В ЖЕСТОКУЮ СТУЖУ В ДЕРЕВНЕ
В год восьмой, в двенадцатый зимний месяц, В пятый день сыплет и сыплет снег. Кипарис и бамбук замирают в садах и рощах. Как же вытерпят стужу те, кто раздет и бос? Обернулся, гляжу - в этой маленькой деревеньке На каждый десяток восемь-девять дворов в нужде. А северный ветер, как меч боевой, отточен, И ни холст, ни вата не прикроют озябших тел. Только греются тем, что жгут в лачугах репейник И печально сидят всю ночь, дожидаясь дня. Кто же не знает, что в год, когда стужа злее, У бедного пахаря больше всего невзгод. А взгляну на себя - я в это самое время В домике тихом затворяю наглухо дверь. Толстым халатом накрываю шелк одеяла. Сяду ли, лягу - вволю теплом согрет. К счастью, меня миновали мороз и голод. Мне также неведом на пашне тяжелый труд. Но вспомню о тех, и мне становится стыдно: Могу ль я ответить - за что я счастливей их? Я СШИЛ СЕБЕ ТЕПЛЫЙ ХАЛАТ Холст из Гуэй бел, точно свежий снег. Вата из У нежнее, чем облака. И холст тяжелый, и ваты взят толстый слой. Сшили халат мне - вот уж где теплота! Утром надену - и так сижу дотемна. Ночью накроюсь - спокойно сплю до утра. Я позабыл о зимних морозных днях: Тело мое всегда в весеннем тепле. Но как-то средь ночи меня испугала мысль. Халат я нащупал, встал и заснуть не мог: Достойного мужа заботит счастье других. Разве он может любить одного себя? Как бы добыть мне халат в десять тысяч ли, Такой, чтоб укутать люд всех четырех сторон. Тепло и покойно было бы всем, как мне, Под нашим бы небом не мерз ни один бедняк! БРОЖУ В УЩЕЛЬЕ У ШИМЭНЬЦЗЯНЬ - ПОТОКА КАМЕННЫХ ВОРОТ К водопаду в ущелье нет протоптанных давних троп. Продираясь сквозь чащу, я ищу былого следы И все время встречаю осень ясную гор и вод - Так чиста и светла она, как, наверное, в старину. Говорят, что когда-то Хуэй-юань и все те, кто с ним, Написали стихи свои на огромной этой скале. Облака их накрыли, мох нарос и спрятал от глаз, За зеленой стеною не узнаешь, где их найти. Негустыми рядами обступает дикий бамбук Обнаженные ветром груды тысячелетних камней. С той поры, как исчезло государство Восточной Цзинь, Никогда уже больше не проходит здесь человек. Безраздельно в Воротах лишь осенний звучит поток, И бурлит и клокочет в пустоте он и день и ночь. ПОСЕТИВ СЯНЪЯН, ДУМАЮ О МЭН ХАОЖАНЕ Горы Чу - этот край голубых высоких вершин. Воды Хань - этот край бирюзовых бегущих волн. Их пленительный дух воплотился в образы весь, - В те, что Мэн Хаожань нам оставил в своих стихах. Я сегодня весь день распеваю его стихи: Я, поэта любя, навещаю его страну... Чистый ветер ее не наследуется никем. Тень вечернего дня понапрасну сходит в Сянъян. Вдаль на юг я гляжу, на вершину горы Лумэнь, И как будто вдохнул запах воздуха тех времен. Сам старинный приют потаенно там где-то скрыт Глубиной облаков и деревьев зеленой тьмой. ЛУНА НА ЧУЖБИНЕ Гость недавно пришел из Цзяннани к нам. В ночь прихода месяц рождался вновь. В странах дальних, где путник долго бродил, Трижды видел он чистый и светлый круг. Утром вслед за ущербной луною шел, Ночью рядом с новым месяцем спал. Чьи это сказки, что нет у луны души? Тысячи ли разделяла невзгоды с ним! Утром встанет на мост над рекою Вэй, Ночью выйдет на старый чанъаньский путь. Разве скажешь, еще у кого в гостях Этой ночью будет светить луна? ЦВЕТЫ - НЕ ЦВЕТЫ Как будто цветы. Не цветы. Как будто туман. Не туман. В глубокую полночь придет. Наутро с зарею уйдет. Приходит, подобно весеннему сну, на несколько быстрых часов. Уходит, как утренние облака, и после нигде не сыскать. ХОЛОДНАЯ НОЧЬ НА ЖЕНСКОЙ ПОЛОВИНЕ Вот полночь уже. Постель моя холодна. Я сплю без него, и нет даже сил привстать. Душистый огонь в курильнице отгорел, И слезы в платке застыли прозрачным льдом. Боясь потерять и тень, что всегда со мной, Я всю эту ночь не буду гасить фонарь.
|
