Семь минут 10 страница
Когда Майк Барретт вернулся в отель «Беверли-Хиллз» с Эйбом Зелкином, Филипп Сэнфорд ждал их в прохладном вестибюле. В последние десять дней Зелкин с Сэнфордом много раз разговаривали по телефону, поэтому Барретт не стал представлять их друг другу. Они обменялись теплым рукопожатием. — Из Уэствуда звонил Лео Кимура, — сообщил Барретт издателю. — Он предупредил, что немного запоздает. Я сказал, что мы будем ждать возле бассейна. — Когда они втроем зашагали к бассейну, он добавил: — Мы с Эйбом чувствуем себя более уютно, когда Лео опаздывает. Значит, он что-то разнюхал. Нам бы никогда не удалось подготовиться к процессу без Кимуры. — Иметь в помощниках такого человека — все равно что иметь стаю ищеек. Только им в любом случае не сравниться с Лео Кимурой, — с удовлетворением добавил Эйб Зелкин. — А я-то думал, что все японцы в Калифорнии работают садовниками или содержат рестораны, — заметил Сэнфорд. — Их отцы занимались этим, — объяснил Зелкин. — Они входили в число тех ста десяти тысяч американских граждан японского происхождения, которых посадили за колючую проволоку после Пирл-Харбор. Наш собственный маленький опыт в создании концлагерей. Отец Кимуры сидел в «Туле-Лейк релокейш сентер». Вот вам и разговоры о справедливости, да? Нынешнее поколение японцев в Америке не забыло этого. Во всяком случае, сам Лео всегда помнит об этой несправедливости и не хочет, чтобы она когда-нибудь повторилась. Поэтому он закончил юридический факультет Южно-Калифорнийского университета. Открыв фирму, я встретился с ним и сразу понял, что без него мне не обойтись. Исход половины судебных дел решается в библиотеках или на улицах, где приходится больше работать ногами, а не головой. В нашем деле я взял на себя библиотеки, Кимура — беготню, а Майк занимается всем, включая тренировку голосовых связок перед процессом. Они спустились к бассейну. Стоял спокойный безветренный день, у воды сидело немало состоятельных гостей в легкой летней одежде или купальных костюмах. Барретт заметил среди полудюжины купающихся трех привлекательных девушек в бикини. Хоть он и был в легком костюме, но сразу почувствовал, что слишком тепло одет. Ничего, напомнил себе Барретт, он пробудет здесь недолго. Этот день, как и все остальные дни в последние две недели, был расписан по минутам. Зелкина и Сэнфорда повели к заказанному заранее столику, который стоял чуть поодаль от бассейна под желтым зонтиком. Зелкин и Сэнфорд являли собой странную парочку. Зелкин он и есть Зелкин, и этим все сказано: голова — тыква, а ниже мешковатый зеленоватый пиджак спортивного покроя и брюки без стрелок. Другое дело — Филипп Сэнфорд. Ну просто загляденье! Даже в легкой одежде, в которую он облачился, едва приехав из аэропорта (полотняная пляжная куртка, шорты-«бермуды» и плетеные итальянские мокасины), он выглядел безупречно с точки зрения портного. Сэнфорд был примерно того же роста, что и Барретт, только стройнее, и обладал атлетическим сложением. Правда, всю эту стать сводили на нет прилизанные волосы цвета ржавчины и мертвенно-белая кожа. В придачу к этим двум не очень приятным чертам, лишавшим Филиппа индивидуальности, на лице его, казалось, навечно застыло выражение тревоги. Барретт догнал друзей и присоединился к ним, когда они заказывали коктейли. Метрдотелю сообщили, что они ждут еще одного человека и закажут ланч позже. Новое упоминание о Кимуре спровоцировало Сэнфорда на ряд тревожных вопросов о том, как продвинулось дело за полторы недели с тех пор, как Бен Фремонт отказался признать себя виновным, а Барретт вместе с Зелкином взялись защищать его. Зелкин начал с воодушевлением описывать приготовления к процессу. Барретт надел солнцезащитные