Теория "Длинных волн" Н.Д. Кондратьева 17 страница

Считается, что женщины любят сильных, уверенных в себе, опытных, грубоватых, властных мужчин, в меру романтических, в меру бесшабашных, умеющих кидать к ногам "миллион алых роз" и в то же время держать на коротком поводке.

Ни одно из этих ценных качеств не было свойственно Андрею Данилову.

Никогда в жизни он не был уверен в себе, грубость презирал, в романтике ничего не понимал, театрализованных представлений с демонстрацией страстей терпеть не мог. Сентиментальные штуки выводили его из себя.

Он не знал, получится у него на этот раз или нет. Даже если он очень захочет, ему никогда не измениться и не стать таким, каким должен быть мужчина мечты.

Имеет это значение или нет? Он не знал.

Он не знал даже, справится ли со своим "черным человеком" и что будет с Мартой, если он не справится.

С Мартой и с их общим ребенком, которого они привезли из Ярославля, из жаркой, темной, воробьиной ночи, разорванной всполохами дальней грозы, так и не перешедшей за Волгу, как в сказке.

Вот вам и мужчина мечты.

- Марта, я правда никогда не был в тебя влюблен, - начал он быстро, боясь, что начнет копаться в себе, по своему обыкновению, и тогда сказать совсем ничего не сможет, - я вообще ни в кого не был влюблен. Никогда.

Наверное, я как-то не так устроен. Не правильно как-то.

- Это мы уже слышали, - пробормотала Марта с раздражением, - ты не правильно устроен и поэтому всех подвел, особенно мамочку. Ожидалось, что гениев будет два - отец и сын, как мило, - а сын в гении не вышел. Ну а раз не гений, значит, вообще ни на что не годен!

- Марта, ты мне мешаешь.

- Тогда я лучше пойду, - объявила она и не двинулась с места.

Внезапно он забыл, о чем говорил. Марта смотрела с интересом.

- Ты остановился на том, что никогда меня не любил и любить не будешь, - подсказала она и моментально от этого расстроилась, - вообще-то ты можешь не продолжать. Сейчас ты мне предложишь некоторую часть себя и стабильный брак, чтобы ребенок не рос без отца. Я подумаю, Андрей. Ничего, что я не выражаю восторгов?

- Я не могу без тебя жить, - бухнул Данилов мрачно, - а ты несешь сама не знаешь что. Я... подозревал что-то в этом роде уже довольно давно. Ты - главное, что у меня есть. Единственное, что у меня есть, - поправился он, подумав. - Лида как-то сказала мне, что она вышла бы за меня замуж, а мне было все равно. Ну, замуж так замуж. Тогда я в первый раз подумал, что

со мной будет, если не станет тебя. Если ты перестанешь приезжать, или звонить, или приставать ко мне со своими экзаменами или с Гариком Сукачевым. В последнее время это стало как-то особенно понятно. Я думал, что мне придется отбить тебя у Петрысика вместе с его ребенком, чтобы оставить тебя себе, или придушить Петрысика, что ли.

Он мельком глянул на Марту. У нее приоткрылся рот.

- Только я не знаю, как нужно отбивать женщин, и никогда и никого не смогу придушить. Это от того, что я малодушный, понимаешь?

Марта молчала, только смотрела на него.

- Конечно, я идиот, - неожиданно признался Данилов, - но я только сейчас понял, что в моей жизни никогда не было никакого шекспировского одиночества, потому что ты... была всегда. Почти всегда. Все хорошее, что я помню, так или иначе связано с тобой. Сейчас мне кажется, что мама так на меня сердилась именно потому, что по-настоящему мне не было никакого дела до ее... инсинуаций. Я всегда знал, что есть ты и ты - на моей стороне.

- Я на твоей стороне, - медленно подтвердила Марта.

- Конечно. - Он улыбнулся, в этом у него не было никаких сомнений. - Так что я не стану предлагать тебе часть себя, а стабильный брак, по-моему, отличная штука. Я просто все слишком затянул, как обычно. Тогда мне надо было жениться на тебе, а не на Нонне.

