ГЛАВА 12. ПОТЕРЯННЫЙ ПРАВИЛЬНЫЙ ПУТЬ

(Переводчик:Inmanejable; Редактор:Erlkonig )

 

На следующий день Анжела Зербино официально покинула Стэнфордский университет. Через два дня появилась ее мама и упаковала все вещи в коробки, которые я помогла загрузить в машину, и вот я уже стою на тротуаре и смотрю, как она уезжает. Анжела упирается головой в стекло, закрывает глаза и покидает нас. Она даже не обернулась.

После этого видения стали появляться чаще, и это продолжалось весь февраль и в начале марта, по крайней мере, один или два раза в неделю. Я делю свое время на учебу в школе и попытки подготовиться к тому, что ждет меня в темной комнате, чтобы справиться с тем, что судьба уготовила для меня. Я покупаю тетрадь и записываю туда каждое видение, которое вижу, пытаясь получить подробную информацию, но не получаю ничего, кроме шока и ужаса, сопоставляя темное и светлое, силуэт Кристиана, пылающий сиянием, стреляющего в меня, «Ложись!» и его дерущегося с черными фигурами, которые хотят убить нас, и почти каждый раз я вижу момент, когда знаю, что должна помочь ему, я должна извлечь свой собственный меч и начать свой собственный бой. Это мой момент истины, мое предназначение, но я никогда не задерживалась в видении достаточно долго, чтобы узнать, как с этим справиться.

Думаю, это все еще впереди.

Отношения между мной и Кристианом очень напряжены, но мы вернулись к встречам каждое утро на тропе от озера Лагунита и совершаем пробежку до Диш — огромного радиотелескопа, который выделяется на предгорье. Это хорошая трасса, через небольшие заросли деревьев и зеленые холмы, вверх к месту, где в ясные дни можно увидеть весь путь до залива Сан-Франциско. Мы понимает, что произойдет что-то, что гораздо большее, чем мы, и говорим, сначала обо всем происходящем, об Анжеле и наших видениях, но все же разговоры медленно уступают место нашим мыслям об всякой ерунде первокурсников или статьях в университетской газете, моей медицине и его строительных конструкциях. И между нами все становится лучше.

Однажды утром на тропе мы наткнулись на горного льва. Он остановился и уставился на нас огромными золотистыми глазами, глубокое рычание вырвалось откуда-то изнутри, мне удается почувствовать удивление и гнев, стоя в десяти футах от него.

— Уходи, — говорю я строгим голос на языке ангелов, словно Шу! Он поворачивается направо и исчезает в высокой траве.

— Откуда ты узнала, что делать? — спрашивает Кристиан у меня, удивляясь и смеясь, и я рассказываю ему, как однажды наткнулась на медведя гризли с двумя медвежатами, и все что потребовалась это немного сияния и ангельской мысли, чтобы отогнать его. Я не говорю ему, что в тот раз была с Такером, и что именно это убедило его, что во мне действительно есть что-то сверхъестественное. Что это привело к тому моменту в сарае, когда мы впервые поцеловались.

— Ты мне нравишься, Клара, — сказал Такер. Нравишься по-настоящему…. Я просто хотел, чтобы ты знала…. Я не думаю, что ты хочешь быть с Кристианом Прескоттом…. Он не подходит тебе.

— О, и я думаю, мне подходишь ты, да?

— Думаю, да.

Я подавляю воспоминание, слова и то, как он их сказал, так грубо и дерзко, что это завлекает меня словно рыбу на рыбалке. Я закрываюсь так, чтобы Кристиан не мог залезть в мою голову и увидеть Такера. Я выталкиваю его из своих мыслей.

— Это удивительно, — говорит Кристиан. — Ты заклинатель животных.

Я киваю улыбаясь. Могу сказать, глядя на его лицо, что он не заметил, что я думала о Такере.

Это словно маленькая победа в войне между мной и мной.

В марте еду повидаться с братом. Я не видела его с первого дня зимних каникул. Я скучаю по нему. Стою пять минут, тайком заглядывая в окно пиццерии Кастро. Он выглядит несчастным, решаю я, наблюдая, как он передвигается между столиками, собирая грязные тарелки, и протирая их кухонным полотенцем, и заново сервирует. Он едва ли проснулся, шаркая от одного стола к другому, не отрываясь, просто собирает посуду, кладет ее в коробку, относит ее на кухню, вытирает стол, сервирует.

