ПАРАСЕМАНТИКА

– концепция семантики языка, исходящая из того, что составляющие значение слова смыслы очень часто образуются путем случайных (или случайных на первый взгляд)ассоциаций. Это представление идет от некоторых идей психоанализа, в первую очередь от ассоциативных тестов Карла Густава Юнга (см. аналитическая психология), которые заключались в том, что для того чтобы добраться до бессознательного, пациенту задавали случайный набор слов и просили его отвечать первое, что придет в голову. Например, на слово “водка” алкоголик может ответить “стакан”, а трезвенник – “отвращение”. В процессе такого тестирования выяснялось то, что пациент мог не сказать при простом опросе.

Вторым, уже непосредственно психоаналитическим, источником П. являются идеи и примеры, изложенные Фрейдом в его книге “Психопатология обыденной жизни”. Здесь Фрейд обращает внимание на якобы случайные оговорки, описки, очитки и другие, как он говорит “ошибочные действия”, расшифровка которых также ведет к познанию бессознательных импульсов. В книге есть чрезвычайно интересный пример, как Фрейд доказывает одному молодому человеку, что случайных ассоциаций не бывает. Этот молодой человек, цитируя наизусть строку из Вергилия в разговоре с Фрейдом, пропустил одно слово. Путем ассоциативного эксперимента Фрейд догадался, что молодой человек пропустил это слово потому, что думал в тот момент о женщине, которая, как он предполагал, ждет от него ребенка.

Третий и основной источник П. – игра в ассоциации (так она называется в русском быту; любителям хорошего кино она может быть известна также как “Китайская рулетка” – по одноименному названию фильма Райнера Фассбиндера, где эта игра играет существенную роль в кульминации сюжета фильма). Игра в ассоциации заключается в том, что одному ведущему загадывают любого общего знакомого и при этом он должен задавать вопросы вроде: “Если это дерево, то какое?”, “Если это автомобиль, то какой?”, “Какой это персонаж романа “Война и мир?”, “Какое оружие, вид транспорта, какой композитор или поэт, какой цвет или запах?” Отвечающие должны говорить первое, что им придет в голову. Постепенно из ответов у ведущего складывается образ этого человека. В некоторых случаях ассоциации прозрачны. Например, если загадывают толстого человека, то на вопрос: “Какое это дерево?” – вряд ли ответят ”кипарис”, а скорее “дуб” или “ветла”. Но если загадывают человека, основным свойством которого является острый ум, то на вопрос “Какое это дерево” можно ответить по-разному. Например, “елка”, подразумевая “остроту” ума загадываемого, а можно ответить “сосна”, если у отвечающего образ сосны ассоциируется с одиноким размышлением.

Самое поразительное, что, как правило, ведущий отгадывает загаданного ему человека, хотя ответы могут быть самым разнообразными вплоть до противоречащих друг другу. Происходит это от того, что, во-первых, имя собственное не обладает, строго говоря, смыслом (см. также знак), а только денотатом, то есть у имени Иван нет того смысла, который объединял бы всех Иванов, как это имеет место с нарицательными словами. У слова “дом” есть смысл, который объединяет все дома: маленькие и большие, каменные и деревянные, роскошные и убогие. Поэтому имя собственное более свободно для ассоциаций.

Во-вторых, все имена в языке связаны и любое имя может быть описано при помощи любого другого слова или словосочетания – это, конечно, проявляется прежде всего в лирической поэзии (см. пример из Ахматовой в статье смысл). Но ведь поэзия – это очень важная часть речевой деятельности. Нет такого естественного языка, на котором бы не писали стихов.

