Эскизы на улетающих листьях 23 страница

Этот камешек требует очень тонкой огранки, иначе он не одарит своего обладателя блеском и красотой. Сначала нужно извлечь этот алмаз из руды, отделить от примесей, а затем заняться ювелирной работой. И вся она для того, чтобы однажды увидеть его во всей красоте переливов, и понять, что жизнь прожита не зря.

Талант — это драгоценный камень. Каждый его носит в пещере своей души, но не каждому хватает не только труда, но даже воли, чтобы начать работу, терпения и веры, чтобы его раздобыть.

Не многие будут озарены, но у каждого есть счастье носить его в себе.

 

 

49. Счастье

 

Хочешь быть счастливым — научись закручивать пространство вокруг себя в ту сторону, в которую ты бы хотел, чтобы оно крутилось.

Счастье — это когда все.

И все получается. Когда все идет так, как ты бы этого хотел. Когда любое твое усилие не проходит бесследно, а напротив, отдает больше затраченного. Быть в гармонии с миром, значит, чувствовать, как силы прибывают и удваиваются от общения с ним. Отдавая свои силы в мир, людям, ты точно знаешь, что это лучшее вложение, которое окупится со сторицей.

Все, что происходит с человеком хорошего, происходит благодаря любви. Хочешь достичь чего бы то ни было — полюби то, чем ты занимаешься, и оно ответит тебе, в конце концов, тем же.

Счастье — это многочисленные векторы любви, сходящиеся в одну точку, которой являешься ты.

Чтобы добиться даже самого малого, нужно сконцентрироваться на нем, как на большом. Приложить усилия в одну единственную точку, словно рычаг — тогда можно и мир перевернуть, как справедливо полагал Архимед.

Если ты полюбил — люби только этого человека: научись видеть в нем первого и последнего человека. В нем — весь космос человеческой природы: он и только он может объяснить тебе все про человека. В любви — только двое; и эти двое всегда Адам и Ева друг для друга. Нельзя позволить себе мыслить третьего. Третий, пусть даже мысленный — всегда искуситель и разрушитель пары.

Если хочешь осуществить мечту, отдайся ей полностью и послужи. Нельзя в одно и то же время быть в разных точках и выполнять несколько дел сразу. Если ты там, то и делаешь то-то, то ты не там, и не делаешь того-то. Предмет вожделения требует полноты для своего осуществления. Только отдавая себя полостью, можно рассчитывая на ответную полноту. Отдавая часть — тебе возвращается также частями.

Счастье — это весы, которые уравновешивают твои каждодневные усилия. Но первый груз душевных и физических затрат на весы кладешь ты.

Далее нельзя останавливаться. Рано или поздно чаша выровняется; но только для того, чтобы ты продолжил.

 

 

50. Век мой

 

Каким-то ты будешь?

Каждый новый век обещает быть действительно новым, однако, по окончании своем, оставляет в истории неизгладимый рубец страданий и ужасов людских.

Сколько минуло их — все без исключения леденят душу насилием, жертвами, войнами, несправедливостью. И каждый предыдущий ничему не учит последующий. Каждое новое поколение начинает свой новый век, как бы не замечая нагромождения веков предыдущих, совершая те же ошибки.

Можно ли их избежать? Можно ли, наконец, научиться у истории, сделать-таки работу над ошибками?

Для этого придеться здорово постареть, не успев побыть молодым: века будут давить знанием и мудростью, и подавлять. Ведь молодость все имеет только впереди и практически еще ничего позади. Взрастить поколение юных старцев, значит остановить естественное обновление человечества.

Оставить все как есть, значит снова впустить огрехи молодости в новый век и повторить трагическую историю в который раз.

Остается вариант золотой середины: вот только знать бы чего с чем. Хорошо бы знать, кто смог бы выступить гарантом справедливости и гармонии исторического процесса. Для этого кто-то должен посмотреть на человечество сверху, но ему не так давно был объявлен бойкот. А сам человек еще не научился выходить из себя таким образом, чтобы видеть и себя и других со стороны и иметь возможность благодаря этому себя корректировать. Человечество к настоящему моменту уже вполне определенно понимает необходимость перемен в истории, но пока еще не в состоянии что-то изменить.

