Глава 22. Принц Альфонсо Арагонский, гордый сын королей, держался величественно, даже когда выпивал слишком много вина

 

Принц Альфонсо Арагонский, гордый сын королей, держался величественно, даже когда выпивал слишком много вина, как в тот лунный вечер. Отобедав в Ватикане с Папой, Лукрецией и ее братьями, он ушел домой, сославшись на неотложные дела. Поцеловав на прощание Лукрецию, сказал, что с нетерпением будет дожидаться ее возвращения.

По правде говоря, он чувствовал себя неловко, сидя за одним столом с Папой и его сыновьями, потому что тайком встречался с кардиналом делла Ровере. В двух случаях делла Ровере, понукаемый вновь проснувшимся честолюбием, просил Альфонсо о поддержке и предупреждал об опасности, которой чревата для него сложившаяся ситуация. Делла Ровере убеждал молодого принца ориентироваться на будущее, когда Борджа лишатся власти, а он, кардинал, станет следующим Папой. Неаполю, говорил делла Ровере, опасаться в этом случае будет нечего, потому что он отберет корону у французского короля и вернет законным владельцам. И со временем ее наденут на его, Альфонсо, голову.

Но теперь Альфонсо смертельно боялся, что Александр прознает об этих тайных встречах. Вернувшись в Рим из замка Колонны, он частенько ловил на себе настороженные взгляды братьев и знал, что они подозревают его в предательстве.

Когда Альфонсо пересекал площадь перед собором святого Петра, его шаги гулко отдавались от каменных плит. В какой-то момент луна спряталась за облаком и площадь внезапно погрузилась в чернильную тьму. Альфонсо услышал за спиной какие-то непонятные звуки, оглянулся, чтобы посмотреть, не преследует ли кто его, но ничего не увидел. Глубоко вдохнул, пытаясь успокоить гулко забившееся сердце. Но чувствовал: что-то сейчас должно произойти.

И действительно, как только луна выглянула из облаков, он увидел нескольких мужчин в масках, которые бросились к нему, вооруженные примитивным оружием улиц: скроти, кожаными мешками, набитыми кусками железа, с кожаной же рукояткой. Он бросился бежать, но трое преследователей схватили его и повалили на землю. А потом принялись избивать его. Он пытался прикрыть голову руками, увернуться от ударов в живот, но один из мужчин обрушил скроти на его нос, и от боли Альфонсо потерял сознание.

Другой нападавший достал кинжал и полоснул Альфонсо от шеи до пупка, когда раздался крик папского гвардейца. Бандиты, испугавшись, метнулись в одну из улиц, выходящих на площадь.

Гвардеец, склонившись над лежащим на каменных плитах молодым человеком и оценив тяжесть ран, понял, что должен делать выбор: или тащить бедолагу к врачу, или преследовать бандитов. И тут узнал в избитом Альфонсо, зятя Папы.

Конечно же, позвал на помощь. Скинул плащ, попытался остановить кровь, хлещущую из раны на груди.

Продолжая звать на помощь, гвардеец поволок Альфонсо в ближайшее караульное помещение, где его осторожно уложили на койку.

Ватиканский врач прибыл незамедлительно. К счастью, нож не задел жизненно важных органов, а благодаря расторопности гвардейца молодой принц не истек кровью.

Врач, которому приходилось иметь дело и с куда более тяжелыми ранениями, оглядевшись, попросил одного из гвардейцев передать ему фляжку с коньяком. Вылил алкоголь на открытую рану и начал ее зашивать. А вот лицу молодого человека, когда-то очень красивому, он мало чем мог помочь. Разве что приложить компресс к сломанному носу да помолиться Богу о том, чтобы косточки срослись, особо принца не изуродовав.

Дуарте вызвал Александра из-за стола и сообщил о случившемся.

Папа приказал, чтобы Альфонсо отнесли в его покои, положили в кровать в одной из спален и охраняли круглые сутки. Затем дал указание Дуарте послать срочное письмо королю Неаполя, объяснить, что произошло с его племянником, и попросить прислать врача, а также Санчию, чтобы та ухаживала за Альфонсо и утешала Лукрецию.

Александру очень уж не хотелось говорить дочери о том, что случилось в этот злосчастный вечер, но ничего другого не оставалось. Вернувшись к столу, он встал рядом с ней.

– На площади произошел несчастный случай. На твоего любимого мужа Альфонсо напали какие-то негодяи.

На лице Лукреции отразился ужас, она вскочила.

– Где он? Его сильно поранили?

– Раны серьезные, – не стал скрывать Александр. – Но мы надеемся, что не смертельные.

Лукреция повернулась к братьям.

– Чез, Хофре, сделайте хоть что-нибудь! Найдите злодеев, бросьте их в темницу, пусть собаки разорвут их на куски, – она разрыдалась. – Папа, отведи меня к нему.

