Перед глазами замелькали белые пятна. Белые, потом цветные и радужные. А после свет ослепил его. Обычный дневной свет, от которого резало глаза. Он тут же прикрыл их, и это простое движение век отдалось болью в голове и во всем теле. Собственно, и тела он не чувствовал, только одну лишь боль – тупую и тяжёлую. А потом снова темнота. Только на поверхности сознания, на той узкой и зыбкой её полосе, которая отделяла его от былого забвения, слышались громкие голоса. Кто-то настойчиво звал его по имени, но он не мог отозваться. Никак не мог, хотя и пытался.
Яркими вспышками возникли последние моменты, что он запомнил. Как упал, так и не поняв в чем дело. Тело не слушалось, рухнуло на землю. Он только прикоснулся к левой стороне чуть выше сердца, почувствовав под пальцами тёплую липкую влагу.
«Опять…» - пронеслось в голове, и это было последнее, что он помнил.
Суета вокруг всё не унималась.
Господи, какой противный голос!
А окутывающая темнота была такой приятной… Мягкой… Густой…
Он чувствовал себя как в желе. В приятном желе. Не скользком и подрагивающем, а в упругом, крепком, то выпускающим его на поверхность, то снова засасывающим на глубину. На тёмную холодную глубину, а в те редкие короткие моменты прояснения кроме светлых размытых бликов ничто больше не связывало его с окружающей действительностью. Что-то мешало выйти и остаться там, что-то тянуло обратно, грозя больше никогда не выпустить…
Голоса затихли, остался только неясный гул, утихший с затопившей разум чернильной темнотой.
- Что с тобой?
- А что со мной?
- Ты выглядишь чуть лучше, чем сама смерть – вот что с тобой. Нельзя себя так изводить, - он смотрел на неё таким пристальным взглядом, словно хотел прочитать её мысли и это начало раздражать. Не собираясь поддаваться очередному приступу, Эва опустила веки и глубоко вздохнула, но удержаться от колкости всё же не смогла.
- Спасибо за комплимент. И я не извожу себя, просто плохо чувствую.
Сегодня она еле выползла из кровати. Тело болело, будто по ней проехалась машина или она сутки провела в спортзале, выдавая спортивные рекорды. Непонятная тяжесть давила на плечи, так и клонив её в горизонтальное положение. Она побродила по квартире, уговорила себя на душ, но самочувствие не улучшилось. Мысли о еде не внесли долгожданного позитива, поэтому прекратив сопротивление, она перебралась в гостиную и приняла лежачее положение на удобном диване.
- Эва, прекрати, - он мягко одёрнул её. - Я даже уверен, что ты сегодня ещё ничего не ела.
Нехотя она села, подобрав под себя ноги. Рычать на Даниэлла не было смысла, тем более ко всем её бедам он не имеет никакого отношения.
- Извини, просто сейчас я не самый приятный собеседник, - начала оправдываться она. - Не обращай внимания. А вообще, я и вправду сегодня ничего не ела, - прозвучало признание, и шумное урчание подтвердило её слова. Она приложила руку к животу, несколько секунд словно прислушивалась, а потом потянулась, чувствуя, что ломота в теле почти исчезла.
- Эва, возьми себя в руки, - услышала следующие его слова. Он не собирался давать советов и лезть в душу, но её непреходящая депрессия начала беспокоить и он всё-таки решился начать этот разговор. - Я понимаю, что тебе тяжело… Я никогда не видел тебя в таком состоянии. Это меня пугает.
Всем своим видом Эва выразила неприятие его слов, пренебрежительно скривившись. Ну почему всё думают, что ей только сейчас и нужно, что выслушивать лекции о том, что нужно взять себя в руки и жить дальше!
- Прости, Даниэлл, но меньше всего на свете я хочу слушать твои нотации на тему моего депрессивного состояния. Меньше всего, Даниэлл… - апатично произнесла она, надеясь, что он прекратит свои доставания.
- Прости, если я лезу не в своё дело. Не хотел тебя расстроить, ты должна понять, что я беспокоюсь, - сказал он твёрдым тоном с лёгкими извиняющимися нотками.
- Я понимаю. Поэтому могу тебя заверить, что всё в порядке. Это нормальное состояние для женщины в моем положении, - произнесла она будничным тоном.
- В каком смысле, Эва? – переспросил он, не совсем понимая, какое положение она имеет ввиду.