Но очевидно, что человек XXI века — существо явно не юное. Новые поколения этого века с пеленок настроены прагматично и утилитарно. Они все еще пытаются балансировать на канате, не срываясь в пропасть, но понимают, что он может лопнуть в любую секунду.

Канатоходцы — мы еще не готовы к радикальным изменениям, ибо избалованы комфортом и потреблением. Потреблять можно и не бездумно, можно задумываясь, но не менять при этом самого потребления. Как долго будет терпеть нас не бездонная Земля?

Опасности такой середины очевидны: либо цинизм, неизбежно перерастающий в фашизм, либо новая утопия, ведущая, в сущности, к тому же — к коммунизму. Крайности сходятся в одном: в несправедливости и насилии. Именно этот урок веками преподносит нам история, который с методической последовательностью не выучивается нами.

Как долго будем ходить по ниточке?

В каком веке окажемся в его конце: в будущем или в прошлом?

 

 

51. Смысл жизни

 

Однажды я ел апельсин, сплевывал косточки в руку и смотрел в окно. Потом мне надоело сжимать их в своих потных ладошках, и я побросал их в горшок с землей, стоявший тут же. Немного присыпал землей сверху, чтобы было незаметно.

Спустя некоторое время косточки проросли и дали всходы. Бездумно упавшие семена запредельно умным способом включили свою генетическую программу в климате вечной мерзлоты. Луч солнца с окошка согрел их и открыл в них еле теплившуюся, дремавшую жизнь. Маленькие зеленые волоски потянулись к небу, неся в себе мечту об огромном апельсиновом дереве.

Жизнь не сокрыть. Пробужденная жизнь не знает преград и условностей: она идет вперед, не задумываясь над своим смыслом.

Человек же, выйдя из детства, всерьез ставит вопрос о смысле только что опознанной им жизни. Почему не рыбки, не морские свинки, не фикусы — а именно ты должен однажды спросить себя:

"В чем смысл моей жизни?"

За чертой этого вопроса начинается совсем другая жизнь: сомнения, мучения, горения, страсти... бесконечные поиски. Человек не раз в своей жизни вынужден ставить над собой эксперименты, чтобы хоть как-то приблизиться к ответу.

Ведь откуда-то мы знаем о смысле, убеждены в его существовании. Отсутствие смысла обессмысливает и нашу собственную жизнь; определить же хоть какой-то смысл не представляется возможным. Определить, значит, положить предел: но как можно положить предел беспредельному?

Через проблему смысла человек открывает для себя маленькое окошечко в параллельный неясный мир. Если смысл есть, и мы до конца его понять не можем, значит, мы — не одни во вселенной.

Смысл скрыт, но и не сокрыт полностью.

Смысл жизни — это загадка, которая имеет хотя бы уже тот смысл, что задается нам в качестве вопроса. Природа человека вопрошает себя саму, какой в ней смысл. Решение в пользу абсурда не добавит смысла; бесконечные же только вопросы ничуть не приблизят к ответу. Остается только одно — процесс поиска, к счастью, он конечен, ибо человек смертен. Ему открывается уникальный шанс прикоснуться к бесконечномупосредством своей крайне скоротечной природы.

Чтобы найти смысл жизни, его нужно искать. Поиск в неизвестном может испугать кого угодно, но страшнее не смысл, а бессмыслица. Отказавшись от поиска, человек отказывает себе в осмысленности.

Можно и не найти смысла, но горе — оказаться в бессмысленности.

Природа человека, видимо, не до конца искренна с ним: она приоткрывает ему смыслы, но не дает окончательного знания.

Оттого, помимо неустанного поиска, требуется еще и сосредоточенность.

Все органы чувств человека рано или поздно обращаются во внутрь своей природы, чтобы разгадать непонятно кем заданную загадку. Сосредоточение собирает части в единое целое: в сторону солнца-смысла устремляются колоски-цели.

 

 

52. Эхо войны

 

С детских лет нас приучают слышать его, и с определенного возраста мы, действительно, начинаем слышать гулкое, ранящее память эхо войны.

Сколько лет прошло с тех пор? Чуть больше полувека, а такое впечатление, что только вчера солдаты сняли свои гимнастерки. И даже третье поколение от вот этих юных солдат в состоянии и сегодня почувствовать близость войны, находя в лесах безымянные черепа и дырявые каски. Все еще взрываются мины на пустырях, вырывая непричастные души из будущего.

