Порталы, оформля­ющие ворота усадеб в с. Согратль

XVIII веках в этой местности оформлялась особая архитек­турная школа, о чем свидетельствуют дошедшие до нас фрагменты зодчества в селениях Ругуджа' и Корода. Мастера того времени усваивали и объединяли со старыми традиция­ми новые приемы архитектурной композиции, заключавшиеся в привнесении элементов регулярности, и новые приемы обра­ботки каменных архитектурных деталей, становившихся более пластичными и эстетически выразительными. Один из лучших примеров нового стиля той эпохи — опубликованный в книжке

ленинградского архитектора Н. Бакланова «Архитектура Да­гестана»* дом Ачанкилау (ныне разрушен). В Ругудже еще сохранились кое-где резные каменные детали XVII—XVIII ве­ков, отличающиеся богатой-пластикой и сочным рельефом. До этого, если не считать кубачинских барельефов (о кото­рых еще будет идти речь), орнаментальная резьба по камню в Дагестане была плоской, двухплановой: она выполнялась

путем выемки фона с выделением узора, нанесенного на ров­ную поверхность камня. А еще раньше орнаментация и изобра­жения в резьбе по камню представляли собой графические рисунки, образованные путем вырезки линий, нанесенных на гладкую поверхность камня. Эта техника, будучи наиболее архаичной, однако, сосуществовала наряду с другими. Главные мотивы этой графической резьбы — магические сим-

См. список литературы в конце книги.

 

 

1 5—16. Пластическая резь­ба по камню в селениях Гу-нибского района ДАССР; окно мечети, с. Ругуджа, XVII—XVIII,..; розетка на фасаде дома, с. Согратль, начало XX >.

волы (кресты, свастика, круги, спирали, лабиринты и различ­ные геометрические начертания), а также иногда схематиче­ские изображения людей и животных. Мотивы же пластиче­ской резьбы трактованы более декоративно, уже только как орнамент; изображаются меандры, плетенки, розетки, расти­тельные мотивы. Встречаются и более сложные композиции, обычно со стилизованными растительными элементами. Еще один, довольно распространенный вид резьбы по кам­ню— подражание треугольно-выемчатой резьбе по дереву.

В зодчестве Дагестана резные камни применялись в виде заложенных в кладку стены отдельных вставок. Рисунок на­носился на отдельный камень (покрывая всю его лицевую поверхность) до того, как.он устанавливался на место в процессе кладки стены. Поэтому каждый резной камень имеет свой отдельный и законченный рисунок, который не перехо­дит с камня на камень — и более того, композиционно обычно не увязан с другими деталями фасада. Положение резных камней на фасадах построек произвольное, и лишь в сравни­тельно позднее время (а в Гунибском районе — с XVII в.) они иногда размещаются упорядоченно — например, рядами между окнами или же над проемами и т. п. Иногда не­сколько камней, декорированных резным орнаментом, распо­ложены в виде пояса или фриза. В прошлом, как это видно на старинных постройках, резные камни имели определен­ное местоположение, и размещение их отличалось от совре­менного: они устанавливались в углах дома или у входа в дом, а также у окон. Такое положение резных камней показывает, что они имели назначение символически-маги­ческое.

Тематика изображений на резных камнях свидетельствует, что они являлись своего рода талисманами. Об этом гово­рит и их размещение на углах построек и у входов, а также их положение порою на столь большой высоте, что они с трудом воспринимались и поэтому не могли играть роль украшений. Резные каменные и деревянные детали устанавливались в стенах лишь жилой части дома. При этом, поскольку жилье находилось на втором или третьем этаже, орнамент мог быть едва виден снизу. В то же время первый этаж лишен декоративного оформления, потому что в нижней части дома находятся хозяйственные помещения. По этой же причине первые этажи домов выложены из грубо обработанного камня, и лишь выше, на фасаде жи­лой части дома, сделана хорошая кладка. Камни с резьбой тоже заложены в стены в уровне жилого этажа, хотя они лучше обозревались бы, если бы находились внизу. В кладке башни, что у селения Ицарй (о ней еще будем гово­рить), есть резной камень с арабской надписью, располо­женный на такой высоте, что ее не то что прочесть, но даже рассмотреть можно, лишь пользуясь биноклем. То, что украшения зачастую были едва доступны взору, очевидно, с точки зрения как зодчих, так и тех, для кого зодчие строили, не имело значения. Функция этих деталей (по крайней мере, по их происхождению) была не декора­тивной, а культовой, в частности, апотропейной*.