- Ты еще вполне можешь успеть на мне жениться, - пробормотала Марта.

- Да, - согласился Данилов, - я и хочу успеть. Конечно, я не знаю, смогу ли я быть хорошим

отцом...

- Стоп, Данилов, - прервала Марта, - что ты опять заныл! Конечно, ты будешь хорошим отцом! Ты ведь не станешь делать из него великого живописца или второго Энрике Карузо!

- Нет, - испуганно сказал Данилов, - конечно, нет! И никому не дам.

- Даже мне? - уточнила Марта. Она наслаждалась ситуацией и тем, что Данилов стоит без штанов и печальным голосом рассказывает, что не может без нее жить - господи Иисусе, неужели правда?! - и тем, что они уже обсуждают будущее их ребенка, и тем, что все стало наконец на свои места, а она уж было решила совсем пропадать.

- Даже тебе. Тебе тем более. Ты не знаешь, что это такое, когда родители ждут, что ты станешь вторым Сергеем Рахманиновым, а ты не можешь. Не можешь, и все тут.

Примерившись, Марта поцеловала его в губы и заставила замолчать. Левой рукой он обнял ее покрепче и прижал к себе, к кое-как надетому свитеру, к голым ногам, к марлевой нашлепке на груди, и она радостно прижималась.

- Я тебя так сильно люблю, - пожаловалась она, когда он чуть отпустил ее, потому что ему стало больно, - просто ужасно.

- Ничего, - утешил Данилов, - я переживу. Только первую брачную ночь придется отложить.

- Если не на пятнадцать лет, то я согласна.

- Нет, - сказал Данилов, - не на пятнадцать лет. Все у меня как-то не правильно. Марта. Первую брачную ночь приходится откладывать, брюки я сам надеть не могу, и вообще романтики никакой.

- Шут с ней, с романтикой, - решила Марта. Глаза у нее блестели. - Сейчас я натяну на тебя штаны, и мы пойдем есть. Ты сказал мне правду, Данилов?

- Да.

- Ты на самом деле на мне женишься?

- Да.

- Не только затем, чтобы дать ребенку свое честное имя?

- Затем, что я без тебя не могу, - произнес Данилов недовольно, - ты это прекрасно знаешь.

- Мне требуются подтверждения.

- Ты получишь сколько угодно подтверждений, как только я смогу самостоятельно снимать и надевать штаны.

- Ого, - сказала Марта, - что-то у тебя и чувство юмора прорезалось. Это подозрительно.

Она застегнула на нем ремень и осторожно просунула правую руку в рукав свитера. Данилов морщился и пыхтел.

- Спать будешь в нем, - велела Марта, - снять мы его не сможем.

Сигарету ему она тоже зажгла сама.

- Теперь ты сиди и думай, а я буду тебя кормить. Думать Данилову не хотелось. Раненая рука начинала потихоньку наливаться болью, и он знал, что, когда боль нальется до краев, он не сможет ни сидеть, ни лежать, и поэтому все тянул и тянул эти мгновения, почти без боли и почти без мыслей, и смотрел на Марту, и курил, и ждал еды, хотя есть ему не хотелось, но в ожидании была какая-то домашняя мирная прелесть, свидетельство того, что у него теперь - семья, Марта и малыш, маленький, лысый, мягкий мышонок, сидящий у нее внутри, и он станет любить его так, как ему всю жизнь хотелось, чтобы любили его самого, и никто не сможет ему помешать. Даже его "черный человек".

- А что ты писал в своем блокноте? - вдруг спросила Марта. - По-моему, ведь ничего особенного. Только какие-то фамилии.

- Я перечислял фамилии тех, кто мог быть замешан.

- Ну и что? Разве это так важно, что из-за этого можно убить человека?

- Он не собирался убивать, - сказал Данилов, - он хотел забрать блокнот, а Сашка попался ему под руку.

