Вопрос 1. Антропологический поворот в античной философии: софисты и Сократ

Вопрос 1. Антропологический поворот в античной философии: софисты и Сократ

Нарастающее недоверие к физике реализуется либо через скепсис и иронию по отношению к нашему познанию и ко всему фундаментальному и универсальному, либо через утверждение особого пространства для мысли и фундаментальности - самосознания человека, сориентированного на Благо. Исчерпав себя, философия «фюзиса» трансформируется в философию «номоса» (закона). Этот переход связан с деятельностью софистов и Сократа. Понять или хотя бы описать жизнь людей, а не жизнь Космоса – было главной целью этих философов.

А) Софистический образ жизни и учения софистов. Одновременно это было и требованием времени. Расцвет полисов сделал философию элементом общественной жизни. Быть мудрым и обладать знанием стало как престижным, так и необходимым. Рабовладельческая демократия давала возможность широкому кругу свободных граждан участвовать в делах полиса. Это предполагало владение рядом определенных, специфических знаний. Потребность в широком образовании свободных граждан удовлетворялась деятельностью первых профессиональных платных учителей по общему образованию – софистов.

Софистами их назвал Сократ, образовав это слово от прилагательного «софос» – мудрый. «Софистэс» – мастер мудрости, искусник в деле мудрости. Современники воспринимали софистов как пришедших на смену воспитателям-рабам первых платных учителей, обучающих «мыслить, говорить и делать».

Софисты не образуют никакой самостоятельной философской школы. Их объединяет практика сходного образа жизни, общественного положения. Софистов условно делят на две группы: «старшие» – Горгий, Протагор, Гиппий и др.; «младшие» – Фразимах, Критий, Алкидам и др.

Ограничивая себя практическими задачами, софисты не стремились создавать своей собственной завершенной и целостной системы взглядов. Главной их целью было овладение приемами дискуссии и полемики и обучение необходимым для этого знаниям. Они обучали и обучались, и по поводу этого вырабатывали некоторые общемировоззренческие философские положения. В результате формировалась своеобразная педагогически-технологическая мысль о жизни.

Фундаментальной предпосылкой такой мысли было убеждение, что человек обязан научиться искусству жизни, и что философия есть инструмент этого искусства. А это значит, что любые наши представления, в том числе философские, имеют смыл лишь тогда, когда погружены в поток, стихию событий и состояний жизни.

Поток жизни – не хаос. Он организован по событиям. И искусство жизни – это умение правильно их понимать, правильно в них действовать и лавировать. Этому и служат два важнейших теоретических искусства, разрабатываемых софистами: эристика – искусство спорить, и риторика – искусство говорить. В этом качестве софисты оказались первыми разработчиками реальных практических, но не политических приемов осуществления демократии.

Эта «технологическая» установка определила как плюсы, так и минусы воззрений софистов, которых считают как первыми европейскими просветителями, так и первыми циниками и декадентами.

Сосредоточенность на практических задачах, была у софистов тесно связана с утверждением невозможности объективно истинного знания, поскольку знание всегда определено нашей субъективностью. И это подтверждает учение Протагора о том, что всё истинно, поскольку, как он говорил: «О богах ничего не могу знать…», «Лишь человек есть мера всех вещей…», а значит «Как кому что кажется, так оно и есть…». Это подтверждается и учением Горгия о том, что всё ложно. В подкрепление чего он выдвигал три тезиса: 1. Ничего не существует (в смысле вечного и неизменного бытия); 2. Если и что-то и существует, то его нельзя познать; 3. Если это и можно познать, то нельзя его объяснить и передать другому.

Подобные исходные установки прочно закрепили за софистами роль скептиков и релятивистов. Но при этом сами софисты, особенно ранние, осознавали себя учителями подлинной добродетели. Добродетель они понимали как высвобождение самостоятельной человеческой воли,высвобождением от абсолютной зависимости от судьбы, олимпийских богов и иных «величественностей». Воля соотнесена с рассудком (разумом), правом (долгом), практической пользой, уместностью (справедливостью).

