ГЛАВА 26

На этот раз в комнату я попала без помех. В коридоре никого не было, а шум, с вкраплениями в виде визгов леди Фабианы, переместился во двор — граф дотащил-таки сына до конюшни для свершения экзекуции.

Странно было видеть эту комнату такой пустой: неужели вчера всё произошло именно здесь? Горел жаркий камин, а граф наполнял всё пространство своим присутствием… Но теперь здесь были только пустые стены и горсть давно погасших углей, похожих на покрытый белым налётом чернослив.

Я осмотрела зеркало, ощупала его с обеих сторон, даже простучала — ничего. Никаких магических манипуляций с ним также не производилось. Тогда я попыталась вызвать в памяти лицо с портрета и с удивлением поняла, что не могу этого сделать. Никогда прежде я не страдала подобными провалами. Напротив, у меня отличная зрительная память, всегда предоставляющая нужную картинку. Но на этот раз я не могла даже в общих чертах припомнить лицо, которое видела пять минут назад!

Сохранилось лишь общее впечатление, но ни цвета волос, ни разреза глаз, ни даже выражения лица в памяти не осталось. Зато я отлично помнила каждую складочку его наряда. Такое бывает при пробуждении: тебе кажется, что ты помнишь всё, что видел, всех героев своего сна, но вот уже они утекают из сознания, как песок сквозь пальцы. Пытаться удержать бесполезно.

Точно так и сейчас: мне казалось, что я почти помню то лицо, но впечатление было обманчивым. По моей памяти будто ластиком прошли, выборочно стерев те места, которые запоминать не полагалось. Теперь я уже и сама была не уверена в том, что видела на портрете другого человека. Может, всё же это был граф? Его черные волосы, полные губы и взгляд, от которого хочется и спрятаться и в то же время никогда не отрываться.

Догадка пронзила меня внезапно. Безумие… но всё же. Других вариантов пока не было, и я решила позже проверить её.

А меж тем мне предстояло обследовать комнату. Но никаких следов Матильды здесь не нашлось. Несомненно, кто-то жил тут ещё совсем недавно: пыль не успела окончательно залатать квадраты на месте бывших картин. Но в остальном комната производила гнетущее впечатление, и мне захотелось поскорее уйти отсюда.

В последнюю минуту я сообразила, что Матильда, чувствуя угрозу, могла припрятать что-то специально для меня, какое-то послание. Она ужасно любит всяческие загадки и сюрпризы, так что тайник вполне в её духе. Но я лишь покрылась пылью и подмела волосами паутину: все половицы оказались надёжно закреплены, ящики комода не грешили двойным дном, и даже обивка кресла, каминная полка и обои не таили секретов.

Однако, двигая кресло на прежнее место, я услышала тусклое позвякивание. Пришлось ещё пару раз тряхнуть кресло, прежде чем я поняла, что звук идёт из ножки. Я внимательно осмотрела её и подцепила ногтями деревянный диск основания. Мне в руку тут же что-то упало.

Я подошла к окну, чтобы лучше разглядеть находку. Это был колокольчик — из тех, что висели на дубовой пластине в кухне. Только этот был помят, покрыт каким-то тёмным налетом и вообще смотрелся жертвой совместных усилий ржавчины, времени и всевозможных катаклизмов. Я легонько встряхнула его, но вместо серебристого звона послышалось надтреснутое бряканье. Полустёртая прерывающаяся надпись гласила: «Мисс Матильда Лежер».

Я растерянно вертела его в руках, недоумевая, почему он так выглядит. Все висевшие внизу отличались чистым звоном и блестели как новенькие! По правде говоря, мой мне очень нравился: узорчатая поверхность, блестящие крапинки бериллов, серебристый звук — я бы и сама такой выбрала. Даже его трель приятно отдавалась во мне, а сегодня утром, когда я плохо себя чувствовала, он, казалось, покачивался почти сочувственно.

Как бы то ни было, такая находка не предвещает ничего хорошего. Возможно, взглянув ещё раз на свой договор, я найду там ответ? Так я и решила сделать.

Из комнаты я направилась прямиком в галерею, чтобы ещё раз взглянуть на портрет. Но там меня ждал неприятный сюрприз — картину унесли на реставрацию. Впрочем, что-то подсказывало мне: увидь я её хоть сотню раз, память не удержит это воспоминание. И дело не в моей забывчивости.

Я решила перейти к следующему пункту своего плана. Колокольчик Матильды покачивался в моём кармане, ничем себя не выдавая. Казалось, он ослаб настолько, что жестяной язычок был просто не в силах лишний раз шевелиться и извлекать из покорёженных стенок звуки.

Оказавшись перед строгими белыми дверями, я подняла руку и постучала. В ответ что-то буркнули — то ли «войдите», то ли «проваливайте». Я вошла и испытала облегчение, когда графа в кабинете не оказалось. Испытать его во всей полноте помешало хмурое лицо мистера Фарроуча. Он на секунду поднял голову от бумаг и тут же снова в них уткнулся.

— Чего вам?

— Для начала капельку вежливости.

— Зачем это?

— Чтобы наш обмен репликами хоть немного напоминал разговор.

Он наконец оторвался от документов и, сцепив пальцы на столе замком, растянул губы в том, что язык не повернулся бы назвать улыбкой.

