Альбом наглядных пособий 9 страница

Прошли годы. Хан старел, все сильней мучили его угрызения совести, и все сильней тянуло его в родную деревню, хотелось ему увидеть напоследок Андалал, покаяться перед земляками. Оставил он свой тегеранский дворец, приехал в Андалал. Но никто из андалалцев не захотел иметь дела с предателем. Бродил хан от дома к дому, но нигде не встретил ни сочувствия, ни понимания. Пришел тогда он к кази и говорит: "Я вернулся на родину, чтобы искупить свою вину. Пусть люди судят меня по законам предков".

Приказал кази созвать всех жителей деревни, связали хану руки, и кази объявил приговор:

"Этот человек совершил преступление, и по законам наших предков он должен быть похоронен заживо. Что вы скажете на это?"

"Да будет так!" – закричали люди.

Но кази был человеком справедливым.

"Хочешь ли ты сказать что-нибудь в свое оправдание?" - спросил он хана.

"Нет, - ответил тот. - Я виноват и готов принять смерть. Это очень хорошо, что в Андалале так свято чтут законы предков. Только почему же тогда вы забыли о другом законе, который гласит, что сын, поднявший меч на отца, должен быть казнен на его могиле? Разве не сражались против меня мои сыновья? Я требую справедливости. По закону и они должны быть казнены".

Услышали люди эти слова и зарыдали. И вместе со всеми плакал кази, потому что хоть и были сыновья хана самыми уважаемыми в Андалале людьми, но закон - есть закон, и он должен быть исполнен.

"Да будет так, - горестно воскликнул кази, и предатель Андалала был похоронен заживо, а гордость деревни - его доблестные сыновья - обезглавлены на могиле отца..."

- Какая длинная и глупая сказка, - проговорил я недовольным голосом. - Этот твой хан жил шестьсот лет тому назад, и к тому же был подлецом. Лучше расскажи что-нибудь поинтересней.

Кази Мулла обиделся.

- А ты слышал про имама Шамиля? - сердито засопев, спросил он. - Я многое могу рассказать о нем. Это было недавно, всего пятьдесят лет назад. В те времена наш народ был счастлив. Мы не пили вина, не знали, что такое табак. Воров у нас почти не было, а если случалась кража, вору отрубали правую руку. Так мы и жили до тех пор, пока в наши горы не пришли русские. Когда они захватили Дагестан, имаму Шамилю явился Пророк и повелел объявить захватчикам газават. Под знамена Шамиля встал весь Кавказ, в том числе и наши чеченцы. Но русские были сильнее нас. Они убивали наших мужчин, сжигали села, вытаптывали поля. Отправились тогда наши старейшины к имаму просить его освободить чеченцев от клятвы. Но вместо имама они встретились с его матерью - Ханум, женщиной очень доброй, мягкосердечной.

"Я обо всем расскажу имаму, - пообещала Ханум. - Он должен освободить чеченцев от их клятвы".

Ханум была достойной, уважаемой женщиной, а имам - хорошим сыном. Но когда она передала имаму просьбу чеченцев, тот ответил:

"Коран велит казнить предателей. Но Коран запрещает также неповиновение родителям, отказ в их просьбе. Я не знаю, как мне поступить. Я должен молить Аллаха наставить меня на путь истинный".

Три дня и три ночи провел имам в молитвах, а потом вышел к народу и объявил:

"Люди, слушайте волю Аллаха. Первый же человек, который заговорит со мной о предательстве, должен быть наказан плетьми. Первой об этом заговорила моя мать, и она будет наказана за это ста ударами плетью".

Солдаты увели Ханум, сорвали с нее чадру, бросили на ступени мечети. Но едва на ее плечи обрушился первый удар, Шамиль упал на колени и воскликнул:

"Закон Всевышнего нерушим. Никто не в силах отменить его. Но Коран дозволяет детям принять наказание за грехи родителей. - С этими словами имам сорвал с себя одежду, лег на ступени и приказал палачу: - Бей меня, и если я почувствую, что ты бьешь в полсилы, то велю отрубить тебе голову, не будь я Шамилем".

