В честь рода Огинских, каплица
Залесье перешло к Михалу Клеофасу в 1802 году от его родного дяди ¾ графа Франтишека Ксавера Огинского, на склоне своих холостяцких лет жившего в молодечненском замке, который также достался племяннику после смерти любезного дядюшки в 1814 году. Их отношения были непростыми, и лишь личное вмешательство Александра I поспособствовало передаче Залесья в руки племянника, ибо дядя к тому времени был уже вследствие возраста, мягко выражаясь, несколько не в себе. В Залесье Михал Клеофас поселился со второй женой, в то время как еще не были до конца улажены все формальности по разводу с первой ― Изабеллой из Лесоцких. Она, кстати, надолго пережила Михала Огинского и его более молодую избранницу ― итальянку Марию де Нери. Происходила последняя из купеческого сословия и своим приданым значительно поправила финансовое положение своего супруга. Из 68 лет, прожитых Михалом Клеофасом, почти треть ¾ 20 лет — пришлась на Залесье, хотя пребывание здесь перемежалось длительными поездками за границу. Жизнь в Залесье складывалась счастливо, даже очень счастливо, если счастья может быть «очень». Своей сестре в Италию Мария вскоре после приезда сюда напишет: «Залесье ¾ восхитительный уголок. Нас окружают снега и морозы, но мы едва замечаем их...» Располагалось имение при бойком шляхе. Михал Клеофас энергично взялся за переустройство усадьбы и в течение трех лет немало в этом преуспел. Произведенные им перемены особенно ярко проявились в создании нового дворцово-паркового ансамбля, к которому мы сейчас подойдем поближе. Старый просторный деревянный господский дом в стиле барокко с великолепным, разбитым во французском вкусе парком, в котором геометрически очерченные клумбы чередовались с деревьями и кустами, расположился вместе с хозяйственными постройками и плодовым садом по одну сторону от широкой липовой аллеи ¾ центральной оси преображенного дворцово-паркового ансамбля. По этой аллее мы с вами сюда и пришли. С противоположной стороны от этой аллеи разместился эффектно обнятый рекой Бобринкой, притоком красавицы Вилии, романтический английский парк с Г-образным каменным дворцом, увенчанным башенкой с часами, ¾ его фасадов коснулась уже кисть классицизма. К флигелю дворца примыкали две оранжереи, где выращивали экзотические фрукты. На берегу пруда с островом, к которому был переброшен мостик, стояла водяная мельница ¾ одновременно утилитарный и сентиментальный элемент композиции. На аллею выходила своим боковым фасадом коренастая каплица, служившая силуэтным акцентом усадьбы. За рекой, цепко взятый в крепкую деревянную ограду, находился зверинец с дикими животными. Пейзажный парк с его светлыми полянами, укромными опушками и потаенными уголками дал приют причудливым фантазиям ума, вроде беседок наподобие китайской пагоды или стилизованного под античность «Храма Амелии», названного так по имени старшей дочери Михала Клеофаса. Имена детей и жены были даны и двухэтажным дворцовым павильонам, или «башням», ¾ их было четыре. Одна из «башен» использовалась как студия ¾ в ней стояло пианино. Залесье не было обделено именитыми гостями, но при этом никогда не теряло присущей ему особой атмосферы интимности, столь ценимой обитателями усадьбы. В 1821 году Михала Клеофаса в Залесье посетил его первый учитель музыки Иосиф Козловский ¾ в ту пору знаменитый композитор и автор музыки российского национального гимна «Гром победы, раздавайся!» на слова Г. Державина. Совместное музицирование в струнном квартете, в котором Огинский вел партию первой скрипки, а его бывший учитель играл на виолончели, вскоре привело к тому, что в имение один за другим стали прибывать экипажи со вновь созданными квартетами, чтобы получить здесь, выражаясь современным языком, экспертную оценку. Однако «музыкотворчество» никому не навязывалось, и многочисленные гости залесской усадьбы муз, пребывая в атмосфере искусства, могли заниматься тем, что находили удобным для себя. Как замечал прямой потомок Михала Клеофаса, автор чудесной книги об Огинском Анджей Залуский, «жизнь в Залесье... своей размеренностью напоминала жизнь Версаля, судя по описаниям герцога Сен-Симона. Утро отводилось серьезным занятиям: учебе, формальным встречам для обсуждения политических вопросов, деловым беседам, переписке, работе над мемуарами. Обед всегда и для всех был в час дня. Еда и вина были особенно изысканными, и стоило только кому-то из гостей мимоходом заметить, что он кушал за границей гусиный паштет из Страсбурга и тот ему понравился, как этот деликатес уже подавали на стол…» В ритуал непременных развлечений гостей входили выезды на лошадях ¾ верхом либо в экипаже, а также долгие прогулки по паркам. Под их зеленым пологом можно было повстречаться с пугливыми ланями, осмотреть