Я, возможно, вернулась бы обратно в Пало-Альто прямо тогда, ограничившись тем, что знаю, где он находится и, по крайней мере, не в тисках Черного Крыла, когда девушка с темными длинными волосами проскользнула мимо меня на улице и зашла в ресторан, и что-то в ней заставило меня задержаться. Она зовет Джеффри, он смотрит на нее и улыбается — святое дерьмо, действительно улыбается, чего я не видела с тех пор, как мама призналась, что умирает.

Это должно быть Люси, девушка, которая украла израненное сердце моего младшего брата.

Конечно, теперь я должна остаться и понаблюдать за ними.

Она скользит к пустой кабине в дальнем углу, садясь спиной ко мне, и подтягивает под себя ноги, словно это именно ее место. Она милая, с примесью Азии или Полинезии, с прямыми черными волосами, которые падают на ее спину блестящей волной, тонкие брови, и темные, сильно подведенные глаза. Джеффри сразу набирает обороты и заканчивает с оставшимися столами. Затем он на минуту исчезает на кухне и возвращается с высоким стаканом чего-то темного, похожим на чай со льдом. Она улыбается ему. Он вытирает руку о белый фартук и садится в кабинку напротив нее.

Мне бы хотелось услышать, что они говорят. Но я не могу, так что придумываю.

— О, Джеффри, — говорю я вслух за Люси, смотря на их разговор. — Ты выглядишь таким сильным, когда поднимаешь коробку с грузной посудой. Твои мускулы такие захватывающие.

— Ну, спасибо, маленькая леди. У меня действительно фантастические мускулы.

Она тянется через стол и касается его руки. — Могу я почувствовать твой бицепс? О. Так мужественно.

— Я также думаю, что ты горячий. И крутой. Ты ходячее противоречие, малыш, — говорю я ему. Человек проходит позади меня по тротуару, я прочищаю горло и отхожу от окна. Когда я снова смотрю на них, они держаться за руки.

Джеффри смеется, действительно смеется, его лицо покраснело, а серебряные глаза посветлели.

Оу. Она делает его счастливым. Работа может сделать его несчастным, но эта девушка вызывает у него улыбку.

Он будет в порядке. Мне пора идти.

Но как назло, прямо в тот самый момент семья собирается покинуть ресторан, и Джеффри оглядывается, и мимо них эти яркие глаза замечают меня, прежде чем я успеваю скрыться. Его рот открывается, и тогда Люси тоже поворачивается посмотреть на меня, и через стекло я улавливаю слово сестра и слово раздражающая, и он вскакивает на ноги.

Я отступают назад по тротуару к своей машине.

— Привет, Клара! — зовет меня Джеффри прежде чем я добираюсь до нее. — Что ты делаешь?

Я оборачиваюсь. — Я хотела убедиться, что ты в порядке. Ты не звонил месяцами.

Он останавливается в нескольких футах от меня и скрещивает руки на груди, словно ему холодно.

— Говорю тебе, я в порядке. — Что-то мелькает в его глазах: решение, но принятое не охотно. — Хочешь вернуться со мной? Я могу достать для тебя немного бесплатной пиццы.

— Ну, ты знаешь, я не могу сказать нет пицце.

— Моя девушка там, — говорит он, когда мы вместе возвращаемся в ресторан.

— Девушка? Я и не заметила, — говорю я с притворной невинностью.

Он закатывает глаза. — Не унижай меня, ладно? Никак моих детских историй. Обещай.

— Ладно, — говорю я, слегка надувшись. — Никаких историй о том, как в три ты накакал на лужайке соседа.

— Клара!

— Я буду паинькой.

Он открывает дверь передо мной. Люси сидит все там же, ее глаза серьезны. Она улыбается, когда мы приближаемся к столу.

— Люси, это моя сестра Клара, — Джеффри бормочет, что означает официальное знакомство.

— Клара, это Люси.

— Привет, — говорю я и слегка махаю ей рукой, из-за чего Джеффри смотрит на меня предупреждающе, словно я уже выставляю его в плохом свете.

— Джеффри много о тебе рассказывал, — говорит Люси, когда я сажусь в кабинку, а брат — рядом со мной.

— Я, надеюсь, хорошее.

