Глава 7 8 страница

Вместе с тем не следует сбрасывать со счетов и аргументы сторонников насильственной борьбы со злом. Конечно, мало кто сомневается, что ненасилие лучше, чем насилие. Даже те обще­ственные движения и институты, которые практикуют насилие как норму социальных отношений, и те теории, которые оправ­дывают его, не столько считают насилие позитивным явлением и желаемым состоянием, сколько принимают его как данность. В то же время в концепции ненасилия они видят лишь утопич­ную, красивую мечту, которую нельзя использовать. Главный аргумент противников ненасилия, одновременно защищающий насилие, — это безнаказанность зла в условиях ненасилия.

Оперируют они, в основном, конкретными примерами, но приме­ры эти весьма убедительны. Действительно, разве насильственная борь­ба с оккупантом и агрессором не есть добро? Что было бы, если бы во время Великой Отечественной войны наш народ, исповедуя этику не­насилия, подставлял бы «другую щеку» фашизму? Или самооборона от напавшего на тебя преступника? А разве содержание его в тюрьме не есть насилие и не следует ли поэтому нам вовсе отказаться от этого, а заодно и вообще от борьбы с преступностью и терроризмом? Так что у сторонников «добра с кулаками» тоже есть своя, весомая точка зрения.

Еще один недостаток противники этики ненасилия видят в ее, на их взгляд, слишком благостном представлении о человеке. Теория и практика ненасилия действительно акцентирует вни­мание на присущем человеку стремлении к добру, рассматривая эту склонность в качестве своеобразного архимедова рычага, способного перевернуть мир. Однако они вовсе не считают, что добро исчерпывает нравственную сущность человека, более того, они склонны признать, что человеческое поведение может быть источником зла. Но считать человека полностью злым сущест­вом — значит клеветать на него. Считать же его только добрым — значит льстить ему. Именно такую ошибку допускают те, кто утверждает, что каждый человек — или хищный «волк», склон­ный к разрушению и насилию, или покорная «овца», не спо­собная постоять за себя (Э. Фромм). Только признание моральной амбивалентности, двойственности природы человека выражает справедливое отношение к нему.

Именно такая, сугубо трезвая, реалистическая концепция человека является исходной основой, гарантией действенности и, более того, «технологической парадигмой» ненасильствен­ной борьбы, которая делает ставку на доброе начало в человеке. Это доброе начало можно усиливать (путем культивирования) и приумножать (путем сложения). Ненасильственная борьба пред­лагает путь, стратегию и тактику такого усиления и приумно­жения добра. Таким образом, ненасильственные акции как аль­тернативный и покорности, и насилию способ поведения в кон­фликтной ситуации вполне могут быть расценены как «конкрет­ная тактика добра в борьбе со злом, практическая этика любви и сотрудничества» (А.А. Гусейнов).

Для этого необходимо, чтобы и сторонники насилия, и все мы смог­ли: а) отказаться от монополии на истину, признавая, что все могут ошибаться; б) осознать, что каждый вполне мог бы быть на месте сво­их оппонентов, и под этим углом зрения критически проанализировать свое поведение и то, что могло бы в нем провоцировать враждебную позицию оппонентов; в) исходя из убеждения, что человек всегда луч­ше того, что он делает, и что в нем всегда сохраняется возможность изменений, искать такой выход, который позволил бы оппоненту со­хранить достоинство, не унижая его; г) не настаивать на своем, не отвергать с ходу точку зрения оппонента, а искать приемлемые реше­ния; д) пытаться превращать врагов в друзей, ненавидеть зло, но лю­бить людей, стоящих за ним. Очевидно, что подобная тактика нена­сильственных действий актуальна и реальна не только в гражданствен­ных, но и межличностных отношениях. Она не ставит задачу преодо­леть зло насилия, ибо это невозможно (насилие органично человече­ской природе и, как проницательно писал М. Л. Кинг, «бесконечная гражданская война бушует внутри нас»), а объявляет ему вечный бой. И педагог может и должен показывать детям, что бой этот не безнадежен.

