Городские деревья
Городские деревья узловаты, изломаны и неуклюжи. В общем‑то – искалечены. А попробуй‑ка иначе. Тут – здание свет загораживает, тут – бензином чадят с утра и до вечера, тут – алкашня ветку ломает, чтоб на сучок стакан повесить до лучших времен. Мамаши молодые со своими авоськами. Дети с перочинными ножиками и бутылочными осколками. Молодежь со своим извечным «Оля + Коля» и «"Спартак" – чемпион». И вообще – надо еще суметь через эту землю наверх пробиться. Сам узлом завяжешься. Но – растут, зеленеют. И даже иногда спасают кому‑то жизнь. Вот, к примеру, у меня в конторе сотрудник из окна выбросился. Молодой совсем еще парень, причем – очень толковый. В двадцать три года – начальник управления. Девушка от него, видите ли, к другому ушла. Целился, видимо, на асфальт, но, поскольку не десантник, – с четвертого этажа – промахнулся. Не долетел чутка. На дерево приземлился. Сложный перелом бедра, перелом двух ребер, сильные ушибы. И – ничего опасного для жизни… А вы говорите… Через два месяца уже из больницы выписался, в офис пришел. Мне секретарша докладывает: – Дмитрий Валерьянович, к вам Никита, примете? А в голосе – такое сочувствие, такое переживание – будто человек с фронта вернулся. – Ну, пусть заходит, – говорю. – И коньячка нам приготовь, лучше – армянского. Заходит. Под правой подмышкой – костыль. Стоит, мнется. – Садись… Сел в кресло, ногу – вперед. Аккуратно так. – Ну что, прыгун? На работу пришел проситься? Кивает. Я закурил, гляжу – он тоже за сигаретами тянется. Пододвинул ему пепельницу. А тут и секретарша появилась, Леночка. На подносе – бутылка «Наири», пара маленьких хрустальных рюмочек (как я люблю, «а‑ля рюс»), ломтики лимона, посыпанные тертыми кофейными зернами и сахарной пудрой. Улыбнулась, потрепала парня по волосам, – мол, все будет нормально, не переживай. И – ушла. Ну‑ну. Посмотрим… Он вздохнул: – А в больнице меня десантником называли... Я только хмыкнул. – До десантника, парень, тебе – как до Пекина раком. Порылся в столе, достал оттуда старый альбом. Дембельский. Как‑то принес его в контору, хотел «айтишникам» отдать, отсканировать, чтоб иметь еще и электронную версию. И – забыл. А тут вспомнил. – На, смотри… Он тоже хмыкнул в ответ. Но – открыл. Смотрит, перелистывает. – Ого, ничего себе. Это вы? Вот этот, молодой, с ружьем? И где это? Я тем временем коньяк разлил. – Давай, выпьем. Тебе можно? Он только плечами в ответ пожал. Мол – можно. Выпили. – Это, за речкой. За самой южной. Мы так Афган называли. Провинция Газни́. А «ружье», которое тебе так глянулось, называется СВД. Снайперская винтовка Драгунова. «Драгунка». Мой самый близкий друг в тех краях. Еще коньяка хочешь? Кивает. Разлил. Выпили. – Нас, – продолжаю, – туда тридцать восемь человек из учебки пришли. А вернулись – семеро. Нет, ты не думай, не все погибли. Кого‑то ранило, у кого‑то – гепатит нашли или еще хрень какую. Одного придурка змея в лицо укусила, когда спать на камешке улегся. А так чтобы живы‑здоровы вплоть до дембеля – семеро. И не думай, что мы какие‑то особенные были. Обычные московские школьники и студенты. Только там, за речкой, таких, как мы, тридцать тысяч остались, и это – по официальной статистике, а она – всегда врет, сам знаешь. А служили сколько… Только у меня из класса – четверо. Считай – каждый пятый… Помолчали. – Ты про «третий тост» слышал когда‑нибудь? Он мотает головой отрицательно. Нет, мол. И, действительно, – откуда ему. – Его не чокаясь, пьют, понял? Он вздохнул. Кивнул. – Понял… Выпили. – Это я к чему говорю… Это я к тому, что это они, – киваю на альбом, – десантники. С большой буквы «Д». А ты – прыгун… Голову опустил. Кажется – понимает. Помолчали, я закурил. – Ладно, твое место, сам понимаешь, – занято. Фирма не могла ждать, пока ты из больницы выпишешься. Работы полно, людям зарплату платить надо. А на всевозможные трудовые кодексы – мне плевать с высокой колокольни. Если