ОРГАНИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА ЖИВЫХ СУЩЕСТВ

В области естественной истории между 1775 и 1795 годами можно констатировать подобные же изменения. Основной прин­цип классификаций сомнению не подвергается: по-прежнему их цель — определение «признака», который группирует инди­видов и виды в более обширные единства, отличает эти един­ства друг от друга, дает им возможность включаться друг в друга и таким образом образовывать таблицу, в которой все индивиды и все группы, известные или неизвестные, могут най­ти свое место. Признаки эти выводятся из целостного пред­ставления индивидов; они расчленяют его и позволяют, пред­ставляя эти представления, создать какой-то порядок. Общие принципы таксономии, управлявшие системами Турнефора и Линнея, методом Адансона, сохраняют силу и для А.-Л. Жюсье, Вик д'Азира, Ламарка, Кандолля. Однако приемы, позволяю­щие установить признак, отношение между видимой структу­рой и критериями тождества, стали иными, подобно тому, как у Адама Смита стали иными отношения между потребностью и ценой. В течение всего XVIII века составители классификаций устанавливали признаки сравнением видимых структур, то есть выявлением отношений между однородными элементами, каж­дый из которых мог в соответствии с выбранным принципом организации послужить представлению всех остальных; единст­венное различие заключалось в том, что у систематиков элемен­ты представления фиксировались заранее и сразу, а у методи­стов они вычленялись постепенно, в результате последователь­ного сопоставления. Однако переход от описываемой струк­туры к признаку-классификатору происходил целиком на уров­не репрезентативных функций, в которых видимое выражалось через видимое. Начиная с Жюсье. Ламарка и Вик д'Азира, признак или, точнее, преобразование структуры в признак ста­ло обосновываться на принципе, лежащем вне области види­мого, — на внутреннем принципе, не сводимом к игре представ­лений. Этот принцип (в области экономики ему соответствует труд) — органическая структура. В качестве основы таксоно­мии она проявляется четырьмя различными способами.

1. Прежде всего — в форме иерархии признаков. В самом деле, если, не располагая в ряд все великое разнообразие ви­дов, взять, чтобы ограничить сразу же поле исследования, об­ширные бросающиеся в глаза группы — такие, например, как злаки, сложноцветные, крестоцветные, бобовые, — среди расте­ний; или черви, рыбы, птицы, четвероногие — среди животных, то можно заметить, что некоторые признаки обладают абсолют­ным постоянством и наличествуют во всех возможных родах и видах; например, способ прикрепления тычинок, их располо­жение по отношению к пестику, способ прикрепления венчика, несущего тычинки, число долей, которыми обладает зародыш в семени. Другие признаки, хотя и часто встречаются в том или ином семействе растений, не достигают, однако, такой же степени постоянства; они образованы менее важными органами (число лепестков, наличие или отсутствие венчика, взаиморас­положение чашечки и пестика), это вторичные, «не вполне еди­нообразные» признаки. И наконец, третичные, «полуединооб­разные» признаки могут быть и постоянными, и переменными (однолистковая или многолистковая структура чашечки, число долей в плоде, расположение цветов и листьев, характер стебля); с помощью этих полуединообразных признаков не­возможно определять семейства или порядки — не потому, что они неспособны, будучи применены ко всем видам, образовы­вать всеобщие единства, но потому, что они не затрагивают самое существенное в той или иной группе живых существ. Каждое обширное семейство в природе имеет необходимые, определяющие его черты, и те признаки, которые позволяют отличить его среди других, лежат ближе всего к этим основным условиям: так, поскольку размножение является важнейшей функцией растения, зародыш — важнейшая его часть, и все растения можно распределить на три класса: бессемянодольные, односемянодольные и двусемянодольные. На основе этих важнейших «первичных» признаков могут далее проявиться и другие, вводящие уже более тонкие разграничения. Таким об­разом, теперь признак не выводится непосредственно из види­мой структуры сообразно единственному критерию его нали­чия или отсутствия: в основе его лежат важнейшие функции живого существа и значимые отношения, которые уже более не обнаруживаются в результате простого описания.

