Словом, наличие онтологического центра есть символ целостности и жизнеспособности, а децентрированность – знак распада и смерти любой системы независимо от уровня ее организации.

Наличие же иерархического начала, т.е. присутствие противоположностей высшего и низшего, совершенного и менее несовершенного, упорядоченного и хаотичного в бытии системы, есть показатель ее эволюционного статуса и воз­можностей грядущего совершенствования. Иерархически организованы многие «неживые» и все живые системы; иерархична любая хорошая система управления и любой социальный организм, подразумевающий гармоничное распределение со­циальных ролей и функций. Не низшее определяет высшее, а наоборот: высшее направляет и организует низшее, а целевая детерминация (или детерминация буду­щим) есть важнейший тип детерминации, особенно в обществе. Уничтожьте цели и разрушьте идеалы в человеческом бытии, и оно лишится самой существенной структурообразующей своей черты, ибо человек тем и выделяется по своему он­тологическому положению в Космосе, что в отличие от всех других существ спо­собен не адаптироваться к миру, а сознательно преобразовывать в соответствии со своими целями и интересами как собственные основания поведения, так и внеш­ние условия существования.

Способность сознательно строить свою личную жизнь в соответствии со свободно избранным высоким идеалом и перестраивать материальное бытие согласно идеальным требованиям будущего – это два очень важных призна­ка восходящего человеческого бытия, противостоящего бытию статичному и конформному, лишенному иерархического начала. Здесь нет никакой аполо­гии утопизма. Напротив: худшая из всех возможных утопий – обожествление настоящего положения дел и довольство своей человеческой ограниченностью. Если в человеческом бытии нет сияющих вершин, то их место обязательно займет зияющая пропасть; если человек и исторический народ, как говорил B.C. Соло­вьев, не стремятся к высшему, то они «неизбежно тяготеют и ниспадают на уро­вень животности»¹.

Иными словами, если в человеческом существовании нет идеального «вер­тикального» измерения, то нет и никакого его эволюционного материального преображения, а есть неизбежная стагнация и деградация. Стало быть, если наличие онтологического центра обеспечивает порядок и устойчивость какого-

¹ См.: Соловьев B.C. Сочинения. В 2 т. Т. 2. М., 1989. С. 604.

либо бытия, то наличие иерархической организации с явно выраженной вертикалью определяет его эволюционный потенциал. Подобное существова­ние и может быть названо бытием подлинным,имеющим прочные субстанциаль­ные основания.

И вот если мы после такого вступления вернемся к университету, то окажет­ся, что его центром, начиная с момента построения, является Главное здание. Не берясь здесь обидеть «старое» здание на Моховой, признавая его историчность и близость к центру Москвы, все же признаем, что оно для нас выступает прежде всего памятником. Этот памятник выполняет важную функцию преемственности, но в нем утеряна устремленность в будущее.

Иное дело – Главное здание МГУ на Воробьевых горах. Оно по своей архи­тектуре устремлено в будущее, как бы отражая в этом облике период бурного раз­вития науки в нашей стране, которое в буквальном смысле вывело нас в Космос. Одновременно, когда Вы смотрите из Главного здания на раскинувшуюся перед ним Москву, то ощущаете себя стоящим на капитанском мостике громадного ко­рабля, который плывет над Москвой и Россией, как известно, и в буквальном смысле¹.

Но это только первое впечатление любого человека, взглянувшего на уни­верситет со стороны. Если же посмотреть на архитектуру Главного здания более глубоко, то и его внутренняя архитектура очень символична и отражает, во-пер­вых, абсолютно точно основную идею университетской жизни и университет­ского образования и, во-вторых, наглядно, т.е. в своем архитектурном образе, воплощает универсальные принципы устойчивого и восходящего существова­ния как такового.