Таким образом, механизм П. представляет собой нечто более фундаментальное, чем лингвистическая шутка. В заключение я предлагаю читателю сыграть со мной в “Китайскую рулетку”. Я загадаю вам известного русского поэта ХХв., а вы попробуйте отгадать. Естественно, мне придется самому задавать вопросы и самому отвечать. Я думаю, достаточно будет десяти вопросов и ответов. 1. Какое это дерево? – Баобаб. 2. Какой это персонаж романа “Война и мир”? – Долохов. 3. Какое это животное? – Хорек. 4. Какой это язык? – Татарский. 5. Какой это композитор? – Стравинский. 6. Какое это число? – Три (3). 7. Какой это вид сигарет? – Окурок “Явы”. 8. Какой это роман ХХв.? – “Мелкий бес” Ф. Сологуба. 9. Какой это вид спорта? – Настольный теннис. 10. Какая это статья в настоящем словаре? – Парасемантика. Всех, кто догадается, я прошу звонить мне по телефону 247-1757, я подарю им оттиск или ксерокс своей статьи о П., которая указана в “Литературе” ниже.

Лит.:

Юнг К.Г. Тэвистокские лекции. – Киев, 1995.

Фрейд З. Психопатология обыденной жизни // Фрейд З. Психология бессознательного. – М., 1990.

Руднев В. “Винни Пух” и “Китайская рулетка” (феноменологияпарасемантики) // Винни Пух и философия обыденного языка. 2-е изд., доп., исправл. и перераб. – М., 1996.

“ПИГМАЛИОН”

– комедия Бернарда Шоу (1913), один из первых текстов европейского неомифологизма, хотя еще несколько наивно и поверхностно понятого. Известно, что Шоу схватывал на лету идеи, носившиеся в воздухе. И миф о Пигмалионе – не главное, что для нас важно в этой пьесе. О главном мы скажем ниже. Начнем с мифа. В древнегреческой мифологии Пигмалион – легендарный царь Кипра, который был известен тем, что чурался женщин и жил одиноко. В своем уединении Пигмалион сделал из слоновой кости статую прекрасной женщины и влюбился в нее. Он обратился с мольбой к Афродите, чтобы богиня вдохнула в статую жизнь. Тронутая такой любовью, Афродита оживила статую, которая стала женой Пигмалиона по имени Галатея и родила ему дочь.

А теперь напомним сюжет комедии Шоу. Профессор фонетики Хиггинс стоял с записной книжкой на одной из улиц Лондона и каждому человеку, который к нему обращался (человек с записной книжкой – подозрительная личность!), чрезвычайно точно говорил, из какого района Англии он родом или даже в каком районе Лондона живет. Случайно на этом же месте оказался полковник Пикеринг, ученый-индолог, разыскивавший Хиггинса. Хиггинс приглашает Пикеринга к себе, чтобы показать свою фонетическую аппаратуру. При разговоре присутствует цветочница Элиза Дулиттл, по поводу вульгарной речи которой Генри Хиггинс делает несколько едких замечаний. Вначале цветочница оскорблена, но потом она соображает, что, если чудак-ученый научит ее говорить ”по-образованному”, она сможет изменить свой социальный статус и стать владелицей цветочного магазина. Она приезжает к Хиггинсу и требует, чтобы он давал ей уроки. Сперва профессор с возмущением отказывает – у него ведь обучаются провинциальные миллионеры. Но поведение девушки столь эксцентрично и забавно, что Хиггинс заключает с Пикерингом пари: он берется за полгода обучить Элизу литературному языку так, что она сможет выйти замуж за знатного джентльмена.

Вначале эксперимент удается лишь отчасти. Элиза оказывается способной. Ей делают “генеральную репетицию” на приеме у матери Хиггинса. Но Элизу забыли научить самому главному – речевой прагматике, то есть навыкам светского разговора. Заговаривая о погоде, Элиза сбивается на манеру диктора, читающего метеосводку, а потом и вовсе начинает на привычном жаргоне рассказывать истории из свой жизни “в народе”, что, впрочем, сходит за “новый стиль”, который кажется очаровательным молодому Фредди, так же как и сама Элиза. Однако девушка оказывается способной не только в плане овладения литературной речью, она преображается как личность, влюбляется в Хиггинса и пеняет ему на то, что он обращается с ней как со своей игрушкой. Хиггинс с удивлением обнаруживает, что перед ним прекрасная женщина. Финал – открытый, хотя Шоу в “Послесловии” и уверяет, что Элиза вышла замуж за Фредди. Параллельно отец Элизы из мусорщика становится богачом и переходит в средний класс – а все оттого, что Хиггинс находит у него ораторские способности. Теперь о главном.