* Апотропей — в археологии название изображений, которым в древно- 24 сти приписывалась магическая способность отгонять злых духов.

Архитектурный декор в дагестанском зодчестве применяется скупо. Во многих постройках встречается резьба по дереву и по камню, но в целом для местного зодчества обычна суровая гладь стены, на фоне которой лишь местами вкрап­лены отдельные декоративные детали.

Однако и такие примеры сохранились преимущественно лишь в числе старинных построек. За некоторыми исключениями,

 

 

П —20. Треугольно-выемча­тая, пластическая, двухпла-новая и линейная резьба по камню: намогильная стела (с. Дейбук), резные камни в кладке стен построек (селе­ния Кубачи, Барша, Цизгари)

в конце XIX — начале XX века тщательная отеска лицевых камней кладки стен стала основным декоративным средст­вом отделки фасадов зданий. Даже в тех местностях, где имеется мягкий камень, вполне пригодный для резьбы, мастера, работавшие в нынешнем столетии и в конце прош­лого века, стремились проявлять свое искусство в хорошей обработке лицевых камней кладки, но не в украшении по­строек резьбой или другими деталями. Один из распространенных приемов оживления поля стены

в дагестанских постройках — укладка камней рисунком «рыбья кость» («в елку»). Два-три ряда камней друг над другом укладываются не горизонтально, а с наклоном в противо­положные стороны. Этот примем лишь со временем стал де­коративным; он происходит от особого способа кладки: плоские камни укладывают в ряд с наклоном, а вышеле­жащий ряд — с наклоном в противоположную сторону, ис-

 

 

21—24. Фигурная выкладка камней для декора фасадов: «в елку» («рыбья кость)», «зигзаг», «зубчик», «ром­бик»

пользуя при этом зубчатую поверхность, образованную кам­нями нижнего ряда. Такой способ кладки распространен по всему Кавказу (известен он и на Памире). Другой простой прием пластического декора стены — фигур­ная выкладка камней кладки. Этот прием имел применение, например, в средневековом зодчестве Руси, где постройки украшались фризами из камней, уложенных с образованием треугольных или квадратных впадин. Применялся он в Да­гестане, но в виде не фризов, а отдельных декоративных

пятен. Такие приемы фигурной кладки сформировались, оче­видно, на территории, входившей в сферу византийской культуры, и из Передней Азии распространились в Россию, в Дагестан, в Северную Африку. Встречается чередование рядов темных и светлых камней на фасадах. Это тоже древняя переднеазиатская традиция, которая проникла с юга в приморский Дагестан.

В горах Кавказа иногда можно увидеть световое отверстие треугольной формы в стене постройки, декоративную тре­угольную нишу над окном или дверью, тщательно вытесан­ный треугольный камень, заложенный в кладку фасада. Треугольные окна в средние века были распространены не только на Северном Кавказе, но и в Закавказье и в За­падной Европе. Декоративные треугольные проемы и теперь применяются в народном зодчестве Греции. Происхождение этой формы — прием перекрытия проема пу­тем напуска кладки, в результате чего образуется треугольник. Если таким способом перекрыт проем двери, то над пря­моугольной дверью остается треугольный прозор, заполняе­мый мелким камнем, рельефной плитой или оставляемый открытым. Примером этого могут служить порталы знаме­нитых памятников микенской архитектуры. Видимо, треуголь­ник над дверью, получавшийся конструктивно, стал своеоб­разным символом входа в дом, символом жилища, вообще почитаемым знаком. Может быть, в связи с этим у неко­торых дагестанских народностей во время строительства дома на него навешивают талисманы в виде треугольников. В зоне нижних предгорий, главным образом в полосе Буй-накск-Маджалйс, можно видеть лепные орнаменты. Они в большинстве случаев характеризуются растительными мо­тивами, иногда состоят из древних культовых знаков (крест, отпечаток руки и пр.). Помещается эта лепка на откосах ворот, на стене у ворот, у входа в дом.

Роспись в зодчестве Дагестана редка. Если встречаются расписные камины (или другие фрагменты), то их стиль прояв­ляет связь с искусством степных народов Предкавказья. На фасадах и в интерьерах некоторых мечетей начала XX века встречается многоцветная орнаментальная роспись. Эта полихромия возникла под влиянием вкусов Востока, прони­кавших сюда через Азербайджан. В отдельных случаях она отразилась и в декоре гражданских построек. Например, иногда (довольно редко) раскрашен в разные цвета ор­намент резьбы деревянных деталей постройки в южных и приморских районах. В последние годы распространился обычай многоцветной грубопестрой раскраски намогильных памятников масляными красками.