Александр повел Лукрецию в свои покои, Чезаре и Хофре последовали на ними.

Альфонсо лежал без сознания, прикрытый простыней, раны на лице сочились кровью.

Только увидев его, Лукреция горестно вскрикнула и лишилась чувств. Хофре успел подхватить ее, отнес к креслу, осторожно усадил в него. Лицо Чезаре прикрывала карнавальная маска, но у Хофре тем не менее сложилось впечатление, что его старший брат не особо удивлен.

– Брат, – спросил он, – кто мог на него напасть?

Глаза Чезаре сверкнули в прорезях маски.

– Малыш, у каждого из нас больше врагов, чем мы можем себе представить, – потом с неохотой добавил:

– Пойду посмотрю, вдруг удастся найти этих негодяев, – и покинул комнату.

Как только Лукреция пришла в себя, она приказала слугам принести бинты и теплую воду. Осторожно приподняла простыню, чтобы посмотреть, что сделали с ее любимым, увидела рану на груди, ей стало нехорошо, и она вернулась в кресло.

Хофре оставался с ней, и вместе они провели ночь, ожидая, когда же Альфонсо откроет глаза. Но произошло это лишь через два дня, когда уже прибыли и врач из Неаполя, и Санчия. Последняя, вне себя от горя, наклонилась, чтобы поцеловать брата в лоб, но не нашла места, свободного от ссадин или синяков, поэтому взяла его руку и поцеловала синюшные пальцы.

Потом поцеловала Лукрецию и мужа, который, несмотря на трагизм ситуации, не скрывал, что безумно рад ее видеть. Хофре показалось, что Санчия стала еще прекраснее. Густые черные волосы, обрамлявшие раскрасневшееся от тревоги за брата лицо, глаза, блестящие от слез… он любил ее даже сильнее, чем прежде.

Санчия села рядом с Лукрецией, взяла ее за руку.

– Как ужасно, что какие-то бандиты могут напасть на принца. Я здесь, ты можешь отдохнуть, я позабочусь о брате.

Лукреция так обрадовалась приезду Санчии, что снова заплакала. Санчия гладила ее по голове, плечам.

– Где Чезаре? Он узнал что-нибудь важное? Поймал бандитов?

Лукреция от слабости смогла только покачать головой.

– Мне надо поспать, хоть чуть-чуть. Потом я вернусь, чтобы ждать, когда Альфонсо откроет глаза. Я хочу, чтобы первым делом он увидел меня.

Ее брат Чезаре. Выражение его лица, когда он услышал дурную весть. Вернее, отсутствие всякого выражения. Что же скрывалось под маской?

 

 

* * *

Несколькими днями позже Хофре и Санчия наконец-то остались одни в своей спальне. Ему не терпелось побыть с ней наедине, но он понимал ее тревогу за судьбу брата и стремление облегчить его страдания.

Теперь же, когда Санчия разделась, чтобы лечь в постель, Хофре подошел к ней, обнял.

– Мне очень тебя недоставало. И я так огорчен случившимся с твоим братом.

Обнаженная Санчия обвила руками шею Хофре, в редком приливе нежности положила головку ему на плечо.

– Мы должны поговорить о твоем брате.

Хофре отступил на шаг, чтобы видеть ее лицо. Ослепительно красивое, смягчившееся под влиянием трагедии.

– Чезаре чем-то тебя тревожит? – спросил он.

Санчия скользнула в постель, знаком предложила Хофре присоединиться к ней.

– Чезаре многим меня тревожит. А от этих идиотских масок, которые он не снимает, просто мурашки бегут по коже.

– Маски скрывают отметины от оспы, Санчия. Чезаре они действуют на нервы.

– Хофре, дело не только в масках. После возвращения из Франции он стал совсем другим. То ли его пьянит собственная власть, то ли оспа повредила ему не только лицо, но и мозг, но я боюсь за нас всех.

– Он более всего хочет защитить нашу семью, сделать Рим сильным, объединить маленькие города-государства, чтобы они получили достойного правителя в лице Святейшего Папы.

– Это не секрет, что нет у меня любви к твоему отцу.

После того, как он отослал меня. И если бы не забота о брате, ноги моей в Риме бы больше не было. Если ты хочешь жить со мной, тебе придется поехать в Неаполь, ибо твоему отцу я не доверяю.

– Ты все еще злишься на него, и не без причины. Но вполне возможно, что со временем злость твоя пройдет.

Санчия знала, что такому не бывать, но прекрасно понимала, что и ей, и Альфонсо грозит опасность, а потому на этот раз прикусила язычок. Однако ей хотелось знать, что думает Хофре о своем отце… какие чувства испытывает по отношению к нему.

Он уже улегся рядом, оперся на локоть, чтобы смотреть на нее. И вновь она остро почувствовала его наивность.

