От возрождения к закату

 

В Вэйчжуане А‑кью появился только после праздника осени. Все были изумлены, узнав, что он вернулся, и стали припоминать, куда же это он уходил? Прежде, собираясь в город, А‑кью радостно оповещал об этом всех заранее, но в этот раз он ничего не сказал, и потому никто не заметил его исчезновения. Возможно, старику в храме он что‑нибудь и говорил, но вэйчжуанцы считали событием только поездку в город таких важных лиц, как почтенный Чжао, почтенный Цянь или господин сюцай, так уж у них повелось. Даже Поддельного заморского черта не принимали в расчет. А уж об А‑кью и говорить нечего. Поэтому старик‑сторож не стал распространять новость, и вэйчжуанское общество так и пребывало в неведении.

На этот раз, однако, возвращение А‑кью было совсем особым и повергло всех в изумление. Уже темнело, когда он, сонный, вошел в винную лавку, вытащил из‑за пояса пригоршню серебра и меди и швырнул па прилавок: «Давай вина! Плачу наличными!» Он был в новой куртке, и на поясе, сильно оттягивая его, висел большой, туго набитый кошелек. К человеку, хоть чем‑то привлекавшему к себе внимание, вэйчжуанцы обычно относились подозрительно, хотя и с почтением. А‑кью, конечно, все узнали, но сразу же заметили, что это не прежний А‑кью в рваной куртке. Древние говорили: «Когда ученый удалился из родных мест хотя бы на три дня, встречать его надо с особым почетом». Поэтому все – и хозяин, и слуги, и посетители винной лавки, и прохожие – отнеслись к А‑кью с почтением, но, разумеется, не без подозрительности. Хозяин приветствовал его кивком головы, а затем завел с ним разговор:

– Здорово, А‑кью! Вернулся?

– Вернулся.

– Видать, разбогател! Разбогател! Где это ты?…

– В городе.

На другой же день новость облетела весь Вэйчжуан. Каждый заинтересовался «возрождением» А‑кью. Ведь он вернулся с деньгами и в новой куртке! Об этом приходили справляться и в винную лавку, и в чайную, и к воротам храма. В результате А‑кью снискал безграничное уважение. Когда стало известно, что он прислуживал в доме самого господина цзюйжэня, вэйчжуанцы преисполнились к А‑кью буквально благоговением. Фамилия господина цзюйжэня была Бай; но так как во всем городе был всего один цзюйжэнь, то и без фамилии было ясно, о ком идет речь. И не только в Вэйчжуане, но и на сто ли вокруг. Многие даже считали, что его так и зовут цзюйжэнем. Прислуживать в семье такого человека! Да за одно это А‑кью был достоин уважения.

Сам А‑кью, однако, не был в восторге от своего пребывания в доме цзюйжэня, поскольку тот оказался слишком, словом, «черт бы его…». Такое его заявление вызывало и сокрушенные вздохи, и радость: жаль, конечно, что А‑кью ушел из такого дома, но, с другой стороны, там ему, конечно, не место.

По словам А‑кью, он вернулся в Вэйчжуан еще и потому, что горожане его разочаровали. Кроме знакомых ему чудачеств, ну, к примеру, называть лавку скамьей и жареную рыбу приправлять мелко нарезанным луком, он вдобавок обнаружил, что городские женщины не так уж красиво ходят.[56]Нельзя сказать, однако, что А‑кью не признавал за горожанами и некоторых достоинств. Вэйчжуанцы умели играть только тридцатью двумя бамбуковыми картами, и во всей деревне один лишь Поддельный заморский черт знал, как играют в «мацзян»,[57]а вот в городе каждый уличный мальчишка был мастером этого дела. И даже Поддельный заморский черт не смог бы с ними тягаться. Попадись он только этим десятилетним мальчишкам – в одну секунду уподобился бы «ничтожному маленькому чертенку перед лицом князя ада»![58]Слушая А‑кью, вэйчжуанцы краснели от стыда.