Сколько их — безымянных, не похороненных с честью — большая часть всех погибших. Не было времени хоронить, потому что не оставалось времени жить.

Когда же началась война? Пытаясь ответить на данный вопрос погружаешься с головой в историю: листаешь дневники и хроники... Оказывается, она практически никогда не прекращалась: всюду, во всей российской истории, не оплаченные страдания и безымянные смерти воинов. Доблесть и честь только вензели на стягах, но поищите конкретные могилы! — вы найдете только братские. Чужие люди, разных национальностей и традиций, оставив семьи, взяли в руки оружие и пошли защищать свою землю, чтобы, выполнив свой гражданский долг, породнится друг с другом и стать общей многонациональной русской семьей в братской могиле. Братская могила есть, своего рода, воплощение идеи соборности, где все в одном, и одно во всем. Братская могила, по всей видимости, и есть тот идеальный гражданский институт российского государства, который с завидным постоянством непременно кочует из века в век. И не возникает ни у кого стыда, поскольку такие могилы есть, пожалуй, единственная наша коллективная память. Сколько их на Куликовом, Бородинском полях, под Сталинградом... не счесть: трудно найти тот клочок русской земли, который не был бы омыт кровью. Русская земля на костях стоит, и не знаем, да и не можем мы знать, поименно героев своих, — слишком людно у нас. Мы помним только коллективные подвиги, мы чтим курганы и братские могилы. Все лучшее, смелое, доблестное, честное, благородное, отважное, по большей часте, в земле.

Потому так трепетно и священно относится русский человек к земле своей, что в ней самое сокровенное — живые люди, умерщвленные в результате беспощадных и кровавых войн, кочующих в каждый новый век, словно бацилла; каждый солдат был чьим-то отцом, братом, сыном, мужем. Самое ценное, чем, по праву, могла бы гордиться Родина — это человеческий потенциал, взятый вместе и увеличенный в частности до отдельной судьбы, — лежит неподьемным скоровищем в земле.

Прах мертвых — память живых. Русский человек продолжает жить памятью и страхом перед национальной традицией тотальной всепоглощающей войны...

Пролистывая альбом с семейными фотографиями прошлого, снова и снова ловишь себя на фразах: тот "пал смертью храбрых", этот "пропал без вести".

 

53. Между справедливостью и законом

 

Закон есть ответ культуры на вызов цивилизации. Человек все менее и менее хочет трудиться в поте лица своего; на смену ручного труда приходит всепроникающая техника. Техника освобождает человека от тяжелого труда, но не от себя самого. Вырванное у бремени свободное время доставляет человеку не меньшее страдание, чем его отсутствие.

Было время, когда человек мог делать то, что хотел, и ему за это ничего не было…

Свободное время, свобода — нуждаются в дополнительных ограничениях и регулятивах: вот тогда и появляется закон. Закон порабощает, в особенности большое их количество, но он также предотвращает произвол и гибель. Закон — это весы, задача которых при любых обстоятельствах уравнивать баланс двух чаш: культуры и цивилизации. Доминирование одной из двух приводит к стагнации. Пресловутая мера преследует человека везде.

Справедливость — понятие метафизического порядка: ее невозможно определить точно, в отличии от закона. Справедливость, в сущности, есть чистое философствование: ни чем не опосредованное размышление человека над тем, как должен быть устроен мир людей. Сценариев справедливости возможно столько же, сколько людей на земле. У справедливости не может быть меры, ибо она сама претендует на этот статус. Справедливость соткана из крайностей: она всегда более или менее справедливость, но никогда не справедливость окончательная.

С точки зрения закона, справедливость есть черт знает что; с точки зрения справедливости — закон ее не воплощает ни на йоту. Справедливость и закон резко противостоят друг другу, они располагаются на противоположных полушариях мировоззрения. Соединить их немыслимо, но они-таки соединяются в головах людей, если не разрывают их пополам. Обывательское сознание, как правило, располагается на полюсе справедливости, гражданские институты, полития стремятся к законам. Наследие античности всем последующим народам одно: с помощью закона управлять проще. Мир людей раскачивается на лодке между справедливостью и законом, мерой выступает сам человек; между войной и скукой шарахается жизнь человека во все времена.