Для ранних софистов воля – основа самостоятельности и свободы. Она, безусловно, может становиться и основанием беспринципности, цинизма и ёрничества, но это допустимая цена для осуществления самоутверждения. Обе возможности вытекают из признания принципа «человекомеры»,принципа как морального, так и теоретического. Человек – средоточие и инструмент организации жизни. Человек – критерий для оценки любого суждения.

Протагор в сочинении «Антилогия» показывает, что «о всяком предмете можно сказать двояко и противоположным образом», что возможно приводить доказательства и последовательно их аннулировать. Значит, речь идёт о том, чтобы научиться критике и умению обсуждать, вести спор, организовать турнир доводов против доводов.

Протагор учил, как можно «аргументом более слабыми побить более сильный». При этом для него это не означало попрание справедливости и правоты беззаконием и неправотой. Он пытался разработать технические и методологические возможности для усиления некоторой мировоззренческой позиции, для достижения победы, как бы абстрагируясь от вопроса о моральности самой позиции.

Ему необходимо выработать мастерство, умение придать вес любой точке зрения, также как и противоположной ей. Этот диалог техник рассудительности и составляет подлинную суть текучей и событийной жизни. Когда этот диалог сосредоточен в человеке, его основанием является сомнение, как самая логичная и взвешенная позиция. Когда диалог выходит в общественную жизнь на трибуны, ассамблеи и т.п., то его основанием становится уместность, приемлемость и общезначимость.

Все эти представления концентрированно собирались в риторике, которая, как уже говорилось, составляла главный теоретический интерес софистов. Риторика соединяла знание и убеждение. Знание всегда должно быть убеждающим. Значит, оно должно быть и ясным. Риторика была призвана обнаружить сложность и неоднозначность нашей мысли и языка и выявить правила их использования.

Риторика стремиться соединить ясность мысли с такой формой изложения, которая имела бы максимальное воздействие в коммуникации. Риторика выступает своеобразной наукой о символах коммуникации, а значит, прежде всего, о языке. Она – цивилизационная методология культуры, свод «правил уличного движения» культуры в пространстве цивилизации.

Но этот необычный и ценный философско-мировоззренческий потенциал был самими софистами ничтожно мало реализован, что связало образ софистов почти что с пустословами. Уже их современники называли их «спорщиками», «мастерами на хитросплетения», которым важна только убедительность, а не истина. При этом их оппоненты, не принимая их нравственной позиции, стремились вскрыть и порочность их системы рассуждения и спора.

И уже Аристотелю было ясно, что процесс осуществления софистического доказательства связан с беспредельной и беспринципной манипуляцией речью, её логической и грамматической структурой, что они легко сочетают постановку действительных задач логики, риторики, языкознания и др. с легковесностью манипуляторов словом и мыслью.

Стремясь классифицировать приёмы обманчивой убедительности софистов, Аристотель определяет их как «препирательские», или «эристические» (в отличие от «доказательных, поучительных, диалектических и испытующих») и разделяет их на внутренние и внешние. «Внутренние» приёмы направлены на сведение речи оппонента к неправдоподобному, «внешние» – к невнятному.

В свою очередь «внутренние» включают в себя те, которые строятся на неправильном употреблении словесных выражений, и те, которые являются мнимыми силлогизмами (умозаключениями.) Первых – шесть, вторых – и семь. Примеры: «пёс» и «Пёс», «немой» и «не мой», «страх отцов», «видит столб», «может ли сидящий встать?», «может ли больной выздороветь?», «Что лучше делать – полезное или справедливое?», «Если Федон – не то, что Сократ, а Сократ – человек, то Федон – не человек?» и т.п.

Внешние же приёмы – актёрского и психологического свойства. Следует тонко следить за настроениями, желаниями противника, выведывать его предпочтения, предубеждения, уровень знания и незнания (собирать в процессе спора на него «интеллектуальный компромат»). А, кроме того, управлять организацией речи в споре, сознательно делать её то слишком пространной, то слишком быстрой, то слишком медленной, менять неожиданно интонации, вынуждать противника «выходить из себя», заменять последовательное рассуждение неконтролируемыми эмоциями и т.п.

Сократ у Платона размышляет о слове софист следующим образом: «Этим именем обозначается основанное на мнении лицемерное подражание искусству, запутывающему другого в противоречиях, подражание, принадлежащее к части изобразительного искусства, творящей призраки и с помощью речей выделяющий в творчестве не божественную, а человеческую часть фокусничества: кто сочтет истинного софиста происходящим из этой плоти и крови, тот, кажется, выразится вполне справедливо».