вольеры, уединиться в беседке или на острове пруда и, наслаждаясь калейдоскопом изумительно-изменчивых картин природы, вдруг неожиданно обнаружить на своем пути камни-валуны, поставленные Михалом Клеофасом в память Тадеуша Костюшко и Жана Ролея[9], с именами которых у владельца усадьбы муз ассоциировались воспоминания его молодости... А между тем он приближался к своему 60-летию, одолевала подагра. Надежды на восстановление независимости родины, которые он связывал с Александром І, представив императору еще в 1811 году план воссоздания Великого княжества Литовского в составе Российской империи, таяли на глазах. Наконец царский сенатор, тайный советник, кавалер орденов Св. Владимира и Св. Александра Невского, почетный член Виленского университета и пр., и пр. ¾ Михал Клеофас Огинский попросту устал. В 1822 году он навсегда покинул свои «Северные Афины», как окрестили Залесье поэты и музыканты, творившие под сенью этого райского уголка. Разбираясь в причинах этого отъезда Огинского из Залесья, биографы пришли к выводу, что тут сказались не только усталость и болезни Михала Клеофаса, но и действия самой Марии Огинской, направленные на то, чтобы, мягко выражась, переместить супруга подальше от имения, которое он, со своим открытым характером и хлебосольной натурой, мог, по ее соображениям, пустить на ветер, оставив таким образом детей без средств к существованию… Так или иначе, но во Флоренции, этой, по словам Стендаля, «царице средневековой Италии», куда прибыл наш вынужденный странник, он поселился в центре города, в красивом здании, которое по возрасту было современником творивших на флорентийской земле Микеланджело, Леонардо да Винчи, Бенвенуто Челлини, Вазари... Огинский заканчивает свои мемуары и публикует их в Париже в 1826¾1827 годах. Пишет стихи на польском, французском, итальянском языках. Часто прогуливается по городу, напоенному волшебными ароматами старины. Со всё меньшей охотой посещает роскошные придворные балы, исповедуя рассеянный образ жизни философа-космополита, взирающего на мир сквозь призму не сердца, но рассудка. Именно под этим углом зрения ¾ отстраненно ¾ оценивал он из своего лазурного итальянского далека восстание 1830-1831 годов на родине. Бывшего революционера страшат революции ¾ годы берут свое… Его, уже «патриарха», навещает восходящий к вершинам литературного Олимпа Адам Мицкевич. Очарованный беседами с Михалом Клеофасом и сразившийся с ним в шахматы, великий поэт, тоже литвин по происхождению, позже упомянет Огинского как участника восстания 1794 года в своем шедевре ¾ эпопее-энциклопедии «Пан Тадеуш». Из Флоренции Огинский пристально и радостно наблюдает за успехами своих взрослеющих год от года детей ¾ Амелии, Иренеуша, Эммы, Иды. Он дождался наконец-то внуков… 15 октября 1833 года стало его последним днем. В храме-пантеоне Санта Кроче (Святого Креста), где погребены увенчанные всемирной славой Микеланджело, Галилео Галилей, Николо Макиавелли (впрочем, список всемирно известных имен очень долог!), покоится и прах Огинского ¾ вечность соединила великих. Жена поставила Михалу Клеофасу исполненный благородной простоты памятник из белого каррарского мрамора. Михал Клеофас, которого не без оснований считают предтечей гениального Шопена, сочинил около шестидесяти коротких музыкальных произведений ¾ пьес для фортепиано и романсов, а также одноактную оперу. Среди этих пьес более двадцати полонезов, и в их числе ¾ самый знаменитый полонез ля минор, написанный композитором, как полагают, незадолго до его отъезда из Залесья во Флоренцию и впоследствии, после «Листопадовского» восстания, получивший название «Прощание с Родиной». Аристократическое звучание, в котором виртуозно переплетаются оттенки романтического героизма и пронзительной грусти, снискало этому произведению небывалую популярность, не ослабевающую с годами и столетиями. Как и всякая загадка искусства, эта неувядающая трепетная музыка будоражит воображение, рождая всякий раз целый рой ассоциаций, в которых будто бы из зыбкого небытия проступают, обрисовываются реальные черты и обстоятельства жизни ее создателя. Страницы этой жизни, похожей на роман, мы только что бегло перелистали и, кажется, второпях прожили ее вместе с ним... Ну, а что же Залесье? Былая «усадьба муз», выслушав в последние годы от нерадивых наследников столько заманчивых, но так и не исполненных до сих пор обещаний реставрировать, возродить к новой жизни «Северные Афины», все еще продолжает надеяться на нас. На наше милосердие и цивилизованность. Ведь недаром сказано: красота спасет мир! Спасем ли мы красоту?.. Завершив прогулку по Залесью, продолжим наш путь по Старо-Виленскому шляху, который через 10 км приведет нас к Сморгони, где мы сделаем нашу следующую остановку.
СМОРГОНЬ
Адкуль такая назва у Смаргонi? Калiсцi з морг былi ў сялян тут гонi. Пачнеш араць ¾ глядзi, каб ненарок Суседскi не крануць шнурок, ¾ Чакай тады i сваркi, i бяды, А жыта меньш збярэш, як лебяды...
Так в шутливой форме объяснил происхождение названия Сморгони поэт Артур Вольский. По его мнению, «гони», т.е. пашни у крестьян, были тут величиной с морг, а это чуть более полугектара (0,56 га). Вот и выходит, что имя Сморгони означает не что иное, как скромный крестьянский надел. А когда их много да все они рядом ¾ и слева, и справа соседи, ¾ то получается сплошная чересполосица. Впрочем, у поэта свой взгляд на вещи, а у топонимиста ¾ свой. Специалисты по расшифровке названий считают, что Сморгонь, или Смургони, как именовали город в прошлом, означает не что иное, как смолокурение. Ныне это чистенький зеленый уютный городок, на гербе которого красуется вздыбленный медведь. Медведь не случайно попал в герб города. Ведь еще в ХVІІ столетии, когда Сморгонью владели Радзивиллы[10], здесь была основана знаменитая на все ВКЛ и далеко за его пределами «Медвежья академия», просуществовавшая до начала ХІХ века. «Медвежьей академией» называли промысел и дрессировку медведей. Этим занимались местные цыгане-скоморохи. Располагалась академия на окраине города, тогдашнего местечка, и вела к ней улица Медвежья, ныне улица Танкистов, на которую мы сворачиваем у здания костела — к рассказу о нем еще вернемся. Где набирала учеников академия и как шла учеба? В сосновом бору за местечком возвышались горки. В этих горках заранее выкапывали ямы Загоняли в клетку по 2-3 медвежонка и разжигали под полом клетки огонь. Пол быстро накалялся ¾ медвежата вставали на задние лапы, переступая с ноги на ногу. А дрессировщики тем временем били в бубны. Так в течение 2-3 месяцев шло обучение «танцам». Затем шли уроки «борьбы», «поклонов» и разнообразных цирковых трюков. С шумным успехом проходили выступления косолапых артистов из Сморгони в городах и местечках, на ярмарках и в княжеских дворцах. Молва о сморгонских медвежатниках докатилась до королевских столиц Европы. «Выпускников» академии выгодно сбывали в Германию, Чехию, Данию и другие страны. Однако не только Медвежьей академией славилась Сморгонь. Пекли тут в прошлом такие вкусные баранки, что рассказами о них и сейчас полны исторические описания города. Известна же Сморгонь с ХVI века как частновладельческое местечко Деспот-Зеновичей[11], Радзивиллов, Пшездецких. Отдельно от местечка стоял двор феодала и хозяйственные постройки. Двор имел деревянную ограду и двухэтажную башню-браму с часами. В центре двора поднимался кальвинистский храм ¾ их в Беларуси называли сборами (т.е. соборами). К этому памятнику мы сейчас подойдем.
|