Но где в самом человеке критерий той самой срединной истины? Счастье человечества зависит от только от этого крохотного знания.

Между справедливостью и законом раскачивается человек, и каждый из нас с ужасом ожидает то время, когда его снова качнет в ту или другую сторону.

 

 

54. На глубине

 

Когда затихает все вокруг, шум и гам повседневности сменяются на краткое время спасительной тишиной. Как необходимо каждому, по крайней мере, на несколько минут побыть наедине с собой. Не для того, что бы делать что-то конкретное, но — чтобы не делать ничего. Просто посидеть в тишине, медлительно погружаясь на глубину.

На глубину своего чувства, своей мысли, своей усталости от жизни, наконец. Если у всех вещей есть вершины, значит у каждой должна быть и своя глубина. Мы живем в объемном мире, и с этим не поспорить, а раз так, то вся наша жизнь есть только барахтание в этом объеме: снизу вверх, потом сверху вниз... Словно бороуновская частица под ударами внешних молекул, мы совершаем хаотические движение вокруг данного нам резервуара. Ломанными зигзагами складывается наша линия жизни, — и все, что мы можем знать: так это то, что мы живем в объеме, хотя редко когда его чувствуем. Человек живет как бы в плоскостях, но с некоторых пор начинает чувствовать, что плоскости соединяются в объем. Вообще в природе, они, конечно, не соединяются, а у человека — соединяются.

Только на глубине появляется способность объемного видения. Спускаясь вниз, мы ищем дно: там темно и страшно, — глубина пугает неизведанностью. Но спускаться все равно придется, ибо ландшафт собственный души, увиденный мельком однажды, будет манить всю последующую жизнь. Достаточно только раз увидеть как устроена твоя душа, какие измерения скрываются за простым плоскостным полотном и удивиться этому, чтобы навсегда потерять покой и сон.

Как бы ни было прекрасно на высотах внешней жизни, по ночам ты всегда будешь хотеть опуститься в глубину своей долины. Только ты знаешь, что там девственная природа, недоступная никому, кроме тебя, там бъют родники, способные утолить любую духовную жажду. И все это ты носишь с собой и не всегда помнишь об этом.

На глубину спускаешься один, ибо у каждого есть только своя глубина. Там, напитавшись и отдохнув вдоволь, появляется желание снова идти в люди и делиться опытом постижения своего ландшафта. Мы выходим к людям из своей благословенной обители, чтобы делиться впечатлениями, но только наполненным, ибо пустыми мы никому не интересны. Ландшафтов несчислимое множество, можно прикоснуться ко многим, если ты открыл красоту хотя бы одного — своего.

Если не ходить на глубину, значит не знать прелести пространства. А не зная пространства, не познаешь и своего времени. Погружаясь на глубину, овладеваешь инструментарием особого видения. С поверхности глубины не увидать, ибо она скрыта в темноте. Сделать первый шаг в глубину, значит, не побояться быть другим.

Ведь что человек? — только слабо сознающая себя частичка танственного и живого целого. Его путь — с поверхности на губину, а потом обратно, а потом: за пределы и поверхности и глубины.

Объем человеческой жизни имеет свои пределы, но совсем не исключает запредельного. Глубина учит постигать поверхность, поверхность открывает для себя глубину, объем открывает пространство, а оно — время...

А время — это, пожалуй, самая главная ценность нашей жизни.

 

 

55. Прорыв

 

Почему так долго нет прорыва?

Его ждешь годами: чтоб тебе повезло! Каждый Новый год загадываешь тысячу разнообразных желаний, а когда они не сбываются, то в следующий раз повторяешь их снова и снова. Навязчивый хоровод желаний преследует нас ежегодно, ежедневно, ежечасно...

В ожидании прорыва: финансового, личного, творческого — проходят годы напряженного труда. Его ждешь, а он все не приходит. И в этот томительный период стоишь перед дилеммой: каким быть человеком — открытым или закрытым? Для того чтобы приблизить часы прорыва, необходимо сделать еще усилие, — но куда? — в какую сторону? — во внутрь или во вне.

Можно быть открытым миру и людям, но тогда придется делить с ними не только радость, но и болезни и горе. Открыться миру, значит, впустить в него все, и даже плохое, самому раствориться в нем до основания, — тогда и мир ответит тебе взаимностью.