В самом деле, в структуре Главного здания совершенно отчетливо выражена оппозиция периферии и центра, но не противостоящих, а гармонично уравнове­шивающих друг друга, где глаз совершенно естественно движется от периферий­ных зон к центральному корпусу, в котором как раз и сосредоточены университет­ские органы управления и ряд его головных факультетов. То есть архитектурный центр является одновременно и онтологическим центром, т.е. центром Бытия Университета, из которого осуществляется управление, в котором разрабатывают­ся стратегические проекты. Не случайно внимательный студент или сотрудник МГУ, входя в центральную часть Главного здания, а тем более поднимаясь на его 9-й и 10-й этажи, ощущает незримое влияние и притяжение этого пространствен­ного «ядра» университета. Обратите внимание: эта диалектика центра и перифе­рии ясно выражает ступени административного академического роста, если хоти­те, внутриуниверситетской карьеры, которая реализуется в статусе ректора МГУ. Иногда журналисты, попадающие в святая святых – Зал заседаний Ученого со­вета, – теряются и не могут сделать здесь хороший снимок. При этом часто гово­рят: что бы здесь ни снимать, все равно получается сталинский ампир. Но мы бы поправили их. Это не сталинский ампир, это выражение статуса Московского университета, который когда-то был задан его основателями, т.е. статуса импер­ского университета.

¹ Ибо покоится на жидком основании.

Однако в Главном здании Московского университета не менее явственно подчеркнуто и иерархическое, устремляющееся вверх начало бытия, ведь все его горизонтали и все вертикальные линии венчаются высоким золотым шпи­лем, как бы объединяющим в целое и наделяющим смыслом все составляющие здание архитектурные элементы. В этой вертикальной устремленности все сим­волично. Дабы достичь вершины, необходимо подниматься вверх постепенно, ступень за ступенью, ярус за ярусом, и чем выше – тем уже горизонталь и рез­че вертикаль и тем меньше тех, кто сумел туда взойти. Но разве в этом не вы­ражена самая суть университетской жизни в единстве возможностей педагоги­ческого роста (ассистент – доцент – профессор) и научного восхождения, где человек может последовательно пройти ступени студента – аспиранта – кан­дидата – доктора наук и где, наконец, высшим признанием его научных заслуг может стать звание академика?¹ Разве эта вертикаль и свет², который она несет, не задают твердый алгоритм личного профессионального совершенствования ученых и не выступают мощнейшим фактором общей эволюции научного зна­ния? И разве не подразумевает эта истинная иерархичность бытия истинной свободы, неотделимой от служения высшему и обуздания своих низменных им­пульсов и страстей?

Если же теперь попытаться выявить общую архитектонику– как бы эй­дос – Главного здания МГУ, то нетрудно увидеть, что это четырехгранная пи­рамида – одна из самых совершенных и устойчивых фигур, идеально синтези­рующая принцип онтологической центрации с вертикальной устремленностью. В этом тоже есть глубокий метафизический смысл. Университетское знание и об­разование отсылают к принципу универсальности, но ведь именно четырехгран­ная пирамида идеально выражает идею единства в многообразии, когда каждая из четырех граней незаменима и неповторима в рамках целого, но опирается на общее со всеми основание, а чем выше по ней поднимаешься, тем отчетливее про­ступает ее связь и близость с тремя другими гранями вплоть до их полного совпа­дения в верхней точке пирамиды.

И здесь вполне можно уподобить каждую из граней одной из четырех фун­даментальных групп наук, образующих классическую систему университетского образования.

Имеются в виду науки логико-математического цикла (математика, логика, информатика), предметом которых являются всеобщие структурные закономерно­сти бытия.

Естественные науки, изучающие закономерности природного целого (или за­коны телесной организации мира): физика, химия, биология, география, геология, почвоведение, медицина.

Науки обществоведческого цикла, изучающие объективные законы разных сфер общественной жизни (или законы сверхтелесной организации мира), – пра­во, экономика, социология, филология.

¹ Обратите внимание, что, по-видимому, совсем не случайно часто годовые общие собрания действитель­ных членов Российской академии наук проводятся именно в Актовом зале МГУ.

² Кстати, золотой цвет университетского шпиля и венчающих его колосьев – эта прямая и точная симво­лика горнего цвета.

Гуманитарные науки в собственном смысле слова, изучающие продукты со­знательного творчества человека, – науковедение, искусствоведение, литературо­ведение, с известными оговорками – культурология и религиоведение.

