Эскизы на улетающих листьях 19 страница

– Боже! – вырвалось у Лорел, и она прикрыла рот рукой. Гадкие слова, слетевшие с губ Рассела, ударили ее словно кнут.

Она все поняла в этот момент. Рассел был прав: порой есть смысл скрывать часть правды от любимого человека, если не желаешь причинить ему боль.

– Я признаю свою ошибку, – с горьким смешком произнесла девушка. – Лучше бы я не знала, как меня обозвали. – На глазах выступили слезы, но Лорел яростно их сморгнула. Еще не хватало разреветься перед Расселом после уверений в собственном спокойствии и уравновешенности.

Он вскочил с кресла, беспомощно сжав руки в кулаки.

– Прости, милая, я не…

– Простить за что? Ведь это была лишь цитата, а первоисточник брошен в тюрьму, не так ли? – Лорел бледно улыбнулась, давая понять, что она в порядке.

– Мне есть за что просить прощения. За то, что наделал уйму ошибок и был не слишком внимателен. – Рассел сел рядом с Лорел, его ищущий взгляд метался по ее лицу. – Прости, что слишком опекаю тебя. Моя опека истолкована беспокойством за тебя… за любимую женщину. И я не стану возражать, если в ответ ты тоже начнешь меня опекать. Смотри, меня ни капли это не смутит, хотя я самостоятельный мужчина.

Губы Лорел задрожали. Она поймала кулак Рассела и разжала побелевшие пальцы, потянула к себе, заставляя сесть поближе. У него был такой несчастный, растерянный вид, что ей снова захотелось плакать. Рассел Эванс, смелый полицейский, одиночка по жизни, предлагал ей свое сердце, словно она хоть чем-то заслужила его любовь.

– Когда Дин напал на тебя, я безумно испугался. До сих пор все внутри замирает от страха, когда вспоминаю этот нож… Ведь я мог потерять тебя! При мысли, что ты могла погибнуть, меня всякий раз бросает в ледяной пот. Я хочу всегда видеть тебя рядом и никогда впредь не испытывать такого сильного, парализующего страха. – Рассел смотрел, как Лорел трется щекой о его ладонь. – Я хочу, чтобы каждое утро ты просыпалась у меня под боком, в этой постели. Выходи за меня, Лорел.

Девушка застыла от изумления и выпустила ладонь Рассела из рук. Такой развязки она совсем не ожидала. Ей даже в голову не приходило, что мужчины вроде Рассела способны вступать в брак.

Взгляд заволокло, и мгновением позже Лорел сообразила, что плачет. Нет, не просто плачет, а рыдает, обильно орошая одеяло слезами. В этих слезах было все – и счастье, и облегчение, и выход давно скрываемых эмоций. Слова Рассела словно отодвинули некую заслонку, открыли плотину, вызвав настоящую бурю.

Рыдания Лорел повергли Рассела в ужас. Он торопливо утирал ее щеки пальцами, дергался в поисках салфеток или платка, что-то бормоча неразборчиво. Лорел захлебывалась слезами и даже не могла объяснить бедняге, что нет никакой необходимости так суетиться и паниковать.

– Прости, милая, прости… что случилось?! Объясни же наконец! Только не плачь, только не плачь!

Лорел помотала головой и неожиданно улыбнулась сквозь слезы:

– Рассел, ты думаешь, у нас получится? Мы такие разные… и я хочу вернуться к учебе, я хочу…

Рассел облегченно вздохнул.

– Милая, – он сжал ее ладони в своих, – вот что я скажу. Мы должны верить друг в друга. Я буду надеяться, что тебе плевать на то, что твой муж нищий полицейский. А ты должна верить, что я вижу в тебе умную женщину, которая имеет право выбирать свой путь.

Слезы Лорел внезапно высохли. Она взирала на Рассела с надеждой.

Всю жизнь она пряталась в чьей-то тени, боялась совершить ошибку, упускала возможности. Жизнь полна рисков, и ей представлялся шанс прожить эту прекрасную, непредсказуемую жизнь с Расселом Эвансом.