Девяносто девять ударов плетью получил Шамиль. Он лежал, истекая кровью, кожа на спине была разодрана в клочья. Народ в ужасе смотрел на своего имама, но никто отныне не осмеливался и помыслить о предательстве. Вот как мы жили пятьдесят лет назад, и народ наш был тогда счастлив.

Я молчал. Орла в небе уже не было видно. Смеркалось. На минарете маленькой мечети появился муэдзин. Кази Мулла расстелил коврики для намаза, и мы помолились, обратившись лицами к Мекке. Удивительно, до чего молитвы на арабском языке похожи на старинные боевые песни.

- Ступай, Кази Мулла. Ты -•настоящий друг. А теперь дай мне поспать.

Он недоверчиво посмотрел на меня. Потом, пыхтя и охая, поворошил анашу в кальяне, вышел из комнаты. Я слышал, как он сказал соседу:

- Он очень болен!

- В Дагестане никто долго не болеет, - ответил сосед.

Я лежал на крыше и смотрел в пропасть.

Ну что, Нахарарян, как поживают твои золотые слитки в Швеции?

Я закрыл глаза.

Почему Нино молчит? Почему она молчит?

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

 

Мелко семеня, гуськом идут по деревне женщины и дети. На их лицах написаны усталость и напряжение. Они пришли издалека. В руках - торбы, они бережно прижимают их к груди, как драгоценнейшую ношу. В этих торбах земля, которую они накопали очень далеко отсюда, и навоз. За это богатство они отдали овец, серебро, ткани. Здесь, в горах, земля, принесенная из долины, взрастит пшеницу и накормит людей.

На небольших террасах скал отведены участки для посева, которые обносятся прочными кирпичными заборами. Иначе ураганные ветры и снежные лавины сметут тонкий слой земли. При особо сильных ветрах женщины укрывают землю одеялами. Поля здесь обычно небольшие, шага три в длину и четыре - в ширину. Сюда весной аккуратно засевается зерно. Летом же, когда наступает пора жатвы, мужчины еще затемно уходят в горы, долго молятся перед началом работы, а потом, обвязавшись прочными канатами, бережно срезают редкие колосья. Из перемолотых зерен женщины испекут гладкие, длинные чуреки, и в первый чурек, в благодарность земле за дарованное ею благо, они запекут серебряную монету.

Я шел вдоль забора одного из таких полей, когда навстречу мне вышел мужчина в широкой овечьей папахе. Он толкал перед собой двухколесную арбу, издававшую немилосердный, похожий на детский плач скрип. Звук этот был пронзительным и разносился далеко по горам.

- Брат мой, - сказал я ему. - Я выпишу из Баку мазут. Надо смазать колеса твоей арбы.

Крестьянин в ответ усмехнулся.

- А зачем? Человек я простой, скрываться мне незачем. Любой может услышать приближение моей арбы. Для чего мне смазывать ее колеса? Так делают только абреки.

- Абреки?

- Ну да, абреки, беглецы, те, кто не могут жить среди людей.

- А разве много еще абреков?

- Достаточно. Все они - грабители и убийцы. Только одни делают это для блага народа, а другие - ради собственной выгоды. Но каждый абрек обязательно приносит страшную клятву.

- Что это за клятва?

Крестьянин оставил арбу, сел под забором, достал из хурджуна соленый овечий сыр, отломил, протянул кусок мне. Из сыра торчал застрявший там черный овечий волос.

- Так значит, ты не знаешь о клятве абреков? - начал крестьянин. - Абрек в полночь приходит тайком в мечеть и произносит там такие слова: "Клянусь этим святым для меня местом, что отныне я - человек, отвергнутый людьми. Клянусь беспощадно убивать людей. Клянусь отнимать у людей все, что дорого их сердцам, чести и достоинству, клянусь убивать младенцев на груди матерей, жечь дома бедняков, приносить горе туда, где до сих пор царила радость. Если же я изменю своей клятве, если во мне заговорят любовь или жалость, пусть мне никогда не увидеть могил своих предков, да не утолит моей жажды вода, а голода - хлеб, да останется мой труп непогребенным и шелудивая собака осквернит его".

