ГЛАВА 23

Это чудо, но я всё-таки её нашла. Я боялась, что к тому моменту, когда мистер Бернис меня отпустит, гости покинут обеденную залу, а слуги начнут разбредаться по комнатам, лишив меня возможности проверить запертые двери. Но, по счастью, этого не произошло.

Я задумалась о ключах: воспользоваться связкой с пояса миссис Меррит не представлялось возможным. Поразмыслив, я вернулась к цветочной кадке, в которую Дезире сунула монеты. Вытащив и обтерев их, я положила золотые кругляшки с полустершимися насечками в карман. Вообще-то можно было использовать и свой ключ, но я не была уверена в том, что металл выдержит столько превращений. А как я потом объясню испорченный ключ?

Сначала я проверила восточное крыло, потом перешла по служебной лестнице в западное. Всего я проверила около дюжины комнат и нигде не наткнулась на обитателя, изумлённого моим вторжением. Везде я повторяла одну и ту же процедуру: сначала прикладывала ухо к двери, чтобы определить, нет ли кого внутри (серьги пришлось снять, чтобы не мешали, хоть я и знала, что их не следует вынимать — тогда ранки зажили бы быстрее). Потом на всякий случай ощупывала внутреннее пространство комнаты на предмет наличия в ней человеческой энергии. В завершение зажимала монетку в кулаке и мяла пальцами. Через минуту у меня уже имелся слепок по форме замочной скважины. Прикладывая этот грубый ключ к ней, я чувствовала себя непослушной женой в замке Синей Бороды в поисках запретной комнаты. Всё внутри трепетало от смеси страха и азарта, как у ребёнка, нарушающего родительский запрет.

Нужная дверь оказалась не заперта. Внутри не было страшных орудий пытки и никакого вишнёвого пятна на ковре, но я сразу поняла, что это та самая комната. Возможно, потому, что она была очень похожа на мою. А может, я всё ещё чувствовала здесь легкую ауру Матильды. Она была разлита в воздухе, как духи: головокружительный шлейф легкости, свежести и искристого жизнелюбия.

Хоть комната и была обставлена почти как моя, но выглядела нежилой, ведь ощущение обжитости помещению придают расставленные на каминной полке фотографии, брошенная на кровати книга с загнутыми страницами и в самодельной матерчатой обложке, нелепые коллекции фарфоровых лягушек и ловцы снов — в общем, все те следы, которыми мы стремимся обозначить своё пространство, пометить территорию, указав на хозяина. В этой комнате ничего этого не было.

Я даже не сразу сообразила, что меня смутило, а когда поняла, то замерла и осторожно попятилась к выходу. В комнате был затоплен камин. Возле него стояло кресло, в котором спиной ко мне кто-то сидел. Я отступала на цыпочках, надеясь, что моё вторжение осталось незамеченным. Детская иллюзия. Наверное, он услышал мои шаги ещё в коридоре.

— Проходите, я знаю, что вы там.

Я всё ещё колебалась.

— Ну же, — на этот раз в голосе послышалось нетерпение.

Спрятав монетку-ключ в карман, я обогнула кресло и встала напротив Кенрика Мортленда. Теперь получалось, что он сидит наполовину в тени, а я стою хорошо освещённая, едва ли не одной ногой в камине. На столике справа от него выстроились фужеры на высоких хрупких ножках, оправленные в серебряные нити и завитки. Больше половины уже пустовало, в остальных было вино и прочие напитки. Сам он держал в руках квадратный бокал из толстого стекла, на дне которого плескалось виски. Держал так лениво, что, казалось, он вот-вот выскользнет и янтарная жидкость выплеснется на пол, впитается в ковёр с мягкими, как кончик львиного хвоста, кисточками. Но бокал не падал, а продолжал покачиваться меж кажущихся расслабленными пальцев. Обычно я не люблю этот горько-пряный, как у скорлупы грецких орехов, запах. Но, исходящий от графа, он дурманил.

— Я услышала шум и вошла, чтобы проверить, кто здесь, — сказала я, опустив голову.

— Вы лжёте, — спокойно заметил он. — Вы ничего не слышали. Что вы здесь искали?

Я промолчала.

— Посмотрите на меня.

Я сделала, как он велел, и почувствовала, как краска медленно заливает мне щёки. Граф не был зол. Как всегда — холодное, ленивое любопытство. Он растянул уголок рта в полуулыбке — при этом он всегда казался чуточку опаснее и чуточку красивее. Но я никогда не знала, что прячется за этой улыбкой, и начинала нервничать.