- Откуда он знал, что блокнот у тебя на работе? Данилов пожал плечами.

- Не знаю.

- Откуда он вообще знал про блокнот?

- Не знаю.

- Может, у него подзорная труба и он за тобой в нее все время подсматривает?

- Не знаю.

- Да что такое! О чем ни спросишь, ничего не знаешь. Вот твое мясо. Подожди, я тебе сейчас его порежу.

- Спасибо, - сказал Данилов.

- А на дороге? - спросила Марта, - Он вправду хотел нас убить?

- Ну конечно.

- Нас обоих?

Данилов посмотрел на нее. У нее был спокойный, почти безмятежный голос, который насторожил его.

- Я думаю, он не знал, что ты будешь со мной. Вернее, он был совершенно уверен, что я буду один. Он позвонил мне и сказал, что горит дом. Я должен был кинуться его спасать, что я и сделал. Ты оказалась со мной совершенно случайно. Конечно, я поехал бы один. Но ты спасла мне жизнь. Правда.

- Он собирался тебя застрелить?

Данилов опять на нее посмотрел. Она жевала мясо и выглядела заинтересованной.

- Возможно. Или загнать обратно в машину, а потом в карьер. Проделать на "Фольксвагене" такую штуку, что ты проделала на своей "Ниве", невозможно.

Он не ожидал, что ты... победишь его.

- То есть сегодня вечером ты должен был погибнуть в неизвестном карьере в лесу, - подвела итог Марта, - тебя могли проискать сколько угодно. Даже если бы нашли, ничего понять было бы нельзя: машина сгорела, тело тоже.

- Поэтому и блокнот ему понадобился так срочно. Он был уверен, что сегодня убьет меня, а в блокноте какая-то запись его беспокоила.

- Надо было тебе писать под копирку. Тогда мы бы сейчас узнали, в чем дело. Жаль, что у тебя нет привычки писать под копирку.

- Марта, - сказал Данилов встревоженный ее тоном, - все обойдется. Я знаю совершенно точно.

- Ничего не обойдется! - крикнула она, и глаза у нее налились слезами.

- Нас сегодня чуть не убили! Если бы ты был там один, ты ничего не смог бы с простреленной рукой! Он же... он даже не просто собирается тебя убить, он издевается над тобой, потешается, Данилов! Ему любопытно. Он наблюдает, что ты будешь делать, куда поползешь, в какую щель забьешься, если тебе, например, прострелить руку. Или ногу. А мы даже приблизительно не можем себе представить, кто это!

- Капитан Патрикеев нашел очки.

- Какой капитан Патрикеев? Какие очки?

- Очки мои, а капитан из милиции. В луже Сашкиной крови сверху лежали очки. Мои. Помнишь, мы с тобой покупали?

- Помню, - сказала Марта быстро, - конечно, помню.

- Эти очки у меня просил Веник, когда приехал в понедельник вечером. Он сказал, что Ася собирает вещи, а он не может ее видеть и что-то в этом роде. Он смотрел хоккей и попросил у меня очки. После этого я их не видел.

- Веник просто дурак, Данилов, - крикнула Марта, - у него нет ни характера, ни мужества, ничего!..

- Но он наврал мне про субботу и про то, что ночевал дома, и так и не сказал, где ночевал на самом деле! Он был у меня на работе и видел мой портфель и блокнот, кажется, тоже видел, потому что я разговаривал с ним и смотрел в этот блокнот. И у него дома голубая краска. Он собирается красить ею ванную.

Грозовский сказал, что он готов вернуть мне компьютер. Он ему больше не нужен.

Зачем он его брал? Сашка ночью что-то делал с компьютером. Может, это как-то связано с Грозовским?

- Почему? - удивилась Марта. - С тобой ведь никак не связан магазин "Техносила", а там компьютеры, и у тебя на работе компьютеры тоже.