Можно закрыться и уйти в себя, но тогда между тобой и миром встанет непреодолимая преграда. Изоляция от мира позволит тебе стать тем, кем ты задумал, но это будет путь одинокой и сильной души.

Можно наивно пытаться усидеть на двух стульях разом, и именно так ты и пытаешься жить сегодня, совмещая только на первый взгляд совместимые вещи, — и потому нет прорыва.

Каким быть: открытым или закрытым? — вот вопрос. Два пути, на каждом из которых ждет свой прорыв: во вне или во внутрь, — каждый несет в себе не именуемый успех, но как выбрать? Пойдешь во вне — найдешь людей; пойдешь внутрь — себя обретешь.

А встанешь перед выбором, много раз еще подумаешь: а нужен ли вообще прорыв?

Жизнь для своего осуществления требует компромисса, хотим мы того, или нет.

 

 

56. Возмездие

 

Когда исчезает идея возмездия, на смену приходит произвол и самосуд.

Что знаем мы о справедливости? В точности только то, что она редко когда осуществляется. Но это не является поводом браться за топоры. Сдерживающей инстанцией выступает идея возмездия.

Если справедливость невозможна теперь, в данную минуту, то возмездие — справедливое наказание за зло — рано или поздно, обязательно постигнет обидчика. И не в той, а уже в этой жизни.

Возмездие — это месть другому за причиненный ущерб. Мы настолько привыкли разделять с другими все, что разучились перерабатывать зло таким образом, чтобы оно не перенаправлялось другому рикошетом. Зло от другого больно ранит нас, но эту стрелу мы скорее направляем в других, чтобы не впускать в себя. Зло крутиться по кругу человеческих страстей, передаваясь от сердца к сердцу, словно дурная зарница. Оно пронзает насквозь, оставляя кровавый след в душе, но летит далее.

Невозможность нанести ответный удар врагу сразу заставляет нас накапливать и трансформировать зло в будущее. Мы верим в идею возмездия, поскольку верим в принцип сообщающихся сосудов, забывая, что такая вера в настоящий момент точит только наши сосуды в сердцевине организма.

Возмездие — это резервуар вытесненного зла, который существует чуть выше так называемой ноосферы: ее аура темна и непроницаема. Но она выполняет спасительную и очистительную функцию в человеческом общежитии. Убери ее, человек стал бы рабом жажды мести и превратился бы в животное, убивающее себе подобных. Просто идея возмездия, что где-то там, потом нарушитель нашего спокойствия будет наказан не нашими руками, останавливает нас перед возможной расправой.

Без этой очень туманной идеи, — что справедливость все-таки восторжествует когда-нибудь, человек не прожил бы и дня. Ведь если нет справедливости хотя бы в виде возмездия, тогда конец человеку и всему доброму, что в нем есть — зло торжествует и побеждает человека.

А если все-таки добро побеждает, то возмездие нам как раз пригодиться, — оно нам веру в добро возвращает. Если есть наказание, значит, и преступление имеет свой конец. В противном случае, кто бы захотел жить в мире, где преступление нескончаемо?

 

 

57. Белое безмолвие

 

Белая равнина, белое безмолвие. Снег хрустит под ногами: идешь, словно по сахарному полю, только совсем не сладко, а холодно ногам. Взгляд устремляешь в беспросветную даль — через поля и леса, реки и озера: взгляд оказывается короче длины твоей Родины. Там далеко: за горами и лесами тоже живут люди, правда не везде, и говорят на русском языке, правда сейчас уже далеко не всегда. Можно бросить все и уехать туда, где тебя никто не найдет. Там, где все иначе, чем здесь, к чему ты так привязался, — и там тоже будет твоя Родина. Родина почему-то всегда где-то там, она огромная и необъятная.