Есть также две науки, которые находятся как бы в основании университетской пирамиды, – это история и психология. Первая присутствует в составе любой нау­ки, ибо каждая из них имеет историческое измерение, а вторая изучает главную составляющую любой научной деятельности – самого человека.

Но есть и совершенно особый тип знания, особая «наука», вершающая все здание университетского образования, – это философия. Она воплощает идеал цельного, доказательного и систематического знания, не абстрактного и хо­лодного, оторванного от человека, а, напротив, знания глубоко конкретного и жиз­ненного – живознания, по выражению ряда русских философов, способного лечь в основание свободного и ответственного поведения человека в мире.

Таким образом, есть весьма веские основания утверждать, что, во-первых, существование Московского университета вполне отвечает универсальным кри­териям бытия прочного и восходящего; и, во-вторых, притягательность Главного здания МГУ во многом объясняется тем, что оно исключительно точно и емко эту метафизику университетского бытия выражает. Однако существуют и другие важ­ные метафизические функции, которые выполняет Московский университет и без которых невозможно представить себе российское бытие в целом.

Москва имеет отчетливо выраженный онтологический центр – тот исток, из которого она начала расти, вокруг которого разворачивались основные собы­тия ее истории и который до сих пор символизирует единство и величие России. Это – Московский Кремль. Однако у столицы есть и ряд других онтологически сопряженных с Кремлем, но все-таки самостоятельных ландшафтно-метафи-зических центров,придающих ей неповторимое своеобразие и глубинную гармо­нию. И опять-таки первым из таких центров является Главное здание Московско­го университета.

Собственно, и старый комплекс зданий МГУ на Моховой имел достаточно определенный смысл своего расположения – прямо напротив Кремля, словно знаменуя появление светского духовного начала московской (да и общероссий­ской) жизни и выступая в роли органического противовеса началу церковно-по-литическому, воплощенному в кремлевских храмах, дворцах и башнях. Однако лишь после строительства Главного здания МГУ на Воробьевых горах мета­физическое предназначение Московского университета в рамках московско­го культурного ландшафта обрело завершенную и адекватную архитектур­ную форму.

Прежде всего отмечу, что место строительства Главного корпуса МГУ на Воробьевых горах было выбрано исключительно удачно. Это – одна из господ­ствующих московских высот, с которой по значению может сравниться разве что знаменитый холм над Москвой-рекой в Коломенском. Но последний был давно за­мечен и блестяще архитектурно оформлен нашими предками посредством строи­тельства царской усадьбы и особенно знаменитой церкви Вознесения – символа духовной чистоты и вертикальной устремленности человека в «высшие небеса». Воробьевы горы также всегда почитались жителями Москвы как особо благодат-

ное и значимое место (здесь достаточно вспомнить знаменитую юношескую клят­ву Герцена и Огарева на Воробьевых горах, давнишнее строительство на высоком правом берегу Москвы-реки монастырей и храмов), но в отличие от Коломен­ского холма это пространство в течение сотен лет все же не смогло получить архитектурно-культурного оформления и метафизического осмысления, до­стойного этого удивительного природного места, т.е. как раз того, что и пре­вращает чисто природный ландшафт, пусть потенциально и исключительно значимый для человека, в ландшафт собственно культурный.

Перенос основных факультетов университета на Воробьевы горы и особен­но строительство его Главного здания явились важнейшим фактором оформления культурного ландшафта не только южной части Москвы, но и всей столицы в це­лом. Отныне Москва получила свой второй – давно ожидаемый – онтоло­гический центр, гармонично уравновешивающий и восполняющий Кремль. Главное здание МГУ хорошо видно с разных точек московского пространства; оно выделяется уместностью своего расположения и мягкой гармонией линий по сравнению со всеми другими высотными зданиями Москвы. Возвышаясь в отда­лении от исторического центра, оно не подавляет других городских ансамблей, а скорее органично вершает Москву наподобие царской короны, особенно красивой в лучах заходящего солнца. И если Кремль с золотыми куполами и красными башнями по своему срединному положению, цветовой символике, политиче­скому и метафизическому статусу закономерно называют сердцем столицы, то университет, напоминающий раскинувшего белые крылья могучего орла, хочется уподобить средоточию ее разумных творческих сил и энергий. И если Кремль идеально воплощает материнскую – рождающую и хранящую – ипостась нашей столицы (да и всей России в целом, ведь слова «Москва» и «Россия» – это слова женского рода!), то МГУ символизирует ее мужской лик – интеллектуальный, целеустремленный и волевой.