В плане позитивного социального действия ненасилие имеет три аспекта: непротивление, пассивное сопротивление, активное действие. Нет сомнения, что именно последнее содержит в себе наиболее конструктивный потенциал и является залогом успеха в утверждении идеалов гражданского общества и социальной справедливости.

К сожалению, существует устойчивый стереотип, рассмат­ривающий ненасилие как социальную пассивность и психоло­гическую трусость, отсутствие мужества. Это обвинение никак нельзя считать справедливым. Прежде всего, следует провести различие между понятиями силы и насилия. Сила является неотъ­емлемым и фундаментальным свойством бытия человека, про­являющимся в самых разных формах (борьба за существование, реакция самообороны, проявление политической силы и др.). Сила может проявляться как в насилии, так и в ненасильствен­ных действиях. Разница между ними в том, что насилие — это разрушительная сила, точнее даже, саморазрушительная, ибо в конечном счете оно оборачивается против самого себя. Ненаси­лие же является позитивным, конструктивным выражением силы: оно тоже сила, но при этом более сильная, чем насилие.

Ненасилие нельзя также путать с пассивностью. Пассивность представляет собой вызванную отсутствием силы капитуляцию перед несправедливостью. По сравнению с ней даже насилие в качестве ответа на несправедливость является более предпочти­тельным: это, конечно, ложный путь, но все-таки путь актив­ного неприятия и борьбы со злом. В отличие от пассивности не­насилие, помимо огромной внутренней работы и духовной ак­тивности, направленной (не в последнюю очередь) на преодо­ление страха, предполагает продуманную наступательную так­тику, технологию противостояния злу и воздействие на людей и институты с целью вызвать изменение в их позиции.

К сожалению, многие идеологии, в частности идеология классовой борьбы, националистических движений, религиозно-фундаменталист­ских направлений, культивируют и освящают насилие, однозначно свя­зывая его с борьбой за социальную справедливость. Революционное насилие считалось и при некоторых режимах считается даже чистили­щем, через которое надо пройти трудящимся, чтобы сбросить с себя мерзость эксплуататорского строя. Поэтому во имя оправдания наси­лия, освящения социальной ненависти необходимо представлять нена­силие как форму трусливого смирения перед воинствующим злом, дис­кредитировать его как пассивное и жалкое непротивленчество.

Желательно, чтобы учитель сумел показать ученикам, что в действительности пассивность и смирение — не синонимы не­насилия; напротив, они являются условием и порождением на­силия. Пассивность — это позиция человека, который не дорос до насилия. Ненасилие же — поведение человека, который пере­рос насилие и поднялся на более высокую ступень преодоления страха. Причем помимо преодоления «животного страха» нена­силие требует еще и особой духовной стойкости: смелость, мо­тивированная злобой и мстительностью, трансформируется здесь в этически более высокую и психологически более трудную сме­лость, мотивированную любовью и справедливостью. Поэтому ненасилие — это сила бесстрашия, любви и правды, сила в ее наи­более чистом, созидательном и полном проявлении, направ­ленная на борьбу против зла и несправедливости.

Ненасилие органически сопряжено с мужеством, которое в условиях ненасилия поднимается на новый уровень, обретая аде­кватную этике гражданственности форму.

Традиционно мужество считалось добродетелью мужчин (о чем, в частности, свидетельствует и русская этимология слова), а основной областью общественной деятельности, в которой формировалась и прак­тиковалась эта добродетель, являлась война. Аристотель видел в муже­стве высший добродетельный способ поведения человека в бою, кото­рый и несовместим с безумной яростью, и требует преодоления орга­нического страха.

Однако оказалось, что военное сражение — не единственная сфера мужества. Не менее важно его проявление в гражданской жизни, причем здесь представление о мужестве расширяется. Во-первых, мужество начинают связывать с общественной деятель­ностью, борьбой за социальную справедливость в широком смыс­ле — не только на поле брани. Во-вторых, оно лишается своего сугубо мужского предназначения и обретает статус общечелове­ческой добродетели, равно украшающей и женщин, и мужчин. Именно ненасильственный этический подход «отрывает» муже­ство как личностную добродетель от войны и воинской деятель­ности и превращает его в сознательно и целенаправленно куль­тивируемую гражданственную установку.