— Итак, мисс Кармель, счастлив видеть вас. Позвольте заметить, что вы сегодня прекрасно выглядите, а также поинтересоваться, какое дело вас сюда привело.

— Я хотела бы забрать свой экземпляр договора.

— Сожалею, но он ещё не заверен нотариусом. Как только это произойдёт, вы сей же час получите его на руки.

Всё это он говорил до жути ненатуральным тоном и продолжая выворачивать губы. Я пожалела о насильно вырванной и, по-видимому, противоестественной для него вежливости.

— Тогда позвольте просто взглянуть на него.

— Боюсь, и это невозможно: бумаги уже отосланы. Надеюсь, мой ответ был исчерпывающим, или у вас ко мне остались ещё какие-то вопросы?

«Да: что вы сделали с Матильдой, зачем убиваете животных, почему рылись в могиле и отчего улыбаетесь так, будто вас лягнула в зубы лошадь?»

— Всего один, — вслух сказала я. — Что происходит с нашими колокольчиками по истечении срока службы, указанного в договоре?

Он бросил на меня непонятный взгляд и, кажется, удивился.

— Вы здесь меньше недели, а уже думаете о завершении службы?

Вот теперь тон был больше похож на его обычный, и я поняла, что так мне гораздо комфортнее.

— Вовсе нет, просто хотелось прояснить этот момент.

— Колокольчики ликвидируются. Точно так, как и в случае преждевременного расторжения договора.

— Каким образом?

— Безболезненным.

— Что вы имеете в виду?

Остатки деланой вежливости соскользнули с его лица, как чрезмерный слой пудры при умывании.

— Необременительные логические упражнения привели бы вас к очевидному выводу: на время договора вы привязаны к месту службы посредством печати и вышеупомянутого колокольчика. И связь эта настолько крепка, что нежелательные манипуляции с кухонным звоночком могут негативно сказаться на вашем самочувствии. Поэтому процедура прерывания этих уз продумана очень тщательно.

— То есть мне будет угрожать опасность, попади колокольчик не в те руки?

— Вы гувернантка, мисс Кармель, а не агент тайных служб (если, конечно, вы указали в резюме правду), а потому не представляю, кому и зачем может понадобиться причинить вам вред.

«Но кому-то же понадобилось причинить вред безобиднейшей из ныне живущих гувернанток!»

— А кто отвечает за безопасность колокольчиков?

— Я, разумеется.

Этого-то я и боялась.

— И я правильно вас поняла, что связь работает в обе стороны: то есть не только состояние колокольчика влияет на меня, но и моё самочувствие сказывается на нём?

— Да, вы всё поняли верно.

— Но если, к примеру, я тяжко заболею, как он будет выглядеть?

По лицу я поняла, что его терпение лопнуло.

— Мисс Кармель, уверен, любая из служанок с готовностью поддержит эту увлекательнейшую беседу, но у меня есть дела поважнее колокольчиков. Идите и поставьте опыт, в конце концов!

— Простите, что отвлекла вас.

Я повернулась к дверям.

— Просто покиньте кабинет, и побыстрее.

Эти слова заставили меня остановиться и вернуться на прежнее место.

Даже не знаю, что на меня нашло, куда исчезли страх перед ним и привычная сдержанность. Мистер Фарроуч уже успел уткнуться в бумаги.

— Я вам не нравлюсь, или вы общаетесь так со всеми?

— Да.

— И никто ни разу не упрекнул ваших манер?

— Да: вы мне не нравитесь, — пояснил он.

— Позвольте узнать почему? Если всё дело в ошибке первого дня, то я приношу извинения.

— Дело не в ней.

— Тогда в чём? Кажется, я не давала повода думать обо мне дурно.

— Он и не нужен. Вы гувернантка.

Он покривился так, будто последнее слово осквернило его губы.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что передо мной вы можете не притворяться, я вижу вас насквозь: вы не цените дар, которым обладаете, и используете других в качестве своих игрушек. Но самое отвратительное — это ваша лицемерная скромность, под которой скрываются низкие намерения.

— Вы не имеете права так говорить! — вспыхнула я. — Вы ничего не знаете обо мне и не можете судить о моих мотивах.

— Неужели? — неприятно усмехнулся он. — И блеск в ваших глазах при виде графа объясняется слезами самоотверженной преданности?

Я онемела, не в силах вымолвить ни слова, и только открывала и закрывала рот, как механическая кукла. А он сидел откинувшись в кресле, со злорадной улыбкой. На лице отражалась победа. И вместо пламенной опровержительной речи, я вдруг развернулась, так что юбка взметнулась, и выбежала из кабинета, чувствуя, как спину сверлит его полный мрачного торжества взгляд.

Как же мне не хватало сейчас Матильды! Как же мне хотелось, чтобы рядом был тот, кто утешит, обнимет и скажет, что этот гадкий, грубый человек не прав и что во мне нет дурного. Но я была в этом замке одна, наедине с его враждебными обитателями. А опасность витала так близко, что я почти ощущала её скользкий шлейф.

Это было похоже на игру «поймай ведьму»: мои глаза завязаны, а танцующие в темноте призраки хлопают в ладоши, завывая: «Я здесь! Я здесь!». Только ставка в этой игре не поцелуй, а жизнь — моя и Мэтти.