Этническая общность в жизни современного человека

Было бы преувеличением считать, что в наши дни об­щество обращает столь же пристальное внимание на инкультурацию и этническую социализацию своих новых членов. В жизни современного человека вопросы, связан­ные с принадлежностью к этнической и другим социальным группам, не являются столь же важными, как для его далекого предка. Для большинства людей более важными оказываются проблемы повседневной жизни — работа, зарплата, воспита­ние детей, проведение свободного времени. Но не следует иг­норировать и психологические проблемы, связанные с груп­повым членством. В жизни человека — и целой общности — возможны ситуации, когда ответ на простой вопрос «Кто я?» (Кто мы?) становится существенной проблемой.

Более того, во второй половине нашего столетия в мировом масштабе наметились процессы, характеризующиеся всплес­ком осознания человеком своей этнической идентичности — принадлежности к определенному этносу (этнической об­щности). В то же время в российской науке остается множест­во белых пятен, связанных с ее исследованием.

Даже значение термина «этнос» до сих пор остается не­однозначным. В наши дни многие российские этнологи рас­сматривают этнос как реальную социальную группу, сложив­шуюся в ходе исторического развития общества (Пименов, 1994). Но в мировой науке широкое распространение получил еще один подход к изучению этнических общностей: как соци­альных конструкций, возникающих и существующих в резуль­тате целенаправленных усилий политиков и творческой ин­теллигенции для достижения коллективных целей, прежде всего обеспечения социального комфорта в рамках культурно однородных сообществ (Тишков, 1997).

Однако для психолога важны не различия — действительно радикальные — между подходами к интерпретации этноса; не столь существенно, представляют ли этносы изначальную ха­рактеристику человечества или они созданы заинтересованны­ми в этом идеологами. Для него более важно то общее, что есть во всех подходах, — признание того, что этнос является для индивидов психологической общностью, а этническая иден­тичность представляет собой одну из его характеристик.

С точки зрения социального психолога, не очень важно и то, на основе каких характеристик строится осознание этни­ческой принадлежности. В качестве этнодифференцирующих, то есть отличающих данный этнос от всех других, могут высту­пать самые разные характеристики: язык, ценности и нормы, историческая память, религия, представления о родной земле, миф об общих предках, национальный характер, народное и профессиональное искусство. Список этот бесконечен, в нем может оказаться и форма носа, и способ запахивания халата, как у древних китайцев. Среди них могут оказаться сущие — на взгляд стороннего наблюдателя — мелочи, например некото­рые элементы материальной культуры, которые считают зна­чимыми для своей идентификации корейцы, проживающие в Средней Азии: особая терка для резки овощей, национальный маленький столик, удлиненные подушки, машинка для резки лапши (Левкович, Мин, 1996).

Значение и роль этих и других признаков в восприятии членов этноса меняются в зависимости от стадии консолида­ции этноса, от особенностей исторической ситуации, от спе­цифики этнического окружения. Но почти всегда этнодифференцирующие признаки отражают некоторую объективную реальность, чаще всего элементы духовной культуры. Однако отражение может быть более или менее адекватным, более или менее искаженным, даже ложным. Например, общность про­исхождение членов современных этносов — это красивый миф: с одной и той же территорией могут ассоциировать себя несколько народов. Многие элементы народно-бытовой куль­туры сохранились только в этнографических музеях. Этниче­ский язык может быть утрачен большинством населения и вос­приниматься лишь как символ единства. Так, в проведенном недавно исследовании выяснилось, что родным считают казахский язык и не знающие его русскоязычные студенты-ка­захи (Донцов, Стефаненко, Утапиева, 1997).

Иными словами, этническая общность — это прежде всего общность представлений о каких-либо признаках, а не сама по себе культурная отличительность1. Поэтому с позиции психо­лога можно определить этнос как устойчивую в своем сущест­вовании группу людей, осознающих себя ее членами на основе любых признаков, воспринимаемых как этнодифференцирующие.