Московский университет по своему метафизическому – незримому для телесного ока и непостижимому для мертвящего рассудка – статусу является в московском культурном ландшафте пространственным средоточием и сим­волом научного разума, центром притяжения для людей (особенно молодых), стремящихся к бескорыстному исканию истины и обретению твердых науч­ных знаний.

Дабы почувствовать свои исторические корни и обрести нравственный заряд бодрости, москвичи (да и все русские люди) приходят на Красную пло­щадь к стенам Московского Кремля. Лучшее же место в Москве для обрете­ния творческого вдохновения и просветления души – берега Москвы-реки в Коломенском с храмами Вознесения и Усекновения главы Иоанна Предтечи. Но самым благодатным местом для рационально-отстраненного взгляда на мир всегда были, есть и будут Воробьевы горы с островерхим зданием Мос­ковского университета над ними.

В этом плане совсем не случайно, что такой огромной популярностью поль­зуется смотровая площадка на Воробьевых горах. Там всегда полно людей. С нее, как с огромной колокольни, видны все московские пределы. Если вид универси­тета снизу, т.е. взгляд на него из толчеи московских улиц, напоминает человеку о

возможности научных взлетов и величии ищущего разума, то созерцание Москвы с высоты Воробьевых гор, напротив, дает возможность разумному духу как бы парить над потоком повседневной жизни, преодолевая замкнутое городское про­странство и обозревая целиком свои владения. Именно отсюда возможен высший разумный и критический взгляд на низлежащие земные пределы и на свое место в этом бушующем мире. Здесь – под благодатной метафизической сенью Москов­ского университета – можно объективно взвесить различные ценности и сделать правильный жизненный выбор.

Словом, Московский университет является безусловно значимым элементом московского культурного ландшафта со вполне определенным метафизическим содержанием и функциями. Уберите из Москвы этот ее важнейший онтоло­гический центр, надломите эту наглядно-разумную вертикаль ее бытия (ко­нечно, не в буквальном, а в переносном смысле слова!) – и, уверяем Вас, на глазах треснет и надломится все московское культурное бытие. Оно попросту немыслимо без МГУ во всех его ипостасях. Однако у Московского университета есть и другие, пожалуй, еще более важные «внешние» метафизические функции, которые он выполняет на обширных пространствах России.

Московский университет лучше всего обнаруживает свое ноуменальное из­мерение не только с некоторой пространственной и временной дистанции, но и – сколь бы парадоксальным это ни показалось – в ситуации исторического безвре­менья, когда в феноменальном калейдоскопе исторических событий и борьбе сует­ных честолюбий забываются твердые метафизические основы социального бытия, т.е. формы его онтологической центрации и его путеводные духовные вехи. Тог­да-то символом эпохи и становится не светоносная пирамида, а темное корневи­ще – постмодернистская ризома, питающая душу «подпольного человека», а так­же разнообразные сети, вроде бы децентрированные и лишенные «тоталитарного иерархического начала», но на самом деле всегда воплощающие принцип «пере­вернутой пирамиды» и псевдоиерархии, ибо все ниточки в сети всегда сойдутся к сидящему в засаде пауку или к «рыбаку» – ловцу человеческих душ.

Именно в ситуации исторического безвременья и беспамятства стано­вится вполне очевидной важнейшая метафизическая функция Московского университета – быть онтологической осью и мощной геополитической скре­пой постсоветского пространства. Поверх политических границ СНГ, поверх всех национальных и идеологических различий существуют прочнейшие профес­сионально-корпоративные связи между выпускниками университета, причем это чувство социально-корпоративной принадлежности бывает подчас сильнее и зна­чительнее в ценностной шкале личности, нежели ее успехи на политическом или административном поприще.