- Потому что у меня паранойя, - злобно ответил Данилов, - я подозреваю всех. Знаменская мне сказала, что оперировала где-то на Пироговке, а вовсе не в Кардиоцентре, и я забыл это проверить. Теперь я сижу и думаю, наврала она мне или не наврала!

Они помолчали.

- Надпись на зеркале в моей ванной была сделана губной помадой. В моем окружении пять женщин - ты, Знаменская, Лида, Таня Катко и Ира Разуваева. Таня и Ира никогда у меня дома не были. Ты ни при чем. Значит, Знаменская и Лида.

Знаменская не красит губы. Значит, Лида?

- Это еще менее правдоподобно, чем Веник, - пробормотала Марта. - Лида ударила по голове твоего сотрудника и убила?! Это глупости, Данилов. Если бы ей был нужен твой знаменитый блокнот, она бы вытащила его у тебя из портфеля, когда ты принимал душ после очередной сексуальной партии.

- Тогда получается, что никто ни при чем! - заорал Данилов так, что на полке звякнули бокалы. - Нет человека, который мог бы все это! И самое главное - зачем?! Зачем?! У меня нет состояния, и я не завещал никому скрипку Страдивари! Грозовский узнал от Тани про Кольцова, про дом и про то, что его разгромили. Таня узнала про разгром все из той же записной книжки! Тарасов мог узнать все от Грозовского, но ему-то зачем?! Он в пятницу прилетел с гастролей, а в субботу побежал громить дом?! Кто и когда вытащил у меня ключи?

Это вообще непонятно! Моим сотрудникам ключи не нужны, они у них и так есть!

Значит, остаются Веник, Марк, Тарасов и Знаменская. Марк мог взять у Тани, она ничего бы не заметила! Знаменская?! Веник?! И все сначала! А янтарь?! Этот чертов янтарь откуда?! Кто его вытащил? Когда?! Кто знал о том, что он в шкатулке?!

На этом месте Данилов вдруг замолчал, как будто ему заткнули рот.

- Ты что? - осторожно спросила Марта. Такого Данилова она никогда не видела. - Тебе больно? Плохо?

- На приеме, - забормотал Данилов, - все говорили, что я не в себе.

Марк позвонил и сказал, что я какой-то странный, мать позвонила, Знаменская приехала, чтобы выяснить, что со мной.

- А что с тобой?

- Ничего. - Он вдруг улыбнулся и взялся за лоб, но спохватился - ничего такого, что можно было бы расценить как театральные эффекты, не допускалось. - В том-то и дело, что ничего. Со мной все в порядке. И было все в порядке, но почему-то все решили, что я не в себе.

- Да почему все решили-то?!

- Ты знаешь, - сказал Данилов, - мне кажется, что я понял - почему.

Спать он не мог, а Марта уснула на удивление быстро - измучилась за этот длинный и трудный день, начавшийся, казалось, много лет назад. Данилов знал, что реакция еще даст о себе знать и будут слезы, плохое настроение, страх, депрессия, но пока она спала, и он был рад, что она отдыхает.

Она спала у него под боком, а он курил и думал - и все о том, что это так странно, что она спит рядом с ним, несмотря даже на то, что "первую брачную ночь" пришлось отложить на неопределенный срок, и странно, что все так хорошо устроилось. Это было непривычно для Данилова, и он все выискивал подвохи и возможные препятствия на пути к безоблачному счастью, но они что-то пока не находились.

Для безоблачного счастья, сказал себе Данилов, нужно только одно: постараться, чтобы завтра меня не убили.

Он закрыл глаза и снова увидел свое личное черно-белое кино - белая дорога в зализах метели, черные елки, белый снег и белый свет фар, темный ствол поперек белой дороги и, как недостающее шумовое оформление, негромкий хлопок выстрела. Моментальная боль, от которой разрывается мозг и вылезают из орбит глаза. Страх. Ночь. Впереди заброшенный карьер - и больше ничего.