Она поднимает идеальную бровь и ее улыбка становится более дерзкой. — По большей части, — говорит она.

— Эй, я должен работать, — говорит Джеффри, поднимаясь. — Марокканская пицца? — обращается он к Люси.

— Ты знаешь, что мне нравится, — говорит она.

Он робко улыбается и уходит на кухню. Остались только я и его новая подружка.

— Джеффри говорил, что ты посещаешь Стэнфорд, — говорит она.

— Да. Виновна по всем пунктам.

— Это мощно, — говорит она. — Я никогда не любила школу. Я была так счастлива, когда выпустилась.

— Выпустилась? — я не смогла скрыть удивление в своем голосе. — Когда ты выпустилась?

— Два года назад, — небрежно отвечает Люси. Она вздрагивает. — Я была так рада покинуть этот ад.

Это получается что ей сколько, двадцать?

— Так, ты живешь здесь? — спрашиваю я, пока размышляю как странно осознавать, что девушка моего брата старше меня.

— И да, и нет, — говорит она. — Мой папа владелец салона на Эль Камино, и мне нравится зависать там, и парни, которые там работают, зациклены на пицце, так что я довольно часто сюда прихожу.

— Подожди, мне казалось, Джеффри сказал, что твой отец владеет клубом.

— И это тоже, — она улыбается. — Он наложил руки на несколько кусков пирога.

Я никогда не понимала это выражение. Мне всегда казалось это отвратительным.

— Так получается, что в Маунтин-Вью есть тату салон? Не припоминаю, чтобы он был здесь, когда я жила в этих краях, — отвечаю я.

— Он открыл его пару лет назад, — говорит она. — Бизнес идет хорошо. Люди проще относятся к тому, что чернила — это способ самовыражения.

Я осматриваю ее на предмет татуировок. На ней серебристая рубашка-платье и черные легинсы, черные ботинки, серебристые шарики в ушах. И все же никаких тату. У нее очень интересное кольцо, серебряная змея с рубиновыми глазами, которая свернулась вокруг ее указательного пальца. В ней есть что-то, что смутно напоминает мне Анжелу — возможно подводка для глаз или темный лак для ногтей.

Джеффри возвращается к столу и садится рядом с ней, внимательно осмотрев наши лица, прежде чем спросить:

— Ну и о чем вы говорили?

— Я рассказывала ей о тату салоне моего папы, — говорит Люси.

Он смотрит на нее с обожание. — Это место потрясающее.

Она подталкивает его плечом. — Покажи ей, что ты сделал.

Он качает головой. — Нет.

— У тебя есть татуировка? — говорю я громче чем следовало бы.

— Покажи ей, — призывает Люси.

Он ворчит, закатывая рукав рубашки, чтобы показать линию санскритских символов, окружавших его предплечье.

— Это так горячо, — говорит Люси, и Джеффри сияет. — Здесь говорится…

— Я сам создаю свою судьбу, — читаю я с его кожи, затем мгновенно закрываю глаза. Упс.

Она, вероятно, будет думать, что это странно, что я могу читать санскрит.

— Эти слова были ее идеей, — говорит Джеффри. — Я коплю на реальное искусство на следующий раз.

— Следующий раз? — я пытаюсь сохранять спокойствие. Нет диплома об окончании школы и уже куча чернил. Мило.

— Да, я думаю о птице на плече. Ястреб и что-то подобное.

— Может быть, ворона, — предлагает она.

Я делаю вид, что проверяю часы. Время уйти и взять реванш, но сначала выяснить, как справится с этим.

— Знаете, на самом деле мне пора. Итоговые экзамены приближаются, и я должна серьезно подготовиться.

Я выскальзываю из кабинки и протягиваю руку Люси. — Было здорово познакомиться с тобой

— Как и мне, — говорит она. Ее рука прохладная и мягкая, с идеальным маникюром, и ее ум несерьезный, полный в каком-то роде ликующего озорства. Она наслаждается, что вывела меня из равновесия.

Я забираю руку. — Проводишь до машины? — спрашиваю у Джеффри.

— Мне не стоит…

— Это займет две минуты, — настаиваю я.

Мы идем в тишине вниз по улице, пока не доходим до моей машины. Я поворачиваюсь к нему лицом.