Совершенно, своеобразно в Дагестане монументально-декора- 27 тивное искусство селения Кубачй. Только в Кубачах имеют-

ся барельефы с очень пластичными, иногда горельефными, изображениями. Эти камни относятся к XII—XIV векам и первоначально украшали ныне уже не существующие здания. В единичных примерах имеются в Дагестане объемные скульптуры животных — опять же в с. Кубачи и ближних к нему селениях. В Среднем Дагестане (а именно, в Кайтаге, Табасаране

 

 

25—26. Треугольный камень над проемом и декоратив­ная треугольная ниша: ка­мень над входом в мечеть (с. Урада); окно дома в с. Кища

и г. Дербенте) встречаются примитивные скульптурные изображения животного, заделанные в кладку так, что из стены выступает только передняя часть. Видимо, это связано с каким-то старым обычаем. Скульптурные фигуры, высту­пающие из стен построек, известны в средневековой архи­тектуре Закавказья, Передней Азии и Западной Европы. Иногда можно видеть торчащий из стены крюкообразный камень. Его назначение местные жители объяснить не мо­гут, говорят — «для красоты». Может быть, прообразом та-

кого камня служил силуэт скульптуры животного, которую по каким-то соображениям заделывали в кладку стены. Не исключено и иное происхождение этой детали. К каменному крюку подвешивали тушу барана при ее разделке, в том числе и при жертвоприношении, и эта форма могла приоб­рести сакральное значение. Так или иначе, но крюкообраз-ные камни, заделанные в кладку, не имеют функциональ-

 

 

27. Резной каменный рель­еф XII—XIV вв. из селения Кубани (Метрополитен-му­зей, Нью-Йорк)

ного назначения, а лишь служат декоративной деталью. Например, в башне селения К ища есть несколько таких камней, торчащих из стены на большой высоте. В отдельных случаях встречаются камни с изображением человеческого лица. Очевидно, это идол, изображение бо­жества. В одном из домов селения Амузгй, что возле Кубачей, на резном камне кладки изображена человеческая голова с бараньими рогами. На Северном Кавказе еще со времен бронзового века изображение головы рогатого жи-

 

вотного считается амулетом. До сих пор на столбах га­лерей вывешивают по древнему обычаю черепа быков и баранов.

Применяются в качестве архитектурного украшения высечен­ные из камня или вырезанные из дерева кольца, что, оче­видно, связано с магическим значением символа кольца. Среди местного населения кольцо считается символом, свя­занным с мусульманством. Но дверь старинного христиан­ского святилища Реком в Северной Осетии украшена ме­таллической накладкой с кольцами. Видимо, это древняя сакральная форма. На территории Турции, при раскопках памятников древней Фригии (VII в. до н. э.) был найден керамический сосуд, на ручках которого навешены керами­ческие же кольца, которые не могли иметь функциональ­ного назначения и даже должны были мешать при пользо­вании этим предметом. Как сообщил мне искусствовед П. М. Дебиров, иногда жители Дагестана по-своему ис­толковывают смысл формы колец: рассказывают, что в ста­рину кольцеобразные хлебы, повешенные на вбитые в стену колья, служили неприкосновенным запасом на случай воен­ных действий.

Резьба по камню во многих случаях не увязана с архи­тектурными формами, т. е. это просто отдельные резные камни в кладке стен. Но применяется и декоративная об­работка архитектурных деталей, например, проемов, консо­лей, карнизов и балконов, деревянных заполнений, окон, дверей и ворот и т. п.

Одним из элементов оформления фасадов домов является карниз — вернее, ряд резных деревянных, иногда каменных консолей, поддерживающих свес крыши. Концы балок, вы­ступающие на фасаде, получают фигурную обработку. В ряде случаев над проемами устраивают оформление — обычно в элементарном виде каменного козырька, иногда же — в более отработанных архитектурных формах. Архитектурные детали в дагестанском народном зодчестве просты, но выразительны. Местные мастера, опираясь на старые народные традиции, проявляли хорошее чувство формы.

28—29. Скульптура, харак­терная для средневекового кубачинского искусства (се­ления Кубани и Ицари)

За Гунибским районом находится Чародйнский. Он со всех сторон окружен непроходимыми горами. Это кольцо разре­зано ущельем, по которому проходит дорога из Гуниба. Дорога эта, как обычно в горах Дагестана и Чечни, трудна и опасна. На одном ее участке стена ущелья настолько крута, что для проезда автотранспорта соорудили так назы­ваемый «балкон», по типу тех, которые делались в старину на вьючных тропах: в скапе выбили гнезда, вставили бревна,

на них уложили настил, затем положили сланцевые плиты и дерн. Несколько лет тому назад это сооружение заменили более надежной дорогой, на что было затрачено много сил и средств.