- В прямом смысле, Даниэлл… - пустилась она в объяснения, заодно придумывая чего бы ей поесть. - Я злюсь, нервничаю, расстраиваюсь – это обыкновенная игра гормонов, - равнодушно она посмотрела на свои ногти, отметив, что пора сделать маникюр, а ещё не мешало бы и питательную маску.
- Каких гормонов? – очередной вопрос начал потихоньку бесить её.
- Таких гормонов... И отсутствие аппетита объясняется тем же самым, она покрутилась на месте и приподняла диванную подушку в поисках заколки для волос, которую сняла, перед тем как лечь.
- Я что-то тебя не понимаю… - он с сомнением посмотрел на неё.
- Что тут непонятного? – она рыскала по дивану, но никак не могла найти свою любимую шпильку. - Токсикоз. У меня обыкновенный токсикоз, какой бывает у всех беременных. У кого-то в большей степени… у кого-то в меньшей… - обнаружив искомый предмет она нашла ему нужное применение, заколов волосы. - У меня очень сильный, я вообще есть ничего не могу.
Даже после такого подробного разъяснения уверенности в том, что допрос будет окончен, совсем не было. Она прекрасно знала Даниэлла, чтобы легко предсказать его реакцию на свои слова. Однако раздумывать над этим она не собиралась. Единственное что её волновало сейчас, да и последнее время, это лишь то, чтобы её оставили в покое. Всё. Хотя с переездом в Нью-Йорк из «всех» остался только Даниэлл.
- Эва… - она была, как всегда, права на его счёт. Сказать, что на его лице отразилось удивление – это ничего не сказать. Он был в шоке. Не с широко разинутым ртом и округлёнными глазами, но то, что она своими словами ввела его в ступор, было очевидно.
- Даниэлл… Боже, неужели я должна тебе объяснять, откуда берутся дети? – воскликнула она, и встала с намерением удалиться на кухню.
- Ты беременна?! – наконец выдал он, подобрав слова, но так и не найдя нужных.
- Ну что ты на меня так смотришь? – она взвилась и фыркнула, испытав непривычное желание высказаться и уязвить его. - Когда живёшь с мужчиной… занимаешься с ним сексом… то можно и забеременеть! – резко бросила она и продолжила непринуждённым тоном, понимая, что её грубость начинает переходить дозволенные границы. Даниэлл не знал и не мог знать о её состоянии и его вопросы, по сути, вполне оправданы. Она поправляла слегка помятую одежду, поэтому не видела эмоций, на миг отразившихся на его лице. - Слушай, мне точно пора поесть. Пойду чего-нибудь найду в холодильнике. А ты посиди, посмотри пока телевизор. Я там сама разберусь, - не дожидаясь ответа, она ушла на кухню, оставив его переваривать услышанную информацию, чем он и занялся. Ему хватило пары минут, после чего он потянулся за пультом и включил телевизор. Вдоволь насмотревшись об играх гиен в брачный период, он пролистал каналы, вещавшие о братьях наших меньших.
«… совершено покушение на убийство. По нашим источникам Ян Грант находится в критическом состоянии, хотя официально это не подтверждено, а его представители отказываются от каких-либо комментариев…» - звучал приятный голос девушки-диктора. Он собирался переключить, но услышав хорошо знакомое ему имя, сел обратно в кресло, отложив пульт.
- Ну вот… - Эва поставила на столик поднос. - Я знаю, тебе уже пора, но может быть, ты выпьешь хотя бы чаю или кофе? Не люблю есть одна, мне нужна компания.
Едва она показалась в проходе, он переключил канал, и профессионально поставленная речь диктора сменилась визгами героев какого-то мультфильма.
- Конечно, - кивнул он и сбросил пиджак. - Мне всё равно, хоть чай, хоть кофе. Это вся твоя еда? – он с улыбкой кивнул на тарелочку с овсяным печеньем, чашечку с йогуртом и бутерброд.
- Да, - уже со спокойной улыбкой ответила она. – Пока да. Чуть позже я приготовлю себе что-нибудь существенное, - она подала ему чашку с чаем, но от печенья он отказался. - Переключи обратно, я хочу посмотреть новости, - попросила она и проглотила ложку йогурта.
- Там ничего интересного, - отмахнулся Даниэлл и даже не взял в руки пульт, лежащий на подлокотнике его кресла.
- Ну и что. Я всегда смотрю новости, - она потянулась к пульту.
- С каких пор? – он убрал его подальше и Эва недоуменно взглянула на него, удивляясь резкости прозвучавших слов и его непонятному упорству.