Огромное количество выпускников МГУ входит в руководящие органы всех стран ближнего, да и дальнего зарубежья! Сколькие из них тепло вспоминают свои университетские годы! И, значит, не столько через экономику и внешнеполи­тические связи надо реинтегрировать постсоветское пространство, сколько через поставленную на государственные рельсы актуализацию академических – лич­ных и научных – связей под эгидой Московского университета. Связи на основе низшего и материального – всегда неустойчивы и ненадежны, всегда подверже-

ны исторической конъюнктуре; но связи на основе высшего и духовного – это самые прочные, почти сверхвременные, бытийственные связи. Укрепите культур­ное, научное и педагогическое взаимодействие между различными народами – и увидите, как самым чудесным образом они будут инициировать глубинную эконо­мическую, политическую и геополитическую интеграцию. Но вот обратное – не­верно!

Наглядным подтверждением справедливости этого тезиса служит сам факт того, что МГУ, так или иначе, через евразийское сообщество, через Союз ректоров или учебно-методическое объединение классических университетов, фактически объединяет общеуниверситетскую жизнь страны и стран СНГ, выступая их пред­ставителем в общемировом университетском сообществе. Жизнь каждой универ­ситетской кафедры и каждого факультета в любом университете Российской Фе­дерации (да и в других вузах) здесь оказывается прочно связанной с жизнью со­ответствующих кафедр и факультетов МГУ, словно тысячи живительных профес­сиональных нитей протягиваются к единому – иерархически высшему – центру интеллектуальной жизни России.

Кстати, подлинная академическая интеграция попросту не может унизить чье-либо национальное или политическое достоинство, ибо в ее основе лежит добровольное объединение на основе общих университетских ценностей (о них мы еще поговорим ниже) и принципа естественной научно-педагогической иерар­хии. Как в академической среде существует совершенно естественное уважение к профессорскому званию, так и в межуниверситетской среде существует совер­шенно естественное признание ведущей роли Московского университета, орга­нически вытекающей из его собственного метафизического статуса, о чем речь шла выше.

Но МГУ является не только геополитической, но и незримой социальной скрепой постсоветского пространства. Если спросить, какой социально-кор­поративный слой в России в своем подавляющем большинстве не изменил призванию, не поддался соблазнам дележки собственности, не пошел на раз­рыв с традицией и сохранил свое профессиональное единство, несмотря на все политические разногласия, – то ответ будет достаточно очевидным: на­учно-педагогическая интеллигенция. Именно эту социально-профессиональ­ную группу, и ныне достойно сопротивляющуюся бездумным педагогическим инновациям, можно с полным основанием назвать государствообразующим социальным слоем.

Но что все эти годы являлось подлинным цементирующим онтологическим центром российской научно-педагогической корпорации? На кого она равнялась и равняется, противясь рыночно-«реформаторскому» зуду в сфере образования и отстаивая старый мудрый педагогический принцип, что «лучше быть со старой ис­тиной, чем с новой глупостью»? Опять-таки ответ будет простым и однозначным: на коллектив Московского университета и позицию его ректора. И неизвестно, сколько университетских, факультетских и кафедральных коллективов сохранили свое профессиональное и человеческое единство в эти годы только благодаря тому, что корпоративную солидарность и твердость, отражающую его метафизическое предназначение, хранил коллектив Московского университета. Да и сейчас ректо-

ры университетов регулярно съезжаются в Москву не столько ради решения прак­тических вопросов, сколько для сверки своих университетских пульсов с пульсом центрального вуза России.

Пока свет служения истине и своему народу (а эти вещи может противо­поставлять лишь нравственно больное сознание) излучает шпиль Москов­ского университета, пока прочно университетское научно-педагогическое бытие, – до той поры он исполняет свое метафизическое предназначение быть онтологическим центром и ведущим магнитом многонациональной и поликонфессиональной научно-педагогической общественности России.

Существует, однако, и третья– наиважнейшая– интегративная функция университета на постсоветском пространстве. Она фундирует две предыдущие функции и прочнее всего связана с собственной метафизикой университетского бытия. МГУ представляет собой духовную скрепу постсоветского культурно-географического мира. В самом университетском бытии, как мы помним, проч­ном и устремленном, воплощаются высшие духовные ценности, позволяющие мыслящему человеку обрести твердую идейную почву под ногами и достойные цели личного существования.