Народа — отдаленный, глухой уголок горного Дагестана. Но здесь это не чувствуется. В районном центре — обычные постройки неопределенного стиля последних десятилетий, сто-

 

 

30—33. Архитектурные д тали: каменный карниз, Чираг; деревянный карни с. Гели; сандрик над дв -рью, Чародинский райо; кронштейн балкона, Табас -ранский район

ловая, гостиница, соответствующие организации, площадь с орущим репродуктором на столбе, на площади несколько грузовиков и терпеливые пассажиры, которые до последне­го момента не знают, какая машина куда и когда едет. В селениях — те же колхозы и школы. И люди те же — обычно приветливые и доброжелательные, но вообще разные. Экзотики теперь нет нигде — разве что в стихах поэтов, нарочито эту экзотику сочиняющих. Забираешься в отдален­ное глухое селение, которое находится под самым небом,

 

36. Элементы декора Фасадов построек: кольца, вырезанные из цельного ку­ска камня, г. Дербент; скульптурное изображение головы горного козла, с. Урахи; камень с изображе-головы рогатого б о-жества, с. Амузги

и видишь, что здесь люди, как и везде, готовятся к выбо­рам, в клубе идет лекция о международном положении, на дороге стрекочет мотоцикл, на деревянных арках трепещут на ветру вылинявшие флажки.

Ныне единственный способ представить себе старый быт кав­казских горцев — это обратиться к старой литературе. По­этому приведу описание повседневной жизни дагестанского селения в прошлом веке, сделанное русским чиновником и офицером А. Л. Зиссерманом. Его книга «Двадцать пять лет на Кавказе», изданная в Санкт-Петербурге в 1879 го­ду,— лучшее, что мне приходилось читать о старом Кавка­зе, и я еще не раз буду к ней обращаться, чтобы дать читателю возможность почувствовать атмосферу тех времен. «Во время нашего вступления в Кутишй все жители заняты были молотьбой хлеба на искусственно устроенных, плотно укатанных площадках. Пара бычков волокут доску, подбитую острыми камешками, на коей сидит погонщик; снопы превра­щаются в мякину (саман), которую тут же веют. Покончив с молотьбой, кутишинцы принялись за унавоживание своих пахотных террасок, разбросанных в ближайшей окружности аула на склонах гор. Целый день сновали взад и вперед арбы с навозом; бедным бычкам доставалось ужасно: жи­тели употребляют вместо кнута длинные палки с железным гвоздем на конце и тычут ими несчастное животное, которое жмется и как-то судорожно напрягает свои силы, чтобы шибче двигаться. Бычки там маленькие, как обыкновенно везде в горах, где скот очень мелок и в сравнении с на­шим степным скотом просто кажется теленком. Покончив с унавоживанием, кутишинцы успокоились от трудов и до половины марта предавались полному безделью. Накинув свой тулуп, сидит или лежит он в сухую погоду на крыше своей сакли или на камне у своих дверей, курит трубочку, стругает ножиком щепку, поджидая собеседника. Иногда, в светлую ночь, зажгут где-нибудь на площадке кучку кизяку и рассядутся кругом два-три десятка с трубоч­ками в зубах, а молодежь-мужчины под звуки писклявой зурны выплясывают. В особо солнечные дни, в которые не­редко в декабре и январе месяце между 11—3 часами дня бывало так тепло, что мы оставались все время на воздухе в одних сюртуках,— на некоторых площадках разляжется праздная толпа и с утра до вечера курит, ведет вялый разговор, поглядывая то на работающих женщин, то на какую-нибудь тощую корову, разов пять уже напоенную, но напрасно жалобно мычащую о горсточке саману; по ограни­ченному количеству корма скот в нерабочую пору остав­ляют впроголодь и почаще гоняют к водопою, думая этим даровым продуктом поддерживать его силы. Между тем женщины работают целый день: то делают ки-