Софистическая мысль гипертрофирует человеческое творческое начало, и с некоторым вызовом противопоставляя его божественному творчеству. Это схематизирует и опошляет человеческое творчество, сводя его к «технологии» без «онтологии». И вряд ли можно выявить, чего в этом больше: стремления к здравому смыслу и уместности, или же метафизической никчёмности; желания описывать мир не на основе действия особых высших божественных сил, а лишь на основе всем очевидного порядка вещей, или же безрассудного самомнения, возносящего свою способность к «творчеству призраков» (образов), творчеству бездумному и безответственному.

Это противоречие тем более очевидно, что релятивизм и скептицизм гносеологический, особенно у младших софистов, рождает релятивизм и цинизм нравственный. Если нет «Истины», то нет и «Закона». У каждого своё представление об истинном и справедливом. Закон (как юридическая конструкция) и природа (естественность проявлений человека, идущего через поток ощущений, желаний, стремлений и т.д.) не могут быть гармонизированы. Основа закона – естественное право, которое является антиподом справедливости.

Если восхваляют справедливость, освящённую высшим божественным законом, и реализованную через законы государственные, то только потому, что масса людей находит это выгодным для себя. Кто же чувствует силу пренебрегать законами, тот всегда этим воспользуется. А значит все положительные законы – произвольные постановления различных законодателей в своих собственных интересах. Через них реализуется естественное право – право сильнейшего.

Отсюда рождается скептически-горестное замечание: «Боги не видят людские дела: ибо они не могли бы не заметить величайшее достояние людей – справедливость; мы же видим то, что люди к ней пренебрегают». А Алкидам уже прямо говорит: «Бог дал всем свободу, природа никого не сделала рабом», но люди живут по иным правилам, потому что в их мире, по словам Фразимаха «справедливость – это не что иное, как выгода сильнейшего».

Сохраняя хотя бы горестно-недоуменное отношение к богам, софисты при этом не принимают религии как социального института. По их мнению, религия – одна из форм человеческого законотворчества. Критий утверждает, что вера в богов – изобретение политика, который посредством неё хотел внушить страх перед преступлением всем людям. Религия выполняет компенсаторную, амортизирующую роль в познании и действии людей. И такая релятивизированная религия есть единственный инструмент нравственности в жизни людей.

Вывод. Феномен софистов сложен и противоречив. Желание уйти от надчеловеческого, абсолютного и универсального начала в познании и жизни фактически убивает смысл жизни и познания. Антидогматический пафос их воззрений рождает духовный и этический цинизм. Попытка преодолеть национальные и классовые предрассудки, выразить сомнение в целесообразности и допустимости рабства оборачивается беспринципностью естественного закона. Утверждение принципиальной сложности человеческого познания и многоплановости языка приводит по преимуществу к мыслительной и словесной манипуляции. В целом гуманистическое утверждение высшей значимости человека и его творческих возможностей становится основанием отчуждения и субъективистского низведения человека.

Возникает даже вопрос о том, можно ли считать софистов философами, а софистику философией. Отвечая на него, можно сказать, что софисты обозначили всем своим образом жизни и образом мыслей многочисленные метафизически значимые проблемы, такие как:

1. Мир событиен или единороден?

2. Человек деятель или созерцатель?

3. Умение жить – успешность или благость?

4. «Техника жизни» – искусность логики и языка или следование высшему предназначению? И т.п.

Софисты выбирали тот полюс подобных дилемм, который предполагал возможность максимального самоутверждения человека, его активности и творчества, не смущаясь возникающим при этом опустошении и обессмысливании человеческой жизни. Это взаимопревращение «плюсов» и «минусов» и определяет уникальное место софистов в истории философии.

 

Б) Этический и антропологический рационализм Сократа. Главный оппонент софистов Сократ (470(69?) – 399) как раз и старается преодолеть эту недопустимую противоречивость. В его философии принцип «человекомеры» меняет свое значение и, как говорил Гегель, может бы быть сформулирован так: «человек как мыслящий есть мера всех вещей».