Крестьянин произносил эти слова серьезным и торжественным голосом, обратив лицо к небу, и глаза его были, как небо, голубыми и бездонными.

- Вот как клянутся абреки, - проговорил он после недолгого молчания.

- Каким же надо быть человеком, чтобы приносить такую клятву?

- Каким человеком, ты спрашиваешь? Человеком, совершившим самое страшное преступление.

Мы расстались, и я направился домой, томимый беспощадным солнцем и еще больше - бурей вопросов, вызванных разговором с крестьянином. Его спокойный голос, мерно произносящий эти страшные слова клятвы, все еще звучал в моих ушах.

Кто я такой? Не тот ли самый абрек, отвергнутый обществом и вынужденный скрываться в горах? Может быть, и мне прокрасться темной ночью в мечеть и принести там страшную клятву абреков?

Подойдя к дому, я увидел у ворот трех коней под седлом. Сбруя одного из них была отделана серебром. Во дворе сидел толстый парень. На поясе его поблёскивал кинжал в позолоченных ножнах. При виде меня парень заулыбался, и я сразу узнал его. Это был Арслан ага, сын богатого нефтепромышленника. Мы учились с ним в одной гимназии, но Арслан ага был младше меня, и поэтому знакомы мы были мало. Однако сейчас я обнял его, как родного. Арслан ага покраснел от удовольствия.

- Вот, проезжал тут со слугами, дай, думаю, заверну по пути к тебе, - смущенно пробормотал он.

Я дружески похлопал его по плечу.

- Будь моим гостем, Арслан ага. Закатим пир в честь нашей встречи? Кази Мулла! Готовь угощение, у меня гость из Баку!

Уже полчаса спустя Арслан ага сидел напротив меня и с аппетитом уписывал шашлык,

- Я очень рад видеть вас, Али хан. Вы, как герой, живете в далеком селе, скрываясь от кровных врагов. Можете быть спокойны, я никому не скажу, где вы находитесь.

Я мог быть спокоен. Весь Баку будет знать, где я нахожусь.

- Мне Сеид Мустафа сказал, где я могу вас найти. А потом оказалось, что эта деревня как раз стоит на моем пути. Поэтому Сеид попросил меня передать вам привет.

- А куда вы едете, Арслан ага?

- В Кисловодск, на воды. Двое слуг сопровождают меня.

- Вот оно как! - засмеялся я.

Он ответил мне невиннейшей улыбкой.

- Скажите мне тогда, Арслан ага, почему же вы не поехали прямо поездом?

- Клянусь Аллахом, хотелось немного подышать горным воздухом. Поэтому я в Махачкале сошел с поезда и направился прямиком в Кисловодск.

- Но, кажется, дорога на Кисловодск в трех днях пути отсюда?

Арслан ага с притворным огорчением посмотрел на меня.

- В самом деле? Эх, значит, меня неверно информировали? Но я все равно рад, хоть вас навестил.

Этот дурачок проделал такую дорогу, чтобы увидеть меня и рассказать потом об этом дома. Если это действительно так, значит, я стал в Баку очень популярной личностью.

Я налил ему вина. Он большими, жадными глотками осушил бокал, а потом простодушно спросил:

- А скажите, Али хан, за это время вы никого больше не убили? Прошу, умоляю вас, скажите правду. Клянусь Аллахом, я никому не расскажу.

- Как это не убил? Убил, человек двадцать-тридцать.

-Нет, ради Аллаха, скажите правду!

Он пил, а я все подливал ему, подливал.

- А вы женитесь на Нино? В городе все только об этом и говорят. Говорят, вы все еще любите ее?

Он от всего сердца расхохотался и снова потянулся к бокалу.

- Знаете, мы все так удивились. Целыми днями только об этом и говорили.

- Не может быть! А что в Баку нового?

