Действие 1. Верните бабушке ружье! 14 страница

экземпляров тексты, циркулировавшие по всему Орану. Но, заметив, что это

не насытило жадного любопытства публики, дельцы предприняли розыски, пе-

рерыли все городские библиотеки и, обнаружив подходящие свидетельства

такого рода, рассыпанные по местным летописям, распространяли их по го-

роду. Но поскольку летопись скупа на подобные прорицания, их стали зака-

зывать журналистам, которые, по крайней мере в этом пункте, выказали се-

бя столь же сведущими, как их учителя в минувших веках.

Некоторые из этих пророчеств печатались подвалами в газетах. Читатели

набрасывались на них с такой же жадностью, как на сентиментальные исто-

рийки, помещавшиеся на последней странице в благословенные времена здо-

ровья. Некоторые из этих прорицаний базировались на весьма причудливых

подсчетах, где все было вперемешку: и непременно цифра тысяча, и коли-

чество смертей, и подсчет месяцев, прошедших под властью чумы. Другие

проводили сравнения с великими чумными морами, именуемыми в предсказани-

ях константными, и из своих более или менее причудливых подсчетов извле-

кали данные о нашем теперешнем испытании. Но особенно высоко ценила пуб-

лика прорицания, составленные в стиле пророчеств Апокалипсиса и возве-

щавшие о череде событий, каждое из которых можно было без труда приме-

нить к нашему городу и до того путаных, что любой мог толковать их сооб-

разно своему личному вкусу. Каждый день ворошили творения Нострадамуса28

и святой Одилии29 и всякий раз собирали обильную жатву. Все эти проро-

чества объединяла общая черта - утешительность их итогов. И только одна

чума не обладала этим свойством.

Итак, суеверия прочно заменили нашим согражданам религию, и именно по

этой причине церковь, где читал свою проповедь отец Панлю, была заполне-

на всего на три четверти. Когда вечером Риэ зашел в собор, ветер со

свистом просачивался между створками входных дверей, свободно разгуливал

среди присутствующих. И в этом промозглом, скованном тишиной храме, где

собрались одни лишь мужчины, Риэ присел на скамью и увидел, как на ка-

федру поднялся преподобный отец. Заговорил он более кротким и более раз-

думчивым тоном, чем в первый раз, и молящиеся отмечали про себя, что он

не без некоторого колебания приступил к делу. И еще одна любопытная де-

таль: теперь он говорил не "вы", а "мы".

Но мало-помалу голос его окреп. Для начала он напомнил о том, что чу-

ма царит в нашем городе вот уже несколько долгих месяцев и что теперь мы

узнали ее лучше, ибо множество раз видели, как присаживалась она к наше-

му столу или к изголовью постели близкого нам человека, как шагала рядом

с нами, поджидала нашего выхода с работы; итак, теперь мы, возможно,

способны лучше внимать тому, что говорит она нам беспрестанно и к чему

мы в первые минуты растерянности прислушивались, видимо, недостаточно.

То, о чем уже вещал отец Панлю с этой самой кафедры, остается верным -

или по крайней мере таково было тогда его убеждение. Но возможно, как и

все мы - тут отец Панлю сокрушенно ударил себя в грудь, - быть может, он

и думал и говорил об этом без должного сострадания. Но все же в речи его

было и зерно истины: из всего и всегда можно извлечь поучение. Самое

жестокое испытание - и оно благо для христианина. А христианин как раз в

данном случае и должен стремиться к этому благу, искать его, понимать, в

чем оно и как его найти.

В эту минуту люди, сидевшие вокруг Риэ, откинулись на спинки скамеек

и расположились со всеми возможными в церкви удобствами. Одна из створок

обитой войлоком двери, тихонько хлопала от ветра. Кто-то из присутствую-

щих поднялся с места и придержал ее. И Риэ, отвлеченный этим движением,

почти не слышал того, о чем заговорил после паузы отец Панлю. А тот го-

ворил примерно так: не следует пытаться объяснять являемое чумой зрели-

ще, а следует пытаться усвоить то, что можно усвоить. Короче, по словам

проповедника, так по крайней мере истолковал их про себя рассеянно слу-

шавший Риэ, выходило, что объяснять здесь нечего. Но он стал слушать с

большим интересом, когда проповедник неожиданно громко возгласил, что

многое объяснимо перед лицом Господа Бога, а иное так и не объяснится.