очки и угрюмо посмотрел на плавательный бассейн. Его внимание ненадолго привлекла только что вышедшая из воды стройная, изящная девушка калифорнийского типа лет двадцати. Узенькие полоски лифчика едва прикрывали высокую грудь, и Барретту показалось, что она, того гляди, вывалится наружу. Девушка стояла на краю бассейна, с ее тела стекали струи воды. Она поправила лямки бюстгальтера и победно улыбнулась Барретту. Он робко улыбнулся в ответ и сделал вид, будто поглощен беседой. — Сейчас вы видите, Фил, что главная проблема заключается во времени, — говорил Зелкин. — Вы дали нам очень мало времени. Я понимаю, что иначе нельзя, но… Официант принес джин с тоником. Барретт взял свой стакан и слегка передвинул стул. Неторопливо потягивая джин, он подставил лицо лучам солнца и с наслаждением закрыл глаза. Майк знал, что все упирается во время, вернее, в его недостаток на предпроцессной стадии. Он затронул этот вопрос в разговоре с Сэнфордом по дороге из аэропорта, но из собственных эгоистических соображений не стал заострять на нем внимание. Барретт приехал в международный аэропорт Лос-Анджелеса за полчаса до прибытия самолета из Нью-Йорка. И правильно сделал, потому что самолет Фила приземлился на четырнадцать минут раньше, чем следовало по расписанию. Барретт не стал попусту тратить ни минуты и по настоятельной просьбе Зелкина сразу завел разговор о времени. Носильщик поставил чемоданы рядом с Майком и Филиппом. Стоя на цементной площадке перед зданием аэропорта, друзья ждали, когда подгонят машину Барретта. Тут-то Майк и заговорил о времени. — Фил, скоро начнется большой процесс, и Дункан или люди, которые стоят за ним, изо всех сил раздувают ажиотаж. Это все больше смахивает на цирковое представление вроде процесса над Скоупсом или Бруно Гауптманом, — начал он. — Как быстро он добился популярности, даже не верится! — с нескрываемым удовольствием произнес Сэнфорд. — Причем не только на Востоке, не только во всех газетах Америки, но и за границей: во Франции, Англии, Германии, Италии, везде. Нам даже пришлось посадить человека вырезать статьи… — Я знаю, что происходит, и это тревожит меня, — ответил Барретт. — Довольно с нас и того, что дело сложное. Но гораздо страшнее стремление радио, телевидения и большинства газет сделать из него процесс века. У нас всего две недели на подготовку, и мы худо-бедно успеем, но только если будем трудиться и день и ночь, как сейчас. У нас как бы не две, а четыре недели, но если вспомнить, каковы ставки, я бы не отказался и от трех месяцев. — У вашего окружного прокурора времени не больше, чем у вас, — возразил Сэнфорд, — но он уже рвется в бой. — Обвинение почти всегда желает разбирательства больше, чем защита. Государство — агрессор. Прокуратура начала готовить наступление на «Семь минут» еще до ареста Фремонта, и у обвинения уже есть козырная карта. Сейчас им выгодно выйти на сцену, пока общественное мнение на их стороне, пока не утихла истерия по поводу влияния порнографических книг на незрелые умы. Каждое утро нас приветствуют сводками из больницы «Гора Синай» о состоянии здоровья Шери Мур. Она в критическом состоянии, по-прежнему без сознания, и каждая сводка о ее здоровье сопровождается напоминаниями о том, как она очутилась в больнице, причем пишут не о Джерри Гриффите, а о Дж Дж Джадвее. Зелкин мне постоянно напоминает, что испокон веку именно защите не хватает времени; защита выдумывает всякие проволочки не только для смягчения отрицательного климата вокруг дела, но и для того, чтобы получить дополнительное время для всесторонней подготовки. Сейчас мы постоянно догоняем обвинение. Мы только отбиваемся, и нам нужно время, чтобы прийти в себя и перехватить инициативу. Не