- В Баку? Ничего. Начали издавать новую газету. Рабочие бастуют. Учителя в гимназии говорили, что вы всегда были таким жестоким. Но скажите, как вы узнали обо всем?

- Дорогой Арслан, друг мой, довольно вопросов. Теперь моя очередь. Вы видели Нино? А кого-нибудь из Нахарарянов? Что делают Кипиани?

Бедняга чуть не подавился куском мяса.

- Клянусь Аллахом, не знаю, ничего не знаю. Я никого не видел. Потому, что очень редко выходил на улицу.

- Почему, друг мой? Вы болели?

- Да, да, - радостно подтвердил он. - Болел. Причем очень сильно. Я заразился дифтерией. Представьте себе, мне делали по пять уколов в день.

- Против дифтерии?

- Да.

- Пейте, Арслан ага. Вино полезно для здоровья.

Он выпил.

- Друг мой, - проговорил я, склоняясь над ним, - скажите, когда вы в последний раз говорили правду?

Он поднял на меня прозрачно-невинный взгляд.

- В гимназии, - совершенно искренне сознался вдруг он, - когда отвечал, сколько будет трижды три.

Этот простак был пьян в стельку. Я решил воспользоваться этим и устроил ему форменный допрос. Вино было сладким, Арслан ага - еще очень молодым, и мне ничего не стоило выпытать у него, что приехал он ко мне из любопытства, что никогда дифтерией не болел и в курсе всех бакинских сплетен.

- Нахараряны хотят убить тебя, но выжидают удобного случая. Они не спешат... Я иногда заходил к Кипиани. Нино долго болела. Потом ее возили в Тифлис. Сейчас она вернулась. Я видел ее на балу у губернатора. Знаешь, она пила вино, как воду, и беспрерывно смеялась. А танцевала только с русскими. Родители хотят отправить ее в Москву, а она не хочет. Каждый день гуляет по городу, и все русские влюблены в нее... Ильяс бек награжден орденом. Мухаммед Гейдар тоже ранен... У Нахарарянов сгорела вилла. Ходили слухи, будто ее подожгли твои друзья... Да, еще... Нино купила собаку и каждый день беспощадно избивает ее. Никто не знает, как она назвала эту собаку. Одни говорят - Али хан, другие - Нахарарян. А мне кажется, что она зовет собаку Сеид Мустафа... Видел и твоего отца. Он сказал, что изобьет меня, если я буду продолжать сплетничать... Кипиани купили дом в Тифлисе. Может быть, переселятся туда насовсем.

Я с сожалением посмотрел на него.

- Что же из тебя выйдет, Арслан ага?

Он пьяно взглянул на меня и ответил:

- Падишах.

- Что?

- Я хочу стать падишахом в какой-нибудь прекрасной стране. Хочу, чтоб у меня было много солдат.

- А потом?

- Потом хочу умереть.

- Почему?

- Хочу уничтожить свое царство и умереть!

Я засмеялся, и это, кажется, его обидело.

- Подлецы, засадили меня на три дня в карцер.

- Где? В гимназии?

- Да, и знаешь, за что? За то, что я написал статью в новую газету. А статья была о жестоком обращении с учениками в гимназии. Клянусь Аллахом, такой поднялся переполох!

- Эх, Арслан ага, разве станет порядочный человек писать статьи в газетах?

- Станет. Увидишь, я вернусь и напишу статью о тебе. Только имени не назову, потому что, во-первых, не люблю называть имен, а во-вторых, я - твой друг. А статью назову так: "Бегство от кровного врага, или о Достойных сожаления обычаях в нашей стране".

Он допил бутылку, а потом повалился на тюфяк и тут же уснул мертвым сном. В комнату вошел его слуга и укоризненно посмотрел на меня. Его взгляд словно говорил: "Ну, не стыдно ли, Али хан, спаивать такого благовоспитанного мальчика?"

Я вышел из комнаты. До чего же омерзителен этот Арслан ага! Во всяком случае, половина из того, что он мне наговорил, - наглая ложь. С чего бы это Нино стала избивать бедную собаку? Интересно, как же она ее назвала?