Невозможность обозначить ее край, позволяет считать ее бескрайней. На самом деле, это только зрительный обман: парализующее влияние пространства, замедляет время. Оттого, что идти очень далеко, — да и вряд ли дойдешь на своих двоих, — идти никуда не хочется. И это чувство совсем не назовешь ленью, ибо прогуляться-таки хочется. Есть некоторый испуг пространством. Русский человек с детства напуган бескрайними полями и лесами. Он хочет и боится идти одновременно. Необходимо, нужно устремлять взгляд в будущее — без этого жизнь не жизнь. Страшно, порой, сделать даже первый шаг, — а вдруг я там один замерзну и умру! И ведь не ленив — нет, а раз и навсегда изумлен, удивлен, и в то же время расплющен, раздавлен, размазан страхом раствориться в холодной, белой и бескрайней равнине.

Ветер, вьюга, метели шумят по заснеженной географии русского Севера, солнце припекает и ласкает так, что глаза слезяться от боли отраженным от снега светом.

До чего же страшно так жить! Хотеть и бояться. А если решился шагнуть в неизвестное, внутренне должен убедить себя в возможности погибнуть: и не за что-то конкретное, а за то, что осмелился шагнуть туда, куда редко вступала нога человека.

Жить в России, значит, постоянно преодолевать себя: свои страхи и сомнения. Одевать толстые валенки, напяливать на себя всевозможную теплую одежду, чтобы не околеть и шагать в темную даль в поисках себя и судьбы.

И одну только фразу уперто повторяешь про себя: свобода или смерть.

Звезды ли, солнце, проливной дождь, мороз или зной, — крепко стиснув зубы вжавшись в себя насколько возможно, ты пробиваешься сквозь безразличное, зловещее пространство, чтобы обрести, в конце концов, время.

Свобода или смерть?

58. Любовь

 

Что мы знаем о любви? Прежде всего, то, что она бывает что и случается с людьми. Правда, крайне редко. Впрочем, это совсем не важно, — главное все-таки то, что она есть. Два человека каким-то таинственным образом находят друг друга, и, погрузившись, словно в новое измерение жизни, становятся другими людьми. Войдя в него одними людьми, вышли — уже совсем другими, совсем не понимая, как именно это с ними произошло. Просто свершилось некое событие между двумя людьми, — двое стали одним; один без другого отныне перестает мыслить свою дальнейшую жизнь. Бытие делится надвое, оттого и зовется со-бытием; а может быть, и два одиноких до этого момента бытия вдруг неожиданно встретились, чтобы соединиться в одно целое бытие.

Ведь чаще всего бывает так: один человек любит другого, другой позволяет себя любить, но сам, при этом, тоже любит: кого-то другого: дальнего, себя, свою мечту, наконец. Не редкость, что человек так и не успевает вообще кого-то полюбить: любит свои увлечения, работу, мечты, — но никого конкретно: своего человека так и не встречает.

В любви важно ощущение попадания в десятку. Никто не знает, как это происходит, по каким законам. Человек вышел в булочную, поймал взгляд в очереди — и все. Свершилось. В доли секунды встретились два человека и сразу признали друг в друге родных людей. А ведь могли и не встретиться, разминуться как-нибудь, пойти в другую булочную!

Так неужели же случай? Судьбы миллионов прекрасных, добрых людей зависят от простого случая? В это практически невозможно поверить.

Любовь, хотя и раскрывается во взаимных отношениях, корни свои обнаруживает глубоко в человеке. С самого детства каждый человек болен этим любовным чувством. Оно еще не имеет объекта, но проходит с нами через волю нашу жизнь. Мы любим до того, как узнаем, что это называется любовью. Любим непонятно что — да все вокруг: и солнце, и аквариумных рыбок, и родителей, и лето... Когда мы вырастаем, то начинаем стесняться своего чувство, — теперь оно должно искать себе человека. Как это нестерпимо мучительно годами искать в толпе посторонних, чужих тебе людей — своего человека, глаза любимого человека. Тот, другой, который способен освободить тебя от груза ожиданий, с которым тебя ждет она — любовь; он уже существует, и также рассеянно бредет по тропам обыденной жизни в поисках тебя, потерян спрятан от твоего взора. Ты ищешь его своим печальным взглядом, а он ищет тебя: и каждый день, вы оба подводите итоги прожитого дня, и одна графа так и остается не отмеченной, — вы так и не встретились пока.

Но все-таки она есть, ибо и в книгах и в жизни, вы встречали ее у других.

Значит, нужно, снова и снова, искать в толпе единственный взгляд.