Сознательно или бессознательно, чуткий Бернард Шоу показал в начале ХХв., что человек – это то, что он говорит, человек – это его язык, его речевая деятельность. Такое смещение с социальных проблем на эстетические в широком смысле было характерно для начала ХХв. в целом, но в пьесе Шоу слышатся явно неслучайные переклички с зарождающейся новой идеологией – аналитической философией: рядом с Лондоном преподают основатели этой новой философии Бертран Рассел и Джордж Эдвард Мур.

Первоначальный вариант аналитической философии – логический позитивизм (см.) все проблемы сводил к проблемам языка. В частности, одной из его сверхзадач было построение идеального научного языка. А теперь послушаем, как Генри Хиггинс излагает на лондонской улице свое социолингвистическое кредо: “Фонетика – только. Нетрудно сразу отличить по выговору ирландца или йоркширца. Но я могу с точностью до шести миль определить место рождения любого англичанина. Если это в Лондоне, то даже с точностью до двух миль. Иногда даже можно указать улицу. [И] Наш век – это век выскочек. Люди начинают в Кентиштауне, живя на восемьдесят фунтов в год, и кончают на Парк-лэйн с сотней тысяч годового дохода. Они хотели бы забыть про Кентиштаун, но он напоминает о себе, стоит им только раскрыть рот. И вот я обучаю их”. Хиггинс об Элизе: “Вы слышали ужасное произношение этой уличной девчонки? Из-за этого произношения она до конца дней своих обречена оставаться на дне общества. Так вот, сэр, дайте мне три месяца сроку, и я сделаю так, что эта девушка с успехом сойдет за герцогиню на любом посольском приеме”. Хиггинс об отце Элизы: “Дулиттл (меланхолическим речитативом). Дайте мне слово сказать, хозяин, и я вам все объясню. Я могу вам все объяснить. Я хочу вам все объяснить. Я должен вам все объяснить. Хиггинс. Пикеринг, у этого человека природные способности оратора. Обратите внимание на конституцию: “Я могу вам все объяснить. Я хочу вам все объяснить. Я должен вам все объяснить”. Сентиментальная риторика. Вот она, примесь уэльской крови. [...] Хиггинс (встает и подходит к Пикерингу). Пикеринг! Если бы мы поработали над этим человеком три месяца, он мог бы выбирать между министерским креслом и кафедрой проповедника в Уэльсе”. И наконец, Хиггинс своей матери об Элизе: “Если бы вызнали, как это интересно, – взять человека и, научив его говорить иначе, чем он говорил до сих пор, сделать из него совершенно другое, новое существо”.

Этот оптимизм, с которым Шоу впервые во всеуслышание объявил, что человек – это его язык (при этом он предварил еще и так называемую гипотезу лингвистической относительности Эдуарда Сепира и Бенджамена Ли Уорфа, в соответствии с которой реальность опосредована языком, на котором о ней говорят, а не наоборот, как думали ранее), – этот оптимизм созвучен тому оптимизму, с которым европейская философия начала ХХв. вступала в свою новую – лингвистическую – фазу.

Этот оптимизм вскоре кончился, ибо оказалось, что людям, даже говорящим на одном языке, становится все труднее и труднее договориться при помощи слов, и мировая война, разразившаяся через год после премьеры “П.”, была явным тому свидетельством. Логический позитивизм в 1930-е гг. исчерпал себя, идеальный язык оказался никому не нужен. Лингвистическая философия повернулась лицом к живому языку (на этой стадии скорее Хиггинсу следовало обучаться “правильному” живому языку у цветочницы, как Людвиг Витгенштейн впитал в себя речь деревенских ребятишек (см. биография) и неслучайно после этого развернул свою философию на 90 градусов, призывая изучать живую речь (во всяком случае, такова концепция одного из исследователей биографии Витгенштейна Уильяма Бартли).

В 1930-е гг. философы поняли, что метафизика, выброшенная логическими позитивистами на помойку как ненужный хлам, нужна, и появилась новая метафизика, обращенная к человеку, – экзистенциализм.

Лит.:

Руднев В. Морфология реальности // Митин журнал. 1994. – №51.