Спустившись по сельской дороге, вниз, я присел на камень. Со всех сторон меня окружали угрюмо, нависавшие скалы. Что хранят они в своих морщинах? Прошлое? Людские страсти? Звезды в ночном небе напоминали огни Баку. В моих зрачках отражались тысячи лучей, идущих из бесконечности. Час ли, два ли просидел я так, устремив взгляд в небеса.

"Значит, она танцует с русскими?!"

И вдруг во мне проснулось острое желание вернуться в город и завершить кошмар той роковой ночи.

Мимо с шуршанием пробежала ящерица. Я поймал ее и ощутил, как бьется в моей ладони ее охваченное ужасом смерти сердце. Я осторожно погладил ее холодную кожу. Поднес к лицу и вгляделся в выпученные от страха глазки. Древний зверек с огрубевшей от старости кожей походил на оживший вдруг камень.

- Избить тебя, Нино?- спросил я, обращаясь к ящерице, и вспомнил рассказ Арслана ага о собаке Нино. - Только... как же может человек избить ящерицу?

Вдруг зверек на мгновение открыл пасть. Оттуда высунулся и тут же снова исчез раздвоенный язычок. Я засмеялся. Язычок был нежный и тонкий. Я разжал ладонь, и ящерица мгновенно исчезла во тьме между камнями.

Когда я вернулся домой, Арслан ага еще спал. Голова его покоилась на коленях заботливого слуги.

Я поднялся на крышу и до самого утреннего намаза курил анашу.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

 

Не знаю, как это произошло, но в один прекрасный день я проснулся и увидел стоящую передо мной Нино.

- Однако ты здесь обленился, Али хан, - сказала она, присаживаясь на край тюфяка, - к тому же храпишь во сне, это тебе не идет.

- Это из-за анаши, - хмуро ответил я, еще плохо соображая, что происходит.

Нино покачала головой.

- Тогда прекрати курить ее.

- Как ты можешь избивать свою собаку, бессердечная?

- Собаку? А! Я держу ее за хвост левой рукой, а правой так хлещу, что...

- А как ты называешь ее при этом?

- Килиманджаро, - спокойно ответила Нино.

Я протер глаза, и вдруг все отчетливо предстало передо мной: Нахарарян, карабахский гнедой, залитая лунным светом мардакянская дорога, сидящая на коне Сеида Нино.

Нино! Только теперь я окончательно проснулся.

- Нино!- воскликнул я и вскочил на ноги. - Как ты здесь очутилась?

- Арслан ага рассказывает по всему городу, что ты хочешь убить меня. Я услышала это и тут же приехала сюда.

В ее глазах стояли слезы.

- Если б ты знал, как я соскучилась по тебе, Али хан.

Мои пальцы тонули в ее густых волосах, губы приникли к ее губам, они дрогнули, раскрылись, одурманивая, лишая рассудка.

Я бросил ее на постель, одним движением сорвав с нее платье, бесконечно долго ласкал ее, упиваясь нежностью и ароматом ее кожи. Нино взволнованно дышала, глядя мне в глаза. Ее маленькие груди трепетали в моих ладонях. Я крепко сжал Нино в объятиях. Она обвила мою шею тонкими руками и застонала. Мы лежали, плотно прижавшись друг к другу, и я ощущал каждое ребрышко ее худенького тела.

- Нино! - прошептал я, пряча лицо на ее груди.

Казалось, какая-то таинственная, непостижимая сила заключалась в этом слове. Стоило мне произнести его и реальность куда-то отступила, остались лишь большие грузинские глаза, полные слез, и все - страх, радость, любопытство и мгновенная острая боль - отразилось в них.

Нино не заплакала. Лишь, будто устыдившись своей наготы, натянула на себя одеяло, прижалась ко мне лицом. Осторожно, словно боясь испугать ее, я поднял одеяло и лег рядом. Нино порывисто прижалась ко мне, и была в этом порыве жажда земли, истосковавшейся по дождю.

...Время остановилось...