– Хофре, – Санчия коснулась его щеки. – Я всегда признавала, что, выходя замуж, считала тебя слишком молодым и тугодумом. Но с тех пор узнала тебя ближе, начала понимать, увидела доброту твоей души. Я знаю, что ты способен на любовь, которая недоступна другим членам твоей семьи.

– Креция умеет любить, – возразил Хофре. Вспомнил, как Чезаре не выдал его тайну, и уже хотел добавить:

«Чезаре тоже», – но передумал.

– Да, Креция умеет любить, и это для нее беда, потому что безграничное честолюбие отца и брата разорвет ей сердце. Неужели ты не видишь, какие они?

– Отец верит, что его миссия – укрепить церковь, – объяснил Хофре. – А Чезаре хочет, чтобы Рим стал таким же могучим, как и во времена Юлия Цезаря, в честь которого его и назвали. Он считает, что его призвание – сражаться на священной войне.

Санчия улыбнулась.

– А ты никогда не думал, каково твое призвание? Кто-нибудь тебя об этом спрашивал? Как ты можешь не испытывать ненависти к брату, который перетянул на себя все внимание отца, или к отцу, который так редко вспоминает о твоем существовании?

Хофре провел рукой по ее смуглому плечу. Прикосновение к бархатистой коже доставило ему огромное удовольствие.

– В детстве я мечтал о том, чтобы стать кардиналом.

Запах одежд отца, когда совсем маленьким он брал меня на руки и сажал на шею, наполнял меня любовью к Господу и желанием служить ему. Но прежде чем я мог выбирать, отец отправил меня в Неаполь. Чтобы женить на тебе. Поэтому тебе досталась вся та любовь, которую я берег для Бога.

Влюбленность Хофре только прибавила Санчии желания раскрыть глаза мужу, показать, сколь многого его лишили.

– Святейший Папа часто безжалостен в достижении своих целей. Ты же видишь эту безжалостность, пусть она и задрапирована Целесообразностью. И честолюбие Чезаре граничит с безумием… или ты этого не понимаешь?

Хофре закрыл глаза.

– Любовь моя, я вижу больше, чем ты думаешь.

Санчия страстно поцеловала его, и они слились воедино. С годами он стал нежным, опытным любовником, потому что она оказалась хорошей учительницей. И в первую очередь старался доставить ей удовольствие.

Потом они лежали рядышком, Хофре молчал, но Санчия посчитала необходимым предупредить его с тем, чтобы обезопасить себя.

– Хофре, любовь моя, если твоя семья попытается убить моего брата или не помешает этому и отошлет меня ради политических выгод, будешь ли ты в безопасности?

Как долго они позволят нам быть вместе?

– Я никому не позволю разлучить нас, – в голосе Хофре слышалась угроза. То было не признание в любви, а обещание мести.

 

 

* * *

Чезаре провел утро на улицах Рима, спрашивая горожан о нападении на Альфонсо. Не слышал ли кто о появлении в городе заезжей банды? Не видел ли кто чего-то такого, что может помочь следствию? Усилия его не дали результата, и он возвратился в Ватикан, где Александр напомнил ему, что он должен встретиться с кардиналом Рарьо и обсудить подготовку к юбилейной Пасхе.

Встретились они за обедом на террасе кардинальского дворца, Чезаре предложил оплатить многие из запланированных праздничных мероприятий и силами солдат провести расчистку города.

Потом по предложению кардинала они отправились в лавку, торговавшую антиквариатом. Кардинал Рарьо собрал великолепную коллекцию античной скульптуры, и владелец лавки, репутация которого не вызывала сомнений, сообщил, что ему есть чем порадовать постоянного покупателя.

Через несколько минут узкая улочка привела их к крепкой дубовой двери. Кардинал постучал. Улыбчивый пожилой мужчина с длинными седыми волосами открыл дверь.

Кардинал представил своего спутника:

– Джованни Коста, я привел к тебе великого Чезаре Борджа, главнокомандующего папской армией. Он хочет посмотреть твои статуи.

Коста рассыпался в приветствиях, через лавку провел дорогих гостей во внутренний дворик, забитый как старинными скульптурами, так и их частями. На столах и на земле лежали и стояли руки, ноги, торсы. В дальнем конце дворика одну из скульптур прикрывал кусок материи.

В Чезаре проснулось любопытство.

– А что там? – спросил он.

Коста подвел их к скульптуре. Театральным жестом рывком сдернул материю.

– Это, наверное, самое великолепное творение рук человеческих, которое ко мне попадало.

У Чезаре перехватило дыхание, когда он увидел высеченного из белого мрамора Купидона. Полузакрытые глаза, полные губы, мечтательность и страсть, отразившиеся на лице. Скульптура словно светилась изнутри, изящные крылышки заставляли поверить, что Купидон того и гляди сорвется с места и полетит. Действительно, красота скульптуры просто завораживала.