Также как и софисты, Сократ обращается к миру человеческой жизни. Но для него проблемы практического политического и нравственного поведения – это не проблемы коммуникативной техники, а проблемы добродетели, морали, устремления к истине и соблюдению гражданских прав и законов, понятых не как юридические нормы, а как повседневное и обыденное лицо судьбы. Как говорит Диоген Лаэртский, он также как и софисты «умел извлекать выводы из происходящего», но в отличие от них, стремился при этом «обратить человека к самой высокой нравственности».

Воспринимая мир в масштабах таких понятий как благо, добродетель, и судьба, Сократ главной своей задачей полагал рациональное обоснование религиозно-нравственного мировоззрения. Для Сократа человек в его социальном и политическом поведении, прежде всего нравственное существо, а в нравственном поведении – существо разумное. И его философия может быть определена как этический и антропологический рационализм. На фоне интереса к человеческой жизни все остальные предметы мысли меркнут в своём значении. Излишним и принципиально несовершенным является изучение природы, способное породить недопустимый скептицизм. «Местности и деревья ничему не хотят меня научить, – говорил Сократ, – не то, что люди в городе».

Также как и софисты, Сократ одной из важнейших для себя считал педагогическую задачу. Но поскольку он никогда не называл себя мудрым, а лишь любящим мудрость, то принципиально не брал денег за обучение. Главным в процессе обучения он считал воспитание. Воспитывается душа, являющаяся сущностью человека. Воспитывается в процессе обучения, который осуществляется в «живых» дискуссиях и беседах. Поэтому он не создавал своей особой школы, а рассуждал и обучал, где придётся: на площадях, на улицах, на Агоре, на пирах и т.д.

Связывая процесс обучения с живым общением, Сократ с недоброжелательством относился к письменности. Письменность, по его мнению, делает знание внешним. Письмена мертвы, твердят одно и то же. Они доступны всем, а значит, пошлы. Письменность мешает глубокому внутреннему усвоению знаний. Такое усвоение возможно лишь в живом разговорном диалоге заинтересованных в постижении истинного положения дел людей.

Эта, по существу проповедническая деятельность, составляла его жизнь, и он считал её своим призванием. И сравнивал себя с осой, вечно жужжащей и жалящей, только не тело, а душу. Своим философским рассуждением и укором он стремился не позволить людям входить в состояние духовной «замшелости», будоражил их совесть, обращая к высшему, к морали и знанию. Его восторженный ученик Алкивиад говорит: «Всю свою жизнь он постоянно подсмеивается над людьми, шутит над ними», а в результате этого у его собеседника «сердце прыгает гораздо сильнее, чем у человека, пришедшего в исступление, подобно корибантам и слезы льются от речей его».

Совершенно очевидно, что такая жизненная и философская позиция вызывала как восхищение, так и недоброжелательство, неприязнь и даже вражду. В результате против него был затеян суд, признавший его виновным в богохульстве, неверии, непочитании местных богов и растлении молодёжи. Обвинение звучало следующим образом: «Сократ преступает закон, тщетно испытуя то, что под землёю, и то, что в небесах, выдавая ложь за правду и других научая тому же». Сократа приговорили к смертной казни. Но все свидетельства говорят о том, что суд над Сократом обернулся духовным судом Сократа над афинянами.

Основным постулатом для рационального обоснования религиозно-нравственного мировоззрения является у Сократа утверждение неразрывной связи нравственности и познания. Единство нравственности и познание – это суть жизни. Познание, нравственность и жизнь – практически одно и то же. Наши поступки, которые могут быть как нравственными, так и безнравственными, определяются познанием. Храбр тот, кто знает, как относится к опасности, а значит знает, что такое храбрость, благочестив тот, кто знает, что такое справедливое отношение к богам и т.п. Все подобные добродетели сходятся в одном – знании о добре или Благе. Благодаря этому знанию рождается понимание связи добра и действия, выражающейся в поступке.

Добро есть то, что служит пользе действующего в добре. Каждый желает себе блага; немыслимо, чтобы кто-нибудь не желал себе того, что признаёт благом, и желал, того, что признаёт злом. Никто добровольно и в здравом рассудке не зол. Разумная нравственная польза как отдельного человека, так и всего мира в целом есть справедливость. Поэтому следует поступать справедливо и не поступать несправедливо. Это и будет главной добродетелью.