Университетский дух утверждает ценность бескорыстного искания ис­тины, противостоящую зуду сребролюбия и стяжательства, верность своим учителям, нравственным и научным принципам вопреки атмосфере продаж­ности и политического предательства.Дух университета – это дух научного универсализма, воли к обретению цельного и действенного мировоззрения в един­стве веры, воли и разума, где особую роль играет философия. «Философия как целостное миросозерцание, – писал в этой связи профессор Московского универ­ситета П.Д.Юркевич, – есть дело не человека, а человечества, которое никогда не живет чисто логическим сознанием, но раскрывает свою духовную жизнь во всей полноте и целостности ее моментов»1. Этот синтетический мировоззренческий пафос университетского образования выражает самую суть высокой культу­ры и зримо противостоит эклектичности и мозаичности культуры массовой, которая по мере развития технических средств приобретает все более разру­шительный для общества характер.

Университетское бытие подразумевает также соборную работу сознаний, объединенных не только принадлежностью к единому коллективу, общими нравственными принципами и научными проблемами, но важнейшими ду­ховными связями «учитель – ученик». Это отнюдь не исключает, а наоборот, подразумевает свободу и автономию творческих личностей. Именно развитая индивидуальность в рамках такой соборной общности в определенных исто­рических обстоятельствах получает право говорить от лица этой общности. В ней персонифицируется и через нее как бы сказывается всеобщая истина. Иногда эта истина способна сказываться даже вопреки расхожим мнениям самой этой соборной общности. Удивительно, но такую «соборную теорию со­знания» развивал выдающийся русский философ, ректор Московского универси­тета С.Н.Трубецкой. И он же, как никто другой, имел полное право заявить: «Тот,

¹ Юркевич П.Д. Философские произведения. М, 1990. С. 68.

кто познал истину, требует, чтобы ее признали все; он один лучше всех знает то, что все должны знать. И поэтому один побеждает и убеждает столь многих в том, чему сначала не хотел верить никто»¹.

Тут можно предвидеть постмодернистский всхлип: «Ах! Это же типичный пример репрессивного дискурса!». Но это для тех, скажем мы, кто не умеет слу­жить высшему и признавать иерархическое начало, а потому сам всегда является марионеткой какого-то чужого (и чаще всего не самого лучшего) мнения и всег­да сам не прочь навязать кому-то свое суетное суждение. Университетское ду­ховное бытие исключает всяческий постмодерн и вообще всякую интеллек­туальную моду. Оно фундаментально и светоносно, ибо противостоит мраку и хаосу во всех их соблазнительных разновидностях. Оно несовместимо с культом личного и частного, стремясь к интегральной и доказательной истине. Оно спо-двигает человека к бесконечному научному восхождению и неустанному личному совершенствованию, ибо зовет не только знать, но и быть, не только говорить, но и поступать. Но метафизика университетского бытия столь же определяет путь личности и требует от нее вполне определенных нравственных качеств, сколь и сама определяется деяниями конкретных личностей. И как бы ни была сверхвре­менно и сверхпространственно укоренена светоносная метафизика Московского университета, этот свет хранится и прирастает лишь светом, что исходит из жи­вых человеческих сердец.

Все выделенные выше метафизические ипостаси и функции бытия Москов­ского университета позволяют, как мне кажется, сделать итоговый вывод.

Университет есть «столп и утверждение истины», говоря языком П.А.Флоренского; он – центральный светский духовный храм России, при­ближающийся по своему социокультурному и политическому значению к Троице-Сергиевой лавре. Он способен светить вовне, ибо его собственное бы­тие прочно и светоносно.