зяки, налепливая их для сушки на стены; то ткут сукно, очень ловко и быстро перебрасывая мотки шерсти с одного конца на другой, прибивая всякий раз железным гребнем; то прядут или размыкают шерсть; то таскают снопы или корзины с саманом, то приготовляют лепешки и варят ужин, то подметают сор, то таскают воду — одним словом, всю жизнь без устали работают, сгибают под непосильными тя­жестями спину. Старухи уже так и остаются в согнутом положении без возможности выпрямиться»¹. Своеобразен процесс строительства дома в горах Дагестана. Застройщик должен доставить на место строительный мате­риал — камень и лес. В этом ему помогают родственники и соседи, а в небольшом селении все жители; он за по­мощь не платит, но устраивает угощение. Иногда строят дом сами, но в большинстве случаев приглашают мастеров. Те должны возвести коробку здания, т. е. выполнить ка­менные и плотничные работы. Засыпка землею междуэтаж­ного перекрытия и крыши, а также обмазка стен помещений производится семьей застройщика с помощью родственников, друзей и соседей. Между мужчинами и женщинами сущест­вует строгое распределение труда: мужчины орудуют лопа­тами, насыпая землю в мешки или корзины, женщины пере­носят землю на место, а мужчины там ее разравнивают и уплотняют. Обмазку стен глиной производят женщины. Хозяин устраивает угощение и даже нанимает музыкантов, чтоб веселей работалось. Всякого проходящего приглашают угоститься и выпить за то, чтобы дом стоял прочно и долго и чтобы жизнь в нем была счастливой.

В селении Ириб Чародинского района когда-то находилась резиденция шамилевского наиба (наместника) Даниель-бека. Бывший султан Елисуйский, имевший чин генерал-майора русской службы, он, выведенный из себя административно-служебным хамством, столь обычным в старой России, бро­сил свое султанство, бежал к Шамилю и, получив наибство, открыл новый фронт военных действий против контролиро­вавшейся русскими властями территории, чем причинил им немало хлопот. В Ирибе мне дали лошадь доехать до селения Гилйб.

— Верхом умеешь? — скептически посмотрев на мои городские
полуботинки, спросил колхозный парторг.

— Попробую,— ответил я и влез в седло. Вскочить на коня
лихо, по-джигитски, не удалось. В последний раз я ездил
верхом лет двадцать тому назад. Это было во время войны,
в Венгрии. Я напросился в конную разведку — отчасти из
романтических побуждений, а главное, надоело месить грязь

35 кирзовыми сапогами. Мы ехали группой, ночью, и я, к стыду

своему, уснул. Лошадь, наверное, уснула тоже, судя по тому, что произошло потом. Проснулся оттого, что лошадь остано­вилась. Она остановилась, надо полагать, потому, что, про­снувшись, не знала, куда идти дальше. Мы с ней очутились одни, ночью, посреди площади в каком-то городе. Как я вы­брался из этой ситуации, здесь рассказывать не место, но странно, что после этого я продолжал верить, будто ло­шадь умное животное и знает, куда надо идти. Горцы разуверили меня в этом. Как-то я ехал верхом по узкому «балкону» и повстречал местного жителя. Он недоу­менно посмотрел на меня и сказал:

— Салам алейкум.

— Здравствуйте,— ответил я.

Он понял, с кем имеет дело, и перестал удивляться. А для недоумения у него были основания. Согласно горскому эти­кету, конный должен проявить уважение к пешему и поздоро­ваться первым. Хорошо воспитанный человек, кроме того, остановит коня, протянет руку и скажет: «Как дела? Дале­ко ли идешь, не устал ли? Как жена, дети? Бараны в порядке? Ну, счастливого пути!» — и только после этого тро­нется дальше. Кроме того...

— Послушай, не надо в таких опасных местах верхом ехать.
Можно упасть вниз.

— Но ведь лошадь видит, куда ноги ставить.

— Разве он понимает? Лошадь — глупое животное и ничего
не понимает. Смотри, камень с краю лежит, еле держится.
Он поставит ногу на этот камень — что будет?

Я посмотрел вниз. Нехорошо будет.

В другой раз произошел такой случай. Проезжая верхом по горной тропе, я заинтересовался одним объектом и ре­шил его сфотографировать. Слез с седла, открыл фотоап­парат,— а лошадь, почуяв свободу, бросилась бежать от меня. Я — за ней. Она — брык! — норовит лягнуть меня. Не знаю уж, как мне удалось увернуться от ее копыт, обогнать ее и схватить за уздечку. Когда возвратился в селение, попы­тался высказать свои претензии человеку, давшему мне та­кую лошадь. Он спокойно ответил: «Лошади и жене не доверяй. Не выпускай узду из рук».