— Вы знаете, что не умеете лгать, Энн?

— Знаю, — выдохнула я с досадой.

Отпираться было бессмысленно.

— Вас это, кажется, расстраивает? — мягко заметил он.

— Я чувствую себя неловко среди… среди…

— Среди лицемеров и лжецов, умело маскирующих мысли и переживания? — подсказал граф.

Я кивнула и тут же ужаснулась. С какой стати я так откровенна с ним? Но его присутствие, казалось, обволакивало, а мягкий голос так располагал… как мужская версия леди Фабианы.

— Значит, такого вы мнения о моей семье и гостях? — повысил голос он, и я вздрогнула.

— Простите, не знаю, как это вырвалось. Я вовсе так не думаю.

Но в действительности он не рассердился.

— Вот поэтому на вас так отрадно смотреть. Кажется, я вижу, как бьётся каждая ваша жилка и кровь приливает к коже, стоит вам сказать малейшую неправду. Так вы не ответили на мой вопрос.

— Какой?

— Не надо, Энн, — предупредил он вкрадчиво и подался вперёд. Мне даже показалось, что кисточки на концах ковра приподнялись, как будто спящие львы зашевелились, почуяв настроение хозяина.

Лгать было бессмысленно, а сказать правду я не могла, поэтому молчала, но чувствовала, что слова могут сами вот-вот вырваться из моего рта. И в тот момент, когда я поняла, что больше за себя не ручаюсь, граф снова откинулся в кресле, и ниточка, тянувшая меня за язык, порвалась.

— Это всё книги, Энн.

— Простите?

— Признайтесь, вы чувствуете себя героиней одной из них. Живёте в окутанном туманами замке, посреди заросших полей. А не прячет ли его хозяин какую-то страшную тайну? А уж не он ли то самое чудовище, что наводит ужас на всю округу? Ведь не один уважающий себя замок не обходится без монстра. И вам непременно хочется докопаться до истины. Я прав?

— А в этих краях водится чудовище? — на всякий случай уточнила я.

— Нет, но ведь так полагается по законам жанра.

— По вашему описанию, я очень ограничена, — заметила я. — А хозяин замка прячет тайну?

Он неприятно усмехнулся.

— У каждого есть свои тайны, но в моих копаться не нужно, Энн.

Он сказал это мягко, но в словах послышалось недвусмысленное предупреждение. Нужно было срочно увести графа от опасной темы.

— Думаю, гостей расстроил ваш уход.

— Плевать я хотел на гостей, — равнодушно отозвался он.

— Леди Фабиана, думаю, также хотела бы вашего присутствия.

— Плевать на Фабиану, — ответил он всё таким же ровным голосом. — А знаете, на кого мне не плевать?

— На кого? — растерялась я.

— На вас.

И, прежде чем я успела шевельнуться, он встал с кресла, при этом как-то по-кошачьи грациозно изогнувшись, и подошёл ко мне вплотную. Стакан с виски покатился по ковру, остатки расплескались. От запаха его кожи голова пошла кругом, ноги подкосились. Я ничего не понимала. Ведь я в него не влюблена, неужели я одна из тех девушек, для которых пошлое сочетание красоты и опасности так притягательно? Он низко нагнулся к самому моему лицу, заглянул в глаза и медленно произнёс:

— Вы меня боитесь?

— Нет.

— Тогда почему так дрожите?

Я попыталась сделать шаг назад, но он схватил мою руку. Пальцы у него были горячие, а перстень больно впился в кожу.

— Пустите, мне нужно идти.

— Но вы ведь сами сюда пришли… — он медленно наступал, а я отступала назад, чувствуя, что вот-вот упаду вперёд. — Признайтесь, вы хотели оказаться здесь.

Я пыталась собрать остатки разума, но всё, что я видела, — это глубокие тёмно-синие глаза, черную прядь, упавшую на лоб куском бархата, и распахнутый ворот его рубашки. Из последних сил я стряхнула наваждение.

— Я хочу уйти.

— Не хотите, — усмехнулся он и был совершенно прав. — Но я знаю, что вам нужно. — Он повернулся, подхватил со столика один из бокалов и протянул мне. — Вам, наверное, нехорошо, — участливо сказал он, — выпейте, и станет лучше.