Рост этнической идентичности, затронувший в последние десятилетия население множества стран на всех континентах, вначале даже получил название этнического парадокса совре­менности, так как сосуществует со все нарастающей унифика­цией духовной и материальной культуры. Однако в настоящее время этническое возрождение рассматривается одной из ос­новных черт развития человечества во второй половине двад­цатого века. Почти повсеместный интерес к своим корням у отдельных людей и целых народов проявляется в самых разных формах: от попыток реанимации старинных обычаев и обря­дов, фольклоризации профессиональной культуры, поисков загадочной народной души до стремления создать или восста­новить свою национальную государственность.

Но если во всем мире представители разных наук уже более тридцати лет изучают этническое возрождение, то в бывшем СССР, по мнению многочисленных специалистов-общество­ведов доперестроечной поры, процесс шел в противополож­ном направлении: национальные общности не только расцве­тали, но и сближались, а национальный вопрос был полностью решен. На самом деле ситуация в нашей стране не отличалась от мировой, и у многих народов наблюдался рост этнической идентичности и даже этнической солидарности. Исключение, пожалуй, составлял лишь русский народ, привилегирован­ность которого приводила к тому, что очень многие его пред­ставители очень слабо осознавали свою к нему принадлеж­ность и не проявляли явных национальных чувств. Так, со­гласно результатам этносоциологических исследований, проведенных в 1988 г., около двадцати пяти процентов русских затруднялись ответить, что их роднит со своим народом кроме пятого пункта в паспорте.

Мы не будем подробно останавливаться на психологических причинах наблюдающегося и ниши дни небывалого роста этнической солидарности большинства народов бывше­го СССР, а только перечислим некоторые № них:

1) импер­ское колониальное наследие, в частности приоритет право­славной церкви даже в годы гонений на религию — когда все церкви были «плохие», православная была все-таки немного лучше;

2) преступления против человечества (депортации целых народов, репрессии против национальной интелли­генции);

3) сверхпроизвольность этнотерриториального членения страны и его строгая иерархия: союзные республи­ки, автономные республики, автономные области, автоном­ные округа. При этом статус национально-государственных образований и их границы очень часто определились без учета численности и реального расселения народом, а не менее поло­вины этносов, в том числе крупных — поляки, немцы, корей­цы — вообще были лишены национальных единиц.

В этой ситуации задолго до распада СССР многие этносы стремились к самоопределению, рассматривая существующий порядок как незаконный. Национальная напряженность про­являлась во многих регионах, случались и массовые выступле­ния: например в 70-х — начале 80-х гг. они происходили в Грузии, Абхазии, Северной Осетии, Якутии. Этнографы и со­циологи знали, что на территории СССР существуют много­численные узлы межнациональных противоречий, которые в любой момент могут вспыхнуть — Абхазия, Нагорный Кара­бах, Южная Осетия и многие другие. И все-таки кризис конца 80-х гг. застал всех врасплох. Кризис затронул практически все народы, населяющие одну шестую часть света, но формы его проявления, связанные с ростом этнической идентичности и этнической солидарности, крайне разнообразны.

Не подготовленными к кризису оказались не только госу­дарственные структуры, но и научное сообщество, многочис­ленные специалисты, занимавшиеся доказательством расцвета и сближения наций: историки, философы, социологи, демо­графы. Не подготовленными оказались и психологи, но по другой причине — этнопсихология и это время находилась в нашей стране в зачаточном состоянии. Этнопсихологические исследования не проводились с 30-х гг., когда их фактически запретили, прямо связывая с расизмом и национализмом.

Но если в жизни современного человека осознание своей принадлежности к определенному народу, поиски его особенностей — в том числе и особенностей психики — играют столь важную роль и оказывают столь серьезное влияние на отноше­ния между людьми — от межличностных до межгосударствен­ных, то совершенно необходимо изучение психологического аспекта этнического фактора. Среди множества вопросов, тре­бующих ответа этнопсихологов, и такие: каковы психологи­ческие причины роста этнической идентичности в наше время? Почему именно этнические общности часто оказыва­ются аварийными группами поддержки в ситуации острой со­циальной нестабильности? Какие стратегии используются людьми для поддержания позитивной этнической идентич­ности?