У него Марта, а внутри у нее маленький, мягкий, пузатый, скрюченный ребенок. Их с Мартой ребенок. Данилов ни разу не подумал, девочка это или мальчик. Ему было все равно. Он так и думал об этом - ребенок.

Тот человек готов был убить всех троих, и Данилову теперь ничего не остается, как только

победить его.

Руку дергало болью, как будто кто-то включал и выключал секундомер - три секунды боли, пять секунд покоя. Потом стало наоборот. Когда секундомер включился и больше не выключался, Данилов встал.

Он выпил две таблетки анальгина, подумал и выпил еще две. Сварил кофе.

Зажег сигарету.

Потом вспомнил, что непременно должен был сделать. Он подошел к кухонному столу и очень медленно нагнулся. В мусорном ведре все еще лежала фотография Марты - лицом вверх. Данилов вытащил фотографию из ведра и вернул на стол, прислонил, как давеча, к солонке. Ему показалось, что вид у Марты стал чуть более ехидным, возможно, именно потому, что она побывала в мусоре, Детали, детали, которых накопилось так много, что в них можно было зарыть не одну, а две собаки.

Или даже целую стаю собак.

Растоптанный в пыль янтарь на даче у Кольцова и Лида, которая говорит, что потеряла брелок.

"Ну, тот самый, из янтаря, ты привез мне из Прибалтики, неужели не помнишь?"

Голубая краска, которой было написано "Это только начало", и голубая краска у Данилова на ботинке. Веник собирался красить ванную в голубой цвет.

Ключи от офиса. Очки, брошенные на кровь. Кассета на полу в машине Тарасова. Губная помада, которой написано: "Ты виноват". Записки - ему и Марте.

Окровавленная рубаха.

Почему Веник соврал? Где он мог быть утром в субботу, и почему это такая страшная тайна? Если все это - его рук дело, разве нельзя придумать что-нибудь убедительное, красивое, правдоподобное, легко проверяемое? Почему не придумал? Потому что ничего не боялся? Потому что не имеет к этим делам никакого отношения?

Как понять, что из всего этого важно, а что - просто мусор? Как стать таким же ловким и сообразительным, как детективы в кино?

Повторяющийся элемент, сказала Знаменская. Знать бы, как его найти, этот элемент, если головоломка никак не складывается и кусочков все время недостает, а те, что есть, кажутся лишними?

Данилов потянул к себе телефонную книжку и вытащил из нее ручку. Он не мог думать без блокнота и ручки, и эта его привычка погубила Сашку.

Он столбиком выписал имена и таким же столбиком - все кусочки головоломки. И провел стрелки от имен к кусочкам и обратно. Стрелочек получилось много, они пересекали друг друга, и разобраться в них было невозможно.

Нет никакой логики, сказала однажды Марта, только ненависть и злость!

Данилов был уверен, что логика есть, нужно только правильно думать. Думать как-то не так, как он, Андрей Данилов, архитектор, зануда, несостоявшийся музыкант, а как тот, хитрый, безжалостный, ненавидящий убийца, "Что ему от нас нужно? - жалостливо подумал Данилов. - Что привязался?"

Данилов снова взялся за ручку и нарисовал еще немного стрелочек.

Самым главным ему казалось то, что на приеме все говорили, что у него нездоровый вид и вообще он выглядит как-то странно. И еще шкатулка.

Он написал на чистом листке: "прием" и "шкатулка".

Шкатулка стояла в стенной нише, и Данилов побрел к нише, держа левой рукой правую, потянулся, морщась и охая, и достал ее. Открыл - в три приема- и снова закрыл. Ее легко было сломать. Открыть непросто.

Выходит, "черный человек", написав на его зеркале губной помадой "Ты виноват" и залив его чем-то грязно-бурым, отправился сюда и стал медленно - в три приема - открывать шкатулку.

Данилов закрыл глаза и представил себе, как это было - как за его столом сидел чужой человек и открывал шкатулку, которую бабушка подарила, когда Данилову исполнилось четыре года. Нет, пять. Нет, пожалуй, четыре.

Как чужой человек смог открыть шкатулку? Зачем он ее открывал, когда ее проще сломать? Проще и быстрее!

Он опять посмотрел на имена, на стрелочки, на шкатулку, сиявшую белым лицом изображенной на крышке японки, и в этот момент все понял.

Он все понял сразу и до конца. Ему даже холодно стало от этой отчетливой и неумолимой догадки.

Знаменская была права, он нашел повторяющийся элемент. Вернее, не нашел, а просто увидел.

Нужно только кое-что проверить, чтобы убедиться, что он все понял правильно, но и так он был уверен, что прав.

Он понятия не имел, что станет делать, когда все подтвердится.

Как только Марта вышла из ванной - свежая, но довольно сердитая, - Данилов заявил ей, что она должна уехать в Кратово и не приезжать, пока он не позвонит.

- Ты что, - спросила Марта и зевнула, - с ума сошел? Мне на работу надо. И вообще ты теперь от меня не отвяжешься никогда, не надейся даже.

- Я не собираюсь от тебя отвязываться, - сказал Данилов терпеливо, - но на работу ты позвонишь и скажешь, что заболела.

- Я здорова как бык.

- Знаменская выдаст тебе справку.

- Не надо мне никаких справок, Данилов! Я иду на работу, и точка. Что ты станешь без меня делать? А если тебе прострелят еще одну руку или ногу, кто понесет тебя на спине, чтобы ты смог до конца выполнить свой долг?

- Какой долг? - спросил Данилов мрачно.

- Такой, - ответила Марта туманно. - Ты совсем не спал?

- Спал, - соврал Данилов. - Марта, ты должна уехать в Кратово. Или я позвоню Надежде Степановне, скажу, что тебе плохо, она примчится и устроит скандал. Хочешь?

- Надежда Степановна не устраивает никаких скандалов, - назидательным тоном сказала Марта. - А что случилось-то? Почему я должна куда-то ехать?

- Потому, что у меня должна быть свобода действий. Пока я за тебя боюсь, никакой свободы у меня не будет.

- А для чего тебе нужна свобода?

Данилов так толком и не придумал, что будет делать, когда все подтвердится, поэтому ответить на этот вопрос не мог.

- Мне нужно довести все до конца, - раздраженно сказал он, - сегодня я это сделаю.

- Сделай при мне.

- Нет. Слушай, перестань со мной спорить, а?

- Разве я спорю? - удивилась Марта и куда-то ушла.

Данилов посмотрел в окно.

- Марта! - крикнул он и прислушался. - Ты выйдешь за меня замуж?

- Выйду, - сказала она очень близко. Он вздрогнул и оглянулся. Она стояла у него за спиной и улыбалась. - Конечно, выйду. Хоть ты и не танкист.

- Не... кто? - переспросил Данилов.

- Не танкист, - пояснила Марта охотно, - у тебя мама педагог, а папа пианист. Какой из тебя танкист!

- Это о чем?

- О тебе, балда! - Она взяла его за здоровую руку, притянула к себе и поцеловала в щеку. - Как же ты брился? Ногой?

- Рукой, - ответил Данилов. - При чем тут танкист, я не понял?

- Ты больше налегай на Шостаковича, вообще ничего тогда не поймешь. Это только знатоки "Русского радио" понимают, а знатокам Шостаковича это недоступно. Садись, завтрак готов.

На завтрак была огромная, как луна, яичница с толстой розовой полукруглой сосиской. Данилов съел яичницу, запил ее кофе, потом съел еще кусок у Марты и налил себе еще кофе.

- Слушай, я же ем на завтрак йогурт и сыр, - вдруг удивился он, - и никогда не ем яичницу. Что такое?

- Ничего, - отозвалась Марта, - просто ты проголодался. За столько-то лет!.. Позвони Тимофею Кольцову, - сказала она, помолчав, - позвони, Андрей. Ты не справишься один, это же ясно!..