2. Таким образом, признаки связаны с функциями, В изве­стном смысле мы возвращаемся здесь к старой теории значков или меток, предполагавшей, что живые существа носят на себе, в наиболее заметных местах, знаки, указывающие на то, чт о в них является наиболее важным. В данном случае значимыми отношениями оказываются отношения функционального подчи­нения. Число семядолей, например, является решающим для классификации растений постольку, поскольку они играют оп­ределяющую роль в функции размножения и тем самым связа-

ны со всей внутренней организацией растения, указывая на функцию, которая определяет всю его структуру ¹. Подобно этому Вик д'Азир показал, что для животных самыми важны­ми, несомненно, являются функции питания и что именно по этой причине «существуют устойчивые соотношения между структурой зубов у плотоядных и структурой их мышц, паль­цев, когтей, языка, желудка, кишечника»². Таким образом, признак нельзя установить на основе отношения видимого к самому себе; признак, как таковой, является лишь некоей видимой точкой некоей сложной иерархической организации, в которой ведущая и определяющая роль принадлежит функ­ции. В доступных наблюдению структурах признак важен не потому, что он часто встречается; напротив, признак часто встречается потому, что он функционально важен. Как отме­тил Кювье, обобщая труды последних великих методистов своего времени, чем выше мы поднимаемся к самым общим классам, «тем более устойчивыми становятся общие свойства, причем поскольку самые устойчивые отношения принадлежат важнейшим частям организма, постольку признаки разделения на высших уровнях извлекаются из этих важнейших частей... Именно в этом смысле данный метод можно считать естествен­ным: он учитывает значимость органов» ³.

3. В этих условиях ясно, как понятие жизни смогло стать необходимым для упорядочения живых существ. Произошло это по двум причинам. Прежде всего потому, что в глубине тела требовалось уловить отношения, связывающие наружные орга­ны с теми органами, существование и скрытая форма которых обеспечивают важнейшие жизненные функции. Так, Шторр предлагает классифицировать млекопитающих по расположе­нию копыт, поскольку оно связано со способами передвижения и вообще двигательными возможностями животного, а эти спо­собы в свою очередь соотносятся с формой питания и различ­ными органами пищеварительной системы ⁴. Более того, наибо­лее важные признаки могут оказаться в то же время и наибо­лее скрытыми; уже в растительном царстве можно отметить, что не цветы и не плоды, эти самые заметные части растения, являются здесь самыми значимыми элементами, но зародыше­вый аппарат и такие органы, как семядоли. У животных это явление встречается еще чаще. Шторр полагал, что обширные классы животных следует определять посредством форм кро­вообращения, а Ламарк (который, впрочем, сам не занимался вскрытиями) отвергал даже для низших животных принцип

¹ A.-L. de Jussieu. Genera plantarum, p. XVIII.

² Vicq d'Azyr. Système anatomique de quadrupèdes, 1792, Discours préliminaire, p. LXXXVII.

³ G. Сuvier. Tableau élémentaire de l'histoire naturelle, Paris, an VI, p. 20—21.

⁴ Storr. Prodromus methodi mammalium, Tübingen, 1780, p. 7—20. 254

классификации, который опирался бы лишь на видимую фор­му: «Рассмотрение тела и членов ракообразных заставляло всех естествоиспытателей видеть в них настоящих насекомых; я и сам долго придерживался общего мнения на этот счет. Од­нако поскольку известно, что именно органическая структура важнее всего как для классификации животных согласно ме­тоду и природе, так и для выявления подлинных отношений между животными, то отсюда следует, что ракообразных, кото­рые, подобно моллюскам, дышат исключительно жабрами и тоже имеют мышечное сердце, следует поместить непосредст­венно за моллюсками до паукообразных и насекомых, которые организованы иначе» ¹.Таким образом, классифицировать уже не значит соотносить видимое с самим собою, заставляя один из его элементов представлять другие, — это значит уже в ис­ходном побуждении к анализу связывать видимое с невиди­мым как с его скрытой причиной, а затем восходить от этой скрытой архитектоники к тем ее видимым знакам, которые да­ны на поверхности тел. Как говорил Пинель в своих естествен­нонаучных работах: «ограничиться внешними признаками, оп­ределяющими названия, не значит ли это закрыть для себя самый плодотворный источник знаний и тем самым, так ска­зать, лишить себя возможности раскрыть великую книгу при­роды, на познание которой мы, однако, притязаем?»². Теперь признак вновь приобретает свою былую роль видимого знака, указывающего на скрытую глубину; однако указывает он не на некий скрытый текст, не на таящееся под покровом слово или же какое-нибудь сходство — слишком тонкое, чтобы быть заметным, — но лишь на связный ансамбль органической струк­туры, которая вбирает в единую ткань своей - суверенности и видимое, и невидимое.