 

 

59. Вера

 

Когда прохожу мимо храма, всегда вспоминаю о Нем. Вот я бреду один по многолюдным улицам большого города, мне грустно, мне одиноко. Среди людей я привык чувствовать себя так, словно я в лесу. В таком лесу, где деревья движутся на тебя и могут задеть невзначай, нахамить, отдавить ногу, — лес этот заминирован на каждом шагу. Идешь — и не знаешь, где подорвешься. Нигде так не бывает одиноко, как среди людей.

Но какого Ему? — там высоко облаках, древнему и седовласому? Он уже давно смирился с тем, что эксперимент его не удался и пустил это дело на самотек. Пусть идет так, как идет! Живое вечное прорастет само, если оно жизнеспособно. Те семена, что взойдут несмотря ни на что, дадут всходы, и будут стремиться ввысь — этим он поможет. На них Он возлагает надежду, они опора его одиноких фантазий и прожектов. Он верит в человека и помогает его рождению. Тот, кто решился-таки быть, несмотря ни на что, — уже не сможет вырваться из-под его опеки. Этих Он будет вести. Вся вселенная откроется для них звуками и красками. И даже искаженные шумы они будут воспринимать как дары небес, величать гениальностью, но главное — они навсегда привяжутся к Нему.

Если Бога нет — тогда все бессмысленно.

Храм ограничивает кусочек пространства для того, чтобы освободить время. В нас. Его время. В нас.

Но я представляю себе, что все небо над головой моей есть необъятный купол храма. Жизнь, таким образом, проходит в храме все время нашей жизни. Мы искусственно разбили это целое на кусочки и отправляем свои духовные потребности от случая к случаю. В остальное время мы избавлены от чувства храма: мы живем как-то вне Его. К Нему мы приходим только потому, что большую часть времени можем от Него уходить.

Но мы возвращаемся снова и снова, ибо маленький уголек тлеет в нашей душе. От него почти нет и дыма, ни огня, но с годами он прожигает немыслимые толщи наших псевдо-мировоззрений. Выжигает их дотла, чтобы ничего не мешало нашему взору созерцать купол Его огромного Храма — неба. Уголек веры.

С высоты смотрит архитектор, Он молчаливо наблюдает за каждым. И ждет. Ждет, когда кто-нибудь догадается раздвинуть маленькие купола церквей и храмов до подлинных надлежащих размеров. Тот, кто живет в храме всю свою жизнь, не нуждается в других храмах.

Когда я вспоминаю о самом главном — Его храме, куполе неба над моей головой, я преодолеваю соблазн зайти в храм и прохожу мимо, ибо храма я и не покидал. Уголек делает свое дело.

60. Равенство

 

Человек стремится ко многим вещам в своей жизни. Но, пожалуй, нет ничего, после любви, более желанного, чем равенство с людьми. Люди все разные: так устроен мир, и разность эта ранит поначалу. Постепенно человек приучает себя к терпимости присутствия рядом с ним вершин ума и низин глупости. И то и другое — непросто, ибо как качели, они раскачивают его внутренний мир в разные стороны: с умным тянешься вверх; среди глупых, — чувствуешь себя умнее. Крайности крайне важны для ощущения целого.

Казалось бы: будь ты самим собой, каков ни есть, каким тебя произвела природа. Зачем тебе равенство с другими, если ясно, что мы разные с самого начала.

Но нет, человек готов делить какие угодно горести, лишь бы на минуту оказаться в равенстве с другими, особенно, когда их толпы, массы. Революции, восстания, марши несогласных не кончаются никогда, поскольку человек бежит при первой возможности в массы, чтобы раствориться там без остатка. Там отдельный живой организм, там жизнь, там всегда одно, там — я не боюсь. Страх отдельности, отчужденности атомарного человеческого существования преодолевается только в толпе, в массе. Чем лучше жизнь, тем одиночее и замкнутее человек, тем больше претензий и несогласий и тяга к восстаниям. Человек, еще вчера брезгующий прикосновений чернорабочих, сегодня идет на баррикаду бок о бок с ними, не боясь грязи, и счастливый этим низким равенством.

Изолированность от других взрывается полным их приятием: совсем не сладко жить одиноко в золотой клетке — не запоешь. Тоска и уныние в миг проходит, стоит только попасть в стихию толпы. Не важно под каким соусом она образовалась.