...Мы лежали друг подле друга, измученные и счастливые.

- Теперь я возвращаюсь домой, - сказала вдруг Нино, - потому что вижу, ты совсем не собираешься убивать меня.

- Ты приехала сюда одна?

- Нет, меня привез Сеид Мустафа. Он сказал, что привезет меня к тебе, но если я буду мучить тебя, то сам меня убьет. Вот он, сидит во дворе с пистолетом в руке. Можешь позвать его, если я тебя разочаровала.

Но я не стал звать Сеида Мустафу, а вместо этого поцеловал Нино.

- Ты для этого приехала сюда?

- Нет, - просто сказала она.

- Тогда объясни мне кое-что.

- Что?

- Почему в ту ночь, сидя на коне Сеида, ты не произнесла ни слова?

- Из гордости.

- А сейчас почему ты здесь?

- Тоже из гордости...

Я взял ее руку и стал нежно перебирать тонкие пальчики.

- А Нахарарян?

- Нахарарян? - тихо переспросила Нино. - Не думай, что он увез меня против моей воли. Я знала, что делала, и считала, что поступаю правильно. Потом я поняла, что ошиблась, но это не снимает с меня вины. Во всем была виновата я, и я должна была умереть. Вот почему я тогда молчала, поэтому и сейчас я приехала сюда. Теперь ты знаешь все.

Я благодарно поцеловал ее теплую ладонь. Нино говорила правду, хоть и знала, что эта правда может ей дорого обойтись.

Она встала, грустно, словно прощаясь, обвела взглядом комнату.

- Теперь я вернусь домой, - проговорила она. - Тебе совсем не обязательно жениться на мне, - напряженно улыбаясь, добавила она, - я уезжаю в Москву.

Я подошел к двери, приотворил одну створку. Сеид Мустафа все так же сидел, поджав ноги, и поигрывал пистолетом. Талию, его обтягивал неизменный зеленый пояс.

- Сеид, - громко сказал я, - позови сюда муллу и одного свидетеля. Через час я женюсь.

- Муллу звать ни к чему, - отозвался мой друг, - я сам женю вас, у меня есть такое право. Нужны будут только два свидетеля.

Я закрыл дверь. Нино сидела на кровати, рассыпав по плечам густые черные волосы.

- Подумай, что ты делаешь, Али хан, - смеясь, сказала она. - Ты женишься на распутной женщине.

Я лег рядом с ней, и мы крепко обнялись.

- Ты, в самом деле, хочешь жениться на мне? - прошептала она.

- Да, если ты согласишься стать моей женой... Потому что я теперь - кровник, и враги ищут меня.

- Знаю. Но сюда они не доберутся. Давай останемся здесь.

- Что ты говоришь, Нино? Ты хочешь остаться здесь? В этой дыре, без дома, без услуг?

- Да, - отвечала она. - Я хочу остаться здесь. И ты должен оставаться здесь. Я стану вести хозяйство, печь хлеб и буду тебе хорошей женой.

- А не соскучишься?

- Нет, - ответила Нино. - Ведь мы будем спать под одним одеялом.

В дверь постучали. Я оделся. Нино накинула мой халат. В комнату вошел Сеид Мустафа в сопровождении двух свидетелей. Сеид уселся на пол, достал из-за пояса бронзовую чернильницу, на крышке которой было выгравировано: "Лишь путем, указанным Аллахом". Положив на левую ладонь лист бумаги. Сеид обмакнул в чернила камышовое перо и красивым, торжественным шрифтом вывел: "Во имя Аллаха всемилостивого и милосердного". Потом он обратил лицо ко мне.

- Ага, как ваше имя?

- Али хан, сын Сафар хана из рода Ширванширов.

- Какого вы вероисповедания?

- Я - мусульманин. Принадлежу к шиитской секте имама Джафара.

- Каково ваше желание?

- Я хочу жениться на этой женщине.

-- Ханум, как ваше имя?

- Я - княжна Нино Кипиани.

- Какого вы вероисповедания?