4. Таким образом, параллелизм между классификацией и номенклатурой нарушается. Когда классификация представля­ла собой все более детализирующееся расчленение видимого пространства, тогда вполне можно было помыслить, что раз­граничение и называние этих ансамблей может осуществлять­ся одновременно и параллельно. Проблема имени и проблема рода были изоморфными. Однако теперь, когда признак спосо­бен служить классификации, лишь соотносясь прежде с цело­стной органической структурой индивидов, «разграничение» и «называние» осуществляются уже не сообразно одним и тем же критериям и операциям. Для того, чтобы обнаружить основ­ные совокупности, в которых перегруппировываются живые су­щества, следует преодолеть глубину этого пространства, отде-

¹ Lamarck. Système des animaux sans vertèbres, Paris, 1801, p. 143—144.

² Ph. Pinel. Nouvelle méthode de classification des quadrumanes (Ac­tes de la Société d'histoire naturelle, t. I, p. 52, цит. по: D a u d i n. Les Clas­ses zoologiques, p. 18).

ляющего наружные органы от наиболее скрытых, а эти по­следние от тех основных функций, которые они обеспечивают. Напротив, совершенная номенклатура по-прежнему будет раз­вертываться в плоском пространстве таблицы: на основе види­мых признаков индивида надлежит безошибочно найти клет­ку с именем рода и вида. Между пространством организации и пространством номенклатуры обнаруживается теперь прин­ципиальное несоответствие: или, скорее, вместо того чтобы точ­но совпадать, они оказываются ныне взаимноперпендикулярными, и в месте их пересечения находится видимый признак, который в глубине указывает на некоторую функцию, а на по­верхности позволяет найти нужное имя. Этим разграничением, которое за какие-нибудь несколько лет покончило с естествен­ной историей и ее культом таксономии, мы обязаны гению Ламарка; во вступительном слове к «Французской флоре» он про­тивопоставил как совершенно различные две задачи ботаники: «определение», которое применяет правила анализа и позво­ляет обнаружить имя простыми приемами бинарного метода (или такой-то признак присутствует в исследуемом индивиде, и нужно попытаться найти ему место в правой половине таб­лицы; или же он отсутствует, и нужно найти его место в левой половине, и так далее, вплоть до окончательного определения); и обнаружение реальных отношений сходства, предполагающее уже рассмотрение целостной организации видов ¹. Имя и род, обозначение и классификация, язык и природа теперь уже не пересекаются с полным правом. Порядок слов и порядок су­ществ разграничиваются теперь весьма условно определенной линией. Их былая сопринадлежность, на которой в классиче­ский век держалась естественная история и которая единым движением вела от структуры к признаку, от представления к имени, от видимого индивида к абстрактному роду, начинает разрушаться. Теперь говорят о вещах, место которых в ином пространстве, нежели пространство слов. Осуществив это раз­граничение уже в ранних своих работах, Ламарк замкнул эпо­ху естественной истории и открыл дорогу эпохе биологии го­раздо решительней и уверенней, нежели двадцать лет спустя, вернувшись к уже известной теме — единого ряда видов и их постепенных преобразований.

