Сопровождающий

 

 

«Если парень бросит меня умирать, то я хочу, чтобы он запомнил мое лицо».

Маркус Джонсон

 

Новая война + 7 месяцев

 

Пока отряд Умника шагал по Соединенным Штатам, мы и не подозревали о том, что население крупных городов уничтожают роботы, которые становились все более вооруженными. Выжившие граждане Китая позднее сообщали, что в то время реку Янцзы можно было перейти пешком, столько трупов она несла в Восточно-Китайское море.

Но даже при этом отдельные группы людей приспосабливались к непрекращающейся бойне. Действия подобных «городских племен» описывают нью-йоркцы Маркус и Доун Джонсон, которые сыграли невероятно важную роль в деле спасения человечества.

Кормак Уоллес, ВИ: АСЛ, 217

 

— Тревога включается на заре — не бог весть что, всего лишь несколько связанных друг с другом консервных банок, которые кто-то тащит по растрескавшейся мостовой.

Открыв глаза, я выбираюсь из спального мешка. Не меньше секунды уходит на то, чтобы вспомнить, где я нахожусь. Я поднимаю взгляд: балка моста, глушитель, выхлопная труба.

Ах да, точно.

Я уже год сплю в кратерах под машинами, но так и не привык к этому. Не важно. Главное, что я все еще жив-здоров.

Секунды три я лежу неподвижно и прислушиваюсь. Из постели сразу лучше не выпрыгивать — кто знает, какая чертовщина творилась в округе ночью. За прошедший год роботы все уменьшались, но некоторые становились больше. Значительно больше.

Я стягиваю с себя спальный мешок и складываю его. При этом я бьюсь головой об автомобиль, но ничуть не расстраиваюсь: ржавая железяка — мой лучший друг. На улицах Нью-Йорка столько сожженных машин, что заглядывать под все подряд сволочи роботы просто не могут.

Утро пасмурное. Я вылезаю из-под машины, достаю грязный рюкзак и вскидываю его на плечо. Отхаркиваюсь и сплевываю. Солнце уже взошло, но еще холодно. Лето только начинается.

Жестянки продолжают бренчать. Опустившись на колено, я отвязываю веревку, пока шум не засекли микрофоны роботов. На поверхности нужно действовать тихо, быть непредсказуемым и не сидеть на месте.

Иначе ты умрешь.

Сопровождающий. В леса бежали сотни тысяч горожан, и примерно половина из них сейчас умирает с голода. Грязные, худые, как щепки, люди ковыляют обратно в город, надеясь уйти от волков и добыть что-нибудь из еды.

Чаще всего машины их быстро сжирают.

Я надеваю на голову капюшон и позволяю черному пальто развеваться — так я надеюсь сбить с цели системы наведения роботов, особенно проклятых одноразовых турелей. Кстати, о роботах — нужно поскорее убраться с улицы. Я ныряю в полуразрушенное здание, направляясь туда, где сработала сигнализация.

После того как мы взорвали половину города, обычные домашние роботы не могут до нас добраться — они не в состоянии балансировать на обломках. Какое-то время мы были в безопасности — достаточно долго, чтобы закрепиться под землей и в разрушенных зданиях.

Потом появился новый ходун.

Мы называем его «богомолом». У него четыре ноги с множеством суставов, они длиннее телефонных столбов и сделаны из какого-то ячеистого углеволокна. Ноги похожи на перевернутые ледорубы — при каждом шаге они втыкаются в землю. Наверху, там где они соединяются, расположены две ручки, заканчивающиеся лезвиями. Эти руки-бритвы режут все — дерево, известку, кирпич. Робот весь сгибается и складывается, становясь размером с небольшой пикап, и в таком состоянии носится туда-сюда. Похож на богомола.

Ну, довольно-таки похож.

Пробираясь между столами на этаже какого-то офисного здания, я вдруг чувствую знакомые вибрации: на улице появилось что-то крупное. Я застываю на месте, затем сажусь на корточки и осторожно выглядываю в окно из-за отсыревшего стола. Мимо пролетает серая тень, больше ничего не видно.