будь давление таким мощным, мы могли бы требовать одну отсрочку за другой и оттянуть начало процесса хоть на полгода или на год. Эйб очень просил меня еще раз напомнить тебе обо всем этом. Неужели никак нельзя убедить тебя попытаться отсрочить процесс? — Это невозможно, — заявил Сэнфорд. — Любая задержка для меня так же губительна, как и проигрыш дела. Весь тираж уже разослан. Куда его девать? Владельцы магазинов просто побоятся продавать «Семь минут». Складские помещения для длительного хранения есть далеко не у всех. Большинство владельцев магазинов, скорее всего, запаникуют и вернут «Семь минут». Едва ли нам удастся через год оживить труп. Нет, мы вынуждены идти на риск, каков бы он ни был. В этот миг подогнали машину Барретта, и, пока грузили багаж, Майк гадал, насколько правдивы причины, которыми Сэнфорд объяснил отказ от борьбы за отсрочку. У него мелькнула мысль, что Сэнфорд, так же как Элмо Дункан, возможно, только рад шумихе вокруг процесса и «Семи минут». Усевшись за руль, Барретт понял, что часть вины лежит и на нем. Он выполнил просьбу Зелкина и постарался уговорить Сэнфорда потянуть с началом процесса, но сам Майк не очень-то хотел этой задержки, а потому говорил без должного красноречия. Фей действительно уговорила отца месяц не назначать вице-президента. У Барретта еще не угасли надежды на успешное будущее, и он не хотел убивать их своими руками. Сейчас, по дороге в Лос-Анджелес, в нем проснулась совесть. Он согласился защищать книгу, в которую верил, но, с другой стороны, он не меньше своего клиента, Фила Сэнфорда, виноват в том, что у защиты осталось всего несколько дней на подготовку, а за такое короткое время трудно возвести неприступную крепость. Их положение было не просто рискованным, а очень опасным. Фил Сэнфорд будто прочитал его мысли и, когда они свернули на шоссе Сан-Диего, высказал свои сомнения вслух: — Майк, твои разговоры в аэропорту заставили меня немного поволноваться. Ты говорил как пораженец. — Я кто угодно, только не пораженец, — возразил Барретт. — Я намерен выиграть это дело. Мы все хотим этого. Меня просто беспокоит мысль о вступлении в бой с ружьем, тогда как, имея время, я мог бы вооружиться ракетной установкой. — Когда вам с Эйбом ни позвонишь, у вас вечно такие голоса, будто вы вооружаетесь тяжелой артиллерией. — Правильно, правильно, но я просто хочу быть уверенным в том, что пушки достаточно мощны и надежны. Не буду терять времени и, пожалуй, введу тебя в курс дела. Барретт принялся называть имена уже выбранных свидетелей защиты. За «Семь минут» согласился вступиться сэр Эсмонд Ингрэм, пожилой и уважаемый профессор из Оксфорда, который давным-давно назвал «Семь минут» одним из «самых честных и заслуживающих внимания произведений в современной западной литературе». Это высказывание «Сэнфорд-хаус» использовало при рекламировании книги. Сейчас сэр Эсмонд ушел на покой. Он трижды женился на англичанках вдвое моложе себя. А сейчас, после трех разводов, отдавал все силы и энергию разным фондам, созданию всемирного языка и крестовому походу в защиту вегетарианства. Он дважды недолго сидел в тюрьме за то, что лежал перед домом номер десять на Даунинг-стрит,[10]протестуя против гонки ядерных вооружений. Из-за растущей эксцентричности сэра Эсмонда Барретт порой даже сомневался, не повредит ли «Семи минутам» его поддержка, но Зелкин считал, что американцы поймут пожилого англичанина и его чудачества, что английский акцент, по его мнению, подействует на публику и присяжных устрашающе. К тому же, черт побери, кто еще из известных людей когда-нибудь хвалил «Семь минут»? Сэра Эсмонда нашли в коттедже в Сассексе, и он с воодушевлением согласился выступить на стороне защиты (хотя у Барретта возникли подозрения, что английский профессор перепутал «Семь минут» с «Любовником леди Чаттерлей»), Да, он с радостью станет в один строй с борцами против «поджигателей книг», если защите удастся убедить американские иммиграционные власти, что он не анархист. Зелкину удалось убедить власти в благонадежности профессора, и сэр Эсмонд Ингрэм должен был стать одним из главных свидетелей защиты. Барретт уверил Филиппа Сэнфорда, что у них есть и другие свидетели. Гай Коллинз, известный сторонник натуралистического направления в литературе, часто писал о громадном впечатлении, которое произвела на него книга Джадвея, и согласился выступить свидетелем защиты. Сейчас они пытаются уговорить двух-трех литературных критиков, которые были в восторге от «Семи минут». Окружной прокурор, несомненно, постарается доказать с помощью Джерри Гриффита и других свидетелей, что книги, подобные «Семи минутам», толкают американскую молодежь на преступления и угрожают безопасности общества, поэтому Барретт и Зелкин искали свидетелей, чьи показания расстроили бы замысел обвинителя. Они уговорили выступить свидетелем доктора Йейла Файнгуда, специалиста по юношеской преступности, и доктора Рольфа Ладергрена, шведского сексолога, чьи работы принесли ему всемирную известность и сделали его почетным профессором Риэрдон-колледжа в Висконсине. И Ладергрен, и Файнгуд считали, что в молодежной преступности виноваты вовсе не грязные книги и фильмы, и их согласие выступить на стороне защиты вселяло добрые надежды. — Только, пожалуйста, не обманывайся на счет главного обвиняемого, — сказал Барретт, сворачивая на бульвар Сансет. — Истинным обвиняемым в этом деле будет не Бен Фремонт, а Дж Дж Джадвей. В каждом крупном процессе подобного рода основной вопрос — вопрос о побуждениях и целях автора, что, в свою очередь, ведет к проблеме общественной значимости. Это тонкий лед, и мы должны заранее решить, ступать на него или отправиться в обход. У нас есть выбор, так же как и у окружного прокурора. Каждая сторона должна выработать план действий до начала перестрелки. — Какой смысл ты вкладываешь в слово «побуждения», Майк? — Если мы не сумеем доказать, что Джадвей при написании «Семи минут» руководствовался добрыми намерениями, следует попробовать доказать, что в его побуждениях хотя бы не было никакой непристойности. Это уже не раз с успехом делалось. Возьми, например, дело Гинзбурга. Судья Дуглас считал, что «книга должна рассматриваться сама по себе, независимо от причин, вызвавших ее появление, или приемов, использованных при продаже». Даже если мы зацепимся за это, все равно будем ходить по тонкому льду. Правда, мы всегда можем привести довод, который использовал Чарльз Рембар при защите «Фанни Хилл». Защищая «Любовника леди Чаттерлей», Рембар без особого труда доказал, что Лоуренс руководствовался самыми добрыми побуждениями, но при защите «Фанни Хилл» этот довод был опасным, поскольку есть доказательства, что Клеланд написал ее только из коммерческих побуждений. Помнишь? Джон Клеланд сидел в долговой тюрьме, и ему были нужны деньги, чтобы выбраться на свободу. Один издатель предложил ему двадцать гиней, вполне достаточно, чтобы выйти из тюрьмы, если он напишет неприличную книгу, которую можно будет легко продать. Считается, что Клеланд написал «Фанни Хилл», чтобы раздобыть денег и выйти из тюрьмы. Он вышел на свободу, а издатель заработал на «Фанни Хилл» десять тысяч фунтов. — Точно, — согласился Сэнфорд. — Ну и как защитник объяснил это? — Рембар объяснил это разумно. Мотивы Клеланда, настаивал он, имеют отношение к истории литературы, а не к закону. Рембар ответил так: «Через два с лишним столетия суд просто не в состоянии