О значении лавры для России прекрасно написал отец Павел Флоренский (кстати, учившийся на физико-математическом факультете Московского универ­ситета и посещавший философские семинары С.Н.Трубецкого) в статье «Трои-це-Сергиева лавра и Россия»: «Тут не только эстетика, но и чувство истории, и ощущение народной души, и восприятие в целом русской государственности, и какая-то труднообъяснимая, но непреклонная мысль: здесь, в Лавре именно, хотя и непонятно как, слагается то, что в высшем смысле должно назвать общественным мнением, здесь рождаются приговоры истории, здесь осуществляется всенарод­ный и, вместе, абсолютный суд над всеми сторонами русской жизни. Это – то всестороннее, жизненное единство Лавры, как микрокосма и микроистории, как своего рода конспекта бытия нашей Родины, дает Лавре характер ноуменальности. Здесь ощутительнее, чем где-либо, бьется пульс русской истории, здесь собрание наиболее нервных, чувствующих и двигательных, окончаний, здесь Россия ощу­щается как целое»². Это значение духовного религиозного центра России лавра, основанная Сергием Радонежским, хранит и по сию пору.

¹ Трубецкой С.Н. Сочинения. М., 1994. С. 496.

² Павел Флоренский, священник. Сочинения. В 4 т. Т. 2. М, 1996. С. 353.

Но разве Московский университет не обладает своей уникальной эстети­кой и не символизирует накануне своего двухсотпятидесятилетия вершины на­родной русской души и устоев ее государственности? Разве не творился устами крупнейших отечественных мыслителей, учившихся и работавших в его стенах, суд над всеми сторонами российской жизни? Здесь достаточно вспомнить имена B.C.Соловьева и И.А.Ильина, С.Н.Булгакова и Н.Н.Алексеева, Н.С.Трубецкого и П.И.Новгородцева. Разве не является история МГУ кратким конспектом русской истории трех последних веков и не обладает он ноуменальным, метафизическим измерением, определяющим, как и лавра, целостность российского бытия? И разве не стал его внешний архитектурный облик, о чем уже говорилось выше, таким же неотъемлемым атрибутом России, как и купола обители преподобного Сергия?

Московский университет есть святыня России,одна из ее высших и абсо­лютных ценностей, причем ценностей живых и действенных, имеющих впол­не конкретный лик и призывающих под свои знамена живых носителей данной культурной традиции. Святыня – это последнее метафизическое определение Московского университета,включающее все три атрибута последней: а) быть светоносным разумным началом, противостоящим всякому невежеству, хаосу и тьме; б) просветлять души, сподвигать их к свободному духовному росту и совер­шенствованию; в) быть святилищем, храмом, средоточием истинного – прочного и возвышенного – бытия, где можно причаститься к духу искания истины и к красоте подлинного научного творчества.

Эту святыню России призваны беречь и преумножать ныне живущие сотруд­ники и студенты Московского университета. И кому как не им помнить завет вы­дающегося русского философа и правоведа, профессора МГУ П.И.Новгородцева: «Русский народ не встанет с одра, если не пробудятся в нем силы религиозные и национальные. Не политические партии спасут Россию, ее воскресит воспрянув­ший к свету вечных святынь народный дух»¹.

¹ Новгородцев П.И. Об общественном идеале. М., 1991. С. 581.

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРОВ

 

 

Предлагаемая читателю книга является действительным курсом лекций, которые многие годы читались и продолжают читаться на философском факультете Московско­го государственного университета им. М.В.Ломоносова. Мы долго думали, какой жанр книги предпочесть. Это могла быть монография, ибо в ней содержится целый ряд нетри­виальных и, надеемся, дискуссионных суждений. Это мог быть учебник со структурой, которая диктуется соответствующими официальными требованиями, но которая мало пригодна для освоения курса философии на философских факультетах университетов.

Философия является открытой и непрерывно обновляющейся системой знаний, где нет раз и навсегда зафиксированных аксиом, законов и доказанных на их основе теорем. Ее живая стихия – бесконечное вопрошание и напряженное размышление над вечными проблемами человеческого бытия, не могущими получить окончатель­ного и всех удовлетворяющего решения. В силу этого философия плохо состыкуется с жанром любого учебника, даже если ставится сугубо прагматическая задача – дать человеку самые общие представления о проблемах и методах философии. Смысло­вое пространство этой важнейшей сферы духовной культуры человечества находит­ся вне потока исторического времени, а потому действительное его освоение под­разумевает включение человека в непрерывный творческий диалог мыслителей друг с другом – и тех, кто жил 2500 лет назад, и тех, кто творит сегодня.