«Сохраняй спокойствие, — говорю я себе. — Не кипятись. Не психуй».

Он смотрит на мое лицо. — Клара, не злись.

— У тебя есть тату?

— Все в порядке.

— Боже, я ненавижу это слово. Все что угодно, но не в порядке. Ты ходишь в клуб, набиваешь тату, пьешь и зависаешь с девушкой, которая старше тебя.

— Не намного старше, — протестует он.

— Это незаконно! — Я в световых годах от состояния покоя. Я закрываю глаза, потира лоб, делаю несколько глубоких вдохов и снова открываю глаза. — Хорошо, Джеффри, пора и честь знать. Ты должен сейчас же вернуться домой.

— Ты не слушала меня, не так ли? — говорит он. — Я никогда не вернусь домой в Вайоминг. Никогда.

Я молча смотрю на него, в ужасе от мысли, что дом не там, где мы были. Где я была. — Я дома, — говорит он. — Здесь.

Меня поражает чувство, что я потеряла его, и что нет никакого способа вернуть его назад. Только не без мамы...

— Ты сказал Люси, что ты… — мой голос колеблется. — Т-человек?

Он задирает подбородок. — Я рассказал ей все. Это нормально. Я могу доверять ей.

Я снова начала на него кричать — другой эпический провал в отделе по поддержанию спокойствия.

— Разве ты ничему не научился у Кимберли?

Он качает головой. — Люси не такая. У нее все в порядке с паранормальными вещами. Она принимает меня таким, какой я есть. Мы даже иногда говорим о религии. Она такая умная, и она прочитала все эти книги… если ты повременишь с решением, ты увидишь, что она идеальная для меня девушка.

— Так вот где ты получаешь все это дерьмо о том, что Бога нет и…

— Это не дерь…

— Ты такой глупец! Это безрассудно, даже для тебя. Ты подвергаешь нас всех опасности.

Разве ты не понимаешь этого? Ты не понимаешь, что люди могут пострадать, может даже погибнуть, если не держать в секрете то, кто ты?

Его глаза горят, и это напоминает мне о папе.

— Ты мне не мать, — говорит он.

— Думаешь, я не знаю этого? Мама была бы в ужа…

— Так перестань вести себя как она, — замечает он. — Я должен вернуться.

Он поворачивается, чтобы уйти.

— Эй! Мы не закончили наш разговор!

— Это моя жизнь, — рычит он на меня. — В последний раз, держись подальше от этого, черт возьми!

Он топает по улице и исчезает в ресторане. Я сажусь в машину и резко опускаю руки на руль.

Я так сильно хочу, чтобы мама была рядом, что не могу дышать. Перед глазами все расплывается.

Ничего в моей жизни не будет даже отдаленно нормальным.

Дрожа, я хватаю телефон. Делаю вдох и нажимаю кнопку два на быстром наборе.

— Это я, — говорю, когда Кристин поднимает трубку. — Ты мне нужен.

Он сидит на полу, прислонившись к двери моей комнаты в общаге, когда я приезжаю. Мы не говорим, пока не заходим в комнату, но как только дверь закрывается позади нас, он обхватывает меня руками, за миллисекунду до того, как я начинаю рыдать...

— Все в порядке, — пробормотал он мне в волосы.

Ван Чэнь прочищает горло из-за стола, где она сидела...

— Думаю, мне пора пойти что-то перекусить, — говорит она, проходя мимо, стараясь не встречаться с нами взглядом.

Я ищу салфетку, чтобы высморкаться. — Мне жаль. Я не знаю, почему так эмоциональна.

Может, просто слегка слишком остро отреагировала.

— Расскажи мне, — говорит он.

— Это Джеффри, — я снова начинаю плакать. Но между рыданиями мне удалось все ему рассказать.

— Я не знаю, что делать! — вскрикиваю я. — Он не послушает меня, и у меня плохое предчувствие из-за его новой девушки. Может быть, я несправедлива, что осуждаю, как он и говорит, но ты бы видел, как она его окрутила вокруг своего маленького пальца. «Ты знаешь, что мне нравится…» Убейте меня. И она вся такая супер самодовольная, «Ты учишься в колледже? Фу, ненавижу школу». Откуда она взялась? И алло, ей примерно двадцать, а ему шестнадцать, черт возьми.

