегодня мы хотим предупредить население Земли о величайшей опасности, какая ему когда-либо угрожала. Сейчас наша планета находится под наблюдением огромного числа инопланетных разум­ных существ, чья цель — либо истребить человече­ство, либо поработить его.

Несколько месяцев назад, когда мы начали ар­хеологическое изучение Черного холма в Кара-тепе, профессор Райх и я обнаружили присутствие неких посторонних помех. Мы убедились, что какая-то сила противодействует нашим попыткам раскрыть загадку холма. В то время мы предположили, что эта сила имеет характер психического силового поля, созданного там давным-давно вымершими обитателями этого места с целью защиты своих мо­гил. Как Райх, так и я с самого начала были убеж­дены, что подобные вещи возможны, — этим объясняются, например, трудности, с которыми встретились первые исследователи гробницы Тутан-хамона. Мы были готовы пойти на то, чтобы на­влечь на себя проклятье, если такова его природа, и продолжали раскопки.

Однако за последние недели мы установили, что перед нами нечто гораздо более опасное, чем прок­лятье. Мы убеждены, что случайно пробудили те силы, которые когда-то владели Землей и намерены владеть ею снова. Эти силы опаснее всего, с чем до сих пор сталкивалось человечество, потому что они невидимы и способны воздействовать непосредствен­но на человеческое сознание. Они могут лишить рас­судка любого человека, на которого нападут, и заставить его покончить с собой. Они могут также превратить отдельных людей в своих послушных рабов и использовать их для достижения собствен­ных целей.

В то же время мы считаем, что у человечества нет оснований впадать в панику. Численность этих существ значительно меньше нашей, и теперь мы знаем об их существовании. Борьба может быть трудной, но я полагаю, что у нас есть все шансы одержать победу.

Сейчас я попытаюсь вкратце изложить все, что мы узнали об этих паразитах сознания»...

Я говорил еще почти полчаса и вкратце описал большую часть событий, о которых читатель уже знает. Я рассказал, как погибли наши коллеги и как Рибо заставили нас предать. Потом я объяснил, ка­ким образом, зная о существовании паразитов, мож­но их уничтожать. Я специально подчеркнул, что эти силы пока еще не активны, они слепы и дейст­вуют инстинктивно. Это было необходимо, чтобы предотвратить панику. Большинство людей не в со­стоянии ничего предпринять против паразитов, и лучше, чтобы они просто поверили в конечную побе­ду над ними. В последние четверть часа своего вы­ступления я постарался вселить в слушателей оптимизм и доказать, что рано или поздно паразиты неизбежно будут уничтожены.

В заключение мы ответили на вопросы; однако большинство репортеров так спешило добраться до ближайшего видеофона, что вопросов оказалось не так уж много. А два часа спустя обо всем происшед­шем уже сообщали на первых полосах все до единой газеты, выходящие в мире. Сказать по правде, все это меня раздражало. Мы были готовы к исследованию волнующего нового мира, а тут приходилось иметь дело с репор­терами. Однако мы решили, что это наилучший спо­соб обеспечить собственную безопасность. Если бы мы теперь погибли, это заставило бы весь мир насто­рожиться. Больше того, со стратегической точки зрения паразитам следовало бы сейчас попытаться дискредитировать нас, не вмешиваясь в ход событий в течение месяца, а то и года — пока все не убедятся, что это была ложная тревога. Выступая со своим за­явлением, мы выигрывали время — в этом, по край­ней мере, состоял наш замысел. И лишь очень нескоро мы поняли, что вряд ли способны изобрести такую хитрость, которой паразиты не могли бы про­тиводействовать.

Тратить много времени на паразитов у нас не было никакого желания. Представьте себе страстно­го библиофила, который только что получил по почте бандероль с книгой, о которой мечтал всю жизнь, и не может ее вскрыть, потому что у него сидит какой-то занудливый посетитель, способный часами говорить о пустяках... Может быть, пара­зиты и представляли для человечества величайшую опасность за всю его историю; но у нас они вызы­вали только раздражение и досаду.

