Манифест 17 октября 1905 г. Легальная пресса и восставшие рабочие

 

Считалось, что подписать Манифест 17 октября 1905 г. Николая II заставил С.Ю. Витте. На самом деле таких людей было трое. Кроме Витте, это — беспартийный адвокат Г. Хрусталев-Носарь, возглавлявший Совет рабочих депутатов, и дядя царя Николай Николаевич.

 

Хрусталев-Носарь организовал всеобщую забастовку, начавшуюся с забастовки транспортников. Таким образом была парализована жизнь Петербурга. Одновременно с этим группа придворных требовала диктатуры, на роль диктатора выдвигали дядю царя Николая Николаевича, но тот, угрожая застрелиться на глазах у всех, потре­бовал подписания Манифеста, проект которого подготовил Витте.

 

Манифест 17 октября «Об усовершенствовании государственно­го порядка» обещал Конституцию, наделял законодательными фун­кциями Государственную думу, провозглашал свободу слова, собра­ний, союзов, обещал неприкосновенность личности. Но Манифест был провозглашен без всякой подготовки. Страна растерялась, рас­терялись армия и полиция. Так как в Манифесте не было сказано о равноправии населявших Россию народов, во многих городах нача­лись еврейские погромы, стреляли не только погромщики, но и бо­евые дружины самообороны, организуемые в еврейских кварталах. Армия начала делать свое дело — наводить порядок.

 

В 1905 г. трон был спасен, потому что часть народа еще стояла за монархию и защищала царя.

 

Либерально настроенная русская интеллигенция истолковала Манифест как долгожданную Конституцию, объявила революцию законченной.

 

17 октября в редакции «Слова» с нетерпением ждали царский Манифест, который был доставлен вечером. Сотрудник «Нового времени» А.А. Пиленко встал на возвышение и торжественно его прочитал. «Каждое из основных положений, устанавливающее на­чала конституционализма, было встречено горячими рукоплескани­ями и криками восторга. Да, это Конституция — таков был едино­гласный и радостный отклик всех представителей печати без разли­чия направлений»14.

 

Союз в защиту печати заседал 17 октября еще два раза, основ­ным в повестке дня был вопрос о скорейшем выходе газет, приоста­новленных во время всеобщей стачки. Но переговоры с рабочим стачечным комитетом закончились неудачей, и газетам не удалось опубликовать даже текст Манифеста. Его опубликовал только «Правительственный вестник», а «Новому времени» пришлось от­печатать текст на машинке и вывесить в окне редакции. В Москве «Русское слово» И.Д. Сытина тоже было приостановлено по при­казу Совета. И хотя рабочие сытинских типографий в забастовке не; участвовали, в помещении газетной типографии был отключен свет, и станки не работали. Издание «Русского слова» было перенесено; в книжную типографию, снабженную автономным энергоснабжением. Газета смогла опубликовать Манифест и выйти в свет, но газет­ным полосам пришлось придать книжный формат15.

 

19 октября к Витте отправились представители петербургских газет. От имени прессы говорил С.М. Проппер — издатель «Бирже­вых ведомостей». Он требовал удалить генерал-губернатора Петер­бурга Трепова — виновника расстрела 9 января, вывести из Петер­бурга войска, а охрану города поручить городской милиции. «Мы правительству вообще не верим», — заявил Проппер. До 22 октяб­ря, когда снова был разрешен выход газет, пресса сохраняла анти­правительственные настроения.

 

Время с 17 октября до 24 ноября современники называли «ме­довым месяцем свободы печати». Сотрудники большинства газет и журналов упивались долгожданной свободой слова, выпускали но­мера изданий без цензуры, обсуждали самые острые темы.

 

Однако в это время легальная печать осталась один на один с Советами, которые по-прежнему не допускали выхода газет не со­циал-демократического толка, особенно в периоды забастовок, сле­довавших одна за другой. В связи с началом Декабрьского вооруженного восстания Московский Совет рабочих депутатов с 7 декаб­ря запретил издание всех городских газет и распространение петер­бургских. Это вызвало резкий протест Союза печати, и «общее со­брание Союза печати почти единогласно (возражала одна социал-демократическая «Новая жизнь» в лице ее редактора Н.М. Минс­кого, вышедшего после этого из Союза) постановило, что интересы всего общества и самого освободительного движения требуют, что­бы забастовки не распространялись на периодическую печать, и ввиду того, что рабочие хотели допустить только выход своих изда­ний, подчеркнуло, что принцип свободы печати требует, чтобы направление издания не играло никакой роли при решении вопроса о выходе его в свет» (выделено мной. — С.М.)16.

 

Таким образом, в 1905 г. деятели русской журналистики подчерки­вали, что основная цель периодики — информировать читателей о про­исходящих событиях и свобода прессы означает, в первую очередь, сво­боду выхода в свет любых изданий вне зависимости от их направления.

 

В это время привычный для русской журналистики принцип оценки издания только по его направлению утрачивает свою обязательность и повсеместность. В переломные моменты истории информационная роль журналистики выходит на первый план, опере­жает требование последовательности и чистоты направления. Тем более что в момент общественного подъема, всеобщего увлечения революционными настроениями различные оттенки идеологий, по­литических пристрастий, программ становятся плохо различимыми на фоне общего недовольства существующими порядками. В такое время трудно строго различать направления газет и журналов, от­личающихся друг от друга только оттенками, нюансами, не всегда имеющими принципиальный характер.

 

Зато необходимость в информации, даже по-разному, тенденци­озно поданной, ощущалась всеми слоями общества. Эту информа­ционную роль и должна была выполнять пресса, подвергавшаяся ударам и справа, и слева, и со стороны самодержавного государ­ства, к чему все привыкли, и совершенно неожиданно, со стороны восставших, которых значительное число изданий поддерживало.

 

«Печати, освобожденной от правительственного гнета, грозит произвол, зарождающийся в собственной среде, — писал «Вестник Европы» в январе 1906 г. — Если бы в нашей печати получили право гражданства приказы, идущие от рабочих, то положение ее стало бы худшим, чем при правительственной цензуре». Возражая против забастовок, парализующих деятельность прессы, журнал за­мечал: «Полная нецелесообразность газетных забастовок не может подлежать никакому сомнению. Успех забастовки создает настрое­ние. Настроение, если не создает, то поддерживает на известной высоте всего сильнее газета — освещением событий и еще больше сообщением фактов... Поэтому первейшее средство понизить напря­жение общественного настроения — прекратить газеты... Эти бес­спорные соображения заставляли и в октябре, и в ноябре и теперь в декабре поголовно всех издателей, редакторов и сотрудников га­зет, особенно радикальных, добиваться возможности писать и печа­тать. Наборщики же, печатники и вообще все механические работ­ники печати всякий раз отвечали решительным и упорным отка­зом»17. Авторы этих строк — К.К. Арсеньев и В.Д. Кузьмин-Кара­ваев — как бы уговаривают рабочих, пытаются доказать им, что пресса полезна и во время забастовок, и прекращение выхода газет; недопустимо с точки зрения общественных интересов.

 

24 ноября 1905 г. правительство утвердило «Временные правила о печати», где многие обещанные свободы не получили законодательного подтверждения, но было узаконено основное достижение революци­онного года — явочный порядок выхода новых изданий18.

 

Существовавшую раннее систему выхода новых органов называ­ли концессионной. Главное управление по делам печати давало раз­решение на выход нового органа, только убедившись в благонадеж­ности его будущих сотрудников. В правилах 24 ноября 1905 г. был узаконен явочный порядок выхода: достаточно было подать проше­ние и через две недели получить разрешение. Такой порядок давал возможность быстро заменять приостановленное издание другим при том же составе сотрудников. Он был более выгодным для дея­телей русской прессы.

 

После подавления московского вооруженного восстания, когда стало ясно, что самодержавие выстояло, началось наступление на прессу. 18 марта 1906 г. появился высочайший указ, представив­ший систему арестов номеров газет и журналов в качестве основной меры борьбы с печатью.