- С тех самых… - неопределённо пояснила она. - Привыкла, что у меня всегда работает телевизор, поэтому и стала смотреть новости.
- Там практически только одни криминальные сводки. Вот теперь отучайся. Сейчас тебе нужны только положительные эмоции, - сказал он мягким тоном, затронув насущную тему.
- Предлагаешь переключиться на мультики? – она кивнула на экран телевизора, в котором мельтешили какие-то непонятные зверюшки, и снова принялась за поедание йогурта.
- Можно и на мультики… А что сегодня ты не смотрела телевизор? – с насторожённостью, скрытой небрежностью тона, спросил он.
- Нет. Я поздно встала. Мне сегодня как-то особо нехорошо. Сходила прогуляться, подышать воздухом, потом зашла в магазин, потом поспала, - монотонно перечисляла она.
- Ох, и как мне удалось выжить, после того как я потревожил твой сон? – пошутил он и отставил пустую чашку в сторону.
- Очень просто. Я морально готовилась, мы ведь заранее договорились, что ты зайдёшь, а то бы тебе не поздоровилось, - пригрозила она. Вероятно организм, действительно, изголодался и без протестов принимал еду, даже не пугая привычными рвотными позывами.
- Сегодня, кстати, на улице очень прохладно, - отметил Даниэлл и Эва кивнула ему в ответ.
- Да, я заметила. Знаешь, я отвыкла от здешнего климата. В Нью-Йорке холоднее, чем в Майами.
- Да, поэтому береги себя. Одевайся теплее, - он поднялся с кресла, захватив пиджак. - Всё, мне пора. Я и так уже задержался.
- Я провожу тебя, - она проворно вскочила с места. – Я так и не поблагодарила тебя… За всё… За квартиру в том числе… - виновато проговорила она.
- Перестань, Эви. Тебе не за что меня благодарить. Мне она не нужна, и эта квартира всё равно пустует, так что живи столько, сколько пожелаешь.
- Да, спасибо. Всё-таки хорошо, что у тебя не хватило времени заняться её продажей, - усмехнулась она.
Она была признательна ему. Несмотря ни на что. Несмотря на собственное раздражение, списанное на гормональный сбой. И чтобы выразить это, просто потянулась и поцеловала его в щеку. Слегка коснулась губами его гладко выбритой щеки. Он обнял её легко. Потом прижал чуть крепче, и она сразу высвободилась из его тисков. Стало неуютно, а в душе поднялась волна протеста и тихая паника. Неловкость сковала, словно он всё ещё удерживал её, хотя дверь уже захлопнула за ним, а она так и стояла истуканом не в силах двинуться с места. К собственному стыду признала, что ей хочется отряхнуться и сбросить с себя ощущения его рук на теле.
Она простояла так несколько минут, а потом двинулась обратно в гостиную, еле переставляя ноги. Одиноко лежащий на тарелке бутерброд, теперь не вызывал былого аппетита. Выбросила его в мусорное ведро. Помыла посуду. Поправила блюдца в шкафу. Тщательно вытерла ложки и чашки. Заглянула в холодильник. Навела там порядок, расставив всё по «своим» полочкам. Огляделась, но не нашла, чем бы себя занять. Нет, нашла. Нужно стереть пыль с подоконника и полить один единственный цветок. Сделала и это.
Она проделывала все эти движения механически, не задумываясь, чувствуя, как по щекам текут горячие слезы. Обжигающие, горькие, беззвучные. Она не рыдала, как когда-то, не всхлипывала, а только изредка вытирала их рукой, но они всё не останавливались.
Она ополоснула лицо холодной водой и посмотрела на себя в зеркало. Совсем не удивилась увиденному. Уже привыкла к красным, воспалённым глазам.
Струя живым потоком стекала в раковину. Вода шумела, и этот звук отдавался в ушах. На пару минут он словно засел в голове, не выпуская из плена, словно в мире не было больше звуков, несмотря на работающий телевизор, монотонный гул которого не избавлял от ощущения полнейшей тишины. И пустоты…
Диван радужно принял её в свои мягкие тёплые объятия. Он давно стал её единственным собеседником и утешителем. Ему одному она могла выплакать всё свои слезы, что она и делала. Тихо, без истерик. Истерик не нужно. Ей нельзя волноваться. Это вредно для… для неё. На этой мысли она всегда запиналась, останавливалась.