– Я верю тебе, – сказала она решительно. – Я согласна. Я согласна, черт возьми!

Лицо Рассела осветила счастливая улыбка.

– Слава Богу. Я не смел даже надеяться на подобный ответ.

– А ты точно хочешь на мне жениться? Ты уверен? – Уверен ли? Рассел едва не расхохотался над столь наивным вопросом. Да он никогда в жизни ни в чем не был столь уверен, как в том, что хочет жениться на Лорел.

– Конечно, детка.

Девушка прижалась к его груди, забыв про одеяло, и Рассела затопило ощущение полного, безграничного счастья.

– А ведь я думала, что останусь старой девой, – хихикнула Лорел. – Думала, что брак – не мой случай.

– Какое совпадение. Я тоже думал, что брак – не мой случай.

Оба чуть откинули головы назад (Лорел поморщилась, почувствовав, как натянулись швы), не размыкая объятий, но, желая встретиться взглядами.

– Итак, ты согласна стать моей женой? – с мягкой улыбкой спросил Рассел.

Лорел кивнула. Произнести «да» вслух она не сумела, настолько перехватило горло. Лицо любимого плыло перед глазами из-за застилавших их слез.

Рассел смотрел на нее с нежностью и восторгом. Ему досталась самая красивая, самая чуткая и терпеливая девушка в целом мире – он был уверен, что так оно и есть. Он выиграл главный приз, вытащил лучшую карту, сорвал выигрыш в лотерее жизни и был безмерно счастлив.

– Кажется, самое время для поцелуя, – заметил он и, не дожидаясь ответного кивка, бережно приник к губам Лорел. Девушка откликнулась с живостью и упоением. – Даже не верится, что моя жизнь так круто переменилась. Я хочу прожить ее с тобой и Шоном, купить новый дом, в котором могли бы комфортно устроиться трое, а позднее и четверо. – Он задумался, мечтательно улыбаясь. – Или даже пятеро. Знаешь, я даже согласен взять под его крышу твоего несносного кота.

– Ого! Это серьезная уступка.

Они вновь слились в поцелуе, словно их мучила невероятная жажда, которую могут утолить лишь прикосновения и ласки.

– Как ты себя чувствуешь, зайка? Может, дать тебе тайленола? Или тебе лучше?

Лорел расхохоталась. «Зайка», это же надо! Забавное прозвище сбило ее мысли с намеченного пути (который вел к взаимному раздеванию и сексу).

– Почему ты назвал меня «зайкой»?

– Ты недовольна? Вижу, тебе не нравится.

– С чего это я вдруг превратилась в кролика?

– В зайца.

– Без разницы. Разве после согласия выйти за тебя замуж у меня отросли длинные уши или передние зубы удлинились?

– Ничего подобного! – воскликнул Рассел. – Если хочешь, можешь придумать какое-нибудь прозвище для меня. – Он хохотнул. – Ослик, к примеру.

– Только через мой труп! Хотя ты и упрям, как осел.

– Тут ты права. – Он вздохнул. – Меня с самого начала влекло к тебе со страшной силой, а я уперся копытами в землю, словно осел, и не позволял себе даже думать, что между нами что-то возможно. Если не хочешь, не буду звать тебя «зайкой», это не столь уж важно. Дай лучше осмотреть твою повязку, прежде чем мы завалимся на постель обжиматься.

– Обжиматься, – хмыкнула Лорел и с укором взглянула на Рассела, чья рука мяла ее грудь. – Боюсь, этим не ограничится. И знаешь, можешь звать меня, как тебе вздумается. Хоть «какаду». – Она знала, что любит и любима, а слова есть слова, они имеют значение лишь тогда, когда между двоими нет доверия.

– Значит, ты согласна? – Рассел просиял. – Так что насчет обезболивающих?

– Мне не нужен тайленол, боль почти отступила. Мне нужен ты.