— И она заполнила его голову ерундой, можно сказать, — я, наконец, осталась без дыхания. — Прозвучало, как будто я сошла с ума, не так ли?

Он не улыбается. — Как будто напугана.

Я опускаюсь в свое кресло. — Что мне нужно сделать?

Он подходит и смотрит в окно, задумавшись. — Не так много можно сделать. Если только…

Я жду, но он не заканчивает фразу. — Если только что?

— Ты могла бы позвонить в полицию.

— Заявить на нее?

— На него. По поводу пожара. Ты могла бы предупредить всех на его работе.

Я ошеломлено на него уставилась.

— Его арестуют, но это разлучило бы их. Он был бы в безопасности, — говорит он.

— В безопасности.

— Даже более, чем. Он мог бы вернуться в Джексон. В колонию на некоторое время, может быть. Но это могло бы исправить его.

— Не думаю, что могу так с ним поступить, — говорю через минуту. Я не могу предать его таким образом.

Он бы возненавидел меня на целую вечность. — Я не могу.

— Я знаю, — говорит Кристиан. — Я просто предложил.

Джеффри не звонил мне после этого, но чего я ожидала? Думала о возвращении в пиццерию, чтобы извиниться, но что-то мне подсказывало (а именно Кристиан), что я в конечном итоге сделаю все только хуже. Пусть он остынет, говорил Кристин. Пусть ты остынешь.

Кристин и я чудом вернулись к нормальной жизни, к глубоким разговорам за кофе, к состязаниям друг с другом на утренних пробежках, к смеху на занятиях по фехтованию, когда мы пикировали, все было, словно мы вернулись ко времени до нашего свидания. Ну, почти. В конце проведенного вместе времени всегда был момент, во время прощания, когда я знала, что он хочет снова пригласить меня. Чтобы попробовать еще раз. Чтобы добиться меня. Потому что он думает, что это часть его предназначения.

Но в этот раз он решил позволить мне сделать первый шаг. Мяч на моем поле. И я не знаю, готова ли.

Что приводит нас к концу марта, и окончанию зимнего семестра, за несколько дней до весенних каникул. Я собираюсь занять свое место в классе на итоговом экзамене по литературе, когда получаю следующее сообщение:

Отошли воды. НЕ приходи в больницу. Позвоню позже.

Анжела рожает.

Мне сложно сосредоточиться на своем тесте. Я продолжаю думать о выражении ее лица, когда она сказала, Я не знаю, как быть мамой, и после исчезновения Пена, когда он оставил ее стоять во дворе и ее внутренний огонь погас прямо на моих глазах. Когда я разговаривала с ней в последний раз, ее голос звучал сонливо, и она всегда говорит, что в порядке, скармливая мне небольшие подробности того, как она готовиться к появлению ребенка — взяла курсы для будущих мам, купила кроватку, обзавелась подгузниками — но в ней нет ее внутренней силы.

Она думает, что ее жизнь разрушена. Ее предназначение провалено и ничего не имеет значения. Все потеряно.

Я проверяю телефон после экзамена, но там никаких изменений.

Он уже родился? — пишу я. Я стараюсь не думать слишком много о том, к чему это все приведет.

Она не отвечает.

Примерно через час я хожу по своей комнате, грызя ногти, когда Кристин стучит в дверь:

— Привет. Я закончил свой последний экзамен. Не хочешь составить мне компанию на в каком-то роде праздничном ужине? — спрашивает он.

— Анжела рожает! — выпалила я.

Я почти смеюсь над выражением ужаса на его лице.

— Она написала мне несколько часов назад, и я не знаю, она уже родила или нет. Она сказала не приходить в больницу, пока не позвонит, но…

— Ты пойдешь в любом случае, не так ли?

— Я останусь в комнате ожидания или где-то в этом роде... да. Я хочу пойти.

Одеваю пальто, потому что это март в Вайоминге и возможны заморозки. — Хочешь пойти со мной?

— Ты имеешь в виду взять нас обоих в Вайоминг? Ты сможешь сделать это?

— Да, знаю. Я никогда раньше не пыталась переносить кого-нибудь с собой. — Я протягиваю ему руку. — Хотя папа так делает. Хочешь попытаться?

Он колеблется.

— Зал ожидания. Не родильный зал, — подчеркиваю я.

— Хорошо, — он берет меня за руку, и моя кровь закипает от объединения наших сил, и я чувствую нетерпение. Наше перемещение не должно вообще быть проблемой.

— Хорошо, дай мне другую руку, — я смотрю на него, обе наших руки соединены. Он задыхается, когда я вызываю вокруг нас сияние.

— Это так просто для тебя, не так ли?

— Сияние? У меня стало лучше получаться. А что насчет тебя?

Он смотрит под ноги, смущенно улыбаясь. — Для меня это не так просто. Я могу сделать это, но обычно у меня на это уходит немного больше времени. И я не могу перемещаться. Это все еще выше моего понимания.

— Ну, вызывать сияние легче, когда я с тобой, — говорю я, и получаю в награду блеск в его глазах. — Пошли, — закрываю глаза, думая о своем заднем дворе в Джексоне, об осинах, о звуке журчащего ручейка. Свет, кажущийся красным под моими веками, вокруг нас усиливается.

Затем исчезает.

Я больше не держу Кристиана за руки.

Я открываю глаза.

Сарай Такера.

Тупица, может и хорошо, что у меня не получилось перенести Кристиана. Я хватаю свой телефон.

Извини, — я пишу ему. Хочешь попробовать еще раз? Я могу вернуться.

Все в порядке Я вернусь домой традиционным способом. Увидимся через пару дней. Передай привет Анжеле.

Я поднимаю глаза, чтобы увидеть, как Такер смотрит на меня с сеновала.

Я исчезаю, прежде чем он успевает сформулировать приветствие.

Я нахожу Анжелу в палате в крыле для рожениц, одетую в выцветшее бело-голубое больничное платье, глядящую в окно. Ребенок лежит в нескольких футах от нее в пластиковой кроватке на колесиках, так плотно завернутый в одеяло, что выглядит как маленький спящий буррито, крошечная синяя шапочка на голове не совсем прикрывает густые, черные волосы.. ВЕБСТЕР написано на карточке, прикрепленной к кроватке. Его лицо фиолетовое и в пятнах, опухшее вокруг глаз. Он выглядит, словно принимал участие в боксерском поединке. И проиграл.

— Он очарователен, — шепчу я Анжеле. — Почему ты не написала мне?

— Я была занята, — говорит она, и ее сонный голос вызывает у меня тяжесть на сердце, в ее глазах ужасная серость.

Я сажусь на стул рядом с кроватью. — Так все было довольно плохо, да?

Она пожимает плечами, приподнимая только одно плечо, словно слишком устала, чтобы использовать оба. — Это было унизительно, страшно и больно. Но я выжила. Они сказали, я могу завтра пойти домой. Мы, я имею в виду. Мы можем пойти домой.

Она снова смотрит в окно. Сегодня хороший день, небо голубое, пушистые облака проплывают за стеклом

— Хорошо, — говорю я, за неимением чего-то получше. — Я тебе нужна…

— Моя мама справится со всем этим. Прямо сейчас она ушла, чтобы получить материальную помощь. Она поможет мне.

— Я тоже тебе помогу, — говорю я. — Серьезно. Я сдала все экзамены. У меня почти две недели отдыха. — Я наклоняюсь вперед и кладу свою руку на ее.

Она чувствует такое отчаяние, что это вызывает в моей груди боль.

— Я ничего не знаю о детях, но я здесь для тебя, хорошо? — Я задыхаюсь от боли. Она убирает свою руку, но ее взгляд смягчается. — Спасибо, К.

— Не думаю, что когда-либо говорила тебе, как сильно восхищаюсь тобой из-за всего этого, того, как ты справляешься со всем, — говорю я.

Она усмехается. — С какой частью? С той, в которой я всем лгала о том, кто отец? Или с той, в которой я отказалась от всех надежд этого глупого видения? С той, в которой я была так глупа, что это произошло?

— Хм, ничего из этого. За то, что прошла через все это, не смотря на то, что тебе было страшно.

Ее губы сжались. — Я не смогла бы отдать его какому-то незнакомцу, никогда не узнав, что будет с ним.

— Это смело, Анж.

Она качает головой. Может и нет, говорит она в моей голове. Может для него безопасней вдали от меня. С человеческой семьей. Может быть, так для него было бы лучше. Может быть, я поступила эгоистично.