- Позвоню, - согласился Данилов, - не знаю, станет ли он со мной разговаривать, но я позвоню. И не называй меня Андреем!

- Не буду, - пообещала Марта.

- Ты сейчас уедешь, - велел Данилов, - а вечером я позвоню. Или приеду, если все уже будет в порядке. - Он понятия не имел, будет ли что-нибудь в порядке. - Пожалуйста, Марта. Не осложняй положение.

В полном молчании они допили кофе и собрались.

- Я довезу тебя до твоей машины.

- Только потом уедешь. Ладно?

- Я уже пообещала, - сказала Марта раздраженно, - я не нарушаю обещаний.

- Я тоже. - Данилов взял ее за отвороты белой шубы, притянул к себе и поцеловал. - Прости, что я ничем не мог тебе помочь вчера на дороге. Я втравил тебя в эту историю и ничем не помог.

- Данилов, хоть на время засунь свое благородство куда-нибудь подальше, а? Оно меня пугает.

- Засуну, - пообещал Данилов, - пошли. Как будто за дверью шел бой, в который им предстоит ввязаться, хоть страшно и совсем не хочется воевать, они постояли на пороге его квартиры, потом обнялись, и Марта его перекрестила.

В молчании они вышли из квартиры, вошли в лифт и спустились на первый этаж. Благожелательный Иван Иваныч выглянул из своей каморки и поклонился со спецназовской грацией.

- А ты куда поедешь? - спросила Марта уже в машине. - На работу?

- Я еще точно не знаю, - признался Данилов, - мне нужно с Веником повидаться, а потом я решу.

- Данилов, хоть бы ты рассказал мне, что надумал! Почему с Веником? Ты решил, что все дело в Венике?

- Все дело в том, что на приеме почему-то только и говорили о том, что у меня странный вид. И шкатулка. Шкатулку открывали долго, старательно. Ее открывали, когда ее можно было просто сломать, понимаешь?

- Нет, - сердясь от того, что она на самом деле ничего не понимает, сказала Марта, - я не понимаю!

- Я тоже понимаю еще не до конца, - признался Данилов, - для того, чтобы все понять, мне нужно встретиться с Веником.

- А краска? А помада? А рубаха с кровью? А надпись голубой краской? А янтарь?

- Не было никакого янтаря, Марта.

- Как - не было?! Что значит - не было?! Я же сама видела!

- И я видел. Но его не было.

- Данилов, - сказала Марта с тревогой, - ты что? Спятил? Или у тебя температура?

- Нет у меня температуры! - Как раз в этом он был совсем не уверен, потому что его знобило и мех дубленки казался холодным и колючим. - Я все тебе расскажу. Когда сам все пойму.

- Только ты постарайся к этому времени остаться живым, - пробормотала Марта, и в голосе у нее послышались слезы, - заметь, Данилов, я не говорю - невредимым, потому что не ставлю невыполнимых задач...

- Смотри на дорогу, - посоветовал Данилов и улыбнулся, - хотя что тебе какая-то там дорога, когда ты на своей машине, как на истребителе, летаешь!

В переулке, за офисом Марты, дремал покинутый "Фольксваген", слегка присыпанный вчерашним снегом. "Газель", намертво подпиравшая его сзади, уже уехала по делам.

"Какие случайности", - подумал Данилов.

Если б не эта "Газель", вчера он поехал бы на своей машине, один, без Марты, и сегодня утром его уже не было бы на свете, и капитан Патрикеев называл бы его "потерпевший", и Марта искала бы его, изводясь от беспокойства и страха, и мышонок сжимался бы у нее в животе, а он ничем не мог бы им помочь.

Все. Конец истории. Если бы не "Газель"!

- А звонить тебе можно, - жалобно спросила Марта, - или тоже нельзя?

- Можно, - разрешил Данилов, - я приеду вечером. Или позвоню. Ты, самое главное, не волнуйся.

- Ты еще должен сказать - будь хорошей девочкой! Что ж ты?

- Марта, - сказал он настойчиво, - все будет хорошо. Я должен ехать, или я ничего не успею.

- Езжай, - сказала Марта и отвернулась.

- Ты сиди в Кратове и жди.

- Езжай, Данилов. - Марта шмыгнула носом. Он неловко поцеловал ее в ухо и с трудом выбрался из неудобной "Нивы". И захлопнул за собой дверь. Марта осталась по ту сторону, а он - по эту.

- Пока!

Не взглянув на него, она лихо развернулась в тесном переулке, нажала на газ и скрылась за поворотом, только мигнули красным тормозные огни.

Так. Она уехала и пока будет в безопасности. На ее слово можно положиться, значит, она действительно проведет день на участке в Кратове, где ей ничто не угрожает. По крайней мере, Данилову хотелось так думать.

Он посмотрел на часы - начало десятого. Веник должен быть на работе, биржа открывается довольно рано.

Включить зажигание нужно было правой рукой, и Данилов долго приспосабливал руку к этому действию - очень простому, если в руке нет пулевых ранений.

Он усмехнулся. Пулевые ранения, черт побери все на свете!.. Какая у него насыщенная, интересная жизнь!

Возле здания биржи было много машин и людей, и Данилов долго ездил вокруг, пытаясь найти место, чтобы припарковаться. Потом ему повезло - танкообразный черный джип "Мерседес" вылупился из тесного закутка между желтой стеной и боком ближайшей машины, побуксовал на месте, вырулил и победно помчался по тесной, заставленной автомобилями улице, пугая мирных граждан своим воинственным и зловещим видом. Данилов моментально зарулил в освободившийся закуток, оставив с носом водителя "Фиата", который караулил с другой стороны.

"Фиатчик" что-то произнес, долгое и неслышное за закрытым стеклом, и отправился дальше.

Данилова всегда поражала биржа - старинное здание со стеклянным потолком в самом центре Москвы. Все было "как у больших", как в Нью-Йорке и Токио, - ряды компьютеров, телефонный трезвон, легион мальчиков в белых рубашках и непременно без пиджаков, говорящих в три трубки сразу, ряды часов, показывающих "мировое время", электронные табло с загадочными символами, сменяющимися с такой быстротой, что разобрать ничего было нельзя, шумная толпа в центре зала, размахивающая руками, как дикари во время ритуальных танцев, - все дикари тоже были в белых рубашках и галстуках, - все правильно, похоже, воспроизведено с точностью до мельчайших деталей.

Данилову почему-то казалось, что это именно декорация и все, кто работает здесь, пляшут ритуальные танцы, говорят в три трубки, шикарно и очень по-американски закидывают ноги на столы, прохаживаются между рядами, закинув на затылок уставшие бизнесменские руки, - знают, что это декорация, поэтому так старательно добиваются правдоподобия, поэтому принимают такой нарочито деловой вид, поэтому говорят в три трубки, чтобы незримый хозяин увидел, оценил, милостиво кивнул - верю, верю...

Плохих актеров, как известно, в театре не держат.

Веник еще только приготовлялся выступить на сцену - закатывал рукава белоснежной рубахи, ослаблял галстук, окружал себя телефонами и кофейными чашками.

- Доброе утро, - сказал Данилов, заглядывая в стеклянную будочку, где помещалась "фирма" Веника. На него оглянулись взлохмаченный молодой человек, больше всего подходивший под определение "юноша бледный со взором горящим" - Марта так говорила, - и красавица с пышным бюстом и сердечком нарисованных губ.

- Доброе утро, - вразнобой поздоровались они. Веник, болтавшийся во вращающемся кресле туда-сюда, от неожиданности сделал резкое движение и чуть не упал.

"Фирма веников не вяжет", - подумал Данилов. Рука болела и мерзла, и хотелось надеть на нее еще одну перчатку.

- Ты чего? - спросил Веник у Данилова. - Тебе... чего?