На всякий случай я жду еще минуту.

Недалеко отсюда разыгрывается знакомая сцена: выживший нашел подозрительную груду камней, на которую машины никогда не обратили бы внимания. Рядом с камнями лежит веревка, и человек за нее потянул. То есть я знаю, что десять минут назад человек был жив. Предсказать, что произошло с тех пор, невозможно.

Я добираюсь до обрушившейся стены, переползаю через разбитые окна и обломки кирпичей, направляясь в сторону серой утренней зари. Прижавшись лицом к дыре, осматриваю улицу.

Наш знак на месте, стоит на крыльце через дорогу. Рядом с ним, опустив голову и обхватив колени руками, на корточках сидит человек и раскачивается — возможно, хочет согреться.

Знак действует, потому что машины не обращают внимания на природные объекты вроде камней и деревьев. Для роботов они в мертвой зоне. «Богомолы» сразу засекают неестественные штуки — слова, рисунки и даже такую фигню, как смайлики. Незакамуфлированная проволока не работает. Линии слишком прямые. Писать на стенах инструкции о том, как добраться до безопасного места — хороший способ избавиться от человека. Но кучу мусора машины не замечают — и пирамидки из камней тоже.

Я вылезаю из дыры и добираюсь до парня раньше, чем он успевает поднять голову.

— Эй, — шепчу я, пихая его локтем.

Он — заплаканный юный латиноамериканец, лет двадцать с небольшим — потрясенно смотрит на меня. Одному богу известно, что ему пришлось пережить, прежде чем он попал сюда.

— Все нормально, приятель, — успокаиваю я его. — Мы отведем тебя в безопасное место. Иди за мной.

Кивнув, он опирается на стену и встает. Одна рука у него замотана грязным полотенцем; наверное, ей сильно досталось, раз он не хочет никому ее показывать и прижимает к себе другой рукой.

— Ничего, приятель, скоро мы твоей рукой займемся.

Юноша слегка вздрагивает. Такой реакции я не ожидал. Странно, что люди стыдятся своих ран — как будто ты сам виноват в том, что у тебя не действует рука, нога или глаз. Но, конечно, быть раненым далеко не так стыдно, как быть мертвым.

Я веду парня через дорогу, обратно к разрушенному зданию. Когда окажемся внутри, «богомолы» нам будут не страшны. Мои люди в основном в тоннелях подземки, и главные входы туда заблокированы. Домой мы идем поверху, перебираясь от дома к дому.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я.

Парень лишь опускает голову.

— Ладно. Следуй за мной.

Я ухожу в безопасную зону — внутрь разрушенного здания. Безымянный парнишка ковыляет за мной. Вместе мы проходим сквозь дома, перебираемся через горы обломков, ползем под наполовину обвалившимися стенами. Как только заходим достаточно далеко, я сворачиваю на более или менее безопасную улицу. Чем дальше, тем напряженнее становится молчание.

На пустой улице мне жутковато; парень плетется за мной, не говоря ни слова, и я понимаю, что его мертвые глаза меня пугают.

Сколько может пережить человек, прежде чем для него все утратит смысл? Выживание — это не жизнь. Цель в жизни нужна людям так же, как и воздух.

Слава богу, что у меня есть Доун.

Вспоминая ее карие глаза, я вдруг вижу в конце улицы покосившийся серо-зеленый телефонный столб. Он сгибается пополам, сдвигается с места, и я понимаю, что это нога. Если мы немедленно не уберемся отсюда, то через пол минуты умрем.

— Двигай внутрь, — шиплю я, толкая парнишку к разбитому окну.

В поле зрения появляется скрюченный «богомол». Его лишенная каких-либо внешних черт голова, похожая на пулю, быстро вращается, затем замирает. Длинные антенны дрожат. Машина прыгает вперед и галопом несется к нам: острые «лапы» проходят сквозь грязь и мостовую, словно гребной винт сквозь воду. Передние «лапы», покрытые бесчисленным множеством шипов, лежат на «животе», готовые к бою.

