П о з и т и в и з м .

Разбирая современную господствующую науку, мы далеко не найдём в ней всего того, что желали бы видеть, преследуя наше выше приведённое понятие о цели и назначении наук. Скажем бо- лее, – в настоящее время совершенно нет науки, а есть какая-то несчастная, жалкая и скомканная наука под весьма горделивым названием позитивизм.

Приверженцы позитивизма окружили науку китайской стеной положительных принципов и предвзятых идей, и те знания, кото- рые не соответствуют предначертанной ими программе, не вклю- чаются вовсе в область положительных наук.

Начало подобному взгляду на науку положил Огюст Конт в своей позитивной философии; программа позитивизма была выра- ботана его последователями, которые, впрочем, считают, что ни в чём не нарушили коренного смысла первоначального учения сво- его учителя; но это нельзя считать безусловно верным.

Строго следуя программе позитивизма, в настоящее время ис- ключены из числа наук и совсем к ним не причисляются нижесле- дующие науки:

1) Вся философия и метафизика, за исключением некоторых материалистических философий, вроде Бюхнера и Молешота, ко- торые названы адептами положительных наук научными филосо- фиями, за отсутствием в них и тени чего-нибудь метафизического.

Огюст Конт сам писал философию, и многие его рассуждения и допущения имеют ясный метафизичный характер; притом же

~ 76 ~

 

Конт не отвергал необходимости изучения причины, как это со- вершенно неправильно утверждают многие. «В точном смысле это неверно: он отвергает только вопросы о первоначальном проис- хождении и о деятелях, отличных от того, что называют причи- нами естественными. Он считает недоступными для нас причины, которые сами не суть явления. Подобно многим, он допускает ис- следование причин в том смысле, по которому один естественный факт может быть причиною другого. Но Конт не терпит слова

«причина», он согласен говорить только о законах последователь- ности. Отказываясь от употребления слóва, имеющего положи- тельное значение, он упускает из виду и мысль, выражаемую им. Он не видит различия между двумя такими обобщениями, как за- коны Кеплера и теория тяготения. Он не старается понять разницу между законами последовательности и сосуществования, которые мыслителями другой школы называются законами явлений и зако- нами того, что они зовут действием причин. (Д. Стюарт Милль стр. 53)». А потому точный смысл учения Огюста Конта не имеет своим основанием исключение философии и метафизики, и надо признать, что это сделано его последователями совершенно само- вольно. Исключать философию из числа наук не имеет ни малей- шего научного основания, ибо в истинном своём смысле филосо- фия есть наука «о самом человеке, как о существе разумном, нрав- ственном и социальном. Так как умственные способности чело- века заключают в себе и его познавательную способность, то наука о человеке обнимает собою и всё то, что он может знать – насколько это касается способа познавания; другими словами, она вмещает в себе целое учение об условиях человеческого знания. Философия науки есть, таким образом, не что иное, как сама наука, рассматриваемая не по отношению к её результатам и истинам, ко- торые она определяет, а по отношению к процессам, посредством которых ум достигает этих результатов, или по отношению к при- знакам, по каким он узнаёт эти истины, а также по отношению к стройному и методическому расположению их в видах возможно большей ясности понимания, равно как самого полного и удобного применения: одним словом, это – логика науки. (Д. Стюарт Милль стр. 49, 50)».

2) Из числа положительных наук исключены все богословские

~ 77 ~

 

науки, вся теология, этика и все нравственные науки. Труды глу- боких мыслителей, вроде Боссюэта, Паскаля, Давида Гэртли, Руссо, Дидро, Даланберта и многих других, не находят себе места среди положительных наук, несмотря на то, что, воспитывая нрав- ственность и образовывая чувство, они лучше других наук способ- ствуют развитию людей и общей их подготовке для более успеш- ного следования по пути прогресса.

Это исключение совсем противоречит духу учения Огюста Конта. К шести основным наукам своего первоначального ряда Огюст Конт прибавлял ещё седьмую под именем «науки нрав- ственности»; она, по его мнению, образует самую высшую ступень лестницы, непосредственно выше вслед за социологией. Огюст Конт не мог исключить нравственных наук из числа наук, так как в учении о нравственности он был вполне солидарен с Гербертом Спенсером и ставил нравственные познания выше всех существу- ющих.

3) Огюст Конт сам исключил из числа положительных наук политическую экономию, на которую он ужасно нападал за все её выводы, находя их несерьёзными и лишёнными всякого основа- ния. Он сам исключил также и военные науки, находя их характер лишь временным, утверждая, что будто бы с увеличением разви- тия эти науки будут со временем замещены коммерческими. В своём линейном ряду Огюст Конт не даёт места психологии и по- всюду говорит о ней с пренебрежением. Изучение умственных яв- лений, или, как он выражается, интеллектуальных и нравственных отправлений, помещено у него под рубрикою биологии, но и то как ветвь физиологии. Наши познания об уме человеческом, пола- гает Конт, должны приобретаться через наблюдение других лю- дей. Ему показалось, что самонаблюдение может дать нам весьма немногое относительно чувств и ничего не даёт касательно разума. Он полагал, что наш ум в состоянии наблюдать всё другое, кроме себя самого, что мы не в силах наблюдать своё наблюдение и рас- суждение во время самых процессов; и если бы захотели сделать это, то внимание к самому рефлексу уничтожило бы его объект, остановив собою наблюдаемый процесс.

4) Из трудов всех учёных позитивисты выкраивают и исклю-

~ 78 ~

 

чают всё, что не поддаётся непосредственному опыту и наблюде- нию и всё, что не может быть проверено мерой и весом. Опыт, по мнению позитивистов, не может иметь никакого значения в вопро- сах сущности, происхождения и начала, а следовательно, о сущно- сти и происхождении вещей, фактов и явлений природы позити- визм не должен выражать никаких заключений и не должен иметь никаких суждений, и все попытки к тому должны считаться нена- учными. Огюст Конт порицал даже «изучение солнечной системы, если оно простирается на какие-либо планеты кроме тех, которые видимы невооружённому глазу и одни только обнаруживают в деле тяготения на нашу землю влияние, доступное определению. Даже исследование возмущений в их движениях он считает напрасным, коль скоро оно идёт далее общего понятия о них; он думает, что астрономия с пользой могла бы ограничить свою сферу движениями и взаимным действием друг на друга земли, солнца и луны. Подобным же образом Конт имел в виду очистить и все другие науки. В одном месте он прямо говорит, что большая часть действительно доступных для нас исследований напрасна и бесполезна. Он хотел бы сузить насколько возможно больше пре- делы всех наук. Он постоянно повторяет, что всякая наука, как ис- следование абстрактное, не должна идти далее, чем нужно для того чтобы положить основание следующей за нею науке, а в окон- чательном результате социальной науке – главной цели всех их». (Д.С. Милль, стр. 158).

Все отвлечённые суждения и выводы, как бы логичны они ни были, все умозрения и гипотезы, как бы они ни были научны, – не включаются в область позитивизма, ибо человеческий разум в про- должение своего развития не раз принимал теории и системы, ко- торые прежде казались ему немыслимыми, и наоборот отказы- вался от других, которые считал раньше логичными; и все эти за- блуждения позитивисты относят к тому, что каждый человек (хотя и учёный) должен считать себя в научных вопросах как бы психи- чески несостоятельным.

Нечего говорить уже о том, что позитивизм никогда не касался и считает выше своих сил решение всех вопросов: о Высшей Воле, правящей вселенной, о Боге, как начале всего сущего, о душах и духах и о загробной жизни.

~ 79 ~

 

М. Литтре очерчивает район деятельности позитивизма следу- ющими словами: «В основе своей положительная философия от- личается от всех остальных тем, что, раз признав относительность человеческого знания, она никогда и нигде не забывает этого факта и строго сдерживается в его границах. Под относительно- стью человеческого знания следует разуметь то, что нашему зна- нию есть пределы; всё, что не находится в пределах познаватель- ной способности разума, – всё, что положительная философия от- вергает, как знание гипотетическое, положительным наблюдением и опытом не доказанное. Как бы вероятными эти гипотезы ни ка- зались, положительная философия не принимает их и не выводит из них никаких заключений, не строит на них ни систем, ни пред- положений, ни догадок.

«Мы никогда не можем узнать всего, – говорит Литтре, – и все наши усилия достичь абсолютного, безусловного знания не могут дать положительных результатов; будем же скромны и ограни- чимся в наших научных стремления тем полем, где открыт простор наблюдению и опыту, и станем принимать за истину лишь то, что может быть исследовано и проверено научным образом; только та- ким путём мы приобретём действительные, положительные зна- ния, из которых можно выводить верные заключения как для нашей материальной жизни, так и для нравственной (?!); всё про- чее, что сочиняют разные абсолютные теории, всегда вело лишь к заблуждениям и ошибкам. Согласимся раз навсегда, что ни наши концепции, ни наши доктрины, ни наши системы никогда не могут стать абсолютными и должны оставаться и по сущности своей, и по необходимости – относительными. Материальное пространство есть не что иное, как образ пространства умственного: что ограни- чивает одно, тем же ограничено и другое. Наши концепции, наши доктрины, наши системы могут быть верными лишь для человече- ства и среди человечества. Тщетной и ребяческой оказалась бы гордость наша, если бы мы вздумали достигнуть чего-нибудь уни- версального в определённом и безусловном смысле. Но благо- родно и справедливо может хвалиться человек тем, что посред- ством гения и терпения ему удалось вызвать свет, постоянно воз- растающий, интеллектуальное солнце, которое просвещает его в созерцании вещей и ведёт его по пути коллективной жизни.

~ 80 ~

 

Я никогда не найду лишним повторить, – продолжает Литтре,

– что всё мыслимое или немыслимое имеет приложение лишь в наших собственных пределах: таков один из самых существенных результатов психической физиологии. В этих пределах эти тер- мины обладают истиной, достоверностью, верностью, но при пер- вой попытке перенести их за наши пределы, мы уже лишаемся уве- ренности в том, что они имеют какое-либо значение и они падают на нас, как оружие, неудачно брошенное в пространство.

Известно, – говорит он, – что человеческий разум не предуга- дывает мира, а открывает его посредством опыта, и известно также, что опыт не имеет никакого значения в вопросах сущности и начала.

Ничто не даёт нам права распространять психическую теорию нашего сознания и сознания животных на все вещества, во все вре- мена и во все пространства.

Позитивизм имеет в виду разъяснить лишь то, что подлежит человеческому опыту и наблюдению; каждый раз, когда логика данного времени пыталась проникнуть за пределы опыта и наблю- дения, философия позитивистов благоразумно останавливается и скромно сознаётся в бессилии человеческого разума. За этими пре- делами положительная философия ничего не отрицает и ничего не утверждает, она, одним словом, не знает непознаваемого, но констатирует существование его. Такова высшая философия; идти далее химерично, но доходить до этого, значило бы бежать от нашего сознания.

Человеческий разум в продолжении своего развития не раз принимал вещи, которые прежде казались ему немыслимыми, и отказывался от других, которые считал единственно логичными: эта психическая несостоятельность в нём есть».

Необходимость позитивного метода при научных исследова- ниях очень убедительно подтверждается к несчастью слишком многими учёными. – Приведём для примера слова Дж.Г. Льюиса (Истор. Философ., пер. 1885 г., стр. 5 и 294): «Напрасно некоторые силятся доказать, что философия до сих пор не подвинулась впе- рёд, потому что её задачи сложны и требуют больших усилий в сравнении с более простыми вопросами положительного знания.

~ 81 ~

 

Напрасно предостерегают нас от заключений о будущем по про- шедшему, от уверенности, что никаких успехов не последует по- тому, что их не было. Правда, рискованно становить безусловные границы развитию человеческих способностей, но нисколько не рискованно утверждать, что философия никогда не достигнет своих целей, потому что достижение их вне человеческих сил. Здесь дело не в трудности, а в невозможности. Прогресса здесь быть не может, потому что нет критерия правильности результа- тов метафизического исследования. Мы можем познавать только явления, их сходства, сосуществования и последования, стре- миться же к познанию большего, значит пытаться перейти поло- жительные границы человеческих способностей, – чтобы знать больше, надо быть больше, чем мы есть».

Основной смысл этих двух выдержек из учения двух ярых по- зитивистов имеет следующее значение:

1) Придерживаясь программы положительных наук при иссле- дованиях и изучениях природы и её явлений, мы рискуем вдаться в меньшие ошибки, чем то может случиться, изыскивая умозри- тельным путём отвлечённую для нас область в природе.

2) При настоящем развитии наук позитивисты не видят ника- кой возможности начать какие-либо научные исследования этой области, не потому чтобы её в действительности не было, а един- ственно ссылаясь на человеческую несостоятельность, ибо они находят, что человеку пришлось бы быть больше того, чем он в сущности есть.

3) Для того, чтобы быть более последовательным и менее по- грешимым, позитивизм может признавать только то, что подлежит наблюдению и опыту.

4) Опыт не может иметь никакого значения в вопросах сущно- сти и начала, т.е. о сущности и начале мы не можем знать ничего по опыту, следовательно, и рассуждать о них положительные науки права за собой не оставляют.

5) За пределами опыта и наблюдения позитивизм останавли- вается, и далее он ничего не отвергает и не утверждает.

Вот основные принципы и программа нашей современной гос- подствующей науки, которая после всех урезаний, которые необ- ходимо было в ней сделать для удовлетворения программы,

~ 82 ~

 

должна называться уже не наукой, а непременно позитивизмом, в отличие от истинной свободной науки.

С прискорбием надо сказать, что в настоящее время почти нет другой науки, ибо всякие даже проблески свободной мысли подав- ляются модным позитивизмом; они отвергаются, осмеиваются и не получают места в науке.

Положим, что позитивисты могут принять и преследовать ка- кую им угодно программу, ставить какие угодно рамки для своих знаний, далее которых они не должны идти. Они, может быть, правы, признав человека психически несостоятельным, решив в принципе доверять более мере и весу, чем обманчивым и несовер- шенным чувствам человека. Подобный взгляд на вещи избавит их несомненно от многих ошибок, неточностей и гипотетичностей.

Но человечество – может ли оно удовлетвориться этой про- граммой? Разве этим могут исчерпываться все познания, так глу- боко интересующие его? Как может отрешиться человек от врож- дённого желания, хотя бы когда-нибудь узнать начало и сущность свою и вселенной? Каждый человек, мало-мальски мыслящий, за- даёт себе прежде всего вопрос: что же я такое? Как мне понять вселенную и всё меня окружающее? Но каждый раз, когда затра- гиваются подобного рода вопросы, появляется полная несостоя- тельность положительных наук. Придерживаясь своей про- граммы, они должны рассматривать вселенную в том виде, как она в настоящее время есть, не заглядывая ни в прошедшее, ни в буду- щее; но ведь результат подобного исследования может быть только обширным генеалогическим описанием вселенной, или чего-нибудь в этом роде, вот и всё.

В какое безотрадное положение ставят человека положитель- ные науки; они обрекают его никогда не изучать вопросов, наибо- лее его интересующих; вопросов, составляющих главный смысл его жизни, а что важнее всего, – они не допускают даже и попыток к изучению их. Неужели же, в самом деле, если вопросы о внут- ренней жизни человека и духовном элементе природы трудны и кажутся нам нелегко разрешимыми, то правильно не пытаться со- всем их разрешать, а прямо изгонять их из пределов науки, совер- шенно игнорировать их?

Тем не менее, позитивизм строго держится своей программы.

~ 83 ~

 

Он не допускает ни в один научный предмет ничего духовного, ничего волевого, или отвлечённого, и ничего, что вследствие не- знания факта или явления с первого взгляда кажется таковым.

Если позитивисты признают человека в самом деле психиче- ски несостоятельным, то, конечно, надо признать вполне правиль- ным, что они постановили не доверять ему. Но мы спросим, – можно ли психически-несостоятельному человеку верить в чём бы то ни было? Какой верный вывод из опыта может сделать этот пси- хически несостоятельный человек? Если по отношению одних чувств мы должны допустить возможность невольного обмана или безотчётной галлюцинации, то должны и по отношении других чувств допустить то же самое. Почему зрение и слух – два чувства, чаще всего галлюцинирующие, – дают правильные показания, по крайней мере такие, на которые и позитивисты позволяют ссы- латься, а другие, менее поддающиеся галлюцинации, заставляют признавать человека психически несостоятельным? Нам кажется, что психическую несостоятельность надо искать совершенно не там, где её ищут позитивисты. Есть люди, которые видят, чув- ствуют и познают природу больше других, и именно они и заслу- жили со стороны позитивистов название психической несостоя- тельности; не будем ли мы ближе к действительности, если ска- жем, что это «слепые уверяют зрячих в том, что всё, что эти по- следние видят больше первых, – есть не более, как их бред, обман зрения, или выдумка». Но, так как подобного рода слепцов во все времена было несравненно больше, чем действительно зрячих, так как они смелее нападали, энергичнее доказывали и отстаивали свои неверные положения, тогда как противная сторона, уверенная в своей правоте, держала себя всегда более скромно и с достоин- ством, более подходящим к истинному и глубокому смыслу науки, то личности, привыкшие судить по одной наружной форме, не входя в самую суть факта, которую они и не поняли бы, считали всё это вполне правильным и в порядке вещей.

Иммануил Кант выводил категории знания из форм суждения обыкновенной логикой, лет семьдесят раньше, чем говорили Огюст Конт, Д.Г. Льюис и М. Литтре о цели позитивизма; и Кант в сущности дошёл до того же самого заключения, до которого до-

~ 84 ~

 

шли и эти последние; но смысл его великих слов имеет совер- шенно иное, более глубокое, чисто философское значение. Он предостерегает всякого не впадать в ошибки, следуя шатким и скользким путём отвлечённостей; но вместе с тем он считает же- лание проникнуть в духовно-нравственный мир вполне естествен- ным и прирождённым человеческой природе. Он находит, что идеи души, мира и Бога, если мы приписываем им объективное су- ществование вне нас, бросают нас в безбрежное море метафизиче- ских заблуждений, но если мы чтим их, как идеи наши, то мы ис- полняем лишь требования нашего разума, ибо искать причину, предшествующую причине, есть естественная потребность нашего разума.

Идеи служат не для того, чтобы расширить наше познание, но для того, чтобы уничтожить утверждения материализма и через то дать место нравственной философии, которую Кант считает са- мою важною частью философии.

Для признания метафизики как науки Кант поставил усло- вием, чтоб она по отношению к своим источникам не была эмпи- рической (т.е. не основывалась только на одном опыте), потому что это условие заключается в самом понятии о метафизике; чтобы представить аподиктическую достоверность, она должна, по мне- нию Канта, быть познанием à priori. – Кант говорит (Пролего- мены), что «разум наш, несмотря на все свои априористические начала, никогда ничего не познаёт, кроме предметов возможного опыта и о них узнаёт только то, что может быть доказано на опыте, но эго ограничение не мешает ему довести нас до объективного предела опыта, т.е. до чего-то, что само по себе не есть уже пред- мет опыта, но должно быть высшим основанием всякого опыта». Так как Кант относит эти слова к физико-теологическому доказа- тельству бытия Божия, как высшего основания, то тем более должно быть позволено выводить заключения из необходимых от- ношений нашего опыта к чему-то вне его лежащему, когда это что- то стоит к нам во всяком отношении ближе, нежели Божество, ко- торое есть нечто наиметафизичнейшее, тогда как никак нельзя ска- зать, чтобы какой-нибудь научный предмет находился уже совсем вне области нашего опыта.

Человечество стремится, конечно, как в положительных, так и

~ 85 ~

 

в трансцендентных науках, к достижению достоверности; но когда не может достичь её, то должно довольствоваться вероятностью; и ею действительно всегда довольствовалась не только посредствен- ная, но и серьёзно-научно-образованная часть человечества. Что наша организация ставит нам пределы, – в этом нет сомнения, но находимся ли мы уже у этого предела – это ещё вопрос; мы всё же должны проанализировать сами эти пределы и, сообразуясь с воз- можностью, расширять их, чтобы добыть для наших взглядов на природу вещей несколько надёжных предикатов; от наших же пре- емников будет зависеть увеличить ещё больше их число, и таким образом может устанавливаться наука.

Взгляд Канта относительно необходимости наблюдений и опытов совершенно не носит того абсолютно запрещающего и дес- потического характера, который мы видим у всех позитивистов. Кант предлагает в этом случае благоразумие и осторожность, и не в видах психической несостоятельности человека; он ссылается на неполноту наших знаний и на несовершенство наших опытов.

«Было бы нелепостью, – говорит он, – надеяться узнать о каком- нибудь предмете больше того, что заключается в возможном опыте; нелепо было бы иметь притязание определить такую вещь в её свойстве, как она есть сама по себе; ибо посредством чего мы сделаем такое определение, когда время, пространство, все рассу- дочные понятия и, кроме того, все те понятия, которые отвлечены от эмпирического воззрения или восприятия в чувственном мире, не имеют и не могут иметь никакого другого употребления, как только обусловливать возможность опыта? Но, с другой стороны, ещё большей нелепостью будет, если мы не признаем совсем ни- каких вещей самих по себе, или станем считать наш опыт за един- ственный способ познания вещей, следовательно, будем считать наше воззрение в пространстве и времени за единственное воз- можное воззрение, наш дискурсивный рассудок – за первообраз всякого возможного рассудка и, следовательно, примем принципы возможности опыта за всеобщие условия вещей самих по себе. Это правда: за пределами всякого возможного опыта мы не можем дать никакого определённого понятия о том, чем могут быть вещи сами по себе. Однако при вопросе об этом мы не свободны вполