Римская фотография
Она у меня до сих пор висит, чуть ли не на самом почетном месте. Причем, я, признаться, и сам не до конца понимаю, с каких таких дел. Просто – висит, и все. Наверное, дорога́ почему‑то. А так – черт его знает… …Нет, наверное, ничего безумнее, чем одинокий, в меру пьяный и безмерно депрессивный русский в холодном, прозрачном и праздничном предрождественском Риме. Испытано, что называется, на собственной шкуре. Она у меня вообще что‑то в последнее время стала слишком часто становиться объектом сомнительных и небезопасных с точки зрения психического здоровья экспериментов. А всего‑навсего – с женой в очередной раз поссорился… Правда, на этот раз – всерьез. До хрипоты. Да что там «до хрипоты»… До очередного «развода»… Психанул, забронировал ночью по интернету номер в своем любимом отеле на улице Четвертого ноября, купил билеты на утренний аэрофлотовский рейс – да и улетел. Благо шенгенская мультивиза позволяет… Вещей у меня с собой, разумеется, не было. Откуда… Вот еще, вещи собирать – в таком‑то депрессивном состоянии… Ничего, кроме денег, паспорта и билета с открытой датой возврата. И – как потом, уже в Риме, выяснилось – хорошего такого пакета с забористой голландской коноплей в правом кармане джинсов. Ее еще почему‑то «гидропоникой» называют. То ли сорт такой, то ли – способ выращивания… Вот было бы весело, кстати, если б на таможне замели. Обхохочешься. Но таможенник только посмотрел на мою слегка опухшую рожу и поинтересовался целью поездки. – С женой, – говорю, – посрался. В хлам. В лоскуты. Вот и не нашел ничего лучшего… Он только головой помотал: – Дети‑то у вас хоть есть? Я по карманам куртки себя похлопал, сигарету достал и только тогда вспомнил, что в Шереметьево курить запретили. Вздохнул тяжко, засунул источник живительного никотина обратно в пачку. – Да нет… Надеюсь, что пока, а так – бог его знает. Особенно после вчерашнего… – Везет тебе, – вздыхает в ответ. – Если б у меня такая возможность была, я б от своей мегеры не то что в Рим, в Антарктиду бы свалил. К пингвинам, мать их так за лапы перепончатые. Хвосты им крутить. Только как потом спиногрызам в глаза смотреть буду? Трое их у меня, понимаешь… – Сочувствую, – жму плечами. – Только у меня, брат, сейчас, извини, другие проблемы. И даже тот медицинский факт, что у пингвинов напрочь отсутствуют хвосты, мне – ну совершенно не помогает… – Да я понимаю, – улыбается. – Нажрись там как следует. Может, и полегчает… – А вот это, – киваю, – обязательно… На том и попрощались. Да и бог с ним. Прилетел, поселился и вдруг понял, что делать мне здесь – ну абсолютно нечего. Да к тому же еще и каждый переулок о Машке напоминает. Мы их с ней все пешком исходили. Самый главный в нашей жизни город… После Москвы, разумеется. Ладно, думаю: если больше делать нечего – надо напиваться. В конце концов – и таможеннику обещал… Пожал плечами, да и пошел осуществлять задуманное. …Первую бутылку фриульского я осилил непосредственно в пиццерии, располагающейся метрах в двухстах от отеля. Мы там с Машкой часто ужинали, когда было лениво топать куда‑нибудь в сторону пьяццо Навона, либо перекрестка Фори Империали и той улицы, которая идет в сторону железнодорожного вокзала. Там ресторанчики, конечно, повкуснее, но иной раз так набродишься по Вечному городу, что сама мысль тащиться куда‑то пешком, даже ради самой обалденной домашней пасты с трюфелями или куска пусть даже и самой вкусной в мире телятины – ничего, кроме ужаса, уже и не вызывает… А с такси в Риме – вечные проблемы. Такие же вечные, как сам этот удивительный город… Так, о чем это я? А… о первой бутылке фриульского. Под феттучини с белыми грибами, ассорти из итальянских сыров и хорошим куском чуть обжаренного кровавого мяса под соусом из зеленого итальянского перца. Хотя, справедливости ради, она была не одна. В смысле – бутылка… Уже в той самой пиццерии. Вторую я заказал еще до того, как принесли горячее. Да потом еще и граппой как следует шлифанулся. Под два двойных эспрессо. Средних лет официант смотрел на меня с нескрываемым уважением… …Допил, расплатился и пошел гулять в сторону фонтана Треви. Курить траву пока что не хотелось. Это будет потом, когда я, в слюни пьяный, с трудом объясню портье, что мне нужен ключ от моего девяносто четвертого номера, и поднимусь к себе на пятый, последний этаж. Запрусь, включу телевизор, вещающий на плохо мною понимаемом певучем итальянском языке, и, скорее всего, расплачусь злыми и бесполезными пьяными слезами. Вот тогда, наверное, и захочется анаши. А пока – нет. Воздух Италии холоден, чист и прозрачен. Вокруг много улыбающихся лиц. Я еще достаточно молод и силен, подтянут, отлично, со вкусом одет. Моя походка упруга, в моих волосах только чуть пробивается благородная седина, и в мою сторону время от времени стреляют глазками молодые симпатичные девушки. И так какого же тогда, спрашивается, черта? Вот именно, брат, вот именно… ... По дороге к Треви я еще пару‑тройку раз заглядывал в попутные забегаловки. А может – и больше, я не считал. Где неизменно заказывал рюмку граппы, оливки и чашечку обжигающе горячего и горького итальянского эспрессо. Настроение болталось от самого радужного до самого депрессивного, и бог его знает, чем бы все закончилось, если бы у этого, самого знаменитого в городе фонтана, в звенящие воды которого мы с Машкой обязательно, каждый приезд, бросали монетки «на счастье», я не познакомился с Натом. Или, точнее, – он не познакомился со мной, уверенно перехватив ловкую руку мелкого и грязноватого албанского воришки, потихоньку подбирающуюся к моему бумажнику в неосмотрительно оставленной не застегнутой наплечной сумке. Поджопники ворюге мы после этого отвесили одновременно, можно даже сказать, – скоординированно. Хотя ни о чем таком, понятное дело, не договаривались. Заморыш пролетел метров эдак пять и уткнулся тем, что у нормальных людей называется лицом, в лоток своего соплеменника, торговавшего неподалеку фейковыми сумками и зонтами «от Барбери». Оба балканских последователя пророка происшедшим были явно недовольны, но возражать не стали, ограничившись внутренними разборками. Во‑первых, потому что прекрасно понимали, что могут тут же получить еще, а во‑вторых, у фонтана Треви всегда дежурит одна‑другая машина с карабинерами. А они страсть как не любят, когда кто‑то что‑то ворует у туристов. Особенно, если этот «кто‑то» – албанец. В Риме это племя хоть и с трудом, конечно, но терпят. Но – не более того. И только до тех пор, пока не подвернется удобный случай… А мы пожали друг другу руки и отправились в ближайшую забегаловку отметить удачный синхронный удар и, видимо, не менее удачное знакомство. О том, кто он и откуда, можно было даже не спрашивать. Англичане стопроцентно распознаются в любой стране мира и в любой обстановке. Даже если у тебя нет друзей в Лондоне и ты ни разу не слышал, как изъясняются на хорошем таком, уверенном кокни. К тому же такой неполиткорректный пендаль представителю угнетенной нации в Европе может отвесить только истинный британец. Ну или незапуганный правами человека русский. Вот только мало таких русских выезжают в Европу. Увы. Большей частью дома сидят, искренне почитая крутыми зарубежными вояжами выезда́ на грязные египетские и турецкие курорты по банальной причине хронического безденежья. Те же, кому средства позволяют, как правило, стараются вести себя там политкорректнее депутатов Европарламента и святее Папы Римского. И демонстративно переходят на другую сторону улицы, заслышав родную русскую речь. Бедная моя Родина… Ну, да бог с ним… …Когда мы зашли в заведение, я подозвал официанта и решительно заказал бутылку самой дорогой граппы, ассорти итальянских сыров, анчоусы в оливковом масле и тарелочку с крупными, жирными маслинами. Столик же попросил сервировать на улице, потому что курить внутри итальянских ресторанов, увы, нельзя, а выпить и не покурить для меня – просто невозможно. Официант улыбнулся, сказал на дурном английском «ноу проблем» и зажег уличный газовый обогреватель над выбранным мною столиком. Англичанин одобрительно кивнул, и мы приступили к знакомству. – Я – Натаниэл, Вест‑Энд, Лондон, – представляется. – А насчет себя – не говори, постараюсь угадать. Судя по твоему отвратительному английскому, – ты не то чтобы не британец, но даже и не ирландец. И не тупой янки, но это только хорошо. И не джерри, уж этот‑то собачий лай я узнаю при любом раскладе. Матушка‑покойница добермана на старости лет завела, а потом, как преставилась, эта мерзкая тварь мне еще целых пять лет жизнь портила. Так что джерри я ни с кем не спутаю. Хотя среди них еще иногда встречаются мужики. Не то что среди лягушатников, те уже – настоящие вырожденцы. Но – все реже и реже. А кто еще может так хорошо пнуть мерзкого вонючего ублюдка на этом сраном континенте – догадаться несложно. Вы их пинали так долго, что это уже должно было войти в привычку. И пинали бы до сих пор, если бы у вас были поумнее люди в правительстве. Ну, надо же! Иметь кучу гребаных атомных бомб и ракеты «Сатана», и клянчить жалкие долларовые подачки у ублюдков с Уоллстрит! Ты из Москвы, я угадал? – Москва – это еще не вся Россия, – ворчу. – Но ты, в принципе, угадал. Я как раз из Москвы. А в правительстве – и у вас мудаков хватает… – Хватает?! – возмущается он. – Да их там как бобби на Кинг Кросс в день, когда Челси возвращается с выезда! Да на самом шелудивом псе из овцеёбского Йоркшира блох меньше, чем у нас мудаков в правительстве! Тебя, кстати, как зовут? – Дима, – пожимаю ему руку еще раз, его ладонь широка и тверда, как у чернорабочего, хотя над правильной овальной формы холеными ногтями на длинных аристократических пальцах явно потрудилась весьма квалифицированная маникюрша. – Кстати, спасибо тебе за спасенный бумажник. Теперь, если ты не поможешь мне пропить хотя бы половину его содержимого, можешь считать меня своим личным врагом. – Заметано, – радуется Нат. – Только два встречных условия: во‑первых, я буду называть тебя Дим, потому что «Дима» мне напоминает о лягушатниках, а я их терпеть не могу, а во‑вторых, когда справимся с половиной твоего бумажника, перейдем к половине моего. Иначе личным врагом буду тебя считать уже я. Согласен? – Почему нет? – усмехаюсь. – А что ты так французов не любишь? – А за что их любить? – он удивленно поднимает брови. – Они же свиньи! – Хорошее, – смеюсь, – объяснение. Ну, да и хрен с ним, давай лучше выпьем… – Давай! – радуется он, и я учу его чокаться и говорить «на здоровье»… …Через некоторое время мы понимаем, что уже скоро вечер, а мы все еще не набрались – и немедленно заказываем вторую бутылку граппы. Разговор медленно соскальзывает на темы вполне философские. – Слушай, а какого черта ты делаешь в Риме перед католическим Рождеством? – интересуется он, проглатывая очередную рюмку светло‑коричневой выдержанной граппы и задумчиво наблюдая за стайкой итальянских ребятишек, чинно и радостно желающих всем окружающим «Buon Natale» – Вы же там, в России, вроде как ортодоксы, и каникулы у вас уже после Нового Года? – Ну, – вздыхаю, – вы, насколько я знаю, – тоже не «паписты». А в Риме я, извини, по совершенно другим причинам, ни с Рождеством, ни с церковью вообще никоим образом не связанным… – Во завернул! – восхищается. – Сразу видно человека с университетским образованием. Только почему в этом вашем университете так плохо английский язык преподавали, – просто ума не приложу… А что за причины‑то? Если, разумеется, не секрет… – Некоторые вон и русского‑то не знают, – ворчу. – А между прочим, – тоже великий язык. Ничуть не хуже вашего. Да и секрета тут нет никакого. С женой поругался, боюсь, что – до развода. Вот и прилетел. Один… – Неприятная хрень, – соглашается, – что уж тут говорить. Семья – это святое. В первый раз так? – Да какой там! – машу рукой. – Каждые три месяца расходимся. И так уже – двенадцать лет без малого. Но в этот раз, кажется, немного переборщили… – Ну, тогда забей, – говорит авторитетно. – Сейчас нажремся как следует, завтра попьем пива в пабе, а к вечеру опять нажремся. И через несколько дней все само собой образуется. Либо разведетесь, и никто из вас не будет об этом жалеть, либо ваш союз по прежнему будет самым крепким по обе стороны Ла‑Манша. Я такие пары знаю, вечно грызутся, как не поделившие кость собаки на миллуокской помойке. И – так и живут до старости. Причем – в любви и согласии. Да чего там говорить, – у нас с Марией у самих уже скоро пятнадцать лет такая история… – А у тебя тоже жену Марией зовут? – удивляюсь. – Ну, за это стоит выпить! Что мы немедленно и сделали. Потом чуть‑чуть помолчали задумчиво. Я даже закурил. – Слушай, а ты свою стерву очень любишь? – спрашивает. – Угу, – вздыхаю в ответ. – Она год назад от меня уходила, тут‑то я это и понял. После двенадцати лет совместной жизни. Он разливает по рюмкам очередную порцию граппы и задумчиво крутит пальцем у виска: – Тебе действительно понадобилось двенадцать лет, чтобы понять, что любишь собственную жену? – Ну, – усмехаюсь, – вначале‑то я знал, что ее люблю. Года эдак три‑четыре. А потом как‑то забыл. И, чтобы вспомнить, мне потребовалось, чтобы она от меня ушла. Еле потом вернул, кстати… – Вы русские, – говорит, – по‑моему, вообще все сумасшедшие. Конченые психи. Я это понял, когда ваши книжки читать начал. То у вас один писатель босиком из имения сваливает правду искать на старости лет, то другой бабок по притонам топором по башке мочит. Третий – так вообще по малолеткам специализировался. А эти‑то – лучшие, что уж про остальных говорить… – Да уж, – хмыкаю, – фактологически ты, конечно, не совсем прав, но суть, в принципе, ухватил верно. Давай‑ка еще по одной накатим. На здоровье. – Na zdorovie, – откликается. Выпили. Потом еще выпили. А потом вторая бутылка закончилась, и мы пошли искать новое заведение. Оно, правда, сволочь такая, нашлось только после того, как мы уединились в какой‑то грязноватой подворотне и выкурили любовно забитый мной небольшой косячок. Совсем небольшой, я все понимаю. Но нам – хватило. В новом заведении граппу заказывал уже он… – Слушай, – спрашивает после второй‑третьей рюмки, – а ты футбол любишь? – Конечно, люблю.. Я вообще, кроме собственной жены, люблю только своих друзей, футбол и рыбалку. А все остальное – может идти в жопу… – Согласен, – радуется. – Я тоже насчет рыбалки начинаю задумываться. Старею, что ли? А вот скажи: а страну свою ты любишь? Я на некоторое время замолкаю. Ничего себе вопросики. Ща как начнет вербовать… – Люблю, – выдыхаю, наконец, более или менее честно. – Только как‑то без особой взаимности… – Вот и у меня, – кивает в ответ Нат, – почти такая же история… – Да если б только у вас одних, – неожиданно вздыхает за нашим столиком кто‑то третий. Я, немного удивленно, поворачиваюсь. Валерка. Один из самых приятных моих товарищей. Нет, не из ближнего круга, но из числа тех, кому при расставании всегда задаешь один и тот же вопрос: и какого ж хрена мы так редко встречаемся? И он в ответ тоже недоуменно жмет плечами... – Здорово, – говорю, – старый. А ты какая галлюцинация – алкогольная или, извини, марихуанная? Он в ответ долго и задумчиво чешет в затылке... Непростой вопрос, видимо… – Скорее всего, – наконец выдавливает, – все‑таки кокаиновая. Кстати, если хотите, – можно разнюхаться, у меня есть, и до хера… – За предложение, спасибо. Но ты все‑таки гонишь, от порошка глюков не бывает. – Согласен, – вступает в беседу Нат. – У кокса совершенно другое и, на мой субъективный взгляд, куда более правильное воздействие. Но разнюхиваться, твой друг прав, – пора. И давно пора. А то я отключусь прямо на этом стуле… – Ага, – говорит Валерка, – тогда я пойду в сортир, дорожки раскатаю. Подходите минуты через четыре… И уходит, слегка пошатываясь. – Это кто? – кивает ему вслед Нат. – Твой друг? – Друг, – киваю в ответ, – очень хороший и очень надежный… Нат вздыхает и снова разливает по рюмкам граппу: – Ну, за то, что у нас есть друзья… – За друзей, – выдыхаю в ответ, проглатывая огненную жидкость. Секунду‑другую молчим, следя за тем, как огненный шарик прокатывается по пищеводу. Потом он опять спрашивает: – Вы договаривались с ним здесь встретиться? – Нет, – усмехаюсь. – Я даже не знал, что он в Риме. Просто у нас, у русских, так заведено – переться на край света, чтобы встретиться с тем, с кем почему‑то ни хрена не получается встретиться у себя дома. Хотя ты его любишь, и тебе без него скучно… – Я же говорил, что вы, русские, конченые психи, – хохочет он в ответ, и мы выдвигаемся в сторону сортира… Потом мы снова садимся за уличный столик, и граппу заказывает уже Валерка. Он же учит Ната пить не только «na zdorovie», но и «za vstrechu». Второе у британца получается хуже, но мы с Валеркой – люди терпеливые... А в городе тем временем уже совсем темнеет. Над ресторанчиками и магазинчиками уже вовсю горит рождественская иллюминация. – Слушайте, парни, – наконец говорит Нат, – а не поехать ли нам к девчонкам? Я тут вчера познакомился с двумя обалденными девицами из Чарльтона, они сюда три месяца назад приехали, пытаются устроиться работать моделями… У меня непроизвольно поднимаются вверх обе брови. Машка в таких случаях говорит «сделать сову». – Англичанки из Чарльтона? Ищут работу моделей? В Риме?! И ты еще говоришь, что русские – сумасшедшие… – Ну, – смущается, – у нас тоже иногда… случается… Я закуриваю сигарету и внимательно смотрю, как официант пытается разжечь над дальним столиком уличный газовый обогреватель. У него что‑то не получается, и мне кажется, что я угадываю в мелодичной итальянской речи кондовое громыхание родного русского мата. В сущности, думаю, – мы все одинаковые. Вне зависимости от среды обитания. Хотя – нет, наверное, не все… – Так мы идем к девчонкам? – беспокоится Нат. – Или нет? Там, кстати, и порошок понюхать можно в нормальных человеческих условиях, а не в засраном итальянском сортире… – Да идем, идем, – машет рукой Валерка, – сейчас только жена подойдет, я уже ей эсэмэску кинул, чтоб прекращала шопингом заниматься и подруливала… Натаниэл сглатывает. – С женой? – переспрашивает. – К моделям?! – Ну, – отвечает Валерка, – а чего тут такого особенного? Я хмыкаю. Для Валерки – действительно, ничего особенного. Он добрый. Я почти ничего не понимаю из того ужасного кокни, на котором ругается Нат. Но звучит – красиво… …Я пришел в себя от настойчивого телефонного дребезжания на туалетном столике. Пока хлопал глазами, пока тер их, мучительно пытаясь сообразить, где нахожусь, – телефон замолчал. Но я уже, к сожалению, проснулся… Спал я, кстати, сидя на унитазе. Точнее, – на его крышке, полностью одетый и даже не со спущенными штанами. Судя по разместившемуся рядом с раковиной лосьону после бритья, который я вчера‑таки озаботился купить в «дьюти фри», унитаз располагался в сортире моего девяносто четвертого номера в гостинице «Паче Эльвеция» на улице Четвертого ноября, в городе‑герое Риме. Уже кое‑что. Я поплескал в лицо холодной водой, вытерся полотенцем и выглянул в спальню. На заправленной кровати храпели также полностью одетые Нат с Валеркой. Валетиком. У Ната, судя по всему, даже кроссовки снять сил толком не хватило, поэтому одна валялась на полу, а вторая кокетливо свисала с кончиков пальцев здоровенной такой ступни сорок‑хрен‑знает‑какого размера. Н‑да уж… Я похлопал себя по карманам, извлек пачку сигарет и попытался прикурить. Пальцы ощутимо подрагивали… …В этот момент снова зазвонил телефон. Я заперся в сортире и посмотрел на монитор. На мониторе определился Леха. Мой заместитель. И – партнер. Хотя – какой он, на фиг, заместитель? Он уже давно, по сути, генеральный директор. А я – так… Раздолбай. Вздохнул, нажал на кнопку приема. – Здорово, – говорю, – старый… – Привет, – отвечает, – я тебя не разбудил? Я смотрю на часы. Машкин подарок на один из прошлых дней рождения… Четыре часа. Дня, разумеется… По Москве, не удосужился я часы перевести. Я их вообще не люблю переводить, проще пару часов отнять. Или – прибавить. Значит, у нас тут два. – Да нет, – отвечаю. – Ну и хорошо, – радуется, – а то ты вчера в такую зюзю трубку поднимал… – Что было, то было, – соглашаюсь. – Я, если честно, даже твоего вчерашнего звонка ни фига не помню… – Да и ладно, – ржет, – с кем не бывает. Слушай, я тут на завтра на двенадцать совещание наметил, по оптимизации расходов по экаунт‑группе, очень нужно, чтобы ты поприсутствовал. Поддержал, так сказать, авторитетом. Или – лучше на вторник перенести? – Лучше, – вздыхаю, – переноси. А то я за сегодня вряд ли до Москвы добраться смогу. Тут не Питер, каждые два часа самолеты не летают… – А‑а‑а… А ты, собственно, где? – интересуется. Эдак осторожненько. – В Риме, – докладываю. – Сплю на унитазе своего номера в гостинице. Потому как на моей кровати дрыхнут в говно пьяные Валерка с каким‑то англичанином. Мы с ним вчера познакомились, вроде неплохой парень… – Па‑а‑анятно, – тянет Леха. – Опять, что ли с Машкой поругался? – Угу, – мычу в ответ виновато. – Н‑да, – хмыкает. – А Валерка‑то там откуда? И он что, тоже один? – Да нет, – шевелю губами, – он с Инкой. Только мы ее вчера у каких‑то английских блядей забыли… Леха вздыхает. – Как же ты меня достал, – говорит, – со всеми своими метаниями и рефлексиями тонкой интеллигентской души. Давай мирись с женой и чтобы во вторник как штык был на работе. А то у тебя в среду командировка, ты там не забыл еще? – Да помню, – вздыхаю. – Хотя, если честно, уже как‑то смутно. А насчет «мирись» – я‑то «за». А вот Машка – бог ее знает… – А ты спроси, – хмыкает Леха и отключается. Я задумчиво повертел мобильник в руках и как‑то нерешительно нажал нужные и такие до боли знакомые кнопки. – Привет. – Привет. Ну, ты там как, проспался? – Да можно сказать и так, – вздыхаю. – А я что, тебе вчера тоже звонил? – Да нет, – хмыкает, – бог миловал. Хоть за это спасибо. Домой‑то когда собираешься? Я достаю сигарету, прикуриваю дрожащими с похмелья и от напряжения пальцами. – А что, – спрашиваю настороженно, – развод отменяется? – Да какой уж тут «развод», – вздыхает. – Ты – мой крест. И нести мне тебя, судя по всему, пожизненно… – Ну, – веселею, – тогда завтра обязательно прилечу. Даже если билетов не будет… – Прилечу? – удивляется. – А ты где, собственно? Я затыкаюсь. Потом вздыхаю и признаюсь: – Я, Маш, в Риме. В нашей с тобой любимой «Паче Эльвеции». – Ну, ни фига себе! – тянет. – Видать, я с тобой и вправду чересчур жестко поговорила. А не врешь? – Могу даже перекреститься. Хотя ты по телефону все равно не увидишь… – Ну, – хмыкает, – раз уж тебя туда черт занес, сходи в ювелирный на виа дель Корсо. Ксюха там неделю назад была с женихом со своим, говорит, там медальоны появились, серебряные, типа солдатских. Подберешь цепочку подходящую, потом в Москве выгравируешь мои имя и фамилию. И группу крови с резус‑фактором, сейчас это модно. Помнишь еще, какая у меня группа крови, или мне на бумажке написать? Будет мне хоть подарок на Новый год, какой давно хотела. И сфотографируйся обязательно! А то – не поверю, что в Риме был… – Хорошо, – смеюсь в ответ, – сфотографируюсь. Прямо сейчас пойду «мыльницу» какую‑нибудь куплю и сфотографируюсь… …«Мыльницу» покупать не пришлось, у Валерки была с собой отличная новая цифровая камера. Мы попросили какого‑то восторженного японца сфотографировать нас прямо у выхода из отеля и пошли похмеляться в сторону фонтана Треви. Фотография получилась очень забавной: я, с задумчиво‑похмельным лицом, Валерка, делающий мне незаметно глумливые рожки, и Нат, увлеченно высунувший язык прямо в объектив. Вот только с задним планом мы что‑то не сообразили, и разобрать, Рим ли у нас за спинами или какой другой среднестатистический европейский город, – понять, практически, невозможно. И это – очень грустно, господа. Нет, я‑то знаю, что это именно Рим. И Машка вывеску гостиничную признала, так что – даже оправдываться не пришлось. Но все равно почему‑то грустно. Я даже иногда думаю, что это оттого, что наша жизнь – такая короткая и совершенно бестолковая. А других объяснений этому у меня просто нет. Вот такая вот смешная история…
|