Таким образом, ненасилие — это не абстрактная норма, кото­рую остается лишь употреблять в дело, не состояние, которое кем-то и когда-то может быть достигнуто. Оно прежде всего пред­ставляет собой ненасильственную, направляемую силой любви и правды борьбу против зла и несправедливости — как в собствен­ной душе, так и в мире. Это — не усилие, которое должно привес­ти к истине, а истина, которая состоит в усилии. И мужество, которое требуется для ненасильственной борьбы и формируется ею, есть мужество ответственного существования в этом мире.

 

Насилие и фашизм: этический аспект

Одна из самых опасных форм потенциального и актуального насилия - фашизм. Опасность реализации фашизма в современ­ных условиях предполагает сочетание многих факторов:

• наличие «среднего класса» - социальной базы фашизма;

• затянувшийся политический и экономический кризис;

• наличие революционной ситуации или угрозы установле­ния революционной диктатуры;

• поддержка крупного частного промышленного и финансо­вого капитала;

• существование массовых фашиствующих движений, имею­щих собственные вооруженные отряды, навязавшие обществу массовый политический террор, поддерживаемые и снабжаемые оружием со стороны армии и/или полиции.

Для победы фашизма требуется также, чтобы фашистские движения выработали единую идеологию, которая прошла бы стадию адаптации и стала привлекательной и понятной широ­ким массам. Необходимы также моральная самодискредитация представительной демократии, широкое распространение в об­ществе милитаристских идей, воинствующего национализма и культурного примитивизма.

В настоящее время многие из этих условий на постсоветском пространстве имеются. И в некоторых странах, в частности в Рос­сии, фашизм стал поднимать голову. Во-первых, стало явным идео­логическое сближение различных фашистских и профашистских организаций и групп. Выработан круг объединяющих их идей: рус­ский национализм в великодержавной, имперской форме; анти­коммунизм; антилиберализм; антиамериканизм; антисемитизм и расизм (в «арийском» варианте).

Во-вторых, представительная демократия в России и неко­торых других бывших советских республиках катастрофически себя дискредитировала, слово «демократ» стало почти ругатель­ным, в обществе возродился милитаризм, и «хорошим тоном» стало восхваление армии, а не критика ее. Что касается прими­тивизма, то он обеспечивается небывалым расцветом бульвар­ной прессы, «мыльных опер» и «попсы» на сцене и TV.

В-третьих, у потенциальных фашистов появились деньги из тщательно охраняемых источников. Только «Русское националь­ное единство» приоткрывает тайну и ссылается на свои много­численные охранные предприятия. Остальные вынуждены нехо­тя признавать: деньги дают бизнесмены, т.е. в России появился частный капитал, финансирующий фашиствующие организации.

В-четвертых, власти, особенно на местах, стали покрови­тельствовать или попустительствовать фашистам, причем часто на уровне не областного руководства, а подчиненных ему струк­тур (обычно правоохранительных органов).

В-пятых, стали возрождаться имперская идея и великодер­жавный национализм, росту которых способствовали крах ил­люзии, что Запад бескорыстно «нам поможет», поражение в пер­вой и официальная великодержавная риторика второй Чечен­ской войны, провал правительственной затеи с созданием «на­циональной идеи», холодность отношений с Западом из-за Югославии, а потом Ирака.

В-шестых, обнаруживается прямой контакт российской ар­мии с национал-патриотическими, профашистскими организа­циями (казачьи объединения на Юге России). Это именно тот классический случай, когда регулярная армия обучает, одевает и вооружает воинствующие националистические организации. В-седьмых, фашизм нашел свою «социальную базу»: моло­дежь. Состав фашиствующих организаций резко омолодился, чис­ленность их выросла исключительно за счет молодежи. В услови­ях низкого уровня гражданского воспитания и образования, об­щего идеологического и морального кризиса молодежь легко ста­новится добычей фашизма. Причем к фашистам идут не самые худшие, а те, кто ищет каких-то идеалов, пусть и на крайне примитивном уровне.