определить, что творилось в мозгах Клеланда». Самое главное — конечный результат, книга, ее идеи, взгляды на жизнь, а не личные мотивы, которые заставили автора ее написать. К тому же, считал Рембар, «было бы и бесполезно, и неприлично… вторгаться в сложные и запутанные материи, из которых писатели черпают вдохновение. Жалкая критика писателей в адрес собственных произведений, смешные разглагольствования, которые мы иногда слышим от этих одаренных людей, показывают, что их слова не имеют никакого значения, а главное то, что они создают». — И какое решение вынесли судьи? — Они сказали «нет». Впечатляюще, но недостаточно, — кисло ответил Барретт. — Судьи проголосовали тремя голосами против двух за запрет «Фанни Хилл», потому что доводы Рембара произвели впечатление не на всех. — Но ты сказал, что у нас есть выбор? — Есть. Вторая возможность — трезво взглянуть в лицо правде. Общественное мнение считает, что мотивы и намерения автора имеют самое большое значение, когда решается вопрос пристойности или непристойности книги. Возьми судью Вулси в процессе над «Улиссом». Он сказал: «Когда какую-нибудь книгу называют непристойной, необходимо установить, какие мотивы руководили автором при ее написании, то есть написана ли она с целью эксплуатации непристойности». Позже судья ван Пелт Брайан в одном из процессов над «Любовником леди Чаттерлей» добавил: «Искренность и честность намерений автора, выраженные в стиле и языке книги, сюжете и идеях, в большой мере влияют на то, обладает ли она общественной ценностью и литературными достоинствами». В том разбирательстве, как и в случае с «Улиссом», не возникло сомнений в честности Лоуренса и искренности его намерений, отсутствии желания обратиться к похотливому интересу читателей. — Барретт сделал паузу и бросил взгляд на встревоженное лицо Сэнфорда. — Это наша большая проблема, Фил. Написал ли Джадвей «Семь минут» честно и искренне? На этот вопрос мы обязаны ответить утвердительно и без всяких оговорок. Этот вопрос будет сидеть в голове каждого присяжного. Или мы состорожничаем и проиграем, или докажем со всей определенностью, что Джадвей написал «Семь минут» не ради наживы и поэтому книга обладает необходимой общественной ценностью. Во всяком случае, мы с Эйбом сделали наш выбор. Мы решили попытаться доказать добрые намерения Джадвея. — Как вы собираетесь доказать их? — застонал Сэнфорд. — Джадвей умер миллион лет назад молодым и почти никому не известным. Нам нечем подтвердить его добрые намерения. Ты же знаешь, как тщательно я работаю над книгами, но мне не удалось ничего раскопать о нем. Джадвей ничего не оставил после себя. Как говорится, мертвые молчат. — Но духи могут иногда производить очень сильное впечатление, — спокойно возразил Барретт и показал рукой вправо. — Кстати, это студенческий городок Калифорнийского университета, где учился Джерри Гриффит. Мне кажется, здесь стоит покопаться. Сэнфорд без интереса взглянул на студенческий городок. — Что значат «духи»? — Считанные люди умирают, не оставив после себя совсем ничего. Люди часто оставляют или завещают что-то друзьям или знакомым. На твои деньги мы наняли в Европе сыщиков, и несколько человек рыскают сейчас по Парижу, пытаясь вызвать дух Джадвея. Мы установили, что в тридцатые годы итальянский художник по фамилии да Векки часто торчал в кафе, которые любил посещать Джадвей. Мы узнали, что да Векки жив и когда-то даже написал портрет Джадвея. Если так, это будет первое изображение Джадвея. В любом случае мы пытаемся найти художника. Еще мы разыскиваем графиню Дафну Орсони. Она из Далласа и вышла замуж за богатого итальянского графа. Вскоре после издания «Семи минут» Джадвей отдыхал в Венеции, и графиня, услышав