Парнишка тупо смотрит на машину.

Схватив малого за шиворот, я проталкиваю его в окно и прыгаю следом. Мы поднимаемся на ноги и мчим по заплесневевшему ковролину. Несколько секунд спустя на светлый прямоугольник позади нас падает огромная тень. Из проема вылезает рука с когтями и наносит удар, выдирая часть стены. К ней присоединяется вторая лапа. Вперед-назад, вперед-назад. Это похоже на торнадо.

К счастью для нас, здесь мы в безопасности. Я точно это знаю, ведь здание как следует выпотрошено. Фасад разрушен, но внутри можно пройти: мы, жители Нью-Йорка, знаем, что делаем. Я тащу парня к груде кирпичей, рядом с которой находится дыра, ведущая в соседнее здание.

— Наш дом, — говорю я, указывая на дыру. Парень спотыкается, словно зомби.

Вдруг я слышу, как трещит ковер и хрустит деревянная мебель: каким-то образом «богомолу» удалось пролезть через окно. Свернувшись в крошечный комок, машина проталкивает свое серое, массивное тело по зданию, срывая грязные потолочные панели, словно конфетти. Блестят когти, скрежещет металл.

Мы бросаемся к дыре в стене.

Я помогаю парнишке пролезть через лабиринт из арматуры и бетона. Этот ход — всего лишь черная зияющая дыра, несколько футов в диаметре, она проходит через фундамент обоих зданий. Я молюсь, чтобы механическое чудовище в ней застряло.

Парень исчезает из виду, затем лезу я. Лаз темный и тесный. Мой спутник ползет медленно, все еще оберегая поврежденную руку. У входа, словно ржавые наконечники копий, торчат прутья стальной арматуры. Слышно, как нас догоняет «богомол», разрушая все, к чему прикасается.

А затем звуки умолкают.

Лаз такой узкий, что в нем нельзя даже повернуть голову. Я вижу только подошвы ботинок парня, который лезет впереди. Вдох, выдох. Сосредоточься. Что-то врезается в стенку лаза — судя по звуку, с такой силой, что вырывает кусок камня. Затем раздается еще один, пробирающий до костей звук удара. «Богомол» бешено прогрызается сквозь бетон к фундаменту из песчаника. Грохот стоит оглушительный.

Мир превращается в вопли, тьму и пыль.

— Пошел, пошел! — кричу я.

Через секунду парень исчезает: он нашел выход из тоннеля. Ухмыльнувшись, я врубаю скорость и на полном ходу вылетаю из отверстия и падаю, удивленно вскрикнув от боли.

Арматурный прут проткнул мне правое бедро.

Я лежу на спине, опираясь на локти. Нога застряла в отверстии. Прут торчит, словно кривой зуб, впившийся в ногу. Парнишка стоит в нескольких футах от меня — его лицо по-прежнему ничего не выражает. Судорожно вдохнув, я издаю еще один дикий вопль.

Это, похоже, привлекает внимание парня.

— Сними меня с этой штуки, черт бы тебя побрал! — ору я.

Парень моргает, и взгляд его карих глаз становится несколько более осмысленным.

— Быстрее! «Богомол» приближается!

Пытаюсь встать, но я ослабел, а боль слишком сильна. Мне удается приподнять голову.

— Сними мою ногу с прута, — объясняю я парню. — Или вытащи прут из стены, дело твое, но только побыстрее.

Парень стоит, не шелохнется. Губы у него дрожат — похоже, сейчас заплачет. Повезло мне, нечего сказать.

Слышен ритмичный стук — каждым ударом «богомол» выбивает из стены еще один кусок. Из отверстия вылетает облачко пыли. Вибрация от ударов проходит по стене и отдается в пруте арматуры, который проткнул мне ногу.

— Ну же, братишка. Ты мне нужен. Мне нужна твоя помощь.

И тут парень произносит первые слова:

— Извини.