В мировой науке существует несколько объяснительных концепций этнического возрождения второй половины двад­цатого века. Разные социологические школы объясняют рост этнической идентичности:

а) реакцией отставших в развитии народов на порождающую этнокультурное разделение труда экономическую и технологическую экспансию народов более развитых;

б) мировой социальной конкуренцией, в результате которой интенсифицируется внутриэтническое взаимодейст­вие, несмотря на унификацию материальной и духовной куль­туры;

в) повышением влияния больших социальных групп в экономике и политике и облегчением процессов их сплочения благодаря средствам массовой коммуникации. При этом ут­верждается, что именно этнические общности оказываются в более выгодном положении, чем другие большие группы, на­пример классы.

Мы не будем анализировать достоинства и недостатки этих социологических концепций, так как в любой из них, как справедливо отмечает этносоциолог А.А. Сусоколов (1990), этнос рассматривается как группа, призванная обеспечивать экономические и политические преимущества. А психолога этнос интересует прежде всего как психологическая общность, способная успешно выполнять важные для каждого человека функции:

1) ориентировать в окружающем мире, поставляя относительно упорядоченную информацию;

2) задавать общие жизненные ценности;

3) защищать, отвечая не только за соци­альное, но даже за физическое самочувствие.

Человеку всегда необходимо ощущать себя частью «мы», и этнос — не единственная группа, в осознании принадлежно­сти к которой человек ищет опору в жизни. Среди таких групп — партии, церковные организации, профессиональные объединения, неформальные объединения молодежи и т.д. и т.п. Многие люди целиком погружаются в одну из подобных групп, но с их помощью стремление к психологической стабильности не всегда может быть реализовано. Опора оказывается не слишком устойчивой, ведь состав групп постоянно обновляет­ся, сроки их существования ограничены во времени, самого человека могут за какой-то проступок из группы исключить. Всех этих недостатков лишена этническая общность. Это меж­поколенная группа, она устойчива во времени, для нее харак­терна стабильность состава, а каждый человек обладает доста­точно устойчивым этническим статусом, во всяком случае, его невозможно «исключить» из этноса. Именно благодаря этим качествам этнос является для человека надежной группой под­держки.

Конечно, кроме этнических, есть и другие стабильные боль­шие группы. Еще больше их существовало на более ранних этапах развития человечества. В традиционных обществах й сейчас существуют группы, которые лучше, чем современные этносы, выполняют ценностно-ориентационную и защитную функции. Так, получаемая от них информация не только одно­родна и упорядочена, но и требует однозначного, безукориз­ненно точного выполнения множества обрядов, сопровожда­ющих каждый этап жизни человека от рождения до смерти, а также всю его хозяйственную деятельность.

Культуры таких групп, т.е. культуры, ориентированные на предков и традиции, М.Мид назвала постфигуративными. Не­возможно лучше, чем американская исследовательница, оха­рактеризовать особенности подобных культур: «Постфигура­тивная культура — это такая культура, где каждое изменение протекает настолько медленно и незаметно, что деды, держа на руках новорожденных внуков, не могут представить себе для них никакого иного будущего, отличного от их собственного прошлого. Прошлое взрослых оказывается будущим каждого нового поколения; прожитое ими — это схема будущего для их детей... Ответы на вопросы: «Кто я? Какова суть моей жизни как представителя моей культуры? Как я должен говорить, двигаться, есть, спать, любить, зарабатывать на жизнь, встре­чать смерть?» — считаются предрешенными» (Мид, 1988. — С. 322-325).