Конечно, все это — еще даже не преддверие фашизма. К счастью, по-прежнему отсутствуют многие факторы, необходимые для его побе­ды. Но уже налицо ситуация, позволяющая фашистским движениям закрепиться на политической сцене и начать развиваться, игнорируя парламентские методы борьбы. Особенно опасно то, что фашисты бы­стро усиливают свое влияние именно в молодежной среде. Сегодня по­литикой в России активно и сознательно интересуется меньше 4% мо­лодежи. Но из них больше половины симпатизирует именно фашизму. Если так пойдет дальше, то молодежь разделится на аполитичное и апатичное большинство, с одной стороны, и на политически активное фашиствующие меньшинство — с другой.

К концу XX в. в мире скопилось столько фикций и лжи, что молодым людям трудно найти что-либо подлинное в океане пустых банальностей и идеологем. А идеологемы эти, если им не дать соответствующей оценки и не развенчать их ложного ро­мантизма в глазах молодежи, могут быть весьма опасны. Об этом свидетельствует, в частности, набирающее силу в России и Бе­ларуси профашистское молодежное движение скинхедов — «бри­тоголовых» или «скинов», как они сами себя называют. Причем, если молодежь и подростки проявляют явный интерес к ним и общению с ними, то широкая педагогическая общественность или вообще мало что знает о скинхедах, или хранит на их счет невозмутимое молчание, или не придает им серьезного значе­ния, не замечая их влияния на молодежь. Кто же такие скинхеды?

Они появились в начале 90-х гг. В 1992-м в Москве было всего около десятка скинхедов. Вели они себя тихо и в основном просто красова­лись в центре города. Это был чистый продукт подросткового обезьян­ничества: первые скины старательно подражали западным скинхедам, о которых они узнали из советских СМИ эпохи перестройки. Тогда было модно рассказывать об английских, немецких, а чуть позже — и о чеш­ских бритоголовых. Однако в начале 94-го скинхеды вдруг стали если не массовым, то многочисленным и заметным явлением. В 2000 г. в России насчитывалось свыше 20 тыс. скинхедов: более 4 тыс. в Москве, около Зтыс. в Петербурге, около 2 тыс. в Нижнем Новгороде, Ростове-на-Дону, Ярославле, Пскове, Калининграде. Есть они и в Беларуси - в основном, в Минске и некоторых крупных городах.

Около 80% скинхедов - это старшеклассники, учащиеся ПТУ или безработные, объединенные в маленькие банды по месту жительства или учебы, которые, строго говоря, не являются политическими орга­низациями. Однако в Москве существуют две политизированные жест­ко иерархизированные скинхедские организации: «Скинлегион» и «Blood & Honor — Русский филиал».

У бритоголовых есть собственная пресса (журнал «Белое сопротив­ление» и сайт в Интернете «Русские бритоголовые»). Бурно развивается и музыкальная скин-культура. Больше всего музыкальных скин-групп в Москве: «Штурм», «Белые бульдоги», «Вандал», «Дивизион», «Крэк» и др. Популярна также панк-ой!-группа «Террор». Тексты песен скин-групп чрезвычайно агрессивны, как правило, довольно примитивны и не производят сильного эстетического впечатления.

В одежде скины подражают своим западным единомышленникам. Распространены нашивки в виде свастики, кельтского креста, портре­та Гитлера, числа 88 («Heil Hitler!») или букв WP («White Power*). Ски­ны обычно не носят с собой оружия (чтобы не «привлекли»), но в драках пользуются ремнями с утяжеленной пряжкой, украшенными декоративной цепью и намотанными на руку, что делает этот импро­визированный кастет более опасным.

Скинхеды в России — «дети реформ». Для них характерен пол­ный разрыв с традициями, общественными ценностями и со­циальными установками. Не имея социального опыта взрослых и их морального иммунитета, «дети реформ» очень быстро ус­воили «прелести» наркомании, токсикомании, алкоголизма, проституции, сопровождавшихся эпидемиями заболеваний, пе­редающихся половым путем, катастрофическим взлетом детской и подростковой преступности. Учителя, которые еще вчера ра­довались реформам и отмене принудительной системы воспита­ния, пришли в ужас — именно они первыми столкнулись с но­вым поведением новой молодежи, которая не хотела учиться, позволяла себе материться в адрес учителей, а иногда и приме­нять силу.