Ребенок начинает шуметь, крутясь в одеяле, в которое его завернули. Он открывает глаза, такие же золотые, как и у нее, и начинает плакать, тонко и пронзительно. От этого звука по спине бегут мурашки. Я вскакиваю на ноги.

— Хочешь я тебе его подам? — спрашиваю я.

Она колеблется. — Я позову медсестру. — Она нажимает кнопку на раме кровати.

Я подхожу к кроватке и смотрю внутрь. Он такой крошечный. Не думаю, что я когда-либо видела нечто такое маленькое и новое. Я никогда раньше не держала ребенка, кроме Джеффри, как мне кажется, и я не помню этого.

— Я не хочу его сломать, — признаюсь Анжеле.

— Я тоже, — говорит она.

Но мы спасены Анной, которая заходит в палату, опережая медсестру на несколько шагов.

Она направляется прямиком к ребенку, поднимает его, воркуя, устраивает на руке, но он не перестает плакать. Она проверяет его пеленки, которые, по-видимому, в порядке. Для Анжелы это явное облегчение.

— Он голоден, — сообщает Анна.

Анжела выглядит напряженной. — Снова? Его кормили примерно час назад.

— Хотите снова попытаться взять его? — спрашивает медсестра.

— Думаю, да, — она протягивает руки, и Анна дает ей ребенка; затем Анжела смотрит на меня, словно говоря, Извини за грубость, но я собираюсь обнажить здесь свою грудь.

— Я буду… снаружи, — говорю я и ухожу в коридор. С опущенной головой я иду в магазин сувениров и покупаю ей желтые цветы в вазе в форме детского сапога. Надеюсь, она подумает, что это забавно.

Когда я возвращаюсь, Анна снова держит ребенка, и он спокоен. Анжела лежит с закрытыми глазами, ее дыхание ровное. Я ставлю цветы на подоконник и делаю жест Анне, сообщая, что я ухожу.

Она кивает, но идет со мной до двери.

— Хочешь подержать его? — шепчет она.

— Нет, мне достаточно просто посмотреть, не прикасаясь. Хотя он красивый, — говорю я, даже если думаю, что он такой с большой натяжкой.

Она смотрит на него с обожанием в глазах.

— Он просто чудо, — говорит Анна. Она переводит взгляд на Анжелу. — Сейчас ей страшно. Со мной было также. Но очень скоро она все поймет. Что он подарок. Она поймет, что была благословлена.

Ребенок зевает, и она улыбается, поправляя синий чепчик на его голове. Я делаю шаг в сторону двери.

— Спасибо, что ты здесь, — говорит она после. — Ты хороший друг. Анжеле повезло иметь какого-то, как ты.

— Скажите ей, чтобы позвонила мне, — говорю я, как обычно встревоженная из-за темноты в глазах Анжелы, лишившихся блеска. — Я буду поблизости.

Когда я захожу в лифт, то придерживаю двери для пары с ребенком, который одет в то, что похоже на розовый комбинезон с вышитыми божьими коровками на штанинах. Они оба — мать в инвалидной коляске с ребенком на руках, отец, стоящий позади нее —

сосредоточены исключительно на ребенке, их тела повернуты к нему, их глаза не покидают ее крошечного лица.

— Мы забирает ее домой, — говорит мне отец с гордостью.

— Поздравляю. Это потрясающе.

Санитар, который толкает коляску, смотрит на меня с подозрением. Мать, кажется, даже не слышит меня. Ребенок, со своей стороны, считает, что лифт самая увлекательная вещь на свете. Она решает выразить соответствующую реакцию на эту замечательную магическую коробку, которая как-то переносит тебя из одного места в другое, чиханием.

Чиханием.

Можно подумать, что она читает алфавит, из-за того волнения, которые вызывает это действие у ее родителей.

— Боже мой, — говорит мать своим высоким и мягким голосом, прижимая к себе ребенка. — Что это было?

Ребенок смущенно моргает. И затем снова чихает.

Все смеются: мама, папа, санитар, и я, в придачу. Но я смотрю, как отец нежно кладет свою руку на плечо жены,

И как она касается ее, и любовь так просто проходит между ними, и я думаю о том, что Анжела не получит этого. Она не покинет так больницу.

Это заставляет меня вспомнить цитату из сегодняшнего экзамена. Из Данте.

«Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины.

Я знаю, что он имеет в виду».