– Сколько? – спросил Чезаре.

Коста сделал вид, что не хочет продавать Купидона.

– Когда станет известно, что скульптура у меня, цена взлетит до небес.

Чезаре рассмеялся, но не отступил.

– Сколько она стоит сейчас? – он подумал, что Купидон очень понравится Лукреции.

– Сегодня, ваше высочество, две тысячи дукатов, – ответил Коста.

Прежде чем Чезаре успел произнести хоть слово, вмешался кардинал Рарьо, который уже обошел скульптуру, потрогал ее.

– Мой дорогой друг, – обратился он к Косте, – но это же не античная скульптура. Мои чувства подсказывают мне, что сработали ее совсем недавно.

– У вас острый глаз, кардинал, – улыбнулся Коста. – Но я и не говорил, что это – антик. Правда, работу над ней закончили не вчера, а в прошлом году. Ее автор – молодой, очень талантливый скульптор из Флоренции.

Кардинал покачал головой.

– Современное искусство меня не интересует, ему нет места в моей коллекции. Тем более по такой запредельной цене. Пошли, Чезаре.

Но Чезаре не мог оторвать взгляд от скульптуры. Не стал ни советоваться, ни торговаться.

– Мне без разницы, сколько она стоит, когда сделана.

Я ее беру.

Коста начал извиняться.

– Прибыль идет не только мне, большую часть денег я должен отдать скульптору и его представителю. Да и перевозка обошлась недешево.

Чезаре улыбнулся.

– Твоя работа закончена, я уже сказал, что беру скульптуру. За названную тобой цену. Две тысячи… – тут в голове мелькнула другая мысль. – А как звать этого молодого скульптора?

– Буонарроти. Микеланджело Буонарроти. Он безусловно талантлив, не так ли?

 

 

* * *

Рим гудел от слухов. Сначала говорили, что Чезаре убил еще одного брата, но, поскольку он публично заявил о своей непричастности к нападению на Альфонсо, этот слух быстро сменился другим. Теперь горожане судачили о том, что Орсини, разозленные правлением Лукреции в Непи, отомстили ее мужу, союзнику их врагов, семьи Колонна.

Но Ватикан занимали совсем другие проблемы. Папа, который несколько раз падал в обморок, заметно ослабел, его даже пришлось уложить в постель. Лукреция, которая раньше не отходила от мужа, теперь все чаще уступала свое место Санчии, а сама уходила к отцу. Александр сильно похудел, но присутствие дочери придавало ему бодрости.

– Скажи мне правду, папа, – как-то раз обратилась она к нему. – Ты не имеешь никакого отношения к нападению на Альфонсо, не так ли?

– Дитя мое, – Александр сел. – Я никогда бы не поднял руку на того, кто принес тебе столько радости. Твое счастье для меня превыше всего, поэтому я и выставил надежную охрану у дверей его комнаты.

У Лукреции словно гора свалилась с плеч. Она не знала, как бы повела себя, узнав, что отец приложил руку к покушению на жизнь ее мужа. Но в тот самый момент, когда Папа уверял дочь в своей непричастности к случившемуся, двое смуглолицых неаполитанцев, знакомых Санчии, входили в комнату Альфонсо. Здоровье его шло на поправку, в тот день он чувствовал себя особенно хорошо, хотя прошло только полмесяца с того трагического вечера. Он уже мог стоять, но не ходить.

Альфонсо тепло приветствовал мужчин, а потом попросил сестру оставить их, чтобы они могли побеседовать о том, чем занимаются мужчины в отсутствие женщин, а такие разговоры, объяснил Альфонсо, не предназначаются для женских ушей. Своих друзей он не видел уже несколько месяцев, так что поговорить им было о чем.

Довольная тем, что брат рад визиту друзей, Санчия покинула Ватикан, чтобы навестить детей Лукреции. Она знала, что времени на это много не уйдет. А в том, что в компании этих двух мужчин Альфонсо будет в полной безопасности, Санчия не сомневалась.

 

 

* * *

Тот золотой август в Риме выдался особенно жарким, и ватиканские сады утопали в цветах. Чезаре прогуливался один, любуясь стройностью высоких кедров, прислушиваясь к журчанию фонтанчиков, пению птиц. Редко он испытывал такую умиротворенность. Жара ему нисколько не мешала, наоборот, нравилась, сказывалась испанская кровь. Он обдумывал новую информацию, только что полученную от дона Мичелотто, когда увидел у тропинки удивительно красивый экзотический красный цветок. Наклонился, чтобы более внимательно рассмотреть его, и тут услышал шорох арбалетной стрелы, пролетевшей в опасной близости от головы. Несколько мгновений спустя она вонзилась в соседний кедр.

Инстинктивно он бросился на землю, и вторая стрела прошуршала над ним. Зовя гвардейцев, Чезаре перекатился на спину, чтобы посмотреть, откуда же летят стрелы.

На балконе Ватиканского дворца, поддерживаемый неаполитанцами, стоял Альфонсо, муж его сестры. Один перезаряжал арбалет, а Альфонсо как раз выстрелил в Чезаре. Эта стрела угодила в землю в нескольких дюймах от его ноги. Чезаре вновь позвал гвардейцев, крича: «Предатель! Предатель! Посмотрите на балкон!» Автоматически схватился за меч, хотя и не знал, как сможет зарубить Альфонсо до того, как тот пронзит его стрелой.

Гвардейцы, что-то крича, уже бежали к нему, а Чезаре наблюдал, как неаполитанцы чуть ли не уносят Альфонсо с балкона. Потом вырвал из земли стрелу, вторую вытащить из кедра не смогли, на поиски третьей не было времени, и отнес ее ватиканскому химику, большому специалисту в металлах и других субстанциях. Химик подтвердил предположение Чезаре: наконечник стрелы смазали смертельным ядом, любая царапина становилась фатальной.

Чезаре поднялся в комнату Альфонсо, его Лукреция омывала раны мужа. Альфонсо лежал, не шевелясь, на белой коже багровел шрам от бандитского кинжала. Неаполитанцы, бывшие с ним, успели покинуть Ватикан, но Чезаре отправил за ними погоню.

Сестре Чезаре ничего не сказал. Альфонсо в тревоге смотрел на шурина, не зная, узнал ли Чезаре стрелявшего в него с балкона. Чезаре улыбнулся, наклонился, шепнул Альфонсо на ухо: «Начатое за обедом завершится за ужином».

Выпрямился во весь рост, сурово глянул на распростертого на кровати принца и поцеловал сестру, прежде чем уйти.

 

 

* * *

Через несколько часов, сидя рядом с кроватью Альфонсо, Лукреция и Санчия обсуждали скорый переезд в Непи. Там они могли проводить время вместе с детьми, пока Альфонсо окончательно не поправится, благо они долго не общались из-за ссылки Санчии в Неаполь. Лукреция прониклась уважением к Санчии за ее бойцовский характер, и молодые женщины прекрасно ладили.

Альфонсо заснул, поэтому говорили они шепотом. Но тут его разбудил громкий стук в дверь. Открыв ее, Лукреция, к своему изумлению, увидела на пороге дона Мичелотто.

– Кузен Мигуэль, – улыбнулась она. – Что ты тут делаешь?

– Пришел поговорить с твоим мужем по одному ватиканскому делу, – ответил он, с удовольствием вспоминая, как ребенком носил Лукрецию на плечах. Поклонился. – Ты уж меня прости, но твой отец послал за тобой. А я воспользуюсь возможностью переговорить с твоим мужем с глазу на глаз.

Лукреция если и колебалась, то мгновение.

– Конечно же, я пойду к отцу, а Санчия посидит здесь, потому что Альфонсо сегодня очень слаб.

С лица Мичелотто не сходила обаятельная улыбка, когда он повернулся к Санчии.

– Разговор этот очень личный.

Альфонсо молчал, притворялся, что спит, надеялся, что Мичелотто уйдет: не хотелось ему объяснять, что он этим днем делал на балконе дворца.

Лукреция и Санчия покинули комнату, направились к покоям Папы, но не дошли до конца коридора, как услышали, что их зовет Мичелотто.

Бегом вернулись, чтобы обнаружить, что Альфонсо лежит весь синий, мертвый.

– Должно быть, внутреннее кровотечение, – пояснил Мичелотто. – Внезапно он перестал дышать, – о том, что дыхание прервали его могучие пальцы, перехватившие шею Альфонсо, он не упомянул.

Лукреция истерично зарыдала, рухнула на тело мужа.

Санчия же дико закричала и кинулась на Мичелотто, барабаня крошечными кулачками по его широкой груди.

Когда в комнату вошел Чезаре, Санчия набросилась на него.

– Мерзавец! Безбожный сын дьявола! – кричала она.

Начала рвать на себе волосы, которые черными клочьями падали у ее ног.

Появился Хофре, метнулся к ней, перехватил ее руки, держал, пока у нее не осталось сил ни вырываться, ни кричать. Потом прижал к себе, стараясь успокоить. А когда ее перестало трясти, увел в их спальню. Лукреция же оторвалась от бездыханного мужа лишь после того, как Чезаре отпустил Мичелотто, посмотрела на брата. Слезы ручьем текли по ее лицу.

– Этого я никогда не прощу тебе, брат мой. Ибо ты вырвал у меня часть сердца, которая уже никогда не будет любить. Никогда не сможет стать твоей, потому что уже не принадлежит мне. И даже наши дети будут за это страдать.

Чезаре хотелось переубедить ее, объяснить, что Альфонсо ударил первым, но столь велико было отчаяние Лукреции, что слова застряли в горле.

Лукреция же выбежала из комнаты, влетела в покои отца.

– Никогда более я не буду относиться к тебе так же, как и раньше, отец мой, – в голосе слышалась угроза. – Ибо ты причинил мне больше горя, чем даже можешь себе представить. Если кто свершил это злое деяние по твоему приказу, тогда не жди от меня больше любви. Если это была рука моего брата, тебе следовало его остановить. Но я никогда не буду любить вас, как прежде, потому что вы растоптали мое доверие к вам.

Папа Александр оторвал голову от подушки, на лице его отразилось удивление.

– Креция, что ты такое говоришь? Что с тобой случилось?

Ее глаза затуманились от горя.

– Вы вырвали сердце из моей груди и порвали узы брака, заключенного на небесах.

Александр поднялся, подошел к дочери, но обнимать не стал, не сомневаясь, что она отпрянет от его прикосновения.

– Мое дорогое дитя, твоему мужу никто не собирался причинять вреда, но он попытался убить твоего брата Чезаре. Я приказал охранять твоего мужа. – Он опустил голову, добавил. – Но я не мог приказать твоему брату Чезаре забыть о собственной безопасности.

Лукреция видела боль на лице отца, упала на колени у его ног. Закрыла лицо руками, разрыдалась.

– Папа, ты должен меня понять. Сколько же зла в этом мире? Какой же у нас Бог, если он разрешает погаснуть такому факелу любви? Это же безумие! Мой муж пытается убить моего мужа, мой брат убивает моего брата! Их души будут гореть в аду, они прокляты! Я больше никогда их не увижу, одно злое деяние, и я навеки потеряла их обоих.

Александр положил руку на голову дочери, попытался остановить ее слезы.

– Ш-ш-ш, ш-ш-ш. Бог милосерден. Он может простить их обоих. Иначе нет смысла в его существовании.

И однажды, когда эта земная трагедия завершится, мы снова будем вместе.

– Я не могу ждать целую вечность, чтобы обрести счастье! – выкрикнула Лукреция, поднялась и убежала.

 

 

* * *

На этот раз сомнений ни у кого не возникло. Все знали, что убить Альфонсо приказал Чезаре. Однако стало известно и о нападении в саду, поэтому большинство римлян одобрили реакцию Чезаре. Очень скоро обоих неаполитанцев поймали, а после признания в содеянном повесили на городской площади.

Оправившись от первоначального шока, Лукреция пришла в ярость. Ворвалась в покои Чезаре, крича, что сначала он убил своего брата, а теперь зятя. Александр попытался удержать Чезаре от ответных выпадов, потому что не хотел, чтобы пропасть между двумя его любимыми детьми еще больше расширилась. Однако Чезаре очень обидело, что сестра возлагала на него вину за смерть Хуана. У него и в мыслях не было оправдываться, но, с другой стороны, он и представить себе не мог, что она числит его убийцей Хуана.

Через несколько недель и Александр, и Чезаре больше не могли видеть ее слез, а потому начали избегать встреч с ней. Когда Александр попытался отправить ее и детей в дворец Санта-Мария в Портико, Лукреция настояла на отъезде в Непи, вместе с детьми и Санчией. Добавила, что будет рада видеть там Хофре, но никак не Чезаре. А перед тем, как покинуть Ватикан, прямо заявила Александру, что никогда в жизни больше не заговорит с Чезаре.

 

 

* * *

Чезаре рвался поехать следом, все объяснить. Но понимал, что проку от этого не будет, поэтому с головой ушел в подготовку новой военной кампании. Первым ее этапом стала поездка в Венецию, с тем чтобы исключить ее вмешательство, поскольку Римини, Фаэнца и Пезаро находились под защитой венецианцев.

Путешествие по морю заняло несколько дней, но наконец перед ним возник огромный, красивый город, поднимающийся из черных вод, как сказочный дракон. Он увидел площадь святого Марка, потом дворец Дожей.

Из гавани его отвезли в Мавританский дворец, расположенный рядом с Большим каналом, где его встретили несколько венецианских аристократов и помогли устроиться. В тот же день Чезаре попросил о встрече с членами Великого совета. Сообщил им предложение Папы: папская армия защищает Венецию в случае нападения турок, в обмен Венеция отказывается от защиты Римини, Фаэнцы и Пезаро.

На красочной церемонии Совет одобрил предложения Папы, а Чезаре накинули на плечи мантию почетного гражданина Венеции, каковым он стал по решению Совета.

 

 

* * *

Два года, проведенные Лукрецией с Альфонсо, стали счастливейшими в ее жизни, временем, когда обещания отца, данные ей в детстве, обернулись явью. Но горе, в которое погрузилась она после смерти мужа, перекрыло светлые воспоминания. Тогда она верила в отца, доверяла брату, считала, что Святейший Папа вправе решать, что есть грех, а что – нет. Со смертью Альфонсо все это ушло.

Она чувствовала, что ее покинул отец, как покинул и Бог.

Она приехала в Непи с Санчией, Хофре, сыновьями Джованни и Родриго. Сопровождали их лишь пятьдесят самых доверенных придворных.

Здесь, всего годом раньше, она и Альфонсо любили друг друга, выбирали мебель, драпировки, чтобы украсить замок, гуляли по дубовым лесам и апельсиновым рощам.

Непи не поражал размерами: маленький городок, крошечная центральная площадь, узкие улочки, несколько замков, в которых жили аристократы, одна церковь, очень красивая, построенная на месте храма Юпитеру. Она и Альфонсо ходили по этим улочкам, держась за руки, смеясь от переполняющей их радости. Но теперь Непи словно накрыла волна меланхолии, в которой пребывала и Лукреция.

Куда бы она ни посмотрела из окон замка, на черный вулкан Браччано или на синеву Сабинских гор, на глаза у нее наворачивались слезы. Ибо везде она видела Альфонсо.

В один из солнечных дней Лукреция и Санчия, с детьми на руках, отправились на прогулку. Лукреция чувствовала себя бодрее, даже улыбалась, но где-то неподалеку заиграл на рожке пастух, и она вновь впала в депрессию.

Иногда по ночам она могла поклясться, что происходящее с ней – кошмарный сон, а на самом деле ее красавец-муж лежит рядом с ней в постели. Она протягивала руку, но находила лишь холодные простыни и особенно остро ощущала, что осталась одна. Ее тело и душа жаждали его. Она потеряла аппетит, ничто ее не радовало. Каждое утро она просыпалась уставшей, словно не спала, а выполняла тяжелую работу. Те редкие улыбки, которые она выдавливала из себя, предназначались детям. За первый месяц, проведенный в Непи, она смогла только попросить портного сшить кое-что из одежды для детей. Даже игры с сыновьями утомляли ее.

Наконец Санчия решила помочь невестке прийти в норму. Заставила себя забыть собственную боль и посвятила себя детям и Лукреции. Изо всех сил старался и Хофре, утешал Лукрецию, когда она плакала, гулял с детьми, читал им сказки, по вечерам пел колыбельные.

Именно в это время Лукреция начала переоценивать свои чувства к отцу, брату, Богу.

 

 

* * *

Чезаре пробыл в Венеции больше недели и готовился к отъезду в Рим, чтобы продолжить военные действия. Последний вечер в Венеции он провел с давними друзьями по университету в Пизе. Они пили вино, вспоминали годы учебы, наслаждались неспешной беседой.

Если днем Венеция с толпами людей на улицах, дворцами, золочеными крышами, величественными церквями и арочными мостами поражала великолепием, то с заходом солнца город погружался в зловещий мрак. Влага, испаряющаяся с поверхности многочисленных каналов, затягивала город густым туманом, в котором дорогу домой с трудом находили и местные жители. Проулки между домами и набережные каналов превращались в ловушки, где горожан поджидали воры и злодеи, не решавшиеся появляться на улицах при свете дня.

Чезаре направлялся к своему дворцу, когда боковым зрением уловил полосу света, упавшую на канал. Обернулся: за его спиной кто-то открыл дверь.

Увидел троих мужчин в деревенских одеждах, быстро приближающихся к нему. В темноте поблескивали кинжалы.

Чезаре уже бросился к своему дворцу, но увидел, что путь ему преграждает еще один мужчина, который тоже держит в руке кинжал, и понял, что попал в западню.

Без раздумий, головой вперед прыгнул в канал, который протекал параллельно улице, его поверхность покрывал густой слой мусора и городских отходов. Плыл под водой, пока грудь едва не разорвалась от недостатка воздуха. Вынырнул на поверхность у противоположного берега.

Увидел, как двое мужчин перебегают канал по арочному мостику. В руках они держали не только кинжалы, но и факелы.

Чезаре глубоко вдохнул и, вновь уйдя под воду, заплыл под мост, где покачивались на воде две привязанные к пристани гондолы. Затаившись между их бортами, молил Бога, чтобы его не увидели.

Мужчины бегали по обоим берегам канала, заглядывали во все проулки, выходящие на набережные. И всякий раз, когда они оказывались рядом с мостом, Чезаре уходил под воду и оставался там, сколько мог.

Наверное, прошла вечность, прежде чем мужчины собрались на мостике у него над головой. Он услышал, как один пробурчал: «Римлянина нигде нет. Должно быть, утонул».

– Лучше утонуть, чем плавать в таком дерьме, – заметил второй.

– Пожалуй, на сегодня хватит, – по тону чувствовалось, что говорит главарь. – Неро заплатил нам за то, чтобы мы перерезали ему горло, а не гонялись за ним по улицам.

Чезаре вслушивался в их шаги, пока они не затихли.

Опасаясь, что ему устроили засаду, Чезаре поплыл вдоль берега, добрался до Большого канала, потом до пристани у своего дворца. Ночной сторож, приставленный дожем, удивился, что почетный гость прибыл не по суше, а по воде, дрожащий от холода и дурно пахнущий, но, конечно же, помог ему выбраться на берег.

Во дворце Чезаре принял горячую ванну, надел теплый халат, выпил горячего хереса. Долго сидел, глубоко задумавшись. А потом приказал подготовиться к раннему отъезду, чтобы с восходом солнца отправиться в Венето. Там начиналась суша и он мог пересесть с гондолы в дожидающуюся его карету. Спать в эту ночь от так и не ложился.

Едва солнечные лучи окрасили бухту в розовый цвет, Чезаре ступил с пристани в большую гондолу. Его сопровождали трое охранников, вооруженных мечами и арбалетами. Они уже собирались отплыть, когда на пристань спустился широкоплечий, коренастый мужчина в темно-синей форме.

– Ваше высочество, – обратился он к Чезаре, – позвольте представиться перед тем, как вы покинете нас.

Я – капитан городской стражи, охраняющей этот район.

Приношу извинения за случившееся этой ночью. В Венеции полно воров и бандитов, которые грабят всех, кто по ночам попадается у них на пути.

– Так, может, и вам следует держать на улицах больше людей, чтобы горожане смогли обратиться к ним за помощью, – голос Чезаре сочился сарказмом.

– Вы окажете нам большую услугу, – продолжил капитан, – если отложите отъезд и пройдете со мной туда, где на вас напали. Ваши охранники могут подождать здесь. Мы проведем обыск в соседних домах, и вы, возможно, опознаете кого-нибудь из нападавших.

Чезаре не знал, что и делать. С одной стороны, хотелось уехать, с другой – найти тех, кто покушался на его жизнь. Однако поиски бандитов отняли бы слишком много времени, которого и так не хватало. В том, чтобы ловить их самому, необходимости не было. В Риме ждали дела поважнее.

– Капитан, при обычных обстоятельствах я бы обязательно вам помог, но меня ждет карета. Я хочу до заката солнца добраться до Феррары, потому что сельские дороги не менее опасны, чем ваши улицы. Поэтому прошу меня извинить.

Стражник улыбнулся, коснулся рукой шлема.

– Вы собираетесь в скором времени побывать в Венеции, ваше высочество?

– Надеюсь на это, – кивнул Чезаре.

– Тогда, возможно, вы нам и поможете. Если не возражаете, я свяжусь с вами. Я – Бернардино Нероцци, но все зовут меня Неро.

По пути в Рим Чезаре долго размышлял о том, кто нанял капитана городской стражи, чтобы убить его в Венеции. Но понял, что ответа ему не найти. Слишком многие хотели его смерти. «А если бы покушение удалось, – с улыбкой подумал он, – подозреваемых было бы столько, что заказчика точно бы не нашли».

И все-таки хотелось понять, откуда исходила угроза.

От родственников Альфонсо, которые хотели отомстить за его смерть? От Джованни Сфорца, униженного и оскорбленного разводом, причиной которого признали его импотенцию? Или от одного из Рарьо, разъяренного пленением Катерины Сфорца? Или от Джулиано делла Ровере, который ненавидел всех Борджа, пусть и прикидывался цивилизованным человеком? Конечно же, послать убийц могли и правители Фаэнцы, Урбино или любого другого города, не желавшие терять власть. Или сотни людей, затаивших зло на отца.

Когда карета привезла Чезаре к воротам Рима, с уверенностью он мог сказать только одно: кто-то очень хотел его смерти, а потому следовало почаще оглядываться.

 

 

* * *

Изгнание из рая далось Лукреции нелегко. Ранее она жила и любила в волшебных, сказочных мирах, теперь пелена наивности спала с ее глаз. И как же она горевала!

Пыталась вспомнить, когда все началось, но получалось, что вокруг все оставалось как прежде, изменилась только она…

В детстве отец, посадив ее на колено, рассказывал ей захватывающие истории об олимпийских богах и титанах.

И не видела ли она в нем Зевса, величайшего из богов Олимпа? Разве не у него голос гремел, как гром, слезы текли реками, улыбка сияла, как солнце? И не себя ли она считала Афиной, дочерью-богиней, которая уже взрослой выступила из его головы? Или Венерой, самой богиней любви?

Ее отец читал Библию, размахивая руками, меняя тембр и интонации голоса. И тогда она отождествляла себя с прекрасной Евой, искушаемой змеем, а также с благочестивой Мадонной, давшей жизнь самому Иисусу.

В объятьях своего отца она чувствовала себя защищенной от напастей, Святейшего Папы – от зла, поэтому она никогда не боялась смерти, в полной уверенности, что ей будет хорошо