Поэтому нам хотелось, в той мере, в какой это возможно, сохранить живой – от­крытый и творческий – дух философии. В наибольшей степени, как нам представ­ляется, это возможно именно в жанре университетских лекций. Согласно традициям Московского университета лекции здесь всегда носят систематический и авторский характер, когда приобщение к фундаментальным проблемам и ходам теоретической мысли подразумевает активную и творческую позицию лектора, возможность вы­несения им на суд аудитории идей и гипотез с «переднего края» науки.

Одновременно, согласно тем же университетским традициям, излагаемый в лекциях материал является лишь основой, своеобразным профессиональным фун­даментом, над которым слушатели должны самостоятельно, в результате кропот­ливой работы возвести здание своего собственного философского мировоззрения. Прослушивание лекционного материала должно органически дополняться устны­ми дискуссиями с коллегами на семинарах и, что особенно важно, самостоятель­ной работой с философскими текстами. Университетская лекция призвана в этом плане сориентировать студента в море современной философской литературы, привить ему вкус к чтению философской классики и дать образцы ее квалифици­рованной теоретической интерпретации. Именно такой синтез систематичности и научной свободы позволяет действительно приобщиться к философии, почувство­вать своеобразную красоту ее гипотез и строгость доказательств.

Авторы ясно осознают определенную парадоксальность своей позиции, ибо пред­лагаемые лекции, заключенные в обложку книги, сразу же приобретают характер некой обязательности, теряют живое смысловое творческое напряжение, которое присутству­ет на реальных лекциях, когда ты встречаешься с сотней заинтересованных глаз, когда ты реагируешь на их выражение и по ходу корректируешь ход лекции, меняя смысловые акценты, что-то выделяя, а что-то, напротив, переводя в тень. Именно в эти мгновения как никогда ясной становится позиция Сократа, выступавшего против заключения жи­вой философской мысли в текстовую темницу. Но иной возможности донести свои

 

философские наработки и многолетние размышления до читателя у авторов попросту нет. Текст был, есть и долго еще будет главным средством передачи философских смыслов.

И, наконец, последнее замечание. Наши лекции названы «университетскими». Тем самым мы не просто указываем на свою принадлежность к Московскому госу­дарственному университету, хотя и гордимся этим, а на специфику именно универси­тетской философии. При этом мы исходим из известной мысли И. Канта о разных уровнях приобщения к философии. Суть его позиции заключается в следующем. Су­ществуют две ступени знакомства человека с философией. Первая ступень – это философия школярская, т.е. предназначенная для преподавания в высших классах средних школ и гимназий. Поскольку у нас философия в школе не преподается, то эту функцию выполняют курсы философии в вузах. Здесь происходит, действительно, лишь поверхностное знакомство с философией как с частью общечеловеческой куль­туры. Точно так же в школе знакомятся с математикой, литературой, рисованием, во­все не становясь при этом ученым-математиком, писателем или художником.

Но кроме этого существует философия академическая, которая обязательно должна присутствовать в стенах университетов и профессионально изучаться на философских факультетах. Академизм вовсе не означает догматизма, как это ино­гда пытаются представить «свободно» мыслящие философы, а представляет собой освоение необходимой школы философствования, без которой подлинной свободы философской мысли быть не может.

Сложный по содержанию материал невозможно изложить просто, но его мож­но изложить понятно и, смеем надеяться, интересно, а лучшим средством для такого изложения являются как раз классические университетские лекции. Поэтому, пораз­мыслив, мы выбрали именно этот жанр. Понятно, что полностью воспроизвести на бумаге дух и общую тональность классической академической лекции невозможно: там присутствует и строгое доказательство, и вольный полет фантазии, и шутка, и тео­ретический экспромт, и обязательный момент философской исповедальности. Но мы постарались посильно передать это живое измерение университетского философство­вания, максимально приблизив стилистику, тематику и архитектонику нашего курса к реальным лекциям, в течение м