Черт. Это конец. Я хочу наорать на этого труса, ударить его — но я слишком слаб. Поэтому, собрав остатки сил, я заставляю себя смотреть прямо ему в глаза. Мышцы шеи дрожат от напряжения. Если парень бросит меня умирать, я хочу, чтобы он запомнил мое лицо.

Не отводя взгляда от меня, парнишка поднимает поврежденную руку и разворачивает полотенце, которым она замотана.

— Что ты…

Слова застревают у меня в горле. Рука не повреждена — ее просто нет.

Вместо мышц предплечья — клубок проводов, подсоединенных к покрытому машинным маслом куску металла, из которого торчат два лезвия. Устройство похоже на огромные ножницы, сращенные с локтем. Сухожилия на руке сокращаются, и лезвия начинают расходиться в стороны.

— Я урод, — говорит парень. — Это со мной сделали робы в трудовом лагере.

Даже не знаю, что и думать. Сил у меня больше не осталось; я опускаю голову и смотрю в потолок.

Щелк.

Нога высвободилась. Из нее торчит кусок арматуры с блестящим срезом, но я свободен.

Парнишка помогает мне подняться, затем обхватывает меня здоровой рукой, и мы, не оглядываясь, ковыляем прочь от дыры. Пять минут спустя находим замаскированный вход в тоннели подземки и исчезаем в них, с трудом передвигаясь по заброшенным путям.

«Богомол» остается далеко позади.

— Как? — кивком головы я указываю на пострадавшую руку парня.

— Трудовой лагерь. Людей уводят, и возвращаются они совсем другими. Я стал одним из первых. Операция простая — только на руке. Но у других… То, что делает с ними автодок, гораздо хуже. Робы удаляют глаза, ноги, режут кожу, мышцы, мозг.

— Ты один?

— Я встретил кое-кого, но они не захотели… — Он безучастно смотрит на искалеченную руку. — Теперь я похож на них.

Да уж, такая рука не помогла ему найти друзей. Я пытаюсь представить себе, сколько раз его гнали прочь, сколько времени он прожил совсем один.

Парень на грани — он сгорбился, каждый вдох дается ему с трудом. Он не ранен — он сдался.

— В одиночку тяжело, — говорю я. — Когда ты один, то начинаешь сомневаться, зачем тебе вообще жить, понимаешь?

Парень молчит.

— Но здесь есть люди, Сопротивление. Теперь ты не один. У тебя есть цель.

— Какая?

— Выжить. Помочь Сопротивлению.

— Я даже не…

Он поднимает руку; в его глазах блестят слезы. Наступает важный момент: он должен понять то, что я скажу, иначе он умрет.

Я хватаю парнишку за плечи:

— Ты родился человеком, человеком и умрешь — что бы они с тобой ни сделали. Понял?

Здесь, в тоннелях, тихо. И темно. Здесь чувствуешь себя в безопасности.

— Да, — отвечает парень.

Одной рукой я обнимаю парня за плечи, морщась от боли в ноге.

— Отлично. А теперь идем. Нужно добраться до дома и поесть. По мне, конечно, не скажешь, но у меня есть жена — самая красивая женщина в мире. И говорю тебе: если ее как следует попросить, она приготовит такое рагу, что пальчики оближешь.

Мне кажется, что с парнем все будет нормально — как только он встретится с остальными.

Смысл жизни нужен людям так же, как и воздух. К счастью, мы можем наполнять смыслом жизнь других совершенно бесплатно — просто самим фактом своего существования.

 

В течение последующих месяцев в город начали проникать все более модифицированные люди. Но что бы с ними ни сделали робы, повстанцы Нью-Йорка принимали этих людей в свои ряды. Если бы не убежище, если бы не отсутствие предрассудков, вряд ли Сопротивление, включая отряд Умника, смогло бы получить и использовать невероятно мощное секретное оружие: четырнадцатилетнюю Матильду Перес.

Кормак Уоллес, ВИ: АСЛ, 217