От Ириба до Гилиба недалеко: по карте — один сантиметр, то есть шесть километров по прямой. Учитывая повороты и зигзаги — километров десять, думал я. Оба селения распо­ложены на одной реке. Не заблужусь. Поехал. Дорога идет вдоль реки. Речки в горах небольшие—пере­плюнуть можно. Но после дождей они, и даже суходолы, превращаются в бурные потоки, которые не то что перехо­дить, а и,на машине переезжать не рекомендуется. Мало того, что стремительный поток сбивает с ног,— вода несет камни, перекатывая их по дну. Я видел, как застряла в

такой реке автомашина, цистерна с горючим. Она доехала до середины, бултыхнулась одним колесом в невидимую яму, и мотор заглох. Вскоре ее колеса были занесены песком и камнями. Шофер сидел на крыше кабины и с тоской смотрел на оба недоступных для него берега. Не знаю, чем дело кончилось.

Я еду спокойно и надеюсь через полчаса торжественно въехать на коне в Гилиб. Но вот дорога поворачивает к реке. Несколько метров воды пересекают путь; на той сто­роне он продолжается. Перед дождями был мост — его ос­татки торчат у берегов. Обычная история: каждый раз после дождей строят мосты, потом их сносит вода, и так без конца. Теперь в горах появилось много каменных арочных мостов, сложенных на цементе. Но по отношению к нужному количеству их все же мало.

Слышно, как грохочут камни в реке. Ударит такой по ноге... Но у лошади четыре ноги. И кроме того, мне надо ехать. Не поворачивать же обратно.

Хлещу коня нагайкой — рраз!—обдает брызгами с ног до головы — и мы на той стороне. Брюки до колен мокрые. Выливаю из полуботинок воду. Поехали дальше. Но вот — что это впереди? Не хочется верить своим гла­зам. С безнадежным упорством продолжаю путь. Лошадь останавливается.

Река, взбухшая от дождей, разлилась и залила дорогу. Объехать нельзя: над клокочущим потоком поднимается от­весный обрыв. Выехал я после обеда. В горах быстро тем­неет. Особенно в пасмурную погоду. Начинает накрапывать дождь. Обратно? Китайская мудрость гласит: «Если человек видит, что сбился с пути, кратчайший путь для него — по­вернуть обратно». Но не у каждого лежит душа к такой философии. Мне нужно в Гилиб. Не ночевать же здесь. Надо пересечь речку; с той стороны дороги нет, но там берег пологий. Однако река очень разлилась. Ну и что ж! Горцы говорят, что переходить речку надо там, где она поши­ре, потому что в этом месте она мельче. Правильно говорят, соответственно законам гидравлики. Посредине отмель, островок. Направляю лошадь туда. Подошла к воде, остано­вилась. «Пошел!» Ни с места. Бью плеткой — пятится назад. Натягиваю поводья, наклоняюсь и хлещу коня под брюхо. Четвероногий бедняга с отчаянием ринулся в воду. Ста­раюсь не думать. В какой-то момент сердце ёкнуло: ло­шадь оступилась, или ей угодил по ноге уж слишком большой камень,— я чуть не свалился с седла. Но вот мы на остров­ке, а второй рукав помельче.

Как-то просматривая старую литературу о Кавказе, я прочел

о подобном _ случае: «Когда, миновав аул, мы пришли к

37 такому месту, где дорога была унесена стремительной водой,

один из проводников хотел вброд переехать реку, но ло­шадь не выдержала напора воды, упала и только с трудом была вытащена вместе с седоком»². Если местный житель идет на такое дело, значит -оно хотя и рискованное, но не безрассудное. И все же таких вещей делать не следует: рисковать жизнью допустимо лишь при крайней необходимо­сти. Когда однажды, в горах Чечено-Ингушетии, мы с двумя товарищами, упрямо идя вперед, попали в западню, из которой едва выбрались, я убедился, что с горами, так же как с морем или тайгой, шутки плохи. Хочешь вернуться к своей семье — неукоснительно придерживайся правила: ходить толь­ко по дорогам, а если путь обрывается или если видишь, что сбился с пути, нужно повернуть обратно. Едем дальше. За поворотом показывается маленькое селение. Несколько домов. Неужели Гилиб? Под навесом сидят мужчи­ны. Это годекан: в каждом горском селении есть такое мес­то, где мужчины собираются от нечего делать. Мальчики стоят в стороне, почтительно слушают их бесконечные разговоры. Они встречают путника приветствием: «Салам алейкум», встают, подходят, по очереди пожимают руку.

— Здравствуйте. Это Гилиб?

— Нет, Гилиб дальше.

— Как туда проехать?

— Завтра поедешь. Слезай, гостем будешь.

Подбежал мальчик, взял коня под уздцы, приготовился отве­сти в стойло.

— Мне надо сегодня в Гилиб.

Все-таки я добрался туда до темноты. А утром вижу: по улице идут несколько человек, среди них — секретарь райкома, весь мокрый, без шапки. Мы знакомы, на днях беседовали. Оказывается, он ехал тем же путем, что и я. Ему тоже очень надо было в Гилиб.

— Лошадь упала в воде, я еле выбрался.

— А где лошадь?

Он махнул рукой. У всех народов этот жест означает одно и то же.

Все-таки напрасно я приехал в Гилиб, так же как и в Ириб. В этих селениях с такими экзотически звучащими названиями не нашлось ничего интересного с точки зрения искусства и архитектуры. Обыкновенные дома, самые старые из которых возведены не ранее 1920-х годов. Обычная жизнь, которую можно видеть, и не забираясь за тридевять земель. Даже ревизор из Махачкалы, приехавший проверить финансовую деятельность правления колхоза.

В Гочобе есть старые постройки. Я это знал точно. В Гочоб я ехал на грузовике. Дождь хлестал всю дорогу.

Мне как гостю уступили место в кабине, остальные ехали в кузове.

По дороге задержались немного в маленьком селении — Со-чада', что ли. Здесь мне рассказали, что когда-то из-за тесноты место для постройки дома стоило дорого: участок земли замерялся паласом (груботканый ковер); за каждую такую меру отдавали корову. И еще показали дом, откуда более ста лет тому назад, во время Кавказской войны, бежали двое пленных русских солдат. Они ночью разорва­ли на полосы свою одежду, связали их в виде веревки, по которой спустились из окна, и скрылись. Гочоб находится близ Советского района, который среди специалистов известен как место средоточия памятников архитектурно-художественной культуры. Там, в долине одной из многочисленных речушек, впадающих в реку Ава'рское Койсу, расположены селения общества Гидатль, знаменитого своими памятниками старины.

«Общество» или «вольное общество» — термин, которым рус­ские в прошлом веке называли местные общины, не под­чиненные ханам или князьям. До присоединения к России Дагестан состоял из множества микроскопических монархий и республик. В Хунзахе сидел аварский хан (нуцал), в Тарках (возле нынешней Махачкалы) — кумыкский шамхал, в Маджалисе — даргинский уцми, в Казикумухе — лакский халклавчи, несколько ханов и султанов было на юге — всего десятка два феодальных владетелей властвовали каждый на своей небольшой территории. А кроме того, были бесчис­ленные «вольные общества», каждое в составе нескольких селений или даже одного селения — своеобразные горные республики, в которых власть принадлежала общему сходу взрослых мужчин, а фактически управлявшиеся группой «уважаемых людей».

Феодализм, основным принципом которого является собствен­ность на землю и на людей, обрабатывающих ее, существовал только в отдельных районах прикаспийской полосы. Никогда Дагестан не знал государственных порядков, а сословное неравенство здесь имело место лишь в зачаточном виде и то лишь на отдельных территориях. На большей части гор­ной области преобладал строй военной демократии. Общест­венная жизнь регулировалась ада'том — неписаными зако­нами, которые принимались на собраниях представителей общин; но в большой мере действовало право сильного. Как сказал мне один старик: «Кто был хулиган, тот и командовал».

Каждый способный носить оружие считал себя единствен­ным распорядителем своей судьбы, основывая свою самостоя­тельность лишь на искусстве владеть оружием и личной 39 храбрости. Но независимость эта была фиктивной. Личность

находилась под полным контролем общины. Отдельные одно-семейные дома появились здесь несколько сот лет тому назад, а до этого дагестанцы жили, как индейцы пуэбло, в компакт­ных комплексах, где семья- имела лишь комнату, причем обычно проходную. Такие общинные жилища местами сохра­нились даже в XX веке. Высшей мерой наказания было изгнание из общины, и это было равносильно смерти, обре­кая изгнанника на мучения и, в конечном счете, на неиз­бежную гибель. В одиночку человек в те времена был беспо­мощен и не мог просуществовать.

Иногда бытует представление о первобытности как об отноше­ниях всеобщего равенства с неограниченной свободой лично­сти. Но свобода существовала лишь в рамках строгих ограни­чений, которые накладывал на человека обычай. Личность находилась буквально под гнетом тирании общины. Эти, так сказать, вольные люди состояли в добровольном кол­лективном рабстве у своей общности — и в этом они были действительно равны. Рабство было и духовное; оно состоя­ло в безусловном повиновении обычаю, в постоянном повто­рении вчерашнего дня, из чего проистекали общая духовная апатия и общественный застой.

