Глава 6. Насколько плохо ей было раньше, настолько теперь все стало хорошо

 

Насколько плохо ей было раньше, настолько теперь все стало хорошо. Боль прекратилась, и вернулся сон. Розмари спала по десять часов, без всяких сновидений, а со сном пришел и аппетит: теперь ей хотелось мяса — только не сырого, а жареного, — яиц, овощей, сыра, фруктов и молока. За несколько дней исхудалое лицо Розмари вернулось к своим прежним очертаниям, и через пару недель она выглядела уже так, как и подобает всякой беременной женщине: здоровая, гордая и очень красивая.

Она выпивала напиток Минни, как только та приносила его, причем до последней капли, чтобы не было причин опасаться, что ребенку может повредить недостаток витаминов. Вместе с напитком ей стали приносить и какое-то пирожное с хрустящей белой начинкой, похожей на марципан. Она тоже сразу съедала его, наслаждаясь необычным вкусом и сознанием того, что сейчас она, наверное, самая исполнительная на свете будущая мама.

Доктор Сапирштейн мог бы долго распространяться по поводу исчезновения боли, но, слава Богу, не стал. Он просто сказал: «Пора бы уж» — и приставил стетоскоп к выпирающему животу Розмари. Почувствовав движение ребенка, он очень обрадовался и даже взволновался, что было довольно странно, ведь ему наверняка приходилось испытывать такое уже сотни и сотни раз. Но это, наверное, и было именно то восхищение и радость, которые отличают великолепного врача от просто хорошего.

Розмари купила туалеты для будущей мамы: черный костюм и красное платье в белый горошек. Через две недели после вечеринки они с Ги пошли в гости к Лу и Клаудии Камфорт.

— Никак не могу привыкнуть к тебе! — радостно воскликнула Клаудия, держа Розмари за руки. — Ты теперь выглядишь в сто раз лучше. Нет, в тысячу раз!

Миссис Гоульд, которая жила по соседству, тоже обрадовалась:

— Еще несколько недель назад мы так волновались за вас — вы выглядели очень усталой и изможденной. А теперь вы просто другой человек! Артур только вчера рассказал мне о вашем состоянии…

— Спасибо, я сейчас действительно чувствую себя гораздо лучше. Некоторые беременности начинаются плохо, но потом все исправляется. А ведь бывает и наоборот… Так что я рада, что все плохое у меня уже позади.

Теперь она стала ощущать лишь слабую боль, которая скрывалась раньше за основной — в мышцах спины и в набухшей груди, — но об этих неудобствах писалось в книге, которую заставил выбросить доктор Сапирштейн. Однако эта боль не казалась Розмари странной; наоборот, с ней она чувствовала себя более уверенно. Соль по-прежнему вызывала тошноту, но что в конце концов такое была для нее соль?

Пьеса, в которой участвовал Ги, должна была впервые исполняться в Филадельфии в середине февраля. К этому времени режиссер сменялся уже дважды, а название — целых три раза. Доктор Сапирштейн не разрешил Розмари выехать с мужем на репетиции, поэтому она поехала в Филадельфию в день премьеры вместе с Минни, Романом, Джимми и Тайгер в старом «паккарде» Джимми, Поездка была не из приятных. Розмари, Джимми и Тайгер видели эту постановку еще в Нью-Йорке и мало рассчитывали на успех. Они, правда, надеялись, что кто-нибудь из критиков все же заметит и оценит игру Ги, тем более что Роман привел много случаев из жизни великих актеров, которые сделали свою карьеру на пьесах, мало интересовавших публику.

Несмотря на необычные декорации, костюмы и освещение, спектакль был скучным и многословным. Мать Ги, которая специально прилетела из Монреаля, утверждала, что представление замечательное, а Ги просто великолепен. Это была маленькая жизнерадостная блондинка, беспрестанно щебечущая о своем расположении к Розмари, Аллану Стоуну, Джимми, Тайгер и Минни с Романом. Минни и Роман улыбались, все остальные были очень взволнованы. Розмари показалось, что Ги и правда играет неплохо, но такое же чувство было у нее, когда она видела его и в «Лютере», и в пьесе «Никто не любит альбатроса», однако ни один из этих спектаклей не заслужил никакой похвалы критиков. Первые отзывы прессы появились лишь после полуночи, и все как один в пух и прах разносили саму пьесу и восхваляли игру Ги, причем в одной из рецензий ему были посвящены целых два абзаца. Другая статья, появившаяся на следующее утро, была озаглавлена: «Исключительная игра на убогой сцене», и в ней говорилось, что Ги — это «практически неизвестный до сих пор актер, который несомненно обладает феноменальными способностями и должен играть в более интересных и значительных постановках».

Поездка назад в Нью-Йорк была намного приятней.

Пока Ги был в отъезде, у Розмари нашлось немало дел. Ей надо было оформить заказ на желто-белые обои для детской, купить ванночку, кроватку и стол. Потом написать о новостях домой (она давно уже это откладывала), купить одежду для малыша и что-нибудь для себя; решить, какое объявление дать о рождении, как кормить — грудью или искусственной смесью, и как назвать его или ее: Эндрю, Даглас или Дэвид; Аманда, Дженни или Хоуп.

И еще следовало заняться гимнастикой — утром и вечером — потому что она решила рожать сама. Розмари твердо была в этом уверена, и доктор Сапирштейн полностью ее поддерживал. Они договорились, что стимулирующий укол он сделает в самый последний момент, и то, если она его специально об этом попросит. Лежа на полу, Розмари поднимала ноги вертикально вверх и держала их так, считая до десяти. Она училась быстро и поверхностно дышать, представляя себе тот счастливый момент, когда ребенок выйдет наконец из ее активно помогающего ему тела.

Розмари проводила вечера в Минни и Романа, один раз ходила к Каппам и к Хьюгу и Элизе Дунстан. («Ты еще не наняла няньку? — спросила Элиза. — Об этом давно надо было позаботиться. Сейчас, наверное, уже и не найдешь». Но доктор Сапирштейн, когда на другой день она ему все рассказала, успокоил ее, заявив, что он давно уже договорился с нянькой, которая готова после родов помогать ей сколько угодно. И разве он раньше ей этого не говорил? Это мисс Фицпатрик — одна из самых лучших.) Ги звонил каждые два или три дня — по вечерам после спектакля. Он рассказывал Розмари о своих делах и о том, что ему предложили хорошую роль в новом мюзикле, а она сообщила ему про мисс Фицпатрик, про обои и пинетки, которые собиралась вязать Лаура-Луиза.

Пьесу повторяли пятнадцать раз, и Ги смог приехать домой всего на два дня, а потом улетел в Калифорнию на пробы по приглашению кинокомпании «Уорнер Энтерпрайзес». И лишь после завершения проб он приехал уже надолго. У него было теперь две роли, из которых он мог выбрать любую: или кино, или тринадцать серий «Гринвич-Вилледж», по полчаса каждая. Фирма братьев Уорнер тоже сделала ему предложение, но Аллан отклонил его из-за низкой оплаты.

Малыш лягался, как демон. Розмари требовала, чтобы он утих и грозилась отшлепать его.

Муж сестры Маргариты позвонил им и сообщил, что у них родился сын весом в восемь фунтов и назвали его Кевин Майкл. Позже появилось официальное сообщение о рождении — очень подробное, с именем, датой и часом рождения, весом и ростом («Почему не указана группа крови?» — с иронией спросил Ги). Розмари решила, что лучше дать самое скромное объявление: их имена, имя ребенка и число. И назвать его Эндрю Джон или Дженнифер Сюзан. И кормить грудью, а не искусственно.

Они перенесли телевизор в гостиную и раздали всю мебель из кабинета друзьям. Потом привезли и наклеили обои, поставили ванночку, кроватку и стол, но через несколько дней переставили все заново. Розмари положила в стол пеленки, резиновые штанишки и распашонки, настолько крошечные, что, держа одну из них в руках, она не удержалась и засмеялась.

Они отметили вторую годовщину свадьбы и тридцатитрехлетие Ги, потом устроили еще одну вечеринку, пригласив Дунстанов, Ченсов, Джимми и Тайгер. Ходили смотреть «Морган», и еще им удалось попасть на закрытый просмотр «Мэйм».

Живот Розмари становился все больше и больше, он раздувался, как шар, и был тугой, как барабан, а над ним возвышалась крупная грудь. Утром и вечером Розмари делала упражнения: поднимала вверх ноги, сидела на пятках, тренировала поверхностное дыхание.

В конце мая, когда пошел уже девятый месяц, она собрала небольшой чемоданчик со всем необходимым для больницы — ночными рубашками, специальными лифчиками для кормления грудью, новым стеганым халатом и тому подобным, и поставила его наготове у дверей спальни.

В пятницу 3 июня в госпитале святого Винсента умер Хатч. Аксель Аллерт, его зять, позвонил Розмари и сообщил эту печальную новость. Он сказал, что панихида будет во вторник, в одиннадцать, в культурном центре на Шестьдесят четвертой улице, в западной части города.

Розмари расплакалась. Отчасти из-за того, что ей было очень жаль Хатча, а еще потому, что она совсем позабыла о нем в последние месяцы, и теперь ей казалось, что это тоже ускорило его смерть. Раз или два ей звонила Грейс Кардифф, и лишь однажды она сама позвонила Дорис Аллерт, но так ни разу и не навестила его. Сначала ей думалось, что в этом нет особого смысла, раз он не пришел в себя, а как только она сама оправилась от своего недуга, ей стало боязно находиться возле больного человека: она инстинктивно опасалась, что это может как-то вредно сказаться на ее ребенке.

Когда Ги услышал новость, он побледнел, замолчал и просидел в таком состоянии несколько часов. Розмари была тронута глубиной его переживаний.

Она пошла на церемонию одна: у Ги были съемки, и он никак не мог пропустить их, а Джоан как назло заболела гриппом. В красивом небольшом зале собралось человек пятьдесят. Пришел священник, и в двенадцатом часу началась служба, которая оказалась очень короткой. Потом выступил Аксель Аллерт и еще один мужчина, который, очевидно, знал Хатча много лет. Затем все двинулись к выходу, и Розмари выразила свое сочувствие стоявшим у гроба Акселю и Дорис Аллерт, а также второй дочери Хатча, Эдне, и ее мужу. Вдруг какая-то женщина взяла ее за руку и спросила:

— Простите меня, вы ведь Розмари, да? Это была симпатичная и модно одетая женщина лет пятидесяти, с седыми волосами.

— Я Грейс Кардифф, — представилась она. Розмари пожала ей руку и поблагодарила за телефонные звонки.

— Вот это я хотела вчера отправить вам по почте, — сказала Грейс Кардифф, показывая сверток, по форме напоминавший книгу. — А потом мне пришло в голову, что я вас сегодня, наверное, увижу. — Она отдала сверток Розмари, и та увидела, что на нем был написал ее собственный домашний адрес и обратный адрес Грейс Кардифф.

— Что это? — спросила она.

— Это книга, которую Хатч просил передать вам. Он очень на этом настаивал.

Розмари не поняла ее.

— Перед самой смертью к нему на несколько минут вернулось сознание, — рассказала Грейс Кардифф. — Меня в это время там не было, но он попросил сестру передать, чтобы я отдала эту книгу вам. Она лежала у него дома на письменном столе. Он, очевидно, читал ее в ту самую ночь, когда произошел удар. Он очень беспокоился и напомнил об этом сестре два или три раза — боялся, что она забудет. И еще он просил вам передать, что в этой книге содержится анаграмма.

— В названии книги? — уточнила Розмари.

— Очевидно. Может быть, он был в бреду, сейчас уже трудно сказать. Он изо всех сил сражался с комой, от этих усилий и умер. Когда он очнулся, то подумал, что проснулся на следующее утро, и вспомнил, что ему надо встретиться с вами в одиннадцать часов…

— Да, у нас была назначена встреча, — со слезами кивнула Розмари.

— А потом он понял, что с ним случилось, и сказал сестре, чтобы я передала эту книгу вам. Он повторил это несколько раз… и потом умер. — Грейс Кардифф улыбнулась, будто говорила о чем-то приятном. — Это старая английская книга о колдовстве.

Розмари с интересом оглядела сверток.

— Не понимаю, зачем ему надо было, чтобы я это прочла, — удивилась она.

— Он очень этого хотел. А в названии есть анаграмма. Милый Хатч! Он мечтал, чтобы в жизни все было так же, как в его добрых приключенческих книгах…

Они вместе вышли из зала.

— Я еду в город. Может быть, вас подбросить куда-нибудь? — предложила Грейс Кардифф.

— Нет, спасибо, — ответила Розмари. — Мне надо домой.

Они направились к перекрестку. Многие из присутствовавших на панихиде уже ловили такси. Двое мужчин остановили машину и предложили ее Розмари. Она отказалась и хотела уступить очередь Грейс Кардифф, но та запротестовала:

— Я не могу воспользоваться этой машиной, — объяснила она. — Сперва должны ехать вы; вы ведь сейчас в привилегированном положении… Когда вы ждете ребенка?

— Двадцать восьмого июня.

Розмари поблагодарила мужчин и села в такси. Машина оказалась маленькой и сидеть в ней было неудобно.

— Желаю удачи, — сказала Грейс Кардифф и мягко закрыла дверцу.

— Спасибо, — ответила Розмари. — И за книгу спасибо. — Потом она обратилась к шоферу: — В Брэмфорд, пожалуйста.

Когда такси уже тронулось, она еще раз напоследок улыбнулась Грейс Кардифф.