По Сократу, невозможно поступать справедливо, если не знают справедливого, и, наоборот, невозможно поступать несправедливо, если знают справедливое. И «знание» в данном случае имеет не только рациональный, но и экзистенциальный смысл. «Знают» не как абстрактное понятие, но как понятие «живое», как форму жизни, как то, что разумно пережили.

Единство нравственности, познания и жизни выражается в душе. Сократ первым обратился не просто к человеку, а к его сущности, и связал эту сущность с душой. Сущность человека – его душа, но только с того момента, когда она становится в действительности таковой, т.е. специфически отличается от всего остального в человеке, а его отличает от любого другого существа. Душа – это собственно жизнь, это сознание (мыслящая активность, стремление осознавать до конца), это совесть (нравственно ориентированное поведение).

Душа противостоит телу, т.к. единство нравственности, познания и жизни противостоит (превосходит) всему телесному. Главная задача человеческой жизни – забота о душе и её совершенствовании. Это есть справедливость как нравственная польза каждого человека.

И эта справедливость освящается справедливостью высшей, которая реализуется в законах государственных, а самое главное в законах божественных, определяющих суть следования предметов в мире и превосходство духовного над телесным. Форма жизни этого мира и в этом мире может быть определена как «жизнемысль», «мысль без отрыва от производства жизни» (используя современные метафоры Г. Гачева).

Единство познания, нравственности и жизни как единство добра, истины и красоты,превосходство духовного над телесным становится не просто сущностной конструкцией мира, но и его счастьем, блаженством и радостью. Это же касается и жизни отдельного человека. «Радость – не просто самое приятное для нашего существа состояние, безразличное, в общем-то, к познанию. Нет, радость есть гносеологическая позиция, определённая точка... зрения. Она добывает нам то знание о бытии, которое не открывается, когда мы в тоске или страдании, в ожидании или воспоминании… Радость – дверь в истину».

Такая радость – во многом радость свободы, понимаемой как самообладание. Названное выше единство наиболее замечательным образом проявляется именно в самообладании. Любые проявления жизни – лишь материал для демонстрации самообладания, которое есть власть рациональности над витальностью, разумного начала над животным. Свобода – привилегия души. Душа – госпожа и хозяйка тела и инстинктов, с ним связанных. И это её господство и есть свобода человека. Истинно свободен тот, кто знает, как управлять своими инстинктами. Тот, кто этого не знает – истинно раб.

Сократ был убеждён, что существует истина, одна для всех людей, и существуют объективные моральные нормы, дающие возможность различать добро и зло. Благо и добро – высшие нетленные радостные ценности. Нравственность – в приобщении к Благу, и она есть следствие знания. Зло – потеря Блага (и забытость Благом) – результат незнания доброго (ненаходимость в Благе). Мораль глубоко рационалистична: разум формирует особое моральное чувство человека, превосходящее все его остальные чувства и переживания.

Прекрасен не мир, Космос сам по себе, а то, что разумно, что имеет смысл. Жизнь строится не на основе тайной безответной и безответственной трагедийности, а на основе поддающейся теоретическому исследованию и систематизации логики. Жизнь – это то, что может (и должно) быть понятийно оценено, это то, что правиться силами духа, это царство самосознания. Понять, что такое самосознание и освоить его технику – главная задача философии.

Мысль – всегда практически значимая мысль. Знание – всегда знание-убеждение. Средоточие мысли – самосознание, которое имеет мистически-онтологическую и технологическую стороны. Это Даймонион (Даймоний), определяющий судьбу каждого человека, и обучение добродетели посредством чётко устанавливаемого содержания понятий.

Сократ призывает прислушиваться не к природе, а к «внутреннему голосу совести» - Даймониону, который и будет гарантией постижения подлинной истины. Даймонион имеет божественное происхождение. Благодаря ему боги выделяют человека в смысловое средоточие мира. Последовательное познание самого себя через познание своего Даймониона, установление с ним «дружеских отношений» является основой всех этических принципов. Сократ считает это самым важным и трудным делом и сокрушается: «Я ещё никак не могу, согласно дельфийской надписи, познать самого себя».