Но для современных этнических общностей, которые не имеют столь непререкаемых традиций и стабильной картины мира и многие элементы культуры которых размываются — интешализируется хозяйственная деятельность, жилище, пища, искусство, — характерен не столь однозначный результат про­цесса инкультурации. В таких — конфигуративных —. культурах «... преобладающей моделью поведения для людей оказывается поведение их современников» {Мид, 1988. — С 342). Но инкультурация в подобных культурах позволяет избежать разрыва поколений. Всегда остаются элементы культуры, позволяющие осознавать свою принадлежность к этнической общности: язык Др^лишя, миф об общих предках, богатая подвигами ге­роев или общими страданиями историческая память.

Но М. Мид предсказывала появление еще одного типа культур - префигуративных, где не предки и не взрослые со­временники, а сам ребенок определяет ответы на сущностные вопросы бытия. В этом случае старшие не видят их собствен­ный опыт повторяющимся в жизни молодых, жизнь родителей не является моделью для детей, происходит разрыв поколений: «Еще совсем недавно старшие могли говорить: «Послушай, я был молодым, а ты никогда не был старым». Но сегодня моло­дые могут им ответить: «Ты никогда не был молодым в мире, где молод я, и никогда им не будешь» (Мид, 1988. — С. 360).

Среди особенностей современного общества можно найти проявления того, что прогноз Мид сбывается. Тенденция к росту влияния сверстников на процесс формирования цен­ностно-нормативных ориентации подростков и к одновремен­ному снижению влияния семьи зафиксирована и в эмпириче­ских исследованиях отечественных социальных психологов. Так, Е.П. Авдуевская и С.А. Баклушинский выявили достаточ­но яркие, хотя и не достигшие статистической значимости из­менения в социальной сети московских подростков: между 1991 и 1993/94 гг. доля сверстников в ней возросла с 42 до 50%, а доля семьи снизилась с 50 до 41% (Авдуевская, Баклушинский, 1995).

И все-таки подобный, заканчивающийся полной неудачей результат первого этапа инкультурации можно рассматривать лишь как полюс теоретического континуума. Если бы предска­зание американской исследовательницы сбылось полностью, человечество исчезло с лица земли. Несмотря на любые инно­вации, человечеству, чтобы самовоспроизводиться и саморегулироваться, необходимо сохранять связи между поколениями. Так, и результаты упомянутого исследования Авдуевской и Баклушинского свидетельствуют о том, что даже в условиях быстрых социальных изменений российские подростки, хотя и интенсифицируют связи со сверстниками, ориентируются прежде всего на нормы и ценности взрослых.

Более того, в современном мире наблюдается психологи­ческий сдвиг в настроениях людей — больший интерес к кор­ням, к традициям и обычаям предшествующих поколений Это умонастроение есть последствие международных конфликтов, опасности ядерной войны, экологической угрозы. человек ощущает нестабильность окружающего мира, уменьшается его оптимизм и желание смотреть вперед. Все больше людей — даже молодых — склонны смотреть назад и вглубь, искать под­держку и защиту в стабильных ценностях предков. Поэтому именно межпоколенные стабильные общности, прежде всего этносы, несмотря на предсказанные М. Мид и действительно наметившиеся тенденции к их разрушению, приобретают столь существенное значение в жизни современного человека.

Итак, мы выделили одну из психологических причин роста этнической идентичности во второй половине XX века — поиск ориентиров и стабильности в перенасыщенном инфор­мацией и нестабильном мире. Вторая психологическая причи­на лежит на поверхности, и ее наличие не требует особых дока­зательств. Это интенсификация межэтнических контактов, как непосредственных (трудовая миграция, студенческие об­мены, перемещение миллионов эмигрантов и беженцев, ту­ризм), так и опосредованных современными средствами мас­совой коммуникации — от спутникового телевидения до сети «Интернет». Повторяющиеся контакты актуализируют этническую идентичность, так как только через сравнение можно наиболее четко воспринять свою русскость, еврейство и т.п. как нечто особое.