– А мне – ты.

Лорел расслабленно улыбнулась, давая понять, что готова. Тело уже оживало, отвечало на поглаживания. Оно словно позабыло о тех муках, которые пришлось вынести накануне.

Рассел опустился рядом с Лорел, опершись на локоть, чтобы лучше ее видеть. Свободной рукой он осторожно обвел контуры ее тела, чуть раздвинул ноги в стороны. Лорел уже была готова для любви, лепестки ее плоти набухли и увлажнились. Девушка смотрела ему в глаза, совершенно не стесняясь теперь собственной наготы и того, что сам Рассел почти одет.

Спустившись ниже, Рассел устроился у Лорел между ног. Она откинулась на подушку и закрыла глаза. Язык бережно коснулся влажной плоти, чуть лизнул, затем еще и еще. Лорел тихо охнула, приподнимая бедра. Рассел стал ласкать ее с той настойчивостью, которая шептала ему немедленно взять девушку самому. Он использовал губы, язык и пальцы, чтобы доставить ей незабываемое удовольствие, отблагодарить за то доверие, которое она ему оказала, приняв предложение. Он подавлял собственное желание, которое призывало к действиям и шумело в голове, словно выпитое вино.

Рассел знал, что должен быть очень осторожным, не сжимать Лорел в объятиях, как того хотелось бы, чтобы не разбудить задремавшую ломоту в ее теле. Он желал ласкать и доставлять наслаждение и ждал оргазма любимой, словно высшей награды.

Она вздрогнула всем телом, замерла, выгнувшись вверх дугой, а затем затрепетала в руках Рассела, сотрясаясь от сладких конвульсий.

Когда Лорел перестала дрожать, он перекатился на бок и приподнялся, чтобы заглянуть ей в лицо. Чуть приоткрыв глаза, девушка довольно улыбнулась и потянулась к нему руками. Рассел устроился рядом с ней и получил заслуженный поцелуй, полный признательности.

– Я сделаю тебя счастливой, моя зайка, – пообещал он.

– Я уже счастлива, Рассел.

Эпилог

Лорел нервно оправила строгую юбку ледяными ладонями. Она не сводила взгляда с импровизированной сцены, на которую по одному поднимались выпускники академии. Ей пришлось трудиться в поте лица почти два года, чтобы пережить острый момент счастья, который приближался с каждой секундой. Лорел не желала упустить ни единой детали происходящего вокруг действа.

Мраморная плитка во дворе академии донесла до нее вибрации от стука каблуков очередной выпускницы, которая поднималась на сцену для получения диплома. Лорел, не отрываясь, следила за губами декана, называвшего фамилии. Она до дрожи в коленях боялась пропустить свою очередь.

Поерзав на стуле, девушка быстро покрутила головой, оглядывая приглашенных. Где-то в многоликой толпе должен был маячить Рассел, но она по-прежнему его не находила. Но, разумеется, он был рядом, как и два предыдущих года, готовый поддержать ее начинания и ободрить, если дело не клеилось. Точно так же, как и Лорел утешала и ободряла любимого.

Парень, сидевший рядом, похлопал ее по плечу. Это был один из выпускников ее факультета, тоже глухой, но весьма общительный. Накануне он оживленно беседовал с Лорел по поводу планов на будущее и поделился, что уже подыскал себе место учителя.

– Ты следующая, – одними губами произнес сосед.

У Лорел екнуло сердце. Она все-таки пропустила момент, когда называли девушку, идущую в списке перед ней.

– Спасибо, – жестом поблагодарила она и сделала пару глубоких вдохов и выдохов.

Итак, момент настал. Она станет учителем для глухих детишек с сертификатом о специальном образовании. Еще пара месяцев, и она впервые войдет в собственную классную комнату, чтобы поприветствовать малышей.

Она достигла своей цели, добилась того, к чему стремилась с ранней юности. Даже временная передышка в несколько лет не смогла ей помешать.