о «громкой» книге Джадвея, пригласила автора на бал-маскарад в свой дворец. Нам известно, что она живет в Испании, где-то в Коста-Брава. Но для того, чтобы вызванный дух оказался добрым, стоит возложить основные надежды на француза, который издал «Семь минут»… — Кристиан Леру, — прервал его Сэнфорд. — Ты что-нибудь узнал о нем? — Ничего нового. «Этуаль-пресс» больше не существует, но Леру жив. Пока Леру жив, мы можем воскресить тень Джадвея. Французский издатель — наша козырная карта, он должен поколебать показания молодого Гриффита. В конце концов, именно Леру вытащил на свет «Семь минут». Видимо, он верил в книгу и должен немало знать об авторе. Леру наш человек. Мы идем по его следу, и с каждой минутой след становится все горячее и горячее. Кимура надеется получить свежие новости уже сегодня. — Мы обязательно должны найти Леру, — согласился Фил Сэнфорд. — Он мне еще рассказывает! — фыркнул Барретт. Через несколько минут он высадил Сэнфорда у отеля «Беверли-Хиллз», где тот снял бунгало, и поехал по Уилширскому бульвару в контору. Там Барретт два часа совещался с Зелкином, разговаривал по телефону и диктовал Донне Новик, их общей секретарше. Ему нравилось работать с Донной. Она была чуть ли не уродкой: крашенные хной волосы, узкие глазки, густо напудренное прыщавое лицо и мятые платья на бесформенной фигуре, но работать с ней было одно удовольствие. Донна, как мадонна, отличалась ревностной преданностью, потрясающе стенографировала, прекрасно печатала на электрической машинке и так ловко считала на калькуляторе, что порой Барретту казалось, будто она сама подключена к сети. Когда Кимура сообщил по телефону, что опоздает, Барретт позвонил Зелкину, и они отправились на ланч с Филом Сэнфордом. И вот они сидят за столиком. Барретт неожиданно почувствовал, что его лоб жжет солнце, стакан опустел, а Зелкин представляет Кимуру Сэнфорду. Передвинув стул под зонтик, Барретт отвесил Кимуре шутливый поклон, но Кимура в ответ поклонился на полном серьезе и сел на свободный стул. Он поставил на колени толстый портфель и был готов в любой момент открыть его. — Выпьешь сначала или умираешь от голода? — поинтересовался Майк Барретт. — Умираю от голода, — извиняющимся тоном ответил Кимура, как слуга, который заботится больше об удобствах хозяина, чем о своих собственных. — Я могу подождать, если вы хотите сначала поговорить. Барретту японец-адвокат понравился с самого начала. У Кимуры были коротко подстриженные волосы и круглое бесстрастное лицо. Он производил впечатление человека, в котором скрыта энергия стальной пружины. — Мы хотим и есть, и говорить, — объяснил Барретт. Зелкин сразу дал знак принести меню, после чего они заказали много всякой всячины. Как только официант отошел от столика, все повернулись к Кимуре. — Ну? — поинтересовался Зелкин. — Какие новости, Лео? Кимура извлек из портфеля документы. Потом закрыл его, поставил на землю, прислонив к стулу, положил документы на стол перед собой и поднял голову. — По-моему, у нас прогресс, — ответил он. — Лучшее я оставлю на десерт. Во-первых, Норман С. Квондт. — Он обратился к новому клиенту: — Мистер Сэнфорд, вы рассказывали по телефону, как купили авторские права на «Семь минут» у Нормана С. Квондта. Сейчас, когда мы наконец встретились, я хотел бы уточнить детали, чтобы быть уверенным, что ничего не упустил. Не могли бы вы еще раз рассказать о покупке? — Едва ли я смогу добавить что-нибудь новое, — пожал плечами Сэнфорд. — Конечно, расскажу. Два года назад отец послал меня на франкфуртскую книжную ярмарку. Как-то вечером меня пригласил на ужин старый друг отца, герр Карл Гребер, владелец солидного и известного мюнхенского издательства. Мы беседовали о свободе в