Люди свыкаются со своей духовной ограничен­ностью — точно так же, как триста лет назад они свыкались с невероятными лишениями, которые пе­реносили во время путешествий. Что подумал бы Моцарт, если бы после мучительного переезда, длившегося целую неделю, кто-нибудь сказал ему, что в двадцать первом веке такой же переезд будет занимать четверть часа? Так вот, каждый из нас чувствовал себя Моцартом, попавшим в двадцать первый век. На путешествия в мир духа, которые когда-то были для нас долгими и изнурительными, теперь уходили минуты. Наконец мы поняли, что имел в виду Тейяр де Шарден, когда говорил, что человек стоит на грани новой фазы своей эволюции. Мы уже вошли в эту фазу. Сознание лежало перед нами, как неизведанная страна, как Земля Обето­ванная перед израильтянами. Нам оставалось лишь заселить ее... предварительно изгнав, разумеется, ее нынешних обитателей. Поэтому, несмотря на все тревоги и заботы, мы пребывали в самом восторжен­ном и счастливом настроении.

Насколько мы понимали, теперь перед нами стояли две главные задачи. Первая состояла в том, чтобы подыскать новых «учеников», которые помо­гли бы в нашей борьбе; вторая — в поисках возмож­ностей перейти в наступление самим. Пока что мы еще не могли достигнуть глубинных областей соз­нания, где таились паразиты. Однако после той ноч­ной битвы с ними я понял, что могу призвать на свою сторону силу, исходящую из очень глубоких источников. Нельзя ли как-нибудь приблизиться к этим источникам, чтобы перенести военные дейст­вия в лагерь противника?

Откликам мировой прессы я уделил очень мало внимания. Не было ничего удивительного в том, что почти все они оказались скептическими и враждеб­ными. Венская «Уорлд Фри Пресс» прямо писала, что всех нас пятерых следовало бы посадить под арест и держать до тех пор, пока не будут расследованы все случаи самоубийств. Лондонская «Дейли. Экспресс», наоборот, требовала передать нам в под­чинение военный департамент Организации Объе­диненных Наций и уполномочить нас применить против паразитов любые средства, какие мы сочтем нужными.

Одна из публикаций нас сильно обеспокоила. Это была статья Феликса Хазарда в «Берлине? Тагеб-лапгпг». Он не стал, как мы ожидали, высмеивать всю эту историю и поддерживать «признание» Рибо. Видимо, он был согласен с тем, что новый враг пред­ставляет серьезную опасность для человечества. Но если этот враг способен «захватывать» сознание отдельных людей, писал Хазард, то где гарантия, что не мы как раз и являемся рабами паразитов? Правда, в своем заявлении мы раскрыли тайну их существования, но это еще ничего не доказывает. Мы вынуждены, были сделать это заявление ради са­мозащиты: после «признания» Рибо нас вполне могли привлечь к суду. Тон статьи был не вполне серьезный: Хазард как будто оставлял для читателя возможность воспринять ее как легкую сатиру. Тем не менее мы встревожились. Не могло быть сомне­ний в том, что Хазард — вражеский агент.

Нашего внимания требовало и еще одно обстоя­тельство. До сих пор на раскопки Черного холма репортеров не допускали, однако они вполне могли беспрепятственно беседовать с нашими рабочими и солдатами охраны. Это нужно было по возможности предотвратить. Поэтому мы с Райхом предложили избранной группе репортеров устроить для них экс­курсию на раскопки и согласились на участие в ней телеоператоров. Одновременно мы приказали соблю­дать до нашего прибытия строжайшие меры предосторожности и ни в коем случае не подпускать к рас­копкам репортеров.

В десять часов вечера пятьдесят репортеров ждали нас, разместившись в двух транспортных вертолетах. Полет до Кара-тепе на этих неуклюжих машинах занял целый час. Когда мы прибыли, вся территория раскопок была залита светом прожекто­ров. Уже через десять минут были установлены передвижные телекамеры.