- Я принадлежу к греко-православной церкви.

- Каково ваше желание?

- Я хочу стать женой этого мужчины.

- Вы намерены сохранить свою веру или желаете принять веру супруга?

Нино мгновение колебалась, потом подняла голову и гордо и решительно ответила:

- Я намерена сохранить свою веру.

Сеид записал ее ответ. Бумага ловко скользила в его ладони, покрываясь затейливой вязью арабских букв. Наш брачный договор был готов.

- Подпишитесь, - велел Сеид.

Я поставил свою подпись.

- Какое имя мне следует написать? - спросила Нино.

- Новое.

Она крепко сжала перо и уверенно вывела: "Нино ханум Ширваншир". Затем наступила очередь свидетелей, после чего Сеид Мустафа вытащил свою печать и приложил ее к договору. "Раб божий Хафиз Сеид Мустафа Мешеди".

Он подал документ мне, потом обнял меня и прошептал на персидском:

- Али хан, я - плохой человек. Но Арслан ага сказал, что ты в горах погибнешь без Нино. Я не мог допустить этого. Это было бы грехом. И Нино умоляла меня привезти ее сюда. Если то, что она говорила, правда, люби ее. Если нет, мы завтра же убьем ее.

- Она, конечно же, солгала, Сеид Мустафа, но пусть живет, не будем убивать ее.

Сеид растерянно взглянул на меня и засмеялся.

А через час мы торжественно выбросили в пропасть мой кальян. На этом завершилась наша свадебная церемония.

Так, совершенно неожиданно для меня жизнь снова заблистала всеми своими красками. Она была прекрасна. Прекрасней, чем когда бы то ни было.

Когда я шел по улице, и встречные улыбались мне, я улыбался им в ответ, потому что был счастлив. Чувствовал я себя превосходно, и мне хотелось всю оставшуюся жизнь провести на нашей крыше вдвоем с Нино.

Моя жена разгуливала по дому в красных дагестанских шальварах и ничем не отличалась от остальных женщин аула. Глядя на нее, никто бы не подумал, что эта женщина привыкла жить, думать и поступать иначе. В деревне не принято было держать слуг, поэтому и Нино наотрез отказалась от прислуги. Она готовила обед, болтала с соседками, а потом пересказывала мне все деревенские сплетни.

Я же проводил дни на охоте, возвращался домой с добычей и ел только то, что готовила мне Нино.

Дни наши протекали так: рано утром я наблюдал, как Нино, босая, с кувшином в руке шла за водой. Потом она возвращалась, осторожно ступая босыми ступнями по острым камням, и несла на правом плече кувшин, обвив его тонкой рукой. До сих пор она всего только раз споткнулась, выронив кувшин, после чего долго плакала, переживая свой позор, а соседские женщины утешали ее.

Так каждое утро вместе с остальными женщинами деревни Нино ходила за водой. Они гуськом поднимались в гору, и я издали видел босые ступни Нино. Она напряженно смотрела только вперед. Я тоже смотрел куда угодно, только не ей в лицо. Нино хорошо усвоила законы горцев. А один из этих законов гласил: женщина при посторонних никоим образом не должна выявлять свою любовь.

Нино входила в полутемный домик, закрывала дверь, подавала мне воды умыться, потом приносила хлеб, сыр, мед, и мы как истинные сельские жители ели все это руками. Мы сидели на полу - Нино очень быстро научилась сидеть по-турецки. После еды она облизывала пальцы, сверкая жемчужно-белыми зубками.

- По здешним обычаям, - говорила она потом, - теперь я должна вымыть тебе ноги. Но так как мы здесь одни, и на реку ходила я, вымой лучше ты мне.

Я погружал в воду эти маленькие, забавные игрушки, которые она называла своими ногами, она по-детски шлепала ступнями, и вода брызгала мне в лицо. Потом мы поднимались на крышу. Я садился на тюфяк, Нино вытягивалась у моих ног. Иногда она мурлыкала какую-нибудь песенку, иногда же молчала, обратив ко мне свой лик мадонны. По ночам она спала, свернувшись в клубок, как маленький зверек.