– А видели вы, как рубят голову? – неожиданно спросил А‑кыо. – Эх, красиво революционеров… Вот это зрелище! – Он тряс головой и брызгал слюной прямо в лицо стоявшему перед ним Чжао Сы‑чэню. Все содрогнулись при этих словах. Оглядевшись но сторонам, А‑кью вдруг взмахнул правой рукой и стукнул по затылку Бородатого Вана, который слушал, вытянув шею.

– Ш‑ша… – прошипел А‑кью, подражая свисту меча.

Бородатый Ван мгновенно втянул голову в плечи и в испуге отскочил, словно его ударило током. Это всех и развеселило и взволновало. А Бородатый Ван потом несколько дней бродил как в тумане и даже не смел близко подойти к А‑кью. Да и все теперь предпочитали держаться от него на почтительном расстоянии. С этого времени, страшно даже сказать, А‑кью пользовался у вэйчжуанцев таким же почетом, как и господин Чжао, и в этом нет никакого преувеличения.

Спустя некоторое время слава об А‑кыо дошла даже до женских половин домов Вэйчжуана. Хотя, собственно, во всей деревне только в больших домах почтенного Чжао и почтенного Цяня были женские половины, а во всех прочих домах вообще никаких половин не было, но женская половина все же остается женской половиной, и то, что слава об А‑кью дошла и туда, поистине удивительно. При встрече женщины спешили рассказать друг другу, что тетушка Цзоу Седьмая купила у А‑кью синюю шелковую юбку, конечно, подержанную, но заплатила за нее всего девять мао. Кроме того, мать Чжао Байяня (по словам же других, мать Чжао Сы‑чэня, – это нуждается в проверке) купила у него детскую рубашку из красного заграничного полотна, почти новую, всего за триста медяков, да к тому же еще в каждой связке[59]вместо ста медяков было девяносто два. Поэтому все вэйчжуанки только и мечтали о том, как бы встретиться с А‑кью; одни хотели купить у него шелковую юбку, другие – рубашку из заморского полотна. Теперь они не только не прятались, завидев А‑кью, а сами останавливали его, когда он проходил мимо. Они бежали за ним, останавливали его и спрашивали:

– Нет ли у тебя шелковой юбки, А‑кыо? Нет? Так, может быть, есть полотняная рубашка?

Вскоре весть о покупке тетушки Цзоу Седьмой дошла и до богатых домов. Тетушка Цзоу Седьмая на радостях попросила жену почтенного Чжао оценить шелковую юбку, а та сообщила об этом своему супругу и очень расхваливала покупку. Почтенный Чжао за ужином в беседе с сюцаем заметил, что с А‑кью дело неладно и что следует получше запирать двери и окна. Что же касается его товаров, то, пожалуй, кое‑что можно было бы купить, если у него еще остались хорошие вещи. Жена почтенного Чжао пожелала приобрести дешевую, но хорошую меховую безрукавку. На семейном совете решили поручить тетушке Цзоу Седьмой немедленно разыскать А‑кью. Ради такого случая даже нарушили обычай и в этот вечер зажгли лампу!

Масла выгорело уже немало. Членов семейства Чжао одолевала зевота, но они с нетерпением ждали А‑кью, который так и не появлялся. Ругали его, бранили тетушку Цзоу Седьмую за то, что она так долго его не приводит. Жена почтенного Чжао опасалась, что А‑кью побоится прийти из‑за истории с У‑ма, когда ему запретили переступать порог их дома. Но почтенный Чжао считал эти опасения необоснованными: «Ведь я сам его позвал…» И действительно, почтенный Чжао оказался прав. А‑кью в конце концов явился в сопровождении тетушки Цзоу Седьмой.

– Он только и говорит: «У меня нет, у меня нет», – а я говорю: «Ты должен сам пойти и сказать», – а он еще хотел сказать, а я сказала… – задыхаясь, еще с порога затараторила тетушка Цзоу Седьмая.

– Почтенный… – с неопределенной улыбкой начал А‑кью и остановился у входа.