издательском деле. Гребер назвал ее положительным явлением, поскольку много книг, давно заслуживающих издания, теперь могут найти свой путь к читателю. Он упомянул несколько таких книг, но больше всего герр Гребер восхищался «Семью минутами». Он собирался издать ее сам, но к власти в Германии пришел Гитлер, и издание такой книги оказалось невозможным. Он был рад, что вообще унес ноги из Германии. После войны Гребер восстановил свое издательство, и я поинтересовался, почему он не издал сейчас эти «Семь минут»? Он ответил, что слишком стар, чтобы начинать борьбу с боннскими консерваторами, и к тому же сейчас он специализировался на учебниках и религиозных книгах, а «Семь минут», мягко говоря, не входит в эту категорию книг. Гребер считал, что в Америке в этом плане больше свободы и, следовательно, «Семь минут», скорее всего, может впервые выйти массовым тиражом за океаном. Он считал также, что марка издательства отца могла послужить «Семи минутам» определенной защитой. Я поинтересовался, кому принадлежат права на «Семь минут». Гребер ответил, что будто бы Леру продал права какому-то нью-йоркскому маленькому издателю по имени Норман С. Квондт, который издает книги сомнительного содержания. Герр Гребер достал экземпляр этуалевского издания и попросил показать отцу. Я уже вез с ярмарки немало книг, захватил и «Семь минут». На корабле времени было много, и рассказ Гребера о «Семи минутах» заинтриговал меня. Я прочитал книгу, но не успел еще дочитать до конца, как понял, что никогда не смогу показать ее отцу. Она просто была не в его вкусе. Поэтому я показал ему другие книги, а «Семь минут» спрятал. В прошлом году, как вы знаете, отец заболел, и я временно возглавил «Сэнфорд-хаус». Очень хотелось издать что-нибудь необычное и вызывающее, и я вспомнил о книге Джадвея. Мне показалось, что время выбрано удачно. Поэтому я отправился на поиски Нормана С. Квондта. — Он был в Нью-Йорке? — спросил Лео Кимура, доставая ручку. — Я нашел его на Сорок четвертой улице. Квондт оказался самым обычным рассыльщиком почтой крутой порнографии, книжонок о садизме и мазохизме в бумажных обложках. У него тогда были неприятности с министерством связи. Его судили по обвинению в распространении непристойной литературы и признали виновным. Он подал апелляцию в Верховный суд и как раз нуждался в деньгах для процесса. Поэтому Квондт с радостью продал права на «Семь минут». За три дня мы составили и подписали контракт, и я получил книгу Джадвея за пять тысяч долларов. Это все, что я могу сказать, Лео. Боюсь, что не сообщил вам ничего нового. Кимура уточнял рассказ Сэнфорда по бумагам, лежащим перед ним. — И после этого вы больше не видели Квондта? — Никогда, — ответил Сэнфорд. — Конечно, я следил за его апелляцией в Верховный суд. Верховный суд по чисто техническим причинам отменил приговор окружного суда пятью голосами против четырех, и Квондт был оправдан. Конечно, ему порядком досталось при разбирательстве апелляции. Было очевидно, что он занимался темными делами, его клиентами были люди с извращенными вкусами, и я думаю, что он решил больше не связываться с почтой. Во всяком случае, когда я запустил «Семь минут» в производство и нам понадобилась дополнительная информация о Джадвее для суперобложки, я подумал, что Квондт мог бы мне помочь. Мне казалось, Леру должен был немало ему рассказать. Поэтому я позвонил Квондту, но он больше не жил по старому адресу. Потом я выяснил, что он переехал в Питсбург… — Здесь написано, в Филадельфию, — прервал его Кимура. — Извините. Да, в Филадельфию. Я не смог его там найти и не знаю, чем он сейчас занимается. — Кино. И он здесь в Южной Калифорнии, — сообщил Кимура. — Серьезно, Лео? — Барретт резко выпрямился. — Когда ты это узнал? — Сегодня, но, к сожалению, в телефонном справочнике нет ни одного Квондта. — Если он занимается кино, его будет нетрудно найти, — успокоил Зелкин. — Мистер Зелкин, существуют разные картины, — впервые Кимура позволил себе легкую улыбку. — У меня есть кое-какие следы, которые должны привести нас к Квондту. Сэнфорд обеспокоенно повернулся к Барретту. — Майк, ты не собираешься заставить Квондта давать свидетельские показания, если найдешь его? — Боже сохрани! — ответил Барретт. — Но он мог бы сообщить нам важную информацию о жизни Джадвея. Ту самую информацию от Леру, на которую ты рассчитывал. — Барретт вновь обратился к Кимуре: — Мы опять вернулись к самому важному свидетелю. Какие новости из Франции? — Кристиан Леру, — японец произнес это имя прямо-таки с удовольствием. — Я оставил его на десерт. — Он перекладывал бумаги, пока не нашел нужную. — Кристиан Леру. Обнадеживающие новости. Мне только что звонил наш человек из Парижа. Леру живет на Левом берегу. Взятка в сто франков консьержке позволила узнать, что Леру отправился на Ривьеру и снял номер в отеле «Балмолар» в Монте-Карло. Он… уже, наверное, там. Наш человек нанял сыщика в Ницце, месье Дюбуа, и все ему рассказал. Этот Дюбуа отправился в Монте-Карло и будет ждать Леру в отеле «Балмолар». — Отлично сработано, — похвалил Барретт. — Очень многообещающая информация, как ты и сказал, Лео. — Чудесно, чудесно, — согласился Сэнфорд, доставая сигареты из накладного кармана куртки. Кимура отделил несколько листов от стопки. — Что касается семьи Гриффитов, то мне не удалось пополнить наше досье на них. Несколько дополнительных мелких фактов по Фрэнку Гриффиту и его жене, Этель Гриффит. Ничего нового о ее племяннице, Маргарет, или Мэгги, Рассел, которая живет с ними. Короче, пока никаких брешей в их броне. — А как с парнем? — полюбопытствовал Зелкин. — Сейчас перехожу к нему, — ответил Кимура, перелистывая бумаги. — Боюсь, придется наводить о нем еще справки. Я начал… — Начал? — вскричал Зелкин. — Через пару дней начинается отбор присяжных. Как только жюри будет выбрано, откроется процесс. — Без начала не может быть и конца, — ответил Кимура. — Вы уж меня извините, но совсем непросто наводить справки о молодых людях. Джерри Гриффит прожил всего двадцать лет. Нам известны некоторые факты. Джерри закончил с отличием частную среднюю школу. Сейчас учится на третьем курсе университета, но с учебой не ладится. Сегодня я был в студенческом городке. Я вспомнил, что у каждого студента есть наставник, и мне удалось найти наставницу Джерри Гриффита. Она сказала, что не может рассказывать о Джерри без разрешения начальства. Такие у них правила. Поэтому я отправился за разрешением к декану и уговорил дать ей разрешение рассказать о Джерри Гриффите кому-нибудь из нашей конторы. Это и есть начало. Выслушав подробный отчет Кимуры, Барретт нетерпеливо спросил: — Что сказала наставница, Лео? — После того как я добился разрешения, она с увлечением заговорила о Джерри. Выяснилось, что она несколько раз беседовала с ним и очень встревожена его поступком. Поскольку мы совсем мало знаем о Джерри Гриффите, я решил, что она слишком важный источник информации, чтобы с ней разговаривал я. Поэтому, я думаю, будет лучше, если с ней встретитесь вы или мистер Зелкин. Ее зовут миссис Генриетта Лотт. Я договорился, что кто-то из вас приедет к ней сегодня после обеда. В другие дни недели миссис Лотт будет очень занята, поэтому я решил воспользоваться возможностью и встретиться с ней сегодня же, чтобы поговорить о Джерри. — Он протянул лист бумаги. — Здесь ее имя и фамилия, номер телефона, время встречи, ее кабинет в административном здании. Надеюсь, один из вас…
|