Образ Лауры в лирике Петрарки.

 

Лаура (лат. «лавр») (возможно, псевдоним), одна из версий полного имени — Лаура де Нов (1308—1348), неправильная транскрипция де Нове, Новес (фр. Laura de Noves; Laure de Noves) — возлюбленная великого поэта раннего Возрождения Франческо Петрарки, которую он воспевал во множестве стихов, считающихся вершиной в развитии итальянского сонета[1].

 

Вплоть до 1356 г. Петрарка ежегодно будет отмечать годовщину знакомства написанием сонета. После смерти Лауры он воспевал её ещё 10 лет. Сборник посвящённых ей сонетов и канцон (обычно называемый „Canzoniere“, Песни) разбит издателями на 2 части:

 

«На жизнь мадонны Лауры» (Rime in vita Laura), 263 сонета;

«На смерть мадонны Лауры» (Rime in morte Laura), 103 сонета.

 

Альтикьеро да Дзевио. Портрет Петрарки

Любопытно, что, как отмечает переводчик поэта: «у Петрарки — в последнем кодексе этого [разбивки] нет, там просто вшиты чистые листы, как водораздел между Лаурой при жизни этой и Лаурой при жизни иной… Он общался с обеими, разницы большой между той и другой — старался не замечать. Похоже, что мертвой Лауры для него не было, не могло быть. Просто была какая-то другая, но опять-таки живая»[8].

 

Обе части несут в себе два разных лейтмотива: «в первом — тема Лауры-Дафны (нимфы лавра), во второй — Лаура — вожатый поэта по небесным сферам, Лаура — ангел-хранитель, направляющий помыслы поэта к высшим целям»[9].

 

Canzoniere представляют собой стихи в традиции трубадуров и куртуазной любви. Но, как отмечают исследователи, «новое у Петрарки по сравнению с куртуазной поэзией позднего Средневековья — полное слияние поэтической и жизненной позиции, превращение любви из условного поэтического приема в принцип самой жизни и чувства»[10]. Как отмечает В. В. Бибихин, «обновляющая любовь, которая у провансальцев ещё казалась (хотя уже не была) только одной темой из многих возможных для человека и поэта, — ночные встречи, предрассветные расставания, клятвы в верности, муки покинутости предполагают ведь, что какая-то жизнь все-таки идет своим чередом, — теперь, пройдя через стильновистов с их „диктатом Амора“ и через Данте с небесным преображением его Беатриче, у Петрарки захватывает без остатка всего человека… Он не оставляет для себя почти никакой интимной жизни вне служения донне, служения славе, служения слову, которое буквально поглощало его с годами все больше — вплоть до последней минуты, заставшей его, согласно устойчивой легенде, над книгами и бумагами. Ему нет ни в чем готовой опоры; любовь, не благоразумная „любовь к Богу“ или холодная „любовь к человеку“, а захватывающая влюбленность, — единственный узел, на котором укреплена его душа»[11].

 

Здесь «нет речи о любовных отношениях. Есть лишь любовь как поклонение, мгновенно и навсегда возникшее. Поэт постоянно колеблется между надеждой и отчаянием. Это внутреннее противоречие рождает лучшие сонеты, где радость неотделима от муки, а любовь — от поэзии, ею вдохновлённой. Не во власти поэта что-либо изменить. Изменение наступает лишь со смертью Лауры. Стихи выражают отчаяние, а затем постепенное просветление печали по той, кому открылись блаженные небесные сени. Лаура во второй части сборника перестаёт быть недоступным земным божеством и превращается в небесную утешительницу поэта»[12]

 

Сонеты Петрарки оказали большое влияние на рост значения итальянского языка в качестве литературного. Также они популяризовали эту форму сонетов, которая получила название петраркистского сонета.

 

Сонет CCLXIX

(На смерть Лауры)

Повержен Лавр зеленый. Столп мой стройный!

Обрушился. Дух обнищал и сир.

Чем он владел, вернуть не может мир

От Индии до Мавра. В полдень знойный

 

Где тень найду, скиталец беспокойный?

Отраду где? Где сердца гордый мир?

Все смерть взяла. Ни злато, ни сапфир,

Ни царский трон — мздой не были б достойной

 

За дар двойной былого. Рок постиг!

Что делать мне? Повить чело кручиной —

И так нести тягчайшее из иг.

 

Прекрасна жизнь — на вид. Но день единый, —

Что долгих лет усильем ты воздвиг, —

Вдруг по ветру развеет паутиной.