«Реформа» образования сопровождалась превращением Рос­сии в страну неграмотных. А стало быть, в страну агрессивных националистов, ибо ксенофобия — страх, неприязнь ко всему чу­жому — преодолевается только образованием и воспитанием. Воз­никают сначала небольшие молодежные группы, нацеленные про­тив «чужих» (пусть даже из соседнего двора). Некоторые из них превращаются в банды скинхедов, для которых всякий черноко­жий, еврей или кавказец был «чужим» заведомо.

Таким образом, в России скинхеды — продукт не националь­ных, а социальных изменений. Это видно уже из того факта, что банды бритоголовых возникли именно в крупных и наиболее развитых городах — там, где особенно заметно социальное рас­слоение. Подростки из бедных семей, глядя на внезапно разбо­гатевших «новых русских», завидовали им и ненавидели их. Но трогать защищенных личной охраной богатеев боялись и направ­ляли свою ненависть на более доступный объект — «инородцев».

Все происходящее играет на руку фашиствующим партиям и организациям, часть из которых смотрит на скинов как на свой резерв и «социальную базу». В Москве с бритоголовыми активно работает Русский национальный союз (РНС); в Петербурге -Национально-республиканская партия России, в городах По­волжья и Краснодаре — Русское Национальное Единство (РНЕ). Во влиянии на скинов с ними соревнуется национал-большеви­стская партия Эдуарда Лимонова (НБП). В последнее время ак­тивной работой среди скинхедов занялась ННП — Народная национальная партия.

ННП не столько пытается завербовать бритоголовых в партию, сколь­ко распространяет в их среде новую идеологию — «русизм». Это доста­точно экзотическая идеология, доступная сознанию типичного скин­хеда. Скажем, несмотря на постоянно подчеркиваемую приверженность православию, русизм довольно снисходителен к арийскому язычеству (в духе национал-социализма), поскольку «раса выше веры» и «кровь объединяет, а религии разъединяют». Русизм перебрасывает мостик от дореволюционного православного монархизма к национал-социализ­му: по канонам русизма, в XX в. было «два великих арийских героя» — Николай II и Адольф Гитлер, причем Гитлер был мстителем за «при­несенного большевикам и жидам в ритуальную жертву» Николая II и пытался нести «Крест-Свастику в разобщенную жидами Россию».

Впрочем, расистами скинхеды были изначально. Любимым видом времяпрепровождения у них было и осталось напиться пива (или водки) и пойти «охотиться» на улицы или на рынок на неугодных «инородцев». Дисциплина им претит. Большинство скинов, вступающих в организации, вскоре их покидает: после пьяного разгула им трудно заставить себя ходить на партсобра­ния, зубрить фашистских «классиков», терпеливо торговать га­зетами и т.п. Но если раньше скины избивали кавказцев и азиа­тов «абстрактно» — за цвет кожи и за то, что те «заражают нас СПИДом» и «торгуют наркотиками», то теперь любой рядовой скин готов прочесть малограмотную, но горячую мини-лекцию об «угнетенной жидами русской нации», «мировом сионистском заговоре» и «грядущем возрождении Великой России».

 

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Что означают для Вас понятия «гражданское общество», «гражданствен­ность», «гражданская позиция», «гражданин»?

2. Назовите и охарактеризуйте основные черты этики гражданственности. Что такое «этический императив гражданского общества»?

3. Патриотизм — любовь к Отечеству, своей стране или государству? Как соот­носятся эти понятия? В чем Вы видите нравственную сущность патриотизма?

4. Как соотносятся между собой понятия «интернационализм» и «космопо­литизм», «национализм» и «фашизм» и какое отношение они имеют к патрио­тизму?

5. Что такое политическая культура и политическая этика? Какие элемен­ты, на Ваш взгляд, составляют необходимый «набор» в структуре политиче­ской культуры общества? Политической культуры личности?