Тем не менее горец чувствовал себя лично свободным, не признавал ничьей власти, кроме авторитета старейшин, и не имел никакого понятия о социальной иерархии и чинопочита­нии. В даргинских адатах XVII века записано*: «Перед князем и его приближенными не унижаться. Если кто будет уни­жаться, тому не подавать руку. А если кто будет засту­паться за него, того дом разрушить»³. Горцы не испыты­вали особого почтения к своим властителям. Русский посол, посетивший в начале XVI века «столицу» кумыкского шам-хала — селение Тарки, писал: «Народ именуется под властью Адигирея. Только люди очень вольные, его самого мало слу­шают, и промежду собой у них живут драки частые и убийства, что и при нас было...»⁴. Даже теперь, несмотря на прошедшие сто лет соответствующего воспитания, горец разговаривает с любым высокопоставленным лицом как рав­ный. А попробуйте грубостью или глупой шуткой задеть его самолюбие — несдобровать.

В Гочобе мне показали старую боевую башню, в стенах которой прорублены современные (размером с газетную стра­ницу) окна, потому что она превращена в жилище. Показали два старинных зальных дома. В центральной Аварии сохра-

* В XVII—XVIII вв., когда в Дагестане распространилась арабская гра­мота, адаты — неписаные законы — в отдельных случаях стали запи-40 сывать.

нилось (в полуразрушенном или переделанном виде) несколь­ко десятков таких домов; этнографы называют их «зальными». Жилая часть дома состоит из одной комнаты площадью 50—60, иногда до 100 кв. м и большой высоты — до че­тырех метров. Ее задняя стена деревянная; пространство между этой стенкой и склоном горы, перекрытое продолже­нием крыши дома, используется для кладовых. Посредине зала на полу — очаг в виде открытого кострища, над кото­рым свисает цепь для котла.

Ни на одном из этих домов нет надписей или дат. Доктор архитектуры Г. Я. Мовчан, ветеран изучения зодчества Да­гестана, считает, что те аварские зальные помещения, которые дошли до нашего времени, были построены в период XII — XVI веков. Некоторые из них относятся, наверное, к XVII — XVIII векам.

В Гидатле строили зальные дома с задней стенкой из тол­стых досок, закрепленных к стоящим в ряд столбам. Эта конструкция со стороны помещения украшалась резьбой. Самый замечательный по богатству резьбы, дом Гитинова в селении Тидиб разрушен в 1950-х годах, но его фрагмен­ты были зарисованы в 1925 году художником Е. Е. Лансере (рисунки хранятся в музее г. Махачкалы), а вся построй­ка в 1945 году тщательно обмерена и затем опубликована Г. Я. Мовчаном⁵. В фойе нового здания театра Махачкалы стоит резной деревянный столб из зального жилища такого типа.

В других случаях устраивалась срубная стена между жи­лым помещением и кладовыми. Так делали, например, в Гочобе.

Один из таких домов здесь имеет башню. Но это не боевая башня, как можно было бы подумать, и не остатки ее. Это пристройка, в которой находится внутренняя лестница, а возвышающаяся над крышей ее часть раньше являлась от­крытой лоджией, куда складывалось сено после того, как оно высушивалось на крыше. Теперь лоджия переделана под жи­лую комнату, проем ее заложен и в стенке сделано окно. В Гочобе я прожил несколько дней у секретаря сельсовета. Все время лил дождь, и отправляться дальше нельзя было. Трудно живут люди в этом глухом горном краю. Удобств никаких. Хорошо, хоть есть электричество (к сожалению, пока не везде). Бани и пекарни — только в районных центрах. Воду носят кувшинами из родника. Это женская работа. Носить воду считается для мужчины неприличествующим. Старик, оставшийся без жены, пойдет к роднику напиться, но воду себе не принесет. Не сделает это для него и сын. Обстановка в жилищах спартанская. Очаг, котел, несколько мисок, пара медных тазов и кувшинов. Вдоль боковой стены устроен деревянный топчан, покрытый груботканым ковром,

на нем подушки из цветастого ситца, овчины. С балок потолка свисают одна-две вяленые бараньи туши. Мясо сушат, вывешивая его на шестах перед домом. Это един­ственный способ заготовить мясо впрок, когда нет ни холодиль­ников, ни продовольственного снабжен