Психологические причины роста этнической идентично­сти едины для всего человечества, но особую значимость этнос приобретает в эпоху радикальных социальных преобразова­ний, приводящих к социальной нестабильности. Именно в подобный период, переживаемый Россией в настоящее время, этнос выступает в качестве аварийной группы под­держки. В СССР и кроме этносов существовали стабильные, могущественные группы, по отношению к которым очень многим людям удавалось сохранять позитивную групповую идентичность. При государственном социализме многие граж­дане СССР чувствовали себя полностью защищенными и обе­регаемыми великой державой. Защиту человек, даже если он только декларировал коммунистические нормы и ценности, очень часто искал и у партии. Но времена изменились. Нет больше великой державы — СССР, могущественной партии, славного комсомола. Человек остался один на один с нелегкой жизнью и не знает, кто он такой, на какие ценности ему ориентироваться. Как никогда ему требуется защита и поддержка, так как распад СССР и советской системы повлекли за собой массовый культурный шок и потерю устойчивой социальной идентичности (Андрее­ва, 1997). А когда окружающий мир перестает быть понятным, начинается поиск групп, которые помогли бы восстановить его целостность и упорядоченность, защитили бы от трудно­стей пореформенной жизни.

И действительно, за последние годы в России появилось много новых групп, претендующих на эту роль, — кришнаиты и хиппи, белое братство и рокеры. Предпринимаются попытки возродить уничтоженные за годы советской власти общности: действуют общества потомков дворян и купцов, все более ак­тивны казачьи войска. Партии исчисляются десятками, если не сотнями. Но для большинства граждан России все эти груп­пы не могут успешно выполнять ценностно-ориентационную и защитную функции из-за особенностей, о которых уже гово­рилось. Более того, очень часто эти объединения, — во всяком случае, на первом этапе своего существования — оказываются лишь инсценировками групп, если использовать термин, пред­ложенный Л.Г. Иониным (1996). Как он справедливо отмеча­ет, в подобных группах превалируют внешние знаки иденти­фикации: их члены осваивают символику одежды (сари, кожа­ные куртки, казачью форму), специфический жаргон, стиль движений и приветствий.

Хотя многие люди погружаются в подобные субкультуры, для большинства в период слома социальной системы необхо­димо «зацепиться» за что-то более стабильное, за намного более устойчивую группу. Как и в других странах, переживаю­щих эпоху острой социальной нестабильности, в России таки­ми группами оказались межпоколенные общности — семья и этнос. Не следует также забывать, что этническая идентич­ность является наиболее доступной формой социальной иден­тичности именно у нас в стране: самоотождествиться с наро­дом для большинства граждан не составляет труда, так как со­ветская паспортная система превратила национальность в расовую категорию, определяемую по крови (происхождению родителей), тогда как во всем цивилизованном мире это поня­тие означает гражданство.

Актуализируя свое чувство принадлежности к этносам, по­терявшие опору в жизни бывшие граждане бывшего СССР стремятся найти выход из состояния социальной неприкаян­ности и беспомощности, обрести психологическую безопас­ность и стабильность, почувствовать себя частью общности, которая имеет привлекательные черты. Конечно, на первых этапах и здесь не обходится без инсценировок. Так, «новые этнические русские», не так давно осознававшие себя прежде всего как советских и мало задумывавшиеся о том, что их свя­зывает с этносом кроме пятого пункта в паспорте, часто выде­ляют либо самые внешние знаки идентичности (националь­ную одежду, другие элементы оформления внешности, стиль речи), либо глубинные факторы крови, миф об общем проис­хождении. Члены русских националистических групп опира­ются на идеи о великом предназначении России, рассуждают, используя архаизированный стиль речи, о тайнах русской души. Доказывая превосходство своего народа с помощью самой загадочной души, тем самым используют и социально-психологические механизмы, которые помогают противопо­ставлять свой народ всем остальным и смотреть на них сверху вниз.