Перевод Вячеслава Иванова

Воспринятый многими последующими поколениями поэтов канон петраркистского сонета включал: «все формы выражения любви a la Петрарка: многократное описание ставшего уже каноничным совершенства возлюбленной (золотых волос, глаз-звезд и т. п.), ее неприступности, фатальности любви с первого взгляда, благословенности мучений неразделенного чувства, бегства в природу (леса, скалы, гроты), в которой влюбленному видятся то соответствия, то контрасты своему душевному состоянию, непременное присутствие мук, слез, ревности, разлуки, ночей без сна или утешительных сновидений, молений о смерти, переходов от надежды к отчаянию и т. д.»[13].

 

Подобно поэтам dolce stil nuovo, Петрарка идеализирует Лауру, делает её средоточием всяких совершенств, констатирует очищающее и облагораживающее действие её красоты на его психику. Но от этого Лаура не теряет своих реальных очертаний, не становится аллегорической фигурой, бесплотным символом истины и добродетели. Она остается реальной прекрасной женщиной, которой поэт любуется, как художник, находя всё новые краски для описания её красоты, фиксируя то своеобразное и неповторимое, что есть в данной её позе, данной ситуации.

 

Через несколько лет после смерти Лауры Петрарка написал I Trionfi — религиозную аллегорию, в которой её идеализировал.

 

Дживелегов считал, что Лаура была реальной личностью и, вдобавок, отношения между ними были не платоническими: «Лаура не понимала по-латыни, да и не было в обычае воспевать даму сердца на языке Цицерона. Подчиняясь тому же обычаю, Петрарка скрыл истинный характер своей любви, скрыл, что то была чувственная страсть, и вслед за провансальцами и флорентийскими лириками представил себя платоническим вздыхателем, который, как Данте у своей Беатриче, ищет только приветствия и ласкового взгляда. С точки зрения ученого, итальянские стихи были чем-то очень несерьезным; Петрарка называл их безделками (nugellae) и считал их чем-то незаконченным и незрелым (rerum vulgarium fragmenta). Но эти безделки ему дороги: он их тщательно собирает, и рукопись, переписанную начисто, хранит почти так же заботливо, как и свои латинские произведения. И чутье его не обмануло. Латинские произведения Петрарки уже стали забываться, когда — это было в конце XV века — начали усиленно подражать его сонетам и канцонам. Латинские произведения его теперь давно забыты, а сонеты и канцоны заучивают в школах наизусть»[14]. Учёный отмечает, что любовь к Лауре в произведениях итальянских прикрашена по старому рецепту трубадуров, а в латинских произведениях обнаруживается её настоящий характер.

 

12. Месть и справедливость в трагедии Шекспира «Гамлет».

 

Сюжет трагедии У. Шекспира «Гамлет» древен, как мир: узурпатор убивает благородного правителя и захватывает власть над страной, а сыну убитого предстоит восстановить справедливость, покарав убийцу отца. Если наследник погибшего короля справится с этой задачей, наградой ему станут трон отца и «громкая слава деяний достойных». Именно так и выглядит сюжет, который Шекспир положил в основу своей знаменитой трагедии. В предании, записанном датским летописцем С. Грамматиком, рассказывается о том, как король Ютландии (полуострова в Дании) погиб от руки родного брата. Убийца захватил его престол и женился на вдове. Сын убитого, принц Гамлет, задумал отомстить убийце отца, но до поры до времени притворялся безумным, чтобы не вызывать лишних подозрений. Король-узурпатор и его сторонники попытались погубить Гамлета, но им это не удалось. В конце концов Гамлет побеждает всех своих врагов: сторонники его дяди погибают в пламени, а убийце отца принц сам отрубает голову. Естественно, что Гамлет становится королем. (Нужно заметить, что события, описанные в этом предании, по мнению исследователей, скорее всего относятся к IX веку.)

 

Именно таким, простым и прямым, как удар меча, и было понимание справедливости в языческом мире. Гамлет не только имеет полное право покарать убийцу отца, это его священная обязанность, как сына и как принца, наследника престола, то есть носителя законности. Человек, не отомстивший за убийство кровного родственника, не мог рассчитывать на уважение и повиновение других людей и, что гораздо важнее, утрачивал право на помощь со стороны богов, потому что обязанность кровной мести установлена ими.