Конечно, существуют добро и зло, и обычно каждый без труда видит разли-

чие между ними. Но когда мы доходим до внутренней сущности зла, здесь-то

и подстерегают нас трудности. Существует, к примеру, зло, внешне необхо-

димое, и зло, внешне бесполезное. Имеется Дон Жуан, ввергнутый в преис-

поднюю, и кончина невинного ребенка. Ибо если вполне справедливо, что

распутник сражен десницей Божьей, то трудно понять страдания дитяти. И

впрямь, нет на свете ничего более значимого, чем страдание дитяти и

ужас, который влекут за собой эти страдания, и причины этого страдания,

кои необходимо обнаружить. Вообще-то Бог все облегчает нам, и с этой

точки зрения наша вера не заслуживает похвалы - она естественна. А тут

он, Бог, напротив, припирает нас к стене. Таким образом, мы находимся

под стенами чумы и именно из ее зловещей сени обязаны извлечь для себя

благо. Отец Панлю отказывался даже от тех льгот и поблажек, что позволи-

ли бы перемахнуть через эту стену. Ему ничего не стоило сказать, что

вечное блаженство, ожидающее ребенка, может сторицей вознаградить его за

земные муки, но, по правде говоря, он и сам не знает, так ли это. И

впрямь, кто возьмется утверждать, что века райского блаженства могут оп-

латить хотя бы миг человеческих страданий? Утверждающий так не был бы,

конечно, христианином, ибо наш Учитель познал страдания плотью своей и

духом своим. Нет, отец Панлю останется у подножия стены, верный образу

четвертования, символом коего является крест, и пребудет лицом к лицу с

муками младенца. И безбоязненно скажет он тем, кто слушает его ныне:

"Братия, пришел час. Или надо во все верить, или все отрицать... А кто

среди вас осмелится отрицать все?.."

У Риэ на мгновение мелькнула мысль, что святой отец договорился до

прямой ереси. Но тут оратор продолжал с новой силой доказывать, что это

предписание свыше, это ясное требование идет на благо христианину. Оно

же зачтется ему как добродетель. Он, Панлю, знает, что та добродетель,

речь о коей пойдет ниже, возможно, содержит нечто чрезмерное и покоробит

многие умы, привыкшие к более снисходительной и более классической мора-

ли. Но религия времен чумы не может остаться нашей каждодневной религи-

ей, и ежели Господь способен попустить, даже возжелать, чтобы душа поко-

илась и радовалась во времена счастья, то возжелал он также, чтобы рели-

гия в годину испытания стала неистовой. Ныне Бог проявил милость к тво-

рениям своим, наслав на них неслыханные беды, дабы могли они обрести и

взять на рамена свои высшую добродетель, каковая есть Все или Ничего.

Много веков назад некий светский мыслитель утверждал, что ему-де отк-

рыта тайна церкви, заключавшаяся в том, что чистилища не существует. Под

этими словами он разумел, что полумеры исключены, что есть только рай и

ад и что человеку, согласно собственному его выбору, уготовано райское

блаженство или вечные муки. По словам отца Панлю, это было чистейшей

ересью, каковая могла родиться лишь в душе вольнодумца. Ибо чистилище

существует. Но разумеется, бывают эпохи, когда нельзя говорить о мелких

грехах. Всякий грех смертей, и всяческое равнодушие преступно. Или все,

или ничего.