Я вяло оттолкнула его руку.

— Я не пью вино.

— Я и не предлагаю вам вино, — удивился он. — Это всего лишь вода, Энн. Разве вы не видите?

Я перевела взгляд на бокал и удивилась: он был прав, о хрустальные стенки плескалась совершенно прозрачная жидкость. Шедший по краю фужера золотой ободок сверкнул, поймав отблеск камина. И почему мне раньше показалось, что там что-то другое?

Мне было душно, а он смотрел на меня почти с заботой. Я схватила бокал и залпом осушила его, видя боковым зрением на стене свою тень. Серая девушка в сером платье пила из прозрачного бокала жидкий зелёный огонь.

Это была не вода. Я покачнулась, и он подхватил меня, не дав упасть.

— Вот видите, я же сказал, что вам станет лучше.

Он аккуратно вынул бокал из моих слабых пальцев и поставил на пол.

Мне и правда стало легче: голова кружилась ещё сильнее прежнего, но теперь мне это совсем не мешало. Напротив, я не понимала, почему прежде так боялась: рядом с ним было так спокойно, так пьяняще, так жарко. Зачем сопротивляться? Но качалась я так, будто все ветра полей были сейчас в этой комнате. И, обхватив его за шею, я поцеловала Кенрика Мортленда, прижавшись губами к его губам изо всех сил. Я. Поцеловала. Мужчину. Но стыдно совсем не было. Где-то на задворках разума мелькнула ехидная мысль, что стыдно будет завтра, но я беспечно отринула её.

Никогда прежде я не думала, что тело может так гореть от соприкосновения с другим. Оторвалась я от него, только когда стало совсем не хватать воздуха.

— Зачем вам это? — услышала я свой беспомощный голос. — Зачем вам я?

Он мог бы не отвечать и просто снова прижать меня к себе. Я бы не стала сопротивляться. Не могла. Но он подвёл меня к зеркалу и встал сзади. Я чувствовала его спиной, сквозь платье: по каждому позвонку пробегал электрический разряд от его близости. Мне хотелось, чтобы он крепче прижал меня к себе.

— Такая хрупкая, такая наивная, — услышала я откуда-то издалека и почувствовала прикосновение к своей щеке. — …и не умеющая лгать. Вот такую девушку я должен был полюбить. Но ты ведь мне поможешь, Энн, правда?

Я подняла ресницы и увидела своё отражение. Такое посредственное на фоне его совершенства. Казалось, обнимавший меня граф был лишь плодом моего воображения. Великолепного и бесстыжего воображения, надо сказать.

— У меня есть для тебя подарок, Энн.

— Какой? — я не узнала в этом хриплом томном голосе свой собственный.

— Закрой глаза.

Не поворачиваясь к зеркалу и до последнего не отрывая взгляд от его лица, я послушно закрыла глаза.

Он перекинул руки мне через голову, а потом щелкнул замком сзади на шее. Я почувствовала, как на грудь опустились тяжелые звенья. Наверняка они холодили бы кожу, но через платье я этого не ощущала.

— Теперь можешь открыть.

Я открыла, но мне было всё равно, что это. Мне не хотелось отрывать от него взгляд, чтобы смотреть в зеркало. Нехотя я наконец глянула в отражение. Потянувшись к ожерелью, которое он надел, я на полпути замерла и тут же протрезвела.

Это была широкая серебряная цепочка, состоявшая из нескольких более тонких и переплетенных между собой. К ней крепились резные металлические секции, покрытые черненым узором и усыпанные аметистами. Я узнала рисунок. Он точь-в-точь повторял тот, что был на моих серёжках. На серёжках Матильды. Металл и камни были теми же. Украшения были из одного комплекта.

Не заметив реакции, он потянулся ко мне. Но теперь что-то в отражении поменялось. По поверхности зеркала (или по зыбкой глади моего воображения) побежала рябь, и на одну крошечную долю секунды волосы графа стали чуть светлее, а нос чуть шире и короче. Ещё миг, и всё снова было, как прежде. Он так и не успел коснуться губами моей ключицы. Я оттолкнула его, сорвала колье с шеи, при этом оцарапавшись замком, и швырнула его на пол.

— Энн, — зарычал он.

Но я уже попятилась к двери. Только не слушать его, только не смотреть.