 

Но действие трагедии Шекспира, очевидно, относится к гораздо более поздним временам, чем древняя легенда о Гамлете. Например, университет в Виттенберге, который упоминается в трагедии, был основан лишь в XVI веке. И замок Эльсинор, в котором разворачиваются события трагедии, тоже был выстроен в это время. Иными словами, действие трагедии происходит в христианском мире. Что это означает? Да то, что многие духовные ценности существенно изменились. Однако человеческая натура изменилась мало, и взаимоотношения между людьми тоже. Поэтому возникает противоречие между христианским учением и земными реалиями. Христос учил прощать врагов своих. Гамлет Шекспира — христианин. Так в чем же состоит его долг: в прощении убийцы отца или в мести? Вот здесь и возникает противоречие. Несомненно, что с юридической точки зрения убийца должен быть наказан: также несомненно, что наказание преступника является обязанностью сына и наследника престола. Нужно заметить, что христианская религия вовсе не призывает оставлять убийц без земного наказания, передавая их «дела» на рассмотрение лишь Высшего суда. Разница между христианским и языческим пониманием справедливости состоит в следующем: если для язычника справедливость и месть практически были синонимами в ситуациях, подобных той, что описана в «Гамлете», то для христианина синонимами справедливости должны стать суд и закон, а месть — деяние, по сути дела, равноценное преступлению.

 

Но есть ли у Гамлета возможность привлечь убийцу отца к открытому суду? Клавдий — король, носитель власти и гарант справедливости в стране. В какой суд может обратиться сын убитого короля? Таким образом, мы видим, что обстоятельства толкают Гамлета на путь языческой мести, которая по идее должна быть неприемлемой для христианина. Вот противоречие, которого не знал и не мог знать Гамлет из древней легенды! Месть в языческом мире, если она имеет законное основание, благословляется самими богами; а в трагедии Шекспира получается так, что месть Гамлета, несмотря на то, что она, несомненно, справедлива, едва ли может считаться деянием, угодным Богу. Отец Гамлета умер без покаяния, и наследник погибшего полагает, что наилучшей местью дяде будет внезапная смерть:

 

Так месть ли это, если негодяй

Испустит дух, когда он чист от скверны

И весь готов к далекому пути? Нет.

Назад, мой меч, до боле страшной встречи!

Когда он будет в гневе или пьян...

Руби его, чтоб он свалился в ад

Ногами вверх, весь черный от пороков.

 

Рассматривая сложный вопрос о соотношении мести и справедливости, мы обнаруживаем в трагедии Шекспира действие рока. Герой совершает то, что должен, и все же он обречен, и обречены все, кого он любит или ненавидит. В чем цель Гамлета? Покарать убийцу отца, своего дядю Клавдия. Гамлет вовсе не хотел убивать Полония, отца Офелии, и все же сделал это, думая, что в комнате матери прячется его враг Клавдий. Еще меньше Гамлет хотел бы причинить зло самой Офелии, однако именно его случайное убийство Полония становится причиной безумия, а затем и гибели девушки. Так Гамлет, стремясь отомстить за отца, сам навлекает на себя месть Лаэрта. Он точно так же (по языческому кодексу чести) обязан отомстить за смерть отца, как и Гамлет.

 

Однако Лаэрт, преследуя справедливую цель (опять-таки с точки зрения язычника), выбирает недостойный путь осуществления мести. В Средние века нередко практиковались судебные поединки: считалось, что победителем из них должен выйти тот, на чьей стороне правда. Но Лаэрт оскверняет священное дело справедливости и мести тем, что берет себе в помощники яд. Таким образом, он становится не мстителем, борцом за справедливость, а убийцей, таким же, как и Клавдий. А, значит, и Лаэрт заслуживает кары. Но, с другой стороны, как остроумно заметил Гамлет, «если обходиться с каждым по заслугам, кто уйдет от порки?» Наивному и жестокому стремлению к кровавой справедливости христианство противопоставляет милосердие. Однако зачастую в мире и сердцах людей для него нет места. Помимо основной сюжетной линии в трагедии Шекспира параллельно разворачиваются и другие события. Они касаются судеб Розенкранца и Гильденстерна, а также уже упомянутого Полония. Но что можно добавить к тому, что сказано Шекспиром устами Гамлета?

 

...Их конец —

Награда за пронырство. Подчиненный,

Не суйся между старшими в момент,

Когда они друг с другом сводят счеты.

 

Розенкранц и Гильденстерн, которые когда-то были друзьями Гамлета, соглашаются участвовать в дьявольском замысле короля, вознамерившегося погубить наследника своего убитого брата. За это они и поплатились. А Полоний принимал слишком активное участие в происках короля-узурпатора, убийцы законного правителя, против законного наследника престола. Ради того, чтобы выслужиться перед новым повелителем Дании, ловкий придворный, не колеблясь, готов рискнуть счастьем дочери и собственной шкурой. И результат, как говорится, налицо...

 

Финал трагедии Шекспира, в сущности, является апофеозом справедливости: Гамлет наконец рассчитался с королем за смерть отца, а с Лаэртом — за собственную кончину; однако и Гамлета настигает кара за неумышленное убийство Полония и гибель Офелии.