6. «Политическая антикультура» и «политическая докультура» — что это? Назовите и попытайтесь охарактеризовать их наиболее показательные прояв­ления и последствия в историческом и современном ракурсах.

7. Какие личностные качества политического лидера Вы считаете наиболее приемлемыми в современных условиях с точки зрения их эффективности и нравственности?

8. «Грязное» ли дело политика и возможна ли в политике «честная игра»?

9. Какова, на Ваш взгляд, роль насилия и ненасильственных действий в современных политических условиях?

10.Этика ненасилия: Ваше личное отношение к ней, соображения «за» и «против».

11.Какова, на Ваш взгляд, вероятность возрождения фашизма в мире? Что Вы знаете о теоретических основаниях фашизма?

12.Скинхеды — детская игра или опасный симптом?

Глава 7

 

ЭКОЛОГИЧЕСКАЯ ЭТИКА

И ЭКОЛОГИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА

ПЕДАГОГА

 

В системе отношений, регулируемых этикой, особое место в последнее время стало занимать отношение человека к природе. В связи с этим и перед педагогической этикой встала задача рас­ширения традиционного предметного поля за счет включения в него моральной регуляции отношения к природе как равноправ­ному субъекту. Речь идет о сформировании такого рода отноше­ния у подрастающих поколений, на плечи которых в скором будущем ляжет вся тяжесть решения нынешних и грядущих эко­логических проблем и, следовательно, ответственность за судь­бу человечества.

Необходимость формирования в системе «Человек—Общест­во—Природа» этих отношений вызвала к жизни становление новой отрасли этического знания — экологической этики, кото­рая расширяет диапазон господствующих моральных принци­пов до отношения человека к природе; вырабатывает нравст­венные нормы его поведения как в «человеческих», так и в «не­человеческих» ситуациях; делает человека Человеком, в полной мере реализующим свою родовую сущность, способным, отре­шившись от собственного антропоэгоизма, проявлять Любовь и Уважение к Иному, Ответственность перед Иным.

Процесс становления экологической этики — экоэтики — предполагает формирование нового типа морального сознания — энвайронментального, синтезирующего глобальное видение мира с подлинно гуманистическими ценностями. В основе формиро­вания экоэтики лежит переход от прежнего принципа регуля­ции отношений человека и природы - антропоцентризма к но­вому, не-антропоцентристскому подходу.

Подобный переход — не одномоментный акт, а трудоемкий долговременный процесс, требующий целенаправленных уси­лий, предполагающий экологическую компетентность и этиче­скую готовность тех, кто призван ему способствовать, — педаго­гов и воспитателей. И поэтому их экологическая культура орга­нично включается сегодня в структуру педагогической этики.

 

7.1. ЭКОЛОГИЧЕСКАЯ ЭТИКА: ПРЕДМЕТ, НРАВСТВЕННОЕ СОДЕРЖАНИЕ, ЦЕННОСТИ

Формируя у учащихся нравственное отношение к природе, педагог должен знать сам и уметь показать учащимся, что в ис­тории отношений человека и природы прослеживаются две про­тивоположные нравственно-этические традиции: традиция управ­ления и традиция сотрудничества.

Нравственной основой традиции управления как раз и высту­пает антропоцентризм, который, считая Человека единствен­ным и высшим критерием в шкале ценностей, высокомерно ставил его в центр и над Природой. Антропоцентризм не рас­сматривает человека как часть природы, а провозглашает осо­бую миссию, особое предназначение человека — управлять вве­ренной ему природой, что в идеале предполагает бережное и заботливое отношение к ней и как следствие — ответствен­ность за все свои действия и поступки по отношению к ней и за ее состояние. Однако на практике управление, основанное на ан­тропоцентризме, легко перерождается сначала в господство, а затем и деспотизм, предполагающий право на произвол челове­ка в отношении к другим живым существам.