— Ваше лицо…

Он мягко шёл ко мне, улыбаясь делано растерянной улыбкой и разводя руки в стороны, как для объятий. Я упёрлась спиной в дверь. Ещё чуть-чуть, и он окажется возле меня. Не поворачиваясь, я нащупала ручку и, рванув створку, выбежала в коридор.

Я бежала, не останавливаясь, и всё боялась услышать позади мягкие кошачьи шаги. Я их так и не услышала (впрочем, и не смогла бы из-за бешено колотящегося сердца). Забежав в свою комнату, я дважды провернула ключ в замке и обессиленно припала спиной к двери. Потом медленно осела на пол. По ту сторону была тишина. Никто меня не преследовал. И мне вдруг показалось, что это был сон, что я схожу с ума, что с отражением всё было в порядке, и рябь мне только почудилась, а ожерелье оказалось просто очень похожим, и пила я не зелёный яд, а простую воду.

Я придвинула к двери кресло, потом подумала и присовокупила столик. Подумав ещё немного, закрыла окно, в которое струился холодный ночной воздух — от него тяжёлая бархатная штора зловеще развевалась. Не раздеваясь, я легла в кровать, свернулась клубочком и обхватила себя руками. На губах всё ещё горел отпечаток его губ. Я провела по ним тыльной стороной ладони, чтобы его стереть. А потом накрылась одеялом с головой. Когда мы были маленькими, Матильда всегда так делала и говорила, что если ночью придут монстры, то никого не увидят и уйдут.

Монстры пришли ко мне во сне. Сначала я сидела в своей комнате, а большое красное яблоко лежало у меня на подоле, меж колен. Потом оно упало. Я потянулась, чтобы его поднять, но оно покатилось прочь, как живое, и выскочило за приоткрывшуюся дверь. Я выбежала за ним в коридор и оказалась за воротами замка. Яблоко уже превратилось в красный клубок, который катился, разматываясь и оставляя за собой красную шерстяную нить, похожую на струйку крови. И я пошла за ней.

Я снова шагала сквозь туман, но на этот раз он был не жемчужный, а мерцающе-зелёный. Он клубился и обнимал меня, потом отступал, а затем снова протягивал щупальца. Его изнанка отсвечивала лиловым и грязно-желтым. А я всё шла за красной нитью и вскоре поняла, что вновь следую за мужчиной без лица. На этот раз его очертания изменились, хоть я и не помнила, каким он был прежде. Но я не сомневалась, что это тот самый человек, из моего вчерашнего сна.

Обычно мне каждую ночь снятся разные сны, но этот казался каким-то жутким продолжением. Я шла вперёд, не окликая незнакомца. А он при ходьбе резко выкидывал в стороны руки, задирая локти, отчего становился похож на огромного паука, оставляющего за собой ниточку красной паутины, манящую меня за собой.

А потом мы спустились к реке, и он куда-то исчез. Зато я снова увидела Матильду. Она сидела на моём чёрном камне. А на коленях у неё лежал большой моток красной пряжи. Она была всё в том же грязном изорванном платье, что и в прошлый раз, и быстро-быстро перебирала руками, будто что-то вытягивая изо рта. И я вдруг увидела, что вытягивает она эту самую красную шерстяную нить. Ещё раз взглянув на её колени, я поняла, что, пока ждала меня, она вытянула из себя всю эту пряжу. Тут Мэтти начала давиться и задыхаться, её глаза закатились. Я бросилась, чтобы ей помочь, но не знала как. Я закричала во всю силу лёгких, но вырвавшийся из них звук был такой тихий, будто я кричала сквозь толщу воды. Мэтти начала заваливаться вбок, по-прежнему хрипя и отплёвываясь пряжей. Я подхватила её, не зная, что делать дальше. А она всё билась в конвульсиях, в судорожной попытке глотнуть воздух, и отхаркивала красную нить. Впрочем, я уже не понимала, нить это была или кровь. Я засунула пальцы ей в рот, чтобы помочь вытащить её, но сделала только хуже. Мэтти взглянула на меня огромными от ужаса глазами и в последний раз вздрогнула всем телом…

Я едва не расплакалась от облегчения, почувствовав знакомое влажное прикосновение к своему носу и услышав над ухом горячее хриплое сопение. Мне было всё равно, как он сюда забрался. Я просто обняла щенка, как единственный понятный кусочек в безумной мозаике этого мира, и тесно прижалась к нему щекой.