Так легко было сказать Даниэллу о том, что она беременна. С таким спокойствием и без лишних эмоций она ввела его в курс дела… Именно так.. В курс дела… По-другому… По-другому она себя не чувствовала. Беременность для неё была только состоянием её женского здоровья и ничем больше. Ничем… Она была только причиной изменений его психофизиологического состояния. Не было таких эмоциональных и душещипательных воздыханий типа «мой малыш… ребёночек… новая жизнь»; не было слезоточивых «я всё для тебя сделаю… ты смысл моей жизни» - всего этого не было. Присутствовала только жуткая тошнота, практически полное отсутствие аппетита, тяжесть и ломота, боли в пояснице, а также приступы эмоционального развенчивания. И это всё, что она испытывала по поводу своего состояния. Беременность была для неё только диагнозом, написанным врачом на клочке бумаги, такой же диагноз, как язва желудка или сахарный диабет – пожизненные последствия. Больше она ничего не чувствовала. Ни сейчас, ни тогда, когда чуть больше недели пришла к врачу.
Совсем мало времени прошло с того памятного дня, как он сделал ЭТО. Всего чуть больше двух недель, но казалось, что она прожила уже полжизни. А впрочем, так оно и было, те эмоции, что она пережила и прочувствовала за это время, ей не удалось испытать за всю её прошлую жизнь. Столько слез, сколько она выплакала за это время, она не пролила и за все предыдущие годы.
Она сразу поняла, что беременна, как только приступы утренней тошноты начали повторяться с завидной регулярностью. Она даже не стала делать треклятый тест на беременность, тем более, что раз он её подвёл, и, собственно, даже не раз. Она и не сомневалась, что уже тогда была беременна, но её смутило кровотечение. Только вот когда она сидела в ванной комнате в доме отца, в ожидании одной или двух полосок, её обуревали совсем другие мысли и чувства. Тогда в душе её было счастье, любовь и надежда.
Теперь же, любовь осталась - больная и растоптанная; счастье растворилось как туманное облачко; а надежда умерла…
За те немногочисленные дни, прошедшие с момента, как она вернулась в свою квартиру, она только и делала, что окуналась то в состояние мёртвого вакуума, дающего лишь минутное облегчение и иллюзию успокоения, то в состоянии истеричного рыдания, не дающего ничего кроме страданий.
В тот злосчастный день, едва только дверь закрылась за ней, слезы полились нескончаемым потоком. Она бросила сумку, разделась. Набрала ванну горячей воды, залезла в неё и начала плакать. Рыдать с мазохистской радостью, с надрывом выплакивая слезы, словно они могли кончиться и облегчить эту адскую участь. Всхлипывая, она жалела себя, вытирала мокрые щеки и жалела. Ополаскивала лицо пенной водой, но через секунду оно снова было в слезах, а она всё жалела….
Оплакивала себя; всё то время; все те чувства, что подарила ему; что отдала, так и не попросив ничего взамен.
Боли не было. Но это только пока. А сейчас она испытывала безысходное отчаяние, пустоту и потерю. Колоссальную потерю, почти физическую. Будто от неё оторвали кусок живой плоти, лишили необходимого органа.
Без дыхания, без крови, без жизни…
Зачем ей жизнь? Для чего? Как? Как теперь? Что теперь?
Раздавлена… Тихо… Ни звука вне… не единого постороннего шороха… Только внутри всё кричит… Вопит… Надрывается…
Это была не она. Её не было. Она была разбита; разорвана на мелкие частички. Её звонкое существо убили, лишили света и эмоций. Она так чувствовала.
«Почему? Ну, почему?», - негромко повторяла она то и дело, но в ванной её слова звучали оглушающе.
«Потому что не нужна… Никогда не была нужна… Не любил… Не хотел», - тут же давала ответ, но отнюдь не была им удовлетворена.
Слезы всё же кончались. Вода ванной остыла. Совсем остыла и она замёрзла. Замёрзла так, что зубы застучали. Начал бить озноб, её заколотило – последние минуты агонии «солнечной девочки», - так он её называл.
«Моя солнечная девочка», - при этой мысли хотелось дико засмеяться. Зло захохотать, но она лишь горько усмехнулась.
«Эва, я не принц на белом коне», - сказал он как-то ей, обмолвился. - «Я не хочу, чтобы ты так думала…», - это была лёгкая ничего не значащая болтовня, она даже не обратила на это внимания.
«Не принц… Ты палач!» - озлобленно процедила она сквозь зубы, выбираясь из ванны и закутываясь в тёплый халат. – «Палач!»