- Али хан, ты счастлив? - спросила она однажды.

- Очень. А ты? Не хочешь вернуться в Баку?

- Нет, - серьезно ответила она. - Я хочу доказать, что могу служить своему мужу и делать все, что делают азиатские женщины.

Когда керосиновая лампа гасла, Нино ложилась подле меня и, глядя в темноту, начинала разговаривать сама с собой. Ее волновало многое: столько ли чеснока надо было положить в жаркое из баранины? Была ли любовная связь у Руставели с царицей Тамарой? Что она здесь будет делать, если у нее внезапно разболятся зубы? За что вчера соседка била мужа веником?

- Сколько в жизни тайн, - шептала она, засыпая.

А по ночам она вдруг садилась в постели, трогала меня за локоть, гордо и хвастливо заявляла: "Я - Нино!" и снова засыпала, а я укрывал одеялом ее нежные плечи. "Ты достойна лучшей жизни, Нино", - думал я.

Как-то я поехал в расположенный неподалеку городок Гунзах. Купил там керосиновую лампу, лютню, шелковый платок для Нино и граммофон... При виде граммофона Нино запрыгала от радости.

К сожаление, в Гунзахе нашлись всего две пластинки. На одной был записан танец горцев, а на другой - ария из "Аиды". Мы слушали их целыми днями и заслушали до того, что обе мелодии слились для нас в одно целое.

Изредка приходили вести из Баку. Родители Нино умоляли нас уехать в одну из цивилизованных стран, грозя в противном случае лишить своего благословения. Один раз приехал отец Нино. Увидев жилище своей дочери, князь пришел в ужас.

- О боже, что это такое? Немедленно уезжайте отсюда! Нино заболеет в этой глуши!

- Я еще никогда не была такой здоровой, как сейчас, отец, - ответила Нино. - Мы не можем уехать отсюда. Ведь я не хочу остаться вдовой.

- Но есть же и другие страны, куда Нахараряны не смогут добраться. Например, Испания...

- А как можно попасть в Испанию, батюшка?

- Через Швецию.

- Я не хочу никуда ехать через Швецию, - отрезала Нино.

Князь уехал ни с чем. Каждый месяц он присылал белье, сдобные булочки, книги. Все, кроме книг, Нино раздавала людям в деревне.

Однажды к нам приехал и мой отец. Нино встретила его с застенчивой улыбкой. Так, будучи еще лицеисткой, она улыбалась при посторонних.

- Ты готовишь обед?

- Да.

- И воду носишь?

- Да.

- Я устал с дороги, можешь вымыть мне ноги?

Нино тут же принесла тазик и вымыла отцу ноги.

- Спасибо, - сказал отец и, вытащив из кармана ожерелье из розового жемчуга, надел Нино на шею. Потом он стал есть.

- Али хан, - сказал отец после еды, - у тебя хорошая жена, но плохая кухарка. Я пришлю тебе кухарку из Баку.

- Прошу вас, не делайте этого, - воскликнула Нино, - я хочу сама прислуживать мужу.

Отец рассмеялся, а потом прислал Нино из Баку бриллиантовые сережки.

Жизнь в деревне была спокойной. Лишь однажды Кази Мулла прибежал к нам с важным сообщением, что на краю деревни поймали неизвестного человека. Говорят, этот, человек армянин, и к тому же вооружен. Вся деревня сбежалась поглазеть на пойманного. Я был здесь гостем, и моя смерть легла бы несмываемым позором на каждого жителя деревни. Мне тоже захотелось взглянуть на пойманного. Да, это был армянин, но никто не мог бы со всей определенностью утверждать, принадлежал ли неизвестный к роду Нахарарянов. Совет старейшин деревня принял решение избить этого человека и изгнать его из села. Если он из рода Нахарарянов, то расскажет и другим о том, что с ним здесь, произошло. Если же он не имеет к Нахарарянам, никакого отношения, тогда Аллах, видя добрые намерения крестьян, простит им этот грех.