По Сократу, самопознание – процесс, который никогда не может кончиться. Это самоиспытание на добродетель во всё вновь повторяющихся жизненных ситуациях. Самопознание – процесс, в котором самоиспытание связывается с испытыванием других. Это процесс диалога, совместного познания и постижения истины. А поскольку познание – не просто следование внешним требованиям логики, а затрагивает всё существо человека, то единственным безусловным атрибутом самопознания является переживание самого этого процесса, остальные элементы которого оказываются относительными. Поэтому утверждать с полной очевидностью можно лишь то, что «Я знаю, что ничего не знаю».

Т.е. у человека нет готового безупречного знания о самых жизненно важных для него вещах: добродетелях. Он может понимать их, лишь совершая каждый раз новые собственные усилия по постижению и осуществлению их. И только это усилие: знать добродетель посредством жизни, – делает мысль истинной. Без этого усилия истинным может быть, как справедливо полагали софисты, всё, что угодно.

Чтобы истина не закрыла перед человеком «свои двери», необходимо быть предельно чутким к зову Даймониона и уметь правильно вести беседы и дискуссии, так чтобы они были направлены на познание сути того или иного важного качества жизни человека, например, мужества, красоты, справедливости и др. Значит, познание может относиться лишь к совершенно особым «предметам», а не всем окружающим нас вещам. О приходящих обычных предметах, окружающих нас, знания не бывает.

Предельным предметом познания является Благо, как концентрация всей нравственности мира. Нравственность – лучшая доля человеческая – выражается в стремлении к понятийному знанию, к мышлению понятиями и нетленными идеями. Последние дают познание относительно того, что есть Благо и добродетели. Добродетели вечны и неизменны. Постигаются путём познания и самопознания. И к ним относятся: сдержанность (самообладание), мужество (готовность к преодолению опасностей), справедливость (соблюдение законов человеческих и божественных).

Постижению этих вечных добродетелей и самого Блага способствует особый метод, который Сократ называл майевтикой, т. е. повивальным искусством для рождения мысли. Майевтика противостоит искусству софистического опровержения, поскольку её целью является опровержение для последующего утверждения. Майевтика включает в себя иронию и диалектику.

Теоретическое движение мысли начинается с иронии. Ирония выполняет как деструктивную, так и конструктивную функцию. В деструктивном смысле ирония – это «замешательство» и «симуляция». На первом этапе для Сократа ирония – и это своеобразная игра, хитрость, «военная уловка», направленная на то, чтобы противник обнаружил себя. Сократ распространяет здесь иронию и на самого себя. Почти в актёрской игре надевает на себя различные маски: страстно преданного друга, спрашивающего совета, простачка, не знакомого с искусством рассуждения, невежды, не знающего предмета разговора и др.

Своим поведением Сократ вводит противника в замешательство, с тем, чтобы обнаружить в его речах противоречие, устыдить его в его позиции превдознания и заставить критически посмотреть на себя. И эта конечная цель сократовской иронии имеет уже конструктивный характер. После этого возможно движение к самой главной цели диалога - к совместному постижению истины. И Сократ незаметно и постепенно продуманными, спокойными и методическими вопросами начинает вести собеседника к ней.

Когда целью диалога и дискуссии становится достижение истинной мысли, тогда спор может становиться диалектикой. Т.е. не просто словесной перепалкой для достижения большей убедительности, а искусно построенным диалогом знаний и понятий. Диалектика – это искусство постоянно обнаруживать противоречия, используя два приёма, которые в современной логике и науке называются индукцией и дефиницией.

Индукция (наведение) – восхождение от частного к общему в процессе собеседования. А дефиниция – это определение. Она важна потому, что знать – это значит знать, что это такое. Сократ справедливо первым обратил внимание на то, что если нет понятия, то нет и истинного знания.

Ирония даёт толчок к индукции. При помощи индукции вырабатывается дефиниция. Дефиниция подвергается новой иронии и т.д. Это и есть процесс упорядочения взаимных отношений родов и видов, которые открывает нам в мире понятийное мышление. Весь этот познавательный процесс наполнен, прежде всего, моральным содержанием. Ирония и диалектика направлены на то, что подведомствен человеческой душе.