хочешь – можешь судиться… Мотает отрицательно головой. Не хочет. И правильно. Я вздыхаю: – Парень ты не без башки, так что могу предложить место ведущего специалиста в другом управлении. Будешь землю грызть – повышу быстро, нет – не обессудь. Согласен? – Согласен. Я снова разлил: – Ну, за твою удачу и жизненный урок. Выпили. Он ушел. А я подошел к окну, за которым шел осенний дождь и тянулись к низкому московскому небу кривые, голые и узловатые руки деревьев. Покурил, побарабанил пальцами по стеклу. Я прекрасно знал, что с ним будет дальше. Он приятельствует с Денисом, и рано или поздно Дениска приведет его к нам в паб. Там он найдет себе что‑то по интересу: рок‑н‑ролл, стрит‑рейсинг, футбол, просто компанию. А еще через некоторое время он станет таким, как мы все. Я налил себе еще коньячку, выпил, поморщился, зажевал ломтиком лимона. Кабинет заливал ровный и мягкий искусственный свет. На стенах висели фотографии с моих выездных матчей и рыбалок, с Машкиных челленджей и Сашкиных рок‑тусовок. Я выключил свет, подошел к окну и снова закурил. Ну почему, блин, во всем этом сраном городе нет ни одного, ну совсем ни одного не изломанного дерева…
«Глаз урагана»
Ненавижу ходить на всевозможные «встречи одноклассников». И понимаю, что не идти нельзя, – а все равно ненавижу. И никакие самодисциплина и самоконтроль, которые я в последнее время пытаюсь в себе культивировать – ну ни фига не спасают. Во‑первых, это само по себе отвратительное зрелище, когда ребята, которых помнишь молодыми, полными надежд, с горящими глазами… А, что тут говорить… Ну, а во вторых, – опять‑таки – что уж тут говорить – дико совестно собственной, пусть и достаточно относительной, «успешности». Хочется, вроде бы, хоть что‑то рассказать, хоть чем‑то поделиться – а как? Как рассказывать им о неспешной крикливости Рима, о пышной коварности интриганки‑Флоренции и истошной вони хваленых венецианских каналов? Как говорить об имперской надменности Вестминстера и имперской же снисходительности Трафальгара, о незамутненном спокойствии тибетских монастырей и о ярости волн, бьющихся о мыс Рока? Как поделиться кровавым ужасом затерянных в джунглях ступенчатых пирамид майя с ребятами, для которых банальная поездка в абсолютно неинтересную, грязную и ненавидимую мною Анталию – чуть ли не кругосветное путешествие? Как пожаловаться на дикий трафик столичных магистралей людям, ездящим, преимущественно, на метро? При этом – ты их любишь. И помнишь – совсем‑совсем другими… Молодыми, блестящими, длинноволосыми, с некоторым романтическим закосом в цинизм – так тогда было модно – и целой огромной жизнью впереди… Короче – ненавижу… Я б и в этот раз не пошел, да Колька застыдил. Мы с ним с седьмого класса вместе учились, а теперь – вместе работаем. Партнеры. Так сложилось. Молча зашел ко мне в кабинет, молча плюхнулся в гостевое кресло и уставился на меня своими огромными, чуть навыкате, карими буркалами. Прямо с утра. Еще и рабочий день‑то толком не успел начаться. Я заерзал. Но – пока сдержался, промолчал. Потом секретарша кофе принесла. Две чашечки. Я не заказывал, значит – он постарался… Еще чуть‑чуть помолчали. Потом он не выдержал: – Ну, опять «последний звонок» сачковать решил? Молчу. Думаю. – Совесть, – продолжает, – имей. Я понимаю, что тебе внапряг, а мне что – опять отдуваться? «Дима занят, Дима в командировке». Я так с тобой скоро – совсем изоврусь. Надоело. Я сигарету закурил. Кольке предлагать не стал, он – полгода как бросил. А у меня – ни фига не получается. – Короче, товарищ начальник. Тебя все видеть хотят. А я лично – наоборот. Но отмазывать больше не буду. И не проси. Я докурил, раздавил окурок в пепельнице. Поднялся: – Ладно, хрен с тобой. Поехали… …Школа у нас – в самом центре Москвы. Между Пушкинской и Патриаршими. Очень красивый район. И – очень зеленый. В школьном дворе тоже деревья растут. Много. Вроде уже больше двадцати лет прошло, а они – все такие же… Вот под ними и встретились. Потолкались растущими животами, похлопали друг друга по плечам. С девчонками расцеловались. Под ними же – в смысле под деревьями – и выпивать начали. Как водится. Потом отправились в поход «по памятным местам». Вот здесь, типа, в футбол играли, когда с уроков сбегали, а вот здесь – портвейн впервые пробовали. А вон туда – курить на переменках убегали, надо же, какое счастье… …А потом – я сбежал. Не выдержал все‑таки. Сделал вид, что выпил лишку, и – бочком‑бочком в машину. Стекла поднял, кондиционер включил, музыку поставил. И буркнул водителю: – Давай‑ка, Вов, на Воробьевы горы. Продышаться хочу… Поехали. Я там часа три, наверное, прогулял. В полном одиночестве, среди хохочущих и целующихся выпускников. У них Воробьевы горы – одно из самых популярных мест для прогулок. А именно в такой толпе одиночество как раз и чувствуешь особенно остро. Я как раз этого и хотел, если уж совсем честно… Нужно мне это было. До сих пор не могу понять – почему, но – нужно… День – солнечный, радостный, весенний. Листва еще – нежно зеленая, пылью столичной бензиновой не провонявшая. Ветерок с Москвы‑реки порывами налетает, не дает прочувствовать подступающую летнюю липкую духоту раскаленного каменного мешка. И ты – одиноким темным пятном. Кляксой на акварели. Вроде бы и неуместен, а вроде бы – тоже необходимая деталь пейзажа. Придающая нужную перспективу этому хрупкому и радостному пространству. Ну, в общем, походил‑походил, потом достал мобильный и позвонил Русланычу: – Привет, старый. Ты сегодня на встрече выпускников был? – Угу, такая тоска… – Есть идея, – усмехаюсь. – Поддерживаю, – вздыхает. – Где встречаемся? – Да там же, – щурюсь на солнце. – В пабе. Где же еще‑то. Там парни вроде как летнюю веранду открыли. Посидим, попьем пивка, а потом решим, куда стопы направить… – Да понятно куда, – ржет. – Все туда же... Вот и поговорили… Я водителю позвонил, объяснил куда подъехать, чтоб меня забрать. Потом еще минут пятнадцать ждал, пока он сквозь гуляющих продерется. Залез в машину, откинулся на переднем сиденье, похлопал себя по карманам в поисках сигарет. – Знаешь что, Володь. Отвези‑ка ты меня в наш паб да вали домой, отдыхай. Последний звонок все‑таки. Мы его по молодости «Днем первого минета» называли. Давно это, правда, было. А сегодня я явно нажрусь, так что ждать меня – просто замотаешься… Он как‑то странно на меня посмотрел. С пониманием, что ли. – Валил бы ты cам, шеф, куда‑нибудь. На ту же рыбалку свою любимую. Совсем умотался – просто лица на тебе нет. И я тогда отдохну. А сегодня уж – я тебя как‑нибудь дождусь. По‑любому… Я в бардачке порылся, новую пачку сигарет оттуда достал. Распечатал. – Ничего‑то ты, – вздыхаю, – Вова, не понимаешь… Он в ответ только головой покачал: – Может, и не понимаю. Только у меня у самого то же самое. Как кого встретишь – ну, из детства разговоришься о пацанах – так только и узнаешь: этот сидит, этот – в Чечне погиб, от этого – жена ушла, а этого – у ларька за бутылку водки зарезали. Тьфу, беда… – Беда, – соглашаюсь. – Будто, – продолжает, – всех ветром уносит, а ты в каком‑то затишке пристроился. Шефа возишь, деньги имеешь. Дочь растишь. Дачу вон построил… А людей – уносит. Как эта херня называется‑то? – «Глаз урагана», – шепчу, прикуривая. – Эта херня, Вов, называется «глаз урагана»…
[1] «Подвал» – культовый бар болельщиков московского «Спартака», ставший настоящей легендой благодаря стараниям и энтузиазму его хозяина Толика Герцына и, конечно, Олега Мосфильмовского. На его, ныне закрашенных, стенах ставили свои автографы Гаврилов и Черенков, Шавло, Родионов, покойный ныне Константин Иванович Бесков и другие прославленные ветераны, многих из которых тоже уже нет в живых. В настоящее время закрыт по причине резкого роста стоимости аренды в центре столицы, на его месте функционирует стандартный новорусский шалман с караоке и прошмандовками.
|
