ГЛАВА 11. ШАГ ВПЕРЕД, ДВА НАЗАД

(Переводчик: Наталья Цветаева; Редактор:Erlkonig )

Снова в темноте. Прячусь.

Я плачу. Теперь это уже точно. Мое лицо мокрое. Пряди волос прилипли к щекам. Слезы скатываются по подбородку и падают вниз. Случилось что-то, что я не могу выбросить из головы, но я понимаю это только из звуков: сдавленный стон, всхлипывание, несколько слов, сказанных шепотом.

Господи, помоги.

Я прижимаю руку ко рту, чтобы сдержать крик. Та Клара, которой я являюсь в будущем, совершенно беспомощна. Бесполезна. Растерянна. Клара, которой я являюсь сейчас, понятия не имеет, где находится. Я вижу только темноту. Страх. Звук приближающихся голосов. Запах крови.

Прятаться бесполезно. Они найдут меня. Моя судьба уже решена. Мне остается только ждать, пока все свершится. Нужно быть храброй, думаю я, и встретиться с ними лицом к лицу.

Господи, помоги, думаю я, но я практически не надеюсь, что он меня услышит.

 

 

Возвращаюсь под дерево. Что-то твердое упирается мне в спину, и я ощупываю предмет: это книга, которую я читала, прежде чем оказаться в видении. Оглядываюсь, чтобы понять, видел ли кто-нибудь, как я без чувств лежала на траве, но, похоже, никто на меня не смотрит. Вытираю глаза. Снова плачу. Я напугана, мое сердце колотится, ладони потеют, а в желудке появилось что-то, похожее на огромный узел.

Нужно выяснить, о чем это видение прежде, чем я сойду с ума.

Вытаскиваю телефон и долго смотрю на имя Кристиана в своем списке контактов, прежде чем со вздохом возвращаю телефон назад в рюкзак. Больше чем за месяц Кристиан не сказал мне и двух слов, даже на уроках французского. Его гордость задета. Я понимаю. Я бы тоже злилась, если бы собиралась поцеловать его, открыть ему свое сердце, а он в это время думал бы о другой.

Поднимаю книгу и открываю на том месте, где я была прежде, чем мои мозги начали путешествие в будущее. Это роман, один из тех мрачных и эпичных, что сейчас так популярны. Мне они тоже нравятся… то, под каким углом они все рассматривают. Конечно, у меня случаются жуткие, загадочные, сокрушительные видения о смерти, но я хотя бы не брожу по постапокалипстической стране в поисках укрытия, с единственным другом — трехглазой собакой-мутантом, которую позже мне предстоит съесть, чтобы пережить ядерную зиму.

Конечно, собака-мутант сейчас скрасила бы мою ситуацию с друзьями. Кристиан со мной не разговаривает, Джеффри не звонит, а Анжела так занята попытками управлять своим предназначением, и встречей с Пеном, которая должна все наладить, что даже не интересуется, жива ли я. Эми и Робин так впечатлены новостью о беременности Анжелы, что каждый раз, когда мы собираемся вместе, только и говорят о том, как это трагично и удивительно, что Анжела оказалась в таком положении, и что она вообще собирается с этим делать? Даже Ван Чень начала вести себя отстраненно, когда узнала об Анжеле, словно беременность может быть заразна.

Я снова вздыхаю, пытаясь вспомнить, что бы написала в свой журнал благодарностей, который, надо сказать, я не брала в руки с конца четверти.

Я напоминаю себе, что у меня хорошая жизнь. Меня многие любят. Просто сейчас их нет рядом.

Я слышу карканье прямо у себя над головой. Я вглядываюсь сквозь ветки дерева, и, вполне уверена, что сверху на меня смотрит Семъйяза.

Каждый раз, когда я вижу его, неважно, насколько я стараюсь быть храброй, или безразличной, мне словно плескают в лицо холодной водой. Потому что каждый раз я думаю, не собрался ли он убить меня. Он мог бы это сделать одним легким движением руки. Сэм мог бы.

— Тебе что, больше нечем заняться, кроме как следить за мной? — спрашиваю я, пытаясь выглядеть дерзко.

Птица хохлится, затем слетает с ветки и приземляется на траву рядом со мной. Печальная мелодия его скорби обвивает мой разум, наполняя грудь тяжестью раскаяния, которое он чувствует.

«Мег», думает он — только имя моей матери и ничего больше, но в этом слове заключен целый мир памяти и боли. Желания. Вины. «Мег».

Прерываю его. — Убирайся, — шепчу я.

Внезапно передо мной появляется человек, выросший из тела птицы, вытянувшийся в одно мгновение.

— Черт побери! — я отскакиваю назад, упираясь о ствол дерева. — Не делай так больше!

— Никто же не смотрит, — говорит он, словно в этот момент меня волнует, что кто-то мог увидеть меня разговаривающей с птицей, и это могло навредить моей репутации.

Я разрываюсь между желанием убежать — нестись во весь опор к Мемориальной Церкви –ближайшему месту с освященной землей, которое мне удается вспомнить, или остаться здесь и послушать, что он собирается сказать на этот раз.

Я смотрю на церковь, которую отделяет от меня целая площадь. Она лишком далеко.

— Чем могу помочь, Сэм? — вместо этого спрашиваю я.

— Однажды мы с твоей мамой ходили на танцы, — говорит он, снова начиная рассказывать свои истории. — На ней было красное платье, а группа играла «Пока мы не встретимся снова», а она положила голову мне на грудь, чтобы послушать, как бьется мое сердце.

— А у тебя вообще есть сердце? — спрашиваю я, что, конечно, глупо и, возможно, даже немного подло с моей стороны, но я не могу унять любопытства. Мне не нравится представлять его вместе с моей мамой в этом смысле. Во всех смыслах, вообще-то.

Он оскорблен: — Конечно, у меня есть сердце. Меня можно ранить так же, как и простого человека. В тот вечер она пела мне, когда мы танцевали «Улыбнись, когда поцелуешь меня и скажешь «прощай». И когда облака будут клубиться, я вернусь к тебе», — поет он, и его голос совсем неплох.

Я сразу же узнаю песню. Мама пела ее, когда занималась рутинными делами: забрасывала вещи в стирку или мыла посуду. Это первый раз, когда в той загадочной Мег я узнаю свою маму.

— Она пахла розами, — говорит он. Да, пахла.

Он достает из кармана серебряный браслет с подвесками и держит его на ладони. — Я подарил его ей на ее крыльце, прямо перед тем, как пожелать спокойной ночи. Все лето я оставлял для нее подвески в разных местах. Вот эту, — он показывает на подвеску в форме рыбы, — за первый раз, когда я увидел ее у пруда. — Он касается лошади. — Вот эту на память о том, как мы скакали по сельской местности во Франции, после того, как госпиталь, в котором она работала, был взорван.

Сэм гладит крошечное сердечко с маленьким камушком в центре, но ничего о нем не рассказывает. Но я знаю, что оно означает.

Думаю, это причина всего. Он любил ее. Он все еще любит ее.

Сэм сжимает браслет в ладонях и возвращает его к себе в карман.

— В каком году это было? — спрашиваю я его. — Когда вы танцевали?

— 1918, — говорит он.

— Ты же можешь вернуться туда, да? Ангелы ведь могут путешествовать во времени.

Сэм обиженно смотрит мне в глаза. — Некоторые ангелы, — отвечает он.

Семъйяза имеет в виду хороших. Тех, кто может вызывать сияние. Кто все еще на стороне Бога.

— Теперь ты расскажешь мне историю? — мягко спрашивает он. — Про твою маму?

Я медлю. Почему мне его жалко?

Может, предлагает мой назойливый внутренний голос, потому что он любит того, с кем не может быть. Тебе это знакомо.

Я прошу свой внутренний голос заткнуться.

— У меня нет для тебя никаких историй. — Я встаю, отряхивая джинсы от травы, и собираю вещи. Он тоже встает, и я в ужасе, когда вижу, что трава на том месте, где он сидел коричневая и сухая. Мертвая.

Он и, правда, монстр.

— Мне пора.

— Тогда в другой раз, — говорит он, когда я поворачиваюсь, чтобы уйти.

Я останавливаюсь. — Сэм, я не хочу другого раза. Я не знаю, почему ты это делаешь и чего от меня хочешь, но я больше ничего не хочу слышать.

— Я хочу, чтобы ты знала, — говорит он.

— Зачем? Чтобы утереть мне нос тем, что у тебя была внезапная страстная любовная связь с моей мамой?

Он качает головой, и две его оболочки, душа и тело, оформленная и бесформенная, размываются от движения. И я понимаю: он хочет рассказать мне, потому что ему больше не с кем поделиться. Всем все равно.

— Прощай, Сэм.

— До следующего раза, — слышу я вслед.

Ухожу, не оглядываясь, но изображение моей мамы в красном платье и с серебряным браслетом, позвякивающем на запястье, четко стоит у меня перед глазами.

 

 

— Это случится завтра, — информирует меня Анжела. Мы занимаемся стиркой в прачечной, я помогаю ей с тех пор, как ей самой стало тяжело наклоняться, а шум переполненных машинок и сушек — идеальная маскировка для секретных разговоров о судьбе. Которая, очевидно, свершится завтра.

— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я ее.

— Потому что я ему написала встретиться со мной завтра, — говорит она. — По электронной почте.

— Откуда ты знаешь, что он получил сообщение?

— Он ответил и написал, что придет. И потому что это должно случиться. Он придет, потому что я видела, что он приходит.

Это замкнутый круг, но я все понимаю. — И ты собираешься просто подойти к нему и сказать «Наш — седьмой». — Это беспокоит меня. Очень. Я несколько раз прокручивала весь сценарий в голове, и так и не могу себе представить, что все кончится хорошо. У Пена не только серые крылья, но и душа — вся его сущность. И Анжела становится немного чокнутой, когда дело касается его. Он — это плохие новости.

Анжела покусывает нижнюю губу — первый признак нервозности, который я вижу с тех пор, как она собрала свое видение воедино.

— Что-то вроде того, — говорит она.

Я, правда, верю ей, когда она говорит, что это — ее видение. Так что этому суждено случиться, так ведь? Я не знаю. Я так и не поняла, почему у Джеффри было видение, что он начинает лесной пожар, а затем спасает кого-то из этого же пожара. Или почему мне нужно было встретить Кристиана в тот день в лесу. Или что я делала на похоронах мамы.

Полагаю, наше дело не спрашивать. Наше дело — исполнять или, ладно, портить. — И что потом? — спрашиваю я. — Ты говоришь ему и…

— Мы вместе будем с этим справляться, — она легко опускает руки на свой живот, — вместе.

Я обдумываю это. Она серьезно думает, что скажет ему и они — девятнадцатилетняя студентка, тысячелетний двуличный ангел с серой душой и маленький новорожденный трипл — станут счастливой семьей? Наверное, случались вещи и более необычные, но…

Сомнение отражается на моем лице.

— Слушай, Клар, я не ожидаю, что все будет как в сказке. Но это — мое предназначение, как ты не понимаешь? Это то, ради чего я была послана на землю. Я должна сказать ему. Он… — она делает торопливый вдох, будто следующее, что она скажет, требует всего ее мужества. — Он отец моего ребенка. Он имеет право знать.

Мне знаком этот блеск уверенности в ее глазах. Ее вера в видение, и то, что она чувствует в видении, убеждает, что все именно так и получится. Не так давно я чувствовала то же самое.

— Если это своего рода тест, момент моего духовного решения, — говорит она, — тогда я выбираю сказать ему правду.

— Итак, завтра важный день, — говорю я, как будто понимаю. Я понимаю.

Она улыбается. — Чертовски важный день. Клара, ты пойдешь со мной?

— На встречу с Пеном? Не знаю, Энжи. Может, это должно остаться между вами двумя. — Последний раз, когда мы виделись с Пеном с глазу на глаз, я сказала ему оставить Анжелу в покое, что она заслуживает лучшего, чем он может ей предложить. А он назвал меня лицемеркой и ребенком. Пен и я — мы не самые лучшие друзья.

Анжела опирается о сушилку. — Ты пойдешь со мной, — говорит она непреклонным тоном. — Ты всегда там, в моем видении.

Я совсем об этом забыла. Или, может, я думала, что она немного приукрасила свое видение, чтобы заставить меня поехать с ней в Стэнфорд. — Точно. И где конкретно я нахожусь в твоем видении?

— Где-то пару шагов за мной, всю дорогу. Думаю, в качестве моральной поддержки. — Она хлопает глазами и надувает губы.

Внезапно все это кажется мне и моей проверкой тоже. Как ангелорожденная я должна верить видениям. И как ее подруга.

— Хорошо, хорошо. Я буду там, пару шагов позади тебя, — обещаю я.

— Я знала, что ты согласишься, — радостно говорит она.

— Не испытывай судьбу.

Она лезет в задний карман, достает оттуда смятый лист бумаги и разворачивает его, чтобы мне было видно. Это ультразвук.

— Ты была у врача? — спрашиваю я. — Если бы я знала, то пошла бы с тобой.

Она пожимает плечами. — Я была там много раз. Хотела убедиться, что с ней все в порядке. — Она поправляется: — С ним. Это мальчик.

Я задерживаю взгляд на фотографии, часть меня ошеломлена, что внутри моей подруги действительно растет крошечный человечек. Снимок нечеткий, но я различаю профиль, миниатюрный носик и подбородок, кости, из которых состоит ручка малыша. — Это точно? Что это — мальчик?

— Довольно точно, — говорит она с усмешкой. — Думаю, я назову его Вебстер.

— Вебстер, как автор словаря? Хм, мне нравится. — Я возвращаю ей снимок. Она долго смотрит на него. — Он сосал свой палец. — Она сворачивает лист и убирает его в карман. Сушилка пищит, и Анжела начинает перекладывать одежду в корзину.

— Я понесу, — предлагаю я, и она толкает корзину ко мне.

Когда мы возвращаемся к ней в комнату, чтобы сложить вещи, она говорит: — Я не знаю, как быть матерью. У меня не очень…развит материнский инстинкт.

Я сворачиваю рубашку и кладу ее на кровать. — Думаю, никто не знает, как быть матерью до тех пор, пока не появляется ребенок.

— Он будет таким особенным, — мягко говорит она.

— Я знаю.

— Пен будет знать, что делать, — говорит она, и это напоминает мантру, которую она себе повторяет. — Он будет знать, как защитить его.

— Уверена, так и будет, — говорю я, чтобы поддержать ее, но у меня есть определенные сомнения по его поводу. Я заглядывала ему в душу, и совсем не уверена, что он мог бы стать хорошим отцом.

 

 

Я стучу в дверь Кристиана. Он открывает, потный, одетый лишь в белую майку и тренировочные штаны, с полотенцем, висящем вокруг шеи. Он не ожидал увидеть меня. Ему бы хотелось, чтобы я сначала позвонила.

— Ты же не перезванивал, — говорю я. Его желваки напрягаются. — Ты еще злишься на меня, и думаю, не без причины, учитывая то, что произошло. Но нам нужно поговорить.

Он открывает передо мной дверь, и я прохожу в комнату. Я тут же смотрю в сторону телевизора, стараюсь догадаться здесь ли Чарли, но его нет.

— Надо поговорить об Анжеле, — говорю я.

Он не отвечает. Его взгляд невольно перемещается на фотографию в рамке на комоде — черно-белый снимок женщины, подбрасывающей в воздух темноволосого мальчика. Фотография немного размыта оттого, что они движутся, но в мальчике безошибочно угадывается Кристиан, Кристиан лет четырех, может, пяти. Кристиан со своей мамой. Вместе. Счастливые. Они оба смеются. Глядя на них, я почти слышу этот смех. Почти чувствую это. Радость. И мне становится грустно от осознания того, что он потерял ее в таком нежном возрасте. А теперь еще и Уолтера.

Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него. Он стоит со скрещенными на груди руками, закрытый во всех смыслах. — Знаешь, если мы собираемся вести беседу, тебе придется разговаривать со мной. Словами, — говорю я.

— Что ты хочешь от меня услышать? Клара, ты бросила меня.

— Я бросила тебя? — недоверчиво повторяю я. — Ты поэтому злишься? Вообще-то это ты хотел уйти.

— Я не хочу злиться на тебя из-за остального, — говорит он, отказываясь смотреть на меня. — Ты не можешь это контролировать.

Временами он такой понимающий, что это нервирует.

— Но потом ты просто исчезла, — говорит он, и я чувствую боль в его голосе. — Ты ушла.

— Прости, — говорю я, и действительно имею это в виду.

— Куда ты подевалась? — спрашивает он. — Позднее я заходил в твою спальню, чтобы извиниться за сказанное, или за то, как я это сказал, но Анжела сказала, что ты еще не вернулась.

Я смотрю на него, не зная, что ответить.

Он закрывает глаза и морщится, словно я причиняю ему физическую боль. — Я так и знал.

Интересно, он бы почувствовал себя лучше, если бы знал, что моя встреча с Такером прошла не намного лучше, чем с ним.

Он открывает глаза. — Возможно.

Вот черт. Блин.

Ладно, дальше. — Как бы это ни было интересно, я пришла сюда не для этого, — говорю я ему. — Я пришла поговорить об Анжеле.

— У нее появился ребенок? — заинтересованно спрашивает он. — Что она собирается с этим делать?

— Пока нет, — говорю я. — Пока. Но завтра она собирается поговорить об этом с Пеном.

Кристиан замирает. — Она хочет сказать ему о ребенке?

— Ну, она хочет сказать ему, что он отец ребенка. В этом и заключается ее план.

— Не очень хорошая идея, — говорит он, качая головой, как будто это самая плохая идея в мире. — Ей не стоит никому говорить о седьмом. Особенно Пену.

— Это не станет хорошей новостью, — соглашаюсь я. — Он не будет…счастлив. Ладно, посмотрим. Анжела помешана на этом. Я позвоню тебе завтра, когда вернусь.

Его брови сходятся на переносице. — Стой. Ты идешь с ней?

— Она просила меня пойти. То есть, она сказала, что я там, в видении, поэтому пойду.

Его рот кривится в неодобрении. — Тебе надо держаться подальше от этого.

— Это ее предназначение. Кроме того, мы уже встречались с Пеном, так что ничего нового он обо мне не узнает. Я пойду, чтобы морально ее поддержать.

— Ни за что. — Его зеленые глаза становятся ледяными. — Это слишком рискованно. Он — ангел. Он может понять, кто ты на самом деле.

— Он же не на стороне зла, чисто технически…

Кристиан усмехается. — Ты слышала, что твой отец сказал про ангелов, работающих на обе стороны. Пен хуже, чем Черные Крылья, так он сказал. Они никому не преданны. — Кристиан хватает меня за плечи, будто хочет втряхнуть в меня здравый смысл, но все, что он говорит, это: — Мы не можем просто так расхаживать перед двуличным ангелам.

— Работающим на обе стороны, — поправляю я его. — И я подумаю о костюме мажоретки[17]1 и жезле.

— Не надо над этим шутить, — говорит он. — Я серьезно.

Я пытаюсь отойти от него, но он крепко меня держит.

— Не ходи, — говорит он. — Хоть раз в жизни будь осторожной.

— Не надо мной командовать, — говорю я, стряхивая с себя его руки.

— Не будь дурой.

— Не надо меня оскорблять, — я иду к двери.

— Клара, прошу тебя, — защищается он, его злость исчезает. Я останавливаюсь.

— Всю жизнь… ну, всю жизнь с того момента, как умерла мама, дядя предостерегал меня именно перед такими ситуациями. Не выдавай себя, никому. Не доверяй никому.

— Да, да, не разговаривай с незнакомыми ангелами. — Это был бы не самый подходящий момент рассказывать ему о том, что как раз сегодня я болтала с Семъйязой. Поэтому я не буду. — Я присутствую в ее видении.

— Кому как не тебе знать, что то, что случается в жизни не всегда совпадает с видением, — говорит он.

Это удар ниже пояса.

— Клара, — начинает он — я тоже видел тебя в своем видении. Что если это и есть то, что должно…

Я поднимаю руку. — Думаю, разговор окончен.

Завтра я пойду с Анжелой. Я буду там, где должна быть. Два шага позади нее. Не важно, что из этого выйдет.

 

 

И когда до полудня остается всего пятнадцать минут, 13 февраля, день, который Анжела выбрала, чтобы решить свою судьбу, мы выходим из общежития, чтобы встретиться с двуличным ангелом. Для этого случая она приоделась: на ней бардовая рубашка для беременных, обтягивающие джинсы с лентой вокруг живота, заменяющей молнию, вязаный свитер кремового цвета, оттеняющий ее сияющую кожу и синий оттенок черных волос. Она слегка подкрасилась, отказавшись от привычных подводки для глаз и темных губ, заменив их несколькими мазками тушью и розовым бальзамом для губ. На улице слишком тепло для февраля, и Анжела раскраснелась и вспотела под слоями одежды, но она стремительно идет, что удивительно для девушки в ее положении. Выглядит она здоровой, энергичной, прекрасной.

— Я никогда не обращала внимания на эту часть, — пыхтит Анж, пока мы идем. — В видении я никогда не задумывалась о том, как себя чувствую — физически, я имею в виду. Не могу поверить, что я этого не замечала. — Она указывает на свой круглый животик. — То, что мой центр гравитации резко переместился к низу. Или то, что мне нужно попИсать.

— Хочешь остановиться? — спрашиваю я. — Найти туалет?

Она качает головой. — Нельзя опаздывать.

Чем ближе мы к ступеням из ее видения, тем больше она начинает светиться, практически сиять от возбуждения, ее кожа переливается, а глаза озарены предназначением.

— А вот и он, — внезапно шепчет она, вцепившись в мою руку.

А вот и он. Стоит на внутреннем дворе, спиной к нам в сером костюме, который описывала мне Анжела. Какой парень наденет костюм на встречу со своей бывшей девушкой? — думаю я. Он рассматривает горожан, чьи подавленные печальные лица кажутся еще более контрастными в этот яркий солнечный день, с цветущими повсюду цветами, слепящим солнцем, поющими птицами.

Птицы. Я нервно оглядываюсь вокруг. Об этом я не подумала. Анжела отдает мне свою сумочку. — Ну, я пошла, — говорит она.

— Я буду прямо за тобой, — обещаю я, и следую за ней к подножью лестницы.

Она неспешно идет к Пену. Полы ее свитера расходятся в центре, открывая круглый животик, который топорщится из-под рубашки, как будто она проглотила баскетбольный мяч, хотя он не такой уж и большой. Я вижу, как на последней ступеньке она быстро вздыхает, и не могу понять, откуда эта внезапная нервозность: моя ли она, или я чувствую Анжелу.

Она касается его плеча, и он оборачивается.

Это точно Пен. Она была права насчет этого.

— Привет, — запыхавшись, говорит она.

— Привет, Анжела, — говорит он с очаровательной улыбкой. — Рад тебя видеть. — Он наклоняется и целует ее в губы. Я стараюсь не думать о том существе с серой душой, которое прячется в этом привлекательном теле.

— Как дела? — спрашивает она, как будто за этим она его и позвала.

— Лучше, с тех пор, как увидел тебя, — говорит он.

Ой, не смеши меня.

— Ты прекрасна, — говорит он. — Я мог бы нарисовать тебя, прямо сейчас.

Вот оно. Ее руки мгновенно сжимаются в кулаки, затем расслабляются. — Мне тоже лучше от того, что я увидела тебя, — говорит она и отходит от него, опускает глаза и отбрасывает края свитера назад, проводя рукой по животу. Его улыбка тает, когда он обводит глазами ее фигуру. Готова поклясться, что даже отсюда вижу, как краски исчезают с его лица. Я напрягаюсь, чтобы расслышать его голос.

— Анжела, — шепчет он, — что с тобой случилось?

— Ты со мной случился, — говорит она с усмешкой в голосе, затем становится серьезной. — Он твой, Пен.

— Мой, — выдыхает он. — Невозможно.

— Наш, — говорит она. Я не вижу отсюда ее лица, но думаю, что она улыбается той безмятежной, полной надежды улыбкой, которая так нехарактерна Анжеле — такой открытой, такой ранимой. Она снова кладет руку на его плечо, в этот раз не убирает ее, смотрит в его шокированные темные глаза, и четко произносит: — Наш — седьмой.

По мне пробегает дрожь. Мне кажется, что уголком глаза я улавливаю мелькание черных крыльев, но, оглянувшись, ничего не обнаруживаю. Мое внимание снова приковано к Пену. Он наклоняется вперед и кладет руку Анжеле на живот, его глаза все еще недоверчивы, и на какое-то мгновение мне кажется, что Анжела была права и у них все будет хорошо. Он позаботится о ней. Защитит их обоих.

Но затем он теряет контроль над своей человеческой формой, и я снова вижу вспышку его серой души. Он испуганно оглядывается по сторонам, словно не хочет, чтобы его кто-то с ней видел. Его взгляд скользит по мне, и я вижу отблеск узнавания. Не нужно быть эмпатом, чтобы увидеть неприкрытый страх в его глазах, чистый и откровенный. Он в ужасе.

— Пен, скажи что-нибудь, — настойчиво просит Анжела.

Он смотрит на нее. — Ты не должна была мне говорить, — шепчет он без тени эмоции. — Меня не должно здесь быть.

— Пен, — встревожено говорит она, впиваясь пальцами в его пиджак. — Я знаю, ты шокирован. Это было шоком и для меня, поверь. Но это должно было случиться, понимаешь? Это — мое видение, мое предназначение. Я видела этот момент с тех пор, как мне исполнилось восемь. Это ты, Пен. Мы можем быть вместе. Мы должны быть вместе.

— Нет, — говорит он. — Это не так.

— Но я люблю тебя, — ее голос ломается на слове люблю. — Мое сердце принадлежит тебе с тех пор, как я впервые увидела тебя в церкви. Ты тоже меня любишь. Я знаю, что любишь.

— Я не могу любить тебя, — говорит он, и она вздрагивает. — Анжела, я не смогу защитить тебя. Ты не должна была говорить мне. Ты не должна вообще никому рассказывать.

— Пен, — просит она. Анжела достает из кармана снимок ультразвука, фотографию ребенка, которая может заставить его передумать, но он хватает ее за руку и смыкает свои пальцы на ее, не давая развернуть лист. Он смотрит ей в глаза, другую руку поднимает к ее лицу, поглаживая пальцами ее щеку, и на какой-то момент боль отражается на его лице.

Затем он исчезает. Не прощаясь. Без «Извини, детка, но решай свои проблемы сама». Он просто исчез.

Я спешу к лестнице, когда Анжела опускается на колени.

— Все хорошо, — снова и снова повторяю я, будто это что-то изменит.

Она смотрит на меня, ее глаза полны непролитых слез. Ее руки дрожат, когда я помогаю ей подняться на ноги, но она не хочет, чтобы я ее поддерживала. Анжела внезапно осознает, что студенты пялятся на нас, поэтому поднимает голову и уверенно идет назад по той же дороге, по которой мы пришли сюда. Я пытаюсь обнять ее одной рукой, чтобы принять на себя часть веса, но она стряхивает ее.

— Я в порядке, — говорит она почти без эмоций. — Пошли.

Она движется по спальне, как зомби, стягивая с себя одежду и бросая ее на пол, пока на ней не остаются лишь рубашка и брюки.

Входит Эми, неся целую стопку книг. Я хватаю ее за руку и разворачиваю, выталкивая в коридор. — Не могла бы ты зайти попозже, — говорю я ей.

— Но мне надо…

— Возможно, завтра. Иди отсюда.

Эми выглядит ужасно обиженной. Я закрываю дверь и поворачиваюсь к Анжеле.

Внезапно она разражается хохотом, будто все это ужасно смешно, будто Пен сыграл с ней ужасно забавную шутку. Она смахивает челку со лба, улыбаясь жуткой, разрывающей сердце, улыбкой. — Ну, все прошло не так, как я думала.

— Ох, Анжи.

— Давай не будем об этом. Все нормально.

Она забирается в кровать и натягивает одеяло до подбородка. На улице все еще поют птицы, но я чувствую, как все внутри нее застилает тьма. Я сажусь в ногах ее кровати. Ничего не говорю, потому что все, что я могу придумать, звучит ужасно глупо.

— С самого начала мы договорились, что не будем говорить о любви. — Она поворачивается к стене, показывая мне спину. — Я должна была помнить об этом, — добавляет она тонким голосом, натянутым от усилия сделать вид, что это не убивает ее.

— Все нормально. У меня все нормально. Я понимаю.

Если она еще раз скажет слово нормально, думаю, моя голова взорвется. Я смотрю на ее спину, на напряженные плечи.

— Нет. Не нормально, — говорю я. — Это и его ответственность тоже. Он должен быть здесь с тобой. Он должен был что-то сделать.

— Он — ангел, — говорит она, уже придумывая для него оправдания. — То же самое случилось и с твоим отцом. Теперь я понимаю. Он не может все время находиться с тобой. Не может защитить тебя. Это — то же самое.

Это не то же самое, думаю я. Мой отец женился на маме. Он был рядом, когда я родилась, сделала первые шаги, сказала первые слова. Он заботился о нас, даже если это длилось недолго. Но я не произношу этого вслух.

— Анжи, — я кладу руку ей на плечо.

— Не трогай меня, — резко говорит она. — Пожалуйста… Я не хочу, чтобы ты сейчас меня читала.

Она начинает плакать. Я не могу закрыться. Ее унижение бьет меня, будто кулаком в живот. Ее замешательство. Ее страх. Ее страдание. «Конечно, он не любит меня», — думает она. — «Конечно, нет».

Я ложусь рядом с ней и неловко обнимаю ее, когда она всхлипывает. Слезы текут по моему лицу, когда я чувствую все это вместе с ней. В какой-то момент я не могу дышать, не могу думать — я зависаю.

— Все будет хорошо, — говорю я трясущимся голосом то, что на самом деле думаю. Сейчас ей больно, но это к лучшему, думаю я. — Тебе будет лучше без него.

Она садится, отстраняясь от меня, и делает глубокий, неровный вдох, затем вытирает глаза простыней. Она собирается так же быстро, как потеряла над собой контроль.

— Знаю, — говорит она. — Все будет нормально.

Спустя некоторое время она снова ложится. У меня болит за нее сердце, но я не осмеливаюсь вновь до нее дотронуться. Я слушаю, как ее дыхание выравнивается, становится глубже, пока она не кажется уснувшей. И вдруг она произносит:

— Я не хочу здесь больше оставаться, — говорит она. — Я хочу домой.