Начало антропоцентристской традиции управления в запад­ноевропейской культуре положило антично-христианское «вы­сокомерие» по отношению к живым существам — не-людям. Но наибольший вес идеи безоглядного «пользования природой» и ус­тановления господства над всем живым на Земле приобретают в Новое время. Тогда же начинается внутреннее перерождение этой традиции, переход от сохранения, улучшения, вдумчивого пре­образования природы к ее радикальной переделке согласно за­ранее сконструированным проектам. Именно начиная с Нового времени традиция управления эволюционировала в направле­нии деспотически-утилитаристского отношения к природе или деспотического антропоцентризма. За многие столетия он стал практически естественным, привычным стилем мышления ка­ждого человека, поэтому нет необходимости в его специальном воспитании: человек «рождается антропоцентристом», склон­ным к «управлению» и «господству».

Другая традиция отношения к природе — традиция сотруд­ничества,предполагающая, что человек призван совершенство­вать природный мир и раскрывать его нереализованные возмож­ности, которые не могут выявиться и раскрыться сами по себе, без творческого содействия человека. Нравственной основой этой традиции выступает не-антропоцентристский подход — неутили­тарное и неинструментальное отношение к миру, благодаря ко­торому преодолевается жестокое отношение традиции управле­ния к «не-людям», а также неравноправие человека и природы,. ведущее к нравственному оправданию господства над ней. «Ос­вобождение природы» или «освобождение животных» от физиче­ского и морального подавления сторонники традиции сотрудни­чества считают необходимыми составляющими экологической гар­монизации и нравственного обновления самого человека, так как «сотрудничество» предполагает взаимность и нравственную основу.

В современных терминах такой подход называется коэволюци­ей, что обозначает процесс совместного развития биосферы и че­ловеческого общества. Концепция коэволюции природы и об­щества предполагает оптимальное соотношение интересов чело­вечества и всей остальной биосферы, взаимно скоординированное развитие человека и природы, при котором совершенствование при­роды нуждается в учете человеком ее возможностей. Коренное изменение морально-этической оценки природы, соответствую­щее коэволюции общества и природы, состоит в том, чтобы видеть в природе ценность культуры. Не-антропоцентристская парадигма выдвигает как высшую ступень в шкале ценностей не человека, а гармоничное и равноправное сообщество людей и всех других живых и неживых компонентов природы. Таким об­разом, гуманизм человека, согласно этой парадигме, должен в той же мере проявляться в отношении к природе, как и в меж­человеческих отношениях. Но именно воспитание гуманизма нового — энвайронментального содержания представляет наиболь­шую сложность в формировании личности, ибо он непривычен нам и требует от нас особых усилий.

Задача педагога в этих условиях — донести до сознания уча­щихся, что предмет экологической (энвайронментальной) этики — это, прежде всего, отношение Человека к Природе, предпола­гающее в то же время и его отношение к самому себе: противо­поставление себя окружающей среде или включение в нее. Эко­логическая этика — это не этика отдельной личности или даже общества; это — универсальная этика человеческой деятельности. Ее ценностно-мировоззренческой основой выступают отказ от эго­центризма и признание существования «благорасположенных» к человеку природных сил. Их «одухотворение» делает возмож­ным нравственно-понимающее отношение к природе, выступаю­щее стержнем экологической культуры личности и общества.

Экологическая компонента профессиональной этики требует от педагога способствовать формированию нравственных цен­ностей и критериев молодежи, опираясь на два стержня: чувст­во времени, перешагивающее рубеж одного человеческого поко­ления и предполагающее заботу о природных условиях сущест­вования будущих поколений, и чувство любви и сострадания к природе (А. Леопольд).

1. Обращенность в будущее базируется на ряде специфических моральных принципов, норм и ценностей, которые должны лежать в основе наших обязательств перед будущими поколениями, имеющими право на достойную жизнь. Это, в частности:

• принцип хронологической объективности, который запрещает игнорировать интересы индивидуумов из-за их временного и пространственного отдаления или культурно-идеологического противостояния;

• принцип «долга перед потомками», предписывающий: дейст­вие, совершаемое в соответствии с моральным долгом, являет­ся наиболее ценностным из всех возможных действий;

• нормы-императивы диалога с будущим, включающие в себя:

- необходимость отказа от любых действий, которые могут подор­вать возможность существования будущих поколений;

- приоритет ответственности перед потомками при принятии ре­шений, касающихся здоровья человека и состояния природной среды;