Понятие органической структуры существовало уже в есте­ственной истории XVIII века, как в анализе богатства — поня­тие труда, которое также не было изобретением конца класси­ческого века, однако в XVIII веке это понятие служило лишь для определения способа образования сложных индивидов из более простых элементов. Так, Линней разграничивал «сопо­ложение частей», посредством которого растут минералы, и

¹ Lamarck. La Flore française, Paris, 1778, Discours préliminaire, P. XC—CII.

«внутреннюю приимчивость», посредством которой питается и развивается растение¹. Бонне противопоставлял «агрегат» «грубых тел» и «композицию организованных тел», которые «пересекаются бесконечным множеством своих частиц, как жид­ких, так и твердых»². Таким образом, вплоть до конца XVIII века это понятие органической структуры никогда не ис­пользовалось для обоснования порядка природы, для ограни­чения ее пространства, для разграничения ее обликов. Лишь в работах Жюсье, Вик д'Азира и Ламарка оно впервые начи­нает функционировать в качестве метода определения призна­ков — оно подчиняет одни признаки другим, связывает их с функциями, располагает их согласно архитектонике не только внутренней, но и внешней, столь же невидимой, сколь и види­мой, оно распределяет эти признаки в ином пространстве, не­жели пространство имен, речи и языка. Таким образом, теперь оно уже не обозначает только одну категорию среди многих; оно не только указывает на разрыв в таксономическом про­странстве, но определяет для некоторого рода существ их вну­тренний закон, позволяющий тем или иным их структурам при­обретать значимость признака. Таким образом, органическая структура вклинивается между структурами, которые расчле­няют, и признаками, которые обозначают, — вводя между ни­ми глубинное, внутреннее, существенное пространство.

Это важное изменение осуществляется пока еще в стихии естественной истории; изменяя методы и приемы таксономии, оно, однако, не отвергает основополагающих условий ее воз­можности, не затрагивает еще самого способа бытия естест­венного порядка. Правда, оно влечет за собой одно важное следствие: углубление разрыва между органическим и неорга­ническим. В той таблице существ, которую развертывала есте­ственная история, организованное и неорганизованное были всего лишь двумя рядоположными категориями; они пересека­лись, хотя и не обязательно совпадая, с противопоставлением живого и неживого. С того момента, как органическая струк­тура становится в системе естественных признаков основным понятием, позволяющим переходить от видимой структуры к обозначению, она перестает быть рядовым признаком; она охватывает теперь все таксономическое пространство, в кото­ром она ранее помещалась, и именно она в свою очередь дает основание для всякой возможной классификации. Тем самым противопоставление органического и неорганического стано­вится основополагающим. Фактически начиная с 1775— 1795 годов старое деление на три или четыре царства природы исчезает; новое противопоставление двух царств — органиче-

¹ Linné. Système sexuel des végétaux, Paris, an VI, p. 1.

² Bonnet. Contemplation de la nature (Œuvres complètes t. IV, p. 40).

ского и неорганического — не замещает его в точности; ско­рее, оно делает его невозможным, навязывая иное разделение, на ином уровне и в ином пространстве. Эту важную дихотомию, с которой совпадает противопоставление живого и неживого, впервые формулируют Паллас и Ламарк ¹. «Есть лишь два царства природы, — пишет Вик д'Азир в 1768 году. — Одно обла­дает жизнью, другое лишено ее»². Органическое становится живым, а живое — тем, что производит себя, возрастая и вос­производясь; неорганическое, неживое, есть то, что не разви­вается и не воспроизводится; инертное и неплодотворное, оно находится на границах жизни, оно смерть. И если оно тесно связано с жизнью, то лишь как то, что изнутри стремится ее разрушить и погубить. «Во всех живых существах действуют две мощные силы, четко различные и всегда противоборству­ющие, так что каждая из них постоянно разрушает то, что про­изводит другая»³. Мы видим, как, разрушая до основания ве­ликую таблицу естественной истории, становится возможной такая наука, как биология, а также как в исследованиях Биша выявляется возможность основополагающего противопостав­ления жизни и смерти. Дело тут вовсе не в торжестве, не столь уж бесспорном, витализма над механицизмом; ведь сам вита­лизм с его стремлением определить специфику жизни является лишь внешним проявлением этих археологических событий.