Индукция – это обнаружение нравственной основы отдельных случаев человеческого поведения. Дефиниция – понятийная фиксация общего нравственного начала. Так, например, видя отдельных мужественных личностей, мы стремимся понять, что такое мужество вообще. Поняв это, мы становимся более нравственными, потому что мужество становится частью нас самих, и потому что мы точнее понимаем, что значит мужество известных нам людей.

Всё это происходит благодаря диалектике, которая приобретает черты формы жизни. Диалектика величественна, поскольку делает незыблемой мораль. В конечном счёте, она – технология блага. Но как метод обучения, направленный на других, диалектика воспринималась и как высокое просвещение, и как глубокое оскорбление, как недопустимо высокомерное жизненное назидание.

Поэтому можно сказать, что всю философию Сократа наполняет внутренний драматизм. Его, как и софистов, больше теоретического философствования интересовала практика особой формы жизни. Неотъемлемой частью этой формы жизни было симуляция, имитация, прежде всего имитация истины, не приказывающей, а аргументирующей. Но столь же неотъемлемой частью была и вера Сократа в разум. Рациональная философия была его образом жизни, и весь его образ жизни был такой философией.

Эта вера в разум есть для Сократа вера в Бога. Самой существенной обязанностью человека, по Сократу, является справедливое отношение к богам, без чего не может быть никакой нравственности. Но именно эта справедливость требует не простой веры, а личного убеждения, предполагающего основания веры. Таким основание может быть то, что человеку даны духовные задатки, как высочайшее благо, которое позволяет ему постичь мудрое и благое устройство мира. Мир и человек созданы таким образом, что они могут быть объяснены лишь одной адекватной причиной, силой упорядочивающей, финально определяющей и потому разумной.

Поэтому Сократ отделяет ото всех богов особого устроителя и владыку вселенной. По аналогии с разумной душой человека, составляющей его средоточие, он помещает его в центре мира и наделяет характеристиками единства и духовности. В конечном счёте, по Сократу, Бог – одухотворяющий разум, который понимает всё без исключения, который есть живая упорядочивающая активность и Провидение.

Бог – это Благо мира. Бог структурно связан с лучшим в человеке, в человеке как таковом, а не в отдельно индивидуально живущем человеке. Бог выделяет человека добродетельного. Добродетель не просто следование нравственным нормам, а воплощение и олицетворение Бога. Добродетельный человек – благой человек, носитель Блага.

Можно сказать, что мир и человек в своей божественной сути аристократичны, и, прежде всего духовным аристократизмом. Аристократию он считал и лучшим устройством общественной жизни. И реальное воплощение сущностных духовных аристократических начал склонен был видеть в прошлом. Идеалом для него являются «наидревнейшие и наикультурнейшие народы», ориентированные на земледелие, военное дело и «порядок общины». Ремесло же и торговля, по его мнению «губят души» и уводят человека от главного духовного принципа мира – от Блага.

Вывод. Можно сказать, что мысль Сократа – первая европейская идеалистически ориентированная мысль. Она есть предвосхищение идеализма, понимаемого и как философская позиция, и как позиция идеализирования. При этом философия Сократа – и одна из начальных версий рационального идеализма, для которого «духовный принцип», в данном случае – Благо, является сущностью мира как в логическом, так и в историческом, и психологическом отношении.

Сам же Сократ, безусловно, является самой большой и трагичной загадкой европейской культуры, и в этом качестве основанием ее нравственно-религиозного содержания (в отличие от софистов, предвосхищающих нормы европейской цивилизации). С него начинается размышление над самым острым вопросом европейской философии: «Возможно ли, и если возможно, то, каким образом, гармонизация рационального и витального (разума и жизни, духа и переживания, понятия и экзистенции)?». Своеобразная безысходность этого вопроса приводит к тому, что Сократ оценивается в последующие века и как святой (возвышающий человеческий дух), и как декадент (заменяющий жизнь понятием жизни).

Для самой же европейской философии Сократ – её «вочеловеченная форма». Сократ – в образе человека воплотившаяся модель философии, которая после этого только и могла получить своё дальнейшее теоретическое развитие. Так воспринимал Сократа и его мысль Платон.