– Говорят, ты разбогател, А‑кью. – перебил его почтенный Чжао, подойдя к нему и смерив его взглядом. – Ну что же, это хорошо… Очень хорошо… Да… говорят, у тебя есть кое‑какие вещицы… Принес бы да показал… Не потому, что… а просто я хотел бы…

– Я ведь уже сказал тетушке Цзоу… Кончилось…

– Как это «кончилось»?! – вырвалось у почтенного Чжао. – Не может быть. Так скоро?

– Это были вещи моего приятеля. Совсем немного… Раскупили…

– А может, что‑нибудь осталось?

– Только занавеска на дверь.

– Неси занавеску… Посмотрим… – поспешно сказала жена почтенного Чжао.

– Ладно, принесешь завтра. А вот в другой раз, – равнодушно добавил почтенный Чжао, – если у тебя заведутся какие‑нибудь вещички, ты первым делом покажи их нам.

– Цену дадим не меньшую, чем другие, – вставил сюцай. При этом молодая жена сюцая испытующе взглянула на А‑кью: подействовало ли обещание?

– Мне нужна меховая безрукавка, – заявила жена почтенного Чжао.

А‑кью обещал, но таким безразличным тоном, что трудно было понять, всерьез ли он принял весь этот разговор. Жена почтенного Чжао потеряла всякую надежду. Она так разозлилась и разволновалась, что даже перестала зевать. Сюцай тоже остался недоволен поведением А‑кью и сказал, что следует остерегаться этого негодяя, «забывшего восьмое правило», а еще лучше сейчас же попросить старосту деревни, чтобы он запретил А‑кью жить в Вэйчжуане. Почтенный Чжао, однако, возразил, сказав, что такая мера может вызвать недовольство, кроме того, люди этой профессии подобны «старому орлу, который никогда не ест около своего гнезда». В своей деревне можно не бояться – только по ночам надо быть настороже. Выслушав это «домашнее поучение»,[60]сюцай тут же отказался от своего плана изгнать А‑кью из деревни и попросил тетушку Цзоу Седьмую сохранить их разговор в тайне.

На следующий же день тетушка Цзоу Седьмая, не мешкая, перекрасила синюю шелковую юбку и теперь рассказывала каждому встречному о подозрениях относительно А‑кью. Правда, о том, что сюцай хотел изгнать его из деревни, она умолчала. С этого времени и начались несчастья А‑кью. Прежде всего к нему явился староста и отобрал занавеску. А‑кью заявил было, что ее хотела посмотреть жена почтенного Чжао, но староста занавеску не отдал да еще потребовал, в знак почтения к своей особе, ежемесячное подношение. После этого отношение вэйчжуанцев к А‑кью резко изменилось. Выказывать ему явное пренебрежение они не решались, но старались держаться от него на почтительно. «расстоянии. У вэйчжуанцев было весьма туманное представление о том, что значит „почитать, но держаться на расстоянии“. Теперь их поведение не имело ничего общего с тем опасливым уважением, какое они проявляли по отношению к А‑кью после его рассказа о казни в городе, когда он показывал, как рубят головы: „Ш‑ша!“

Одни лишь бездельники продолжали интересоваться подробностями его жизни. А‑кыо ничего не скрывал: он с гордостью рассказывал о своем опыте. Они узнали, что его роль была очень скромная: он не умел забираться на стены и не умел даже пролезать через подкоп под стеной, он лишь стоял на страже и принимал вещи. Как‑то ночью, едва он принял первый мешок, а главарь полез за вторым, – вдруг послышался шум, и А‑кью поспешил удрать. В ту же ночь он тайком перелез через городскую стену и убежал в Вэйчжуан. С тех пор он больше не осмеливался приниматься за подобные дела. Откровенный рассказ А‑кью еще больше навредил ему. Ведь в последнее время вэйчжуанцы старались держаться от него «на почтительном расстоянии», чтобы не прогневать его. Кто бы мог подумать, что он всего‑навсего мелкий воришка, не осмелившийся украсть вторично! Напрасно они его боялись. А‑кью поистине недостоин боязни! Вот уж действительно верно сказано: «Сие тело не заслуживает страха».[61]

 

VII