Отец Панлю замолк, и до слуха Риэ отчетливее донеслись жалобные стоны

разгулявшегося ветра, со свистом просачивающегося в щель под дверью. Но

святой отец тут же заговорил снова и сказал, что добродетель безогово-

рочного приятия, о коей он упомянул выше, не может быть понята в рамках

того узкого смысла, какой придается ей обычно, что речь шла не о ба-

нальной покорности и даже не о труднодостигаемом уничижении. Да, он имел

в виду уничижение, но то уничижение, на какое добровольно идет уничижае-

мый. Безусловно, муки ребенка уничижительны для ума и сердца. Но именно

поэтому необходимо через них пройти. Именно поэтому - и тут отец Панлю

заверил свою аудиторию, что ему нелегко будет произнести эти слова, поэ-

тому нужно желать их, раз их возжелал Господь. Только так христианин

идет на то, чтобы ничего не щадить, и раз все выходы для него заказаны,

дойдет до главного, главенствующего выбора. И выберет он безоговорочную

веру, дабы не быть вынужденным к безоговорочному отрицанию. И подобно

тем славным женщинам, которые, узнав, что набухающие бубоны свиде-

тельствуют о том, что тело естественным путем изгоняет из себя заразу,

молят сейчас в церквах: "Господи, пошли ему бубоны", так вот и христиа-

нин должен уметь отдать себя в распоряжение воли Божьей, пусть даже она

неисповедима. Нельзя говорить: "Это я понимаю, а это для меня неприемле-

мо"; надо броситься в сердцевину этого неприемлемого, которое предложено

нам именно для того, дабы совершили мы свой выбор. Страдания ребенка -

это наш горький хлеб, но, не будь этого хлеба, душа наша зачахла бы от

духовного голода.

Тут приглушенный шум, обычно сопровождавший каждую паузу в проповеди

отца Панлю, стал громче, но святой отец заговорил с внезапной силой и,

словно поставив себя на место своих слушателей, вопрошал, как следует

вести себя. Он уверен, что первой мыслью и первым словом будет страшное

слово "фатализм". Так вот он не отступит перед этим словом, ежели ему

дозволят добавить к слову "фатализм" эпитет "активный". Разумеется, он

хочет напомнить еще раз, что не следует брать пример с абиссинцев хрис-

тианского вероисповедания, о которых он уже говорил в предыдущей пропо-

веди. И не следует даже в мыслях подражать персам, которые во время чумы

кидали свое тряпье в христианские санитарные пикеты, громогласно призы-

вая небеса ниспослать чуму на этих неверных, осмелившихся бороться про-

тив бича, посланного Богом. Но с другой стороны, не надо брать пример

также и с каирских монахов, которые при чумной эпидемии, разразившейся в

прошлом веке, брали во время причастия облатки щипчиками, дабы избежать

соприкосновения с влажными горячечными устами, где могла притаиться за-

раза. И зачумленные персы и каирские монахи равно совершили грех. Ибо

для первых страдания ребенка были ничто, а для вторых, напротив, вполне

человеческий страх перед муками заглушил все прочие чувства. В обоих

случаях извращалась сама проблема. И те и другие остались глухи к гласу

Божьему. Но есть и иные примеры, какие хотел бы напомнить собравшимся

отец Панлю. Если верить старинной хронике, повествующей о великой мар-

сельской чуме, то там говорится, что из восьмидесяти одного монаха оби-

тели Мерси30 только четверых пощадила злая лихорадка. И из этих четверых

трое бежали куда глаза глядят. Так гласит летопись, а летопись, как из-

вестно, не обязана комментировать. Но, читая хронику, отец Панлю думал о

том, что остался там один вопреки семидесяти семи смертям, вопреки при-

меру троих уцелевших братьев. И, ударив кулаком о край кафедры, препо-

добный отец воскликнул: "Братья мои, надо быть тем, который остается!"

Конечно, это не значит, что следует отказываться от мер предосторож-

ности, от разумного порядка, который вводит общество, борясь с беспоряд-

ком стихийного бедствия. Не следует слушать тех моралистов, которые

твердят, что надо-де пасть на колени и предоставить событиям идти своим

чередом. Напротив, надо потихоньку пробираться в потемках, возможно даже

вслепую, и пытаться делать добро. Но что касается всего прочего, надо

оставаться на месте, положиться со смирением на Господа даже в кончине

малых детей и не искать для себя прибежища.

Здесь отец Панлю поведал собравшимся историю епископа Бельзенса31 во

время марсельской чумы. Проповедник напомнил слушателям, что к концу

эпидемии епископ, свершив.все, что повелевал ему долг, и считая, что

помочь уже ничем нельзя, заперся в своем доме, куда снес запасы продо-

вольствия, и велел замуровать ворота; и вот марсельцы с непостоянством,

вполне закономерным, когда чаша страданий бывает переполнена, возненави-

дели того, кого почитали ранее своим кумиром, обложили его дом трупами,

желая распространить заразу, и даже перебрасывали мертвецов через стены,

дабы чума сгубила его вернее. Итак, епископ, поддавшись последней сла-

бости, надеялся найти убежище среди разгула смерти, а мертвые падали ему

на голову с неба. Так и мы должны извлечь из этого примера урок: нет во

время чумы и не может быть островка. Нет, середины не дано. Надо принять

постыдное, ибо каждому надлежит сделать выбор между ненавистью к Богу и

любовью к нему. А кто осмелится избрать ненависть к Богу?

"Братья мои, - продолжал Панлю, и по его интонациям прихожане догада-

лись, что проповедь подходит к концу, - любовь к Богу - трудная любовь.

Любовь к нему предполагает полное забвение самого себя, пренебрежение к

своей личности. Но один лишь он может смыть ужас страдания и гибели де-

тей, во всяком случае лишь один он может превратить его в необходимость,

ибо человек не способен это понять, он может лишь желать этого. Вот тот

трудный урок, который я желал усвоить вместе с вами. Вот она, вера, жес-

токая в глазах человека и единственно ценная в глазах Господа, к которой

мы и должны приблизиться. Пред лицом столь страшного зрелища все мы

должны стать равными. На этой вершине все сольется и все сравняется, и

воссияет истина из видимой несправедливости. Вот почему во многих церк-

вах Юга Франции погибшие от чумы покоятся под плитами церковных хоров и

священнослужители обращаются к своей пастве с высоты этих могил, и исти-

ны, которые они проповедуют, воссияют из этого пепла, куда, увы, внесли

свою лепту и малые дети".

Когда Риэ выходил из церкви, шквальный ветер ворвался в полуоткрытые

двери, ударил в лицо расходившимся по домам прихожанам. Ветер нагнал в

собор запахи дождя, мокрого асфальта, и молящиеся, еще не достигнув па-

перти, уже знали, каким откроется перед их глазами город. Впереди докто-

ра шли старичок священник с молодым диаконом, оба боролись с порывами

ветра, норовившего унести их шляпы. Старичок даже во время этой неравной

борьбы не переставал обсуждать проповедь. Он отдавал должное красноречию

отца Панлю, но его задела смелость высказанных проповедником мыслей. Он

находил, что в проповеди звучала не столько сила, сколько тревога и что

священнослужитель в возрасте отца Панлю не имеет права тревожиться. Мо-

лодой диакон нагнул голову, надеясь уклониться от ударов ветра, и заве-

рил, что он часто бывает у отца Панлю, что он в курсе происшедшей с ним

эволюции, что трактат его будет еще более смелым и, возможно, даже не

получит imprimatureЗ.

- Какая у него все-таки главная идея? - допытывался старичок священ-

ник.

Они вышли уже на паперть, ветер с воем накинулся на них, и диакон не

сразу ответил. Воспользовавшись минутой затишья, он сказал только:

- Если священнослужитель обращается за помощью к врачу, тут явное

противоречие.

Тарру, которому Риэ пересказал проповедь отца Панлю, заметил, что он

сам лично знал священника, который во время войны потерял веру, увидев

юношу, лишившегося глаз.

- Панлю прав, - добавил Тарру. - Когда невинное существо лишается

глаз, христианин может только или потерять веру, или согласиться тоже

остаться без глаз. Панлю не желает утратить веры, он пойдет до конца.

Это-то он и хотел сказать.

Возможно, замечание Тарру прольет известный свет на последующие злос-

частные события и на поведение самого отца Панлю, загадочное даже для

близких ему людей. Пусть читатель судит об этом сам.

Так вот, через несколько дней после проповеди отец Панлю задумал пе-

ребраться на новую квартиру. Как раз в это время в связи с усилением

эпидемии весь город, казалось, менял свои привычные жилища. И так же как

Тарру пришлось выехать из отеля и поселиться у доктора Риэ, точно так же

и отец Панлю вынужден был выехать из отведенной ему их орденом квартиры

и перебраться к одной старушке, завзятой богомолке, пока еще пощаженной

чумою. Отец Панлю перебирался на новое жилище с чувством все возрастав-

шей усталости и страха. И поэтому он сразу же потерял уважение своей

квартирохозяйки. Ибо когда старушка стала горячо восхвалять чудесные

прорицания святой Одилии, священник выказал легкое нетерпение, что

объяснялось, конечно, его усталостью. И как ни старался он впоследствии

добиться от старушки хотя бы благожелательного нейтралитета, ему это не

удалось. Слишком плохое впечатление произвел он тогда, поначалу. И каж-

дый вечер, удаляясь из гостиной в отведенную ему комнату, утопавшую в

кружевах, собственноручно связанных хозяйкой, он видел только ее спину и

уносил в памяти сухое: "Покойной ночи, отец мой", брошенное через плечо.

И одним из таких вечеров, уже ложась в постель, он почувствовал, как в

висках, в запястьях, в голове забушевали, заходили волны лихорадки, та-

ившейся в нем уже несколько дней.

Все последующее удалось узнать только из рассказов его квартирохозяй-

ки. Утром она, как обычно, поднялась очень рано. Напрасно прождав своего

жильца, она, удивленная тем, что преподобный отец не выходил из спальни,

решилась осторожненько постучать в дверь. Она обнаружила, что он не

вставал после бессонной ночи. Он тяжело дышал, и лицо у него было еще

краснее, чем всегда. По ее словам, она вполне вежливо предложила ему

вызвать врача, но предложение это было отвергнуто с прискорбной рез-

костью, как она выразилась. Ей осталось только одно - уйти прочь. А че-

рез некоторое время отец Панлю позвонил и попросил ее зайти к нему. Он

извинился за свою невольную резкость и заявил, что о чуме не может быть

и речи, что он не обнаружил у себя ни одного из симптомов, очевидно, все

дело в чрезмерной усталости, но это пройдет. На что старая дама с досто-

инством возразила, что ежели она и предложила вызвать врача, то отнюдь

не потому, что встревожилась за себя, что бояться ей нечего, коль скоро

ее живот и смерть в руке Божьей, просто она обеспокоилась состоянием

преподобного отца, так как считает себя в какой-то мере ответственной за

него. Но так как он промолчал, она снова предложила вызвать врача, счи-

тая, что выполняет свой прямой долг. Святой отец снова отказался, но на

сей раз присовокупил к своему отказу какие-то весьма туманные, по словам

старой дамы, объяснения. Поняла она как раз то, что, на ее взгляд, было

непонятным из всей его тирады, а именно: святой отец отказался призвать

врача, потому что это, мол, противоречит его принципам. Естественно, она

сочла, что разум ее жильца несколько помутился от жара, и ограничилась

тем, что принесла ему чашку лекарственного настоя.

Решившись как можно аккуратнее выполнять свои обязанности, раз уж так

все получилось, квартирохозяйка заглядывала к жильцу регулярно каждые

два часа. Больше всего ее поразило лихорадочное возбуждение, не остав-

лявшее больного в течение всего дня. Он то откидывал одеяло, то снова

натягивал его, все время проводил ладонью по влажному лбу и, приподняв-

шись на подушках, пытался откашляться, кашель у него был какой-то стран-

ный, хриплый, сдавленный и в то же время влажный, словно все внутри у

него отрывалось. Со стороны казалось, будто он старается выхаркнуть из

гортани душившие его куски ваты. После этих приступов он падал на подуш-

ки, видимо, совсем обессилев. Потом он снова приподнимался и несколько

секунд смотрел куда-то в стену, и смотрел с неестественной прис-

тальностью, пожалуй еще более лихорадочной, чем предшествующее возбужде-

ние. Но старая дама все еще не решалась вызвать врача, боясь раздражить

больного. Впрочем, эта действительно устрашающая на вид болезнь могла

оказаться приступами обычной лихорадки.

Однако к вечеру она набралась храбрости еще раз поговорить с отцом

Панлю и получила весьма невразумительный ответ. Она повторила свое пред-

ложение, но тут святой отец приподнялся на.постели и, хотя задыхался,

вполне раздельно проговорил, что не желает показываться врачам. После

этих слов хозяйка решила подождать утра и, если состояние отца Панлю не

улучшится, позвонить по телефону в агентство Инфдок, благо соответствую-

щий номер десятки раз на день повторяли по радио. Все так же неукосни-

тельно выполняя свои обязанности, она решила заходить к больному ночью и

присматривать за ним. Но вечером, дав ему чашку свежего настоя, она при-

легла на минутку и проснулась только на заре. Первым делом она побежала

к больному.

Отец Панлю лежал без движения. Вчерашняя багровость кожи сменилась

мертвенной бледностью, тем более впечатляющей, что черты лица не потеря-

ли своей округлости. Больной не отрываясь смотрел на лампочку с разноц-

ветными хрустальными подвесками, висевшую над кроватью. При появлении

квартирохозяйки он повернул к ней голову. По ее словам, вид у него был

такой, будто всю ночь его били и к утру он от слабости уже потерял спо-

собность реагировать на происходящее. Она осведомилась, как он себя

чувствует. И он ответил с той же странной, поразившей старую даму отре-

шенностью, что чувствует себя плохо, но что врача звать нет надобности и

пусть его просто отправят в лазарет, согласно существующим правилам.

Старая дама в испуге бросилась к телефону.

Риэ прибыл в полдень. Выслушав рассказ старушки, он сказал только,

что отец Панлю совершенно прав, но что, к сожалению, его позвали слишком

поздно. Отец Панлю встретил его все так же безучастно. Риэ освиде-

тельствовал больного и, к великому своему изумлению, не обнаружил ника-

ких характерных симптомов бубонной или легочной чумы, кроме удушья и

стеснения в груди. Но так или иначе, пульс был такой слабый, а общее

состояние такое угрожающее, что надежды почти не оставалось.

- У вас нет никаких характерных симптомов этой болезни, - сказал Риэ

отцу Панлю. - Но поскольку нет и полной ясности, я обязан вас изолиро-

вать.

Отец Панлю как-то странно улыбнулся, словно бы из любезности, и про-

молчал. Риэ вышел в соседнюю комнату позвонить по телефону и снова вер-

нулся в спальню. Он взглянул на отца Панлю.

- Я останусь при вас, - ласково проговорил он.

Больной, казалось, приободрился при этих словах и поднял на доктора

чуть потеплевшие глаза. Потом он произнес, так мучительно выговаривая

слова, что доктор не понял, звучит ли в его голосе печаль или нет.

- Спасибо, - сказал Панлю. - Но у священнослужителей не бывает дру-

зей. Все свои чувства они вкладывают в свою веру.

Он попросил дать ему распятие, висевшее в головах кровати, и, когда

просьба его была выполнена, отвернулся и стал смотреть на распятие.

В лазарете отец Панлю не открыл рта. Словно бесчувственная вещь, он

подчинялся всем предписанным процедурам, но распятия из рук уже не вы-

пускал. Однако случай его был неясен. Риэ терзался сомнениями. Это была

чума, и это не было чумой. Впрочем, в течение последнего времени ей, ка-

залось, доставляет удовольствие путать карты диагностики. Но в случае

отца Панлю, как выяснилось в дальнейшем, эта неопределенность особого

значения не имела.

Температура подскочила. Кашель стал еще более хриплым и мучил больно-

го весь день. Наконец к вечеру отцу Панлю удалось выхаркнуть душившую

его вату. Мокрота была окрашена кровью. Как ни бушевала лихорадка, отец

Панлю по-прежнему безучастно глядел вокруг, и, когда на следующее утро

санитары обнаружили уже застывшее тело, наполовину сползшее с койки,

взгляд его ничего не выражал. На карточке написали: "Случай сомни-

тельный".

В том году День всех святых32 прошел совсем не так, как проходил он

обычно. Конечно, сыграла тут свою роль и погода. Погода резко перемени-

лась, и на смену запоздалой жаре неожиданно пришла осенняя прохлада. Как

и в предыдущие годы, не переставая свистел холодный ветер. Через все не-

бо бежали пухлые облака, погружая в тень попадавшиеся на их пути дома,

но, стоило им проплыть, все снова заливал холодный золотистый свет но-

ябрьского солнца. На улицах появились первые непромокаемые плащи. Удиви-

тельное дело, вскоре весь город шуршал от прорезиненных блестящих тка-

ней. Оказалось, газеты напечатали сообщение о том, что двести лет назад

в годину великой чумы на юге Франции, врачи, стремясь уберечься от зара-

зы, ходили в промасленной одежде. Владельцы магазинов сумели использо-

вать это обстоятельство и выбросили на прилавки всякую вышедшую из моды

заваль, с помощью которой наши сограждане надеялись защитить себя от ба-

цилл.

Но как ни очевидны были приметы осени, все мы помнили и знали, что

кладбища в этот день покинуты. В прошлые годы трамваи были полны пресным

запахом хризантем, и женщины группками направлялись туда, где покоились

их близкие, чтобы украсить цветами родные могилы. Раньше в этот день жи-

вые пытались вознаградить покойного за то одиночество и забвение, в ко-

тором он пребывал столько месяцев подряд. Но в этом году никто не желал

думать о мертвых. Ведь о них и без того думали слишком много. И странно

было бы снова навещать родную могилу, платить дань легкому сожалению и

тяжкой меланхолии. Теперь покойники не были, как прежде, просто чем-то

забытым, к кому приходят раз в году ради очистки совести. Они стали неп-

рошеными втирушами, которых хотелось поскорее забыть. Вот почему празд-

ник всех святых в этом году получился какой-то неестественный. Коттар,

который, по мнению Тарру, становился все ядовитее на язык, сказал, что

теперь у нас каждый день праздник мертвых.

И действительно, все веселее в печи крематория разгорался фейерверк

чумы. Правда, смертность вроде бы стабилизовалась. Но казалось, будто

чума уютненько расположилась на высшей точке и отныне вносит в свои

ежедневные убийства старательность и аккуратность исправного чиновника.

По мнению людей компетентных, это был, по сути дела, добрый знак. Так,

например, доктор Ришар считал крайне обнадеживающим тот факт, что кривая

смертности, резко поднявшись, пошла потом ровно. "Прекрасная, чудесная

кривая", - твердил Ришар. Он уверял, что эпидемия уже достигла, как он

выражался, потолка. И поэтому ей остается только падать. В этом он видел

заслугу доктора Кастеля, вернее, его новой сыворотки, которая и на самом

деле в некоторых случаях неожиданно давала прекрасные результаты. Старик

Кастель не перечил, но, по его мнению, ничего предсказывать еще нельзя,

так как из истории известно, что эпидемия неожиданно делает резкие скач-

ки. Префектура, уже давно горевшая желанием внести успокоение в умы

оранцев, что было весьма затруднительно, принимая во внимание чуму,

предложила собрать врачей с тем, чтобы они составили соответствующий

доклад, как вдруг чума унесла также и доктора Ришара, и именно тогда,

когда кривая достигла потолка.

Узнав об этом безусловно впечатляющем случае, впрочем ровно ничего не

доказывавшем, городские власти сразу же впали л пессимизм, столь же нео-

боснованный, как и оптимизм, которому за неделю до того они предавались.

Кастель же стал просто-напросто готовить свою сыворотку еще тщательнее,

чем прежде. Так или иначе, не осталось ни одного общественного здания,

не превращенного в больницу или в лазарет, и если до сих пор не посягну-

ли на префектуру, то лишь потому, что надо было иметь какое-то место для

различных сборищ. Не в общем-то, и именно в силу относительной стабили-

зации эпидемии в этот период, санитарная служба, организованная Риэ,

вполне справлялась со своими задачами. Врачи и санитары, трудившиеся на