Лорел встала со стула и лучезарно улыбнулась декану, объявлявшему ее фамилию.

– Да где же Лорел? – Рассел пытливо вглядывался в четыре первых ряда, которые занимали выпускники.

Лорел предупредила, что будет сидеть в третьем ряду, но угадать по затылку в бакалаврской шапочке, кто есть кто, не представлялось возможным.

Рассел страшно нервничал. Он не хотел пропустить момент славы, к которому так целеустремленно двигалась его жена. Она окончила академию экстерном, посещала все факультативы, сдавала экзамен за экзаменом с завидным упрямством. Всего полтора года с небольшим – и вот она уже выпускница! Удивительно! Конечно, Рассел всегда верил в упорство Лорел, но результаты неизменно впечатляли.

– Не волнуйся ты так, – успокаивающе сказала теща, похлопав его по руке. – Мы услышим, когда объявят фамилию. Расслабься хоть на минутку.

– Черт, малышка добралась до фотоаппарата! – завопил Шон басистым голосом, который к шестнадцати уже перестал давать петуха.

Он вырос еще на пятнадцать сантиметров и раздался в плечах. На его коленях сидела крохотная дочка Кэтрин и Джерри. Она уже успела обсосать шнурок камеры, а теперь тыкала слюнявым пальцем в объектив.

Рассел ловко перехватил фотоаппарат у крохи и положил себе на колени. Он улыбнулся брату: тот выглядел умильно с ребенком на руках. Шон души не чаял в Кайле, которой неделю назад исполнилось семь месяцев. Конечно, временами парень по-прежнему бывал несносным, но теперь уже не пытался пробить головой брешь в бетонной стене, предпочитая обходные пути. Все реже он конфликтовал со старшим братом, а к Лорел относился с уважением.

Опрокинув Кайлу на спинку, Шон принялся щекотать крохе животик. Она засопела, забавно улыбаясь и жмуря глаза.

– Не переусердствуй, дружище, – посоветовал Джерри. – Иначе она срыгнет на тебя свой завтрак.

– На меня? Ха! – Шон наморщил нос, словно Джерри сказал очевидную нелепость. – Кайла никогда так со мной не поступит. Верно я говорю, маленький гоблин?

Кайла забулькала, пуская пузыри.

Кэтрин закатила глаза и потрясла рыжей шевелюрой:

– Да, мужчины всегда щедры на комплименты. Лорел обзывают кроликом, меня – страшилой, мою дочь – гоблином. Нам-то, женщинам, ясно, что таким образом мужчины избавляются от собственных комплексов, однако…

Рассел разразился хохотом.

– Мы даем прозвища только тем женщинам, которые нам небезразличны, – назидательно сказал он, отсмеявшись.

Джерри пошарил в объемистой сумке с детскими принадлежностями.

– Где бисквитики? – Он сунул руку в сумку по локоть, нащупал коробочку и торжествующе воскликнул: – Ага, нашлись!

– Кайла скоро будет есть, не порть ей аппетит печеньем, – нахмурилась Кэтрин.

– Это не для дочери, а для меня. Умираю с голоду, – пожаловался Джерри. – Какое длинное мероприятие!

Кэтрин чмокнула мужа в щеку.

– Да, с вами, мужиками, труднее, чем с малыми детьми.

Рассел едва не завопил от восторга, когда Лорел появилась внизу сцены. Декан зачитал ее фамилию, и она стала подниматься по лесенке.

– Глядите, вон она!

Он пыжился от гордости, словно диплом вручали не жене, а ему самому. Каждый день брака был Расселу в радость, он все сильнее сближался с Лорел, буквально срастаясь костями и плотью, и процесс этот обещал стать бесконечным.

Живя в своей старой квартире, Рассел и не предполагал, что когда-либо в будущем сможет стать настолько счастливым человеком. Женившись на Лорел, он приобрел новый дом, пусть и небольшой, но милый, а любимая украсила его симпатичными безделушками, придав уют. Каждое утро, просыпаясь рядом с Лорел, Рассел благодарил небо за то, что встретил свою судьбу.

– Лорел Уилкинс-Эванс, вы получаете диплом бакалавра по специальности учитель английского языка для детей с недостатками слуха. Поздравляю вас.

Рассел жадно вслушивался в голос декана, лившийся из колонок. Не сдержавшись, он вскочил и захлопал в ладоши, когда Лорел принимала диплом. Ее мать тоже встала и начала аплодировать. Тотчас поднялись Шон и Кэтрин с Джерри. Они хлопали беззвучно, ладони почти не соприкасались – это означало хлопки на языке глухих.

Как раз в этот момент Лорел обернулась к сидящим в зале. Она заметила близких и лучезарно улыбнулась. Слегка кивнув головой, она прижала ладонь к сердцу. «Я люблю тебя» на языке жестов. Рассел ответил тем же и послал воздушный поцелуй.

– Вы видели?! – восхищенно воскликнул Шон. – Это она мне показала!

Рассел следил за тем, как жена спускается со сцены, примая к груди заветный диплом.

– Думаю, она обращалась ко всем нам, братишка.

Эскизы на улетающих листьях

(Опыт философических поэз)

 

 

1. Космос

 

Огромный безграничный космос над головой моей. Звезды, созвездия — целые галактики уходят в пустоту. Стоит мне поднять глаза к небу, и надо мной открывается космос.

Что я знаю о нем?

Ничего.

Что он знает обо мне?

Хотелось бы думать, что все, — но думаю, что также ничего.

Подавляющий и возвышающий, трогающий до глубины души — он заставляет меня задуматься.

Зачем все это? Кто это все придумал?

Я ничего не знаю и точно знаю, что никогда не узнаю, но всю свою жизнь буду пытаться постичь, сам не знаю зачем.

Мы познаем не для того, чтобы знать, а для того, чтобы не терять нить.

Никогда не терять связи с живым, с еще более живым, чем ты сам. Стрела жизни пронизывает меня насквозь, но не заканчивается во мне, а продолжает свой полет в неизвестность. Стройный и упорядоченный космос пронзает мое существование с детства и с того же времени не оставляет меня в покое своей чарующей тайной.

Что такое для меня эта встреча?

Вечность.

Что для космоса встреча со мной?

Миг.

Впрочем, возможны варианты. Надо размышлять: эта эстафета передана мне предыдущими людьми планеты; я же, в свою очередь, скоро передам ее последующим. Но я помню и задумываюсь над смыслом нашей встречи каждый день.

2. Пустыня

 

Когда я был маленьким, мне казалось, что взрослые люди не просто большие, но и чрезвычайно умные и совершенные, словно отдельная порода людей. Чуть позднее я стал узнавать их ближе, и мне открылось совсем обратное: люди вовсе не совершеннее меня, а иногда даже и глупее; словом, взрослые — те же дети, только переросшие свой детский возраст. Недолгое ощущение равенства сменилось неприятным ощущением того, что не все люди, собственно говоря, люди. Оказывается, встречаются довольно часто люди только на половину, в остальную половину они напоминают животных, да и не только их - кого угодно, но точно не людей. Будучи еще ребенком, страшно наивным, мне казалось, что человек может развиваться беспредельно, но выяснилось, что теоретически, может быть и может, а практически — далеко не всегда. Не всякий человек хочет расти беспредельно: он не просто не хочет расти непонятно куда, но даже и вообще расти не очень-то хочет куда бы то ни было.

 

Бывают люди лишь на половину, на четверть, на треть и т.д. Крайне редко, но все же, встречаются вовсе не люди, — их можно обозначить люденами: на людей вроде бы похожи, а людьми не являются.

 

По ходу жизни мир пустел. Очень долго искал я человека. Хотя бы одного, но настоящего, но не нашел. Я обратился к мертвым, с упоением впитывал то, что осталось от их порывов и потуг — книги, картины, музыку — и, понемногу, обретал себя. Мертвые научили меня быть живым. Но чем больше я возрастал, тем одиночее мне становилось.

 

Исчезали люди, вместо них оставались химеры. Мир рассыпался на моих глазах.

 

И вот я очутился в пустыне. Одиночество достигло своего предела — я остался один на один с собой. Я понял, что у меня есть душа: нечто неплотское, необъяснимое, но теплое и трепещущее во мне. Душа эта у меня на малое время, и ее проблемы волнуют, в конечном счете, только меня. Никогда душа моя, ее стенания и зовы — не будут тревожить другого человека так, как меня. Проблемы души только мои проблемы и до конца. Душа, какая бы она не была, мне-то, по крайней мере, во всем этом бескрайнем мире нужна. Мне нужна моя душа, и я буду ею заниматься всерьез.

 

В этот миг мне стало легче, но одновременно и еще более одиноко. Обретение души происходит только благодаря отрыву себя от общей биомассы. Я понял, что мир не огромный, но крохотный, и центр его всегда там, где ты стоишь. Весь огромный мир преспокойно укладывается в твоем сердце. Оторвавшись от мира, я обрел себя, но сразу же передо мной встала новая задача — обретение мира, воссоединение с целым, возращение в мир.

 

Пустыня — вот что такое обретение души. Одиночество и пустыня почти синонимы. Когда ты узнаешь себя, ты понимаешь, что ты один такой на свете.

 

Много людей вокруг, но ты один.

 

Что люди для тебя, если ты не пересекаешься и не проникаешься ими?

Песок.

 

И ты идешь по песку, по барханам вперед, не зная где остановиться.

 

Много позже ты, конечно, узнаешь людей так же, как когда-то узнал себя, но тебя уже никогда не покинет чувство одиночества и пустыни.

Люди могут открыться и закрыться, но ты для себя всегда открыт.

 

Пустыня — она ведь всегда с нами.

 

 

3. Бог

 

...я чувствую дыхание Твое, Господи. Ощущаю незримое присутствие Твое рядом со мной. Все реже сомнение посещает меня, ибо Ты — везде, куда бы я не оглянулся.

И где бы я ни был, — Ты всегда рядом.

Когда я падаю ниц и больно ударяюсь о землю нашу грешную, я всегда вспоминаю Тебя, ибо в миг падения, я отдалился от Тебя. Может быть, этот самый миг мог бы быть последним, но Ты удержал. И когда я возвышаюсь над собой, я чувствую, как Ты помог мне подняться.

Ибо когда к добру и свету устремлено мое сердце, тогда радуешься Ты и помогаешь вдвойне: за себя и за меня. Но и не мешаешь мне ошибаться в выборе дорог — ибо много дорог, но путь один.

Когда над пропастью стоял я, — не дал мне упасть. Ибо бережешь меня для важной цели, может быть, не ведомой мне. Испытываешь и закаляешь силы мои ради того высокого, что сам заложил в природу мою.

Ничего не смею просить у Тебя, — и без того дадено сполна.

Молю об одном, чтобы сбылось задуманное нами.

Преклоняю колени перед долготерпением твоим и исполнен верою, надеждой и любовью.

 

Аминь.

 

4. Мама

 

Главный человек на земле — мама. Дороже на свете не может быть человека. Мама для каждого человека есть наместник Бога на земле.

 

Бог подарил тебе счастье материнства, вверив живую душу — маленькое незримое семечко, которое благодаря твоей неустанной заботе и нежности смогло прорости и стать человеком. Сколько ограничений и бессонных ночей вытерпела ты ради меня. Огромную часть своей жизни ты отдала мне, чтобы я был на этом свете; не раз жизнь моя висла на волоске, но ты спасала меня.

 

Я не знал — зачем жить, но ты знала.

 

Я не умел любить — но ты научила.

 

Я не хотел отдавать себя миру — но ты помогла.

 

Когда тебя нет рядом, я чувствую себя раздетым, голым и беззащитным, несмотря на то, что мне уже немало лет. Память не отпускает: мама — уютная норка, целый мир гармонии и света, — маленький рай.

 

За что нам дается такое счастье?

 

Мы, конечно, не ценим того, что дается с такой легкостью, и навсегда теряем его, так никогда не отдав и половины той любви, которую безвозмездно получили. Я хотел бы отдать тебе целый мир, — все, чем я обладаю, но тебе нужно совсем другое...

Ты подарила мне жизнь и время, а я не смогу продлить ни твою жизнь, ни время...

Я никогда не смогу сделать для тебя того, что сделала ты для меня. Я не всегда даже могу просто поговорить с тобою — ведь жизнь так лихо закручивает нас в вихрях неглавного...

 

Вечная недосказанность и испепеляющее чувство вины перед тобой отдаляет меня от тебя, наполняя глаза мои слезами. Защемляет в сердце и ком в горле, — я пытаюсь сдерживать слезы, но плачу, рыдаю навзрыд. Я хочу, чтобы ты пожалела меня и всегда могла бы приголубить. Только ты успокоишь своего непутевого ребенка, только ты поймешь меня так, как никто не поймет.

 

Я не всегда хочу и могу понять тебя, а ты — всегда понимаешь меня.

 

Я не всегда могу дать тебе, ты — всегда.

 

Я чаще думаю о себе, ты — обо мне.

 

Мне стыдно и страшно, — я ничего не могу изменить: я твой вечный должник.

 

Я остаюсь, а ты — уходишь...

 

Но я всегда ищу тебя, мне всегда тебя не хватает.

 

И просыпаясь среди ночи, — я кричу срывающимся голосом в пустоту: "Мама, где ты?! Прости!"

 

 

5. Смерть

 

Посмотри в глаза собственной грядущей смерти, человек. Загляни на миг в ее темные беспросветные очи...

Страшно?

Там видишь ты отсутствие всего.

Отсутствие себя.

Ты так привык к себе, что мысль о том, что расставание так скоро тревожит тебя не на шутку, но ты гонишь темные мысли прочь. Но тщетно.

Мысли о собственной смерти появляются у тебя крайне редко, но даже в эти мгновения ты стараешься не развивать их.

Поверить в то, что ты когда-то уйдешь с этого сомнительного праздника жизни все-таки почти невозможно.

Жить! Любым способом жить.

Безусловно, когда-нибудь обязательно стареть. Может быть, даже болеть..., но жить, непременно жить. Никогда не оканчиваться целиком.

Ведь даже этот серый, хмурый, бессмысленный день, на поверку оказывается уникальным и вовсе не бессмысленным, — ведь в нем жизнь, вся целиком. Пусть же даже этот не самый радостный день в жизни, когда руки опускаются, — пусть же он не будет последним в моей жизни!

Просидеть целый день перед окном: смотреть на то, как мелкий гадкий моросящий дождик хлещет мостовую и леденящий порывистый ветер сбрасывает последние пожелтевшие листья с деревьев.

Пусть улетают в безвестность тысячи из тысяч, но мой листочек пусть будет висеть вечно.

Пусть даже и умереть когда-нибудь, но не сейчас, не в данную минуту, — еще так много разных пустяшных дел, которые можно растянуть на несколько жизней.

Хорошо так умереть, чтобы не знать об этом. Ибо не смерть страшна, но сознание смерти, конечности. Так умереть, чтобы мысли о смерти никогда не посещали тебя, ибо ты никогда не будешь по-настоящему готов к смерти.

Ты знаешь только жизнь, — о смерти ты только наслышан.

Думать о смерти, — все равно, что заставлять умирать себя снова и снова.

Но ледяная мысль всю жизнь маячит где-то в глубине твоего существа и каждый раз, при новой встрече, она отрезвляет тебя:

Я умру, и это несомненно.

Что бы ты ни думал про нее, мысль эта убеждает тебя в том, что это все правда. Правда для многих, правда, прежде всего, для тебя одного.

Правда, знать которую ты не желаешь, но знаешь.

Ты убегаешь от нее, но она быстрее тебя бегает и догоняет. Она отталкивается от тебя, ибо живет в тебе. Час твоего рождения — первый час встречи с ней. Дальше начинается обратный отсчет.

Ты можешь сколько угодно лет убегать от нее, бояться, не замечать ее. Но рано или поздно, тебе придется всерьез с ней столкнуться.

Смерть — это стена, перед которой в душе твоей разверзается широкая палитра эмоций: от стенаний до надежды.

Но ты не бойся!

Попробуй полюбить ее. Ведь она не случайна в твоей жизни. Может быть, именно в миг прихода, смерть дает нам шанс полюбить в последний раз все то, что нас окружало, и с такой силой, с какой еще ты никогда не приходилось любить.

 

 

6. Осень

 

Разлетаются листья. Когда-то, сочные и зеленые, они украшали деревья. Светский бал продолжался все лето. Но буйство жизни и зелени разлилось через край и выплеснулось разноцветьем убранств. Жизнь достигает своего апогея — цветущая многосложность вступает в период открытого соревнования за первенство. Листья меняют свои цвета, конкурируя со своими соседями — бархат и лоск!

Осень — это гламур природы. Но, — как и любой гламур, — явление быстрое и столь же переменчивое.

Все яркое — быстро гаснет. Нескромные платья сменили строгие одежды. Так происходит всегда и везде: взлеты сменяются падениями, изобилие — нищетою...

Природа сбрасывает свои старые наряды, не боясь оголиться. Она медленно и девственно одевается в пору любовной весны, но быстро и легко покидает свои одежды осенью, словно заправская шлюха.

Она не боится осенних дождей. Ветер гоняет мелкие листочки дорогого атласа и шелка, которые еще столь недавно оконтурировали ее дородную фигуру. По подворотням, смешиваясь с грязью, обрывки прежней моды обретут покой на куче мусора.

Вот так и мы: словно листья, сбрасываем свои годы. Напрасно думать, что мы складываем годы в столбик, получая, в конечном счете, пухлую всегда удивительную для нас цифру. На самом деле, надо вычитать прожитые годы из жизни, ибо они уходят от нас безвозвратно. Мы не складывает жизнь, а вычитаем.

Нам остается память: несколько размытых фотоснимков как доказательство того, что мы все-таки жили, но их никому невозможно показать, — фотоальбом внутри нас. Да и по правде сказать: не считаем мы себя хорошими фотографами.

Зачем нам, в сущности, память? Тревожить себя бессонными ночами, сравнивать снимки и пытаться прорисовывать в них детали, как будто этим можно хоть что-то изменить?

Когда ты вычтешь минус 30, 40, 50 — невольно задумываешься о том, сколько еще можно вычесть. Становится интересным, а сколько, вообще, там у тебя в кубышке лет. Появляясь на свет, мы получаем в подарок жизнь с некоторым количеством лет, словно флакончик с пилюльками: если потрясти его, — кажется, что там их очень много, а когда ешь по одной, — они растворяются быстро и незаметно. Но никогда не знаешь, когда баночка будет пуста: нам не дано видеть дна, — и в этом смысле мы счастливые.

Неизвестно, сколько их — листочков на деревьях, волос на голове, пилюлек в баночке...

Как неизвестно и то, сколько еще раз взойдет и сядет за горизонт солнце. Сколько раз повторится осень; интересно, сколько раз доведется тебе видеть этот листковый стриптиз: она будет раздеваться перед тобой... для того, чтобы чуть погодя, снова одеться для другого.

Если освоить науку вычитания, тогда станет ясно: важнее не то, сколько было, а сколько осталось.

Смело сбрасывать старые одежды, чтобы одеваться в новые. Мучительно искать и находить новые одежды по форме своей души. Тратить себя до дна, ибо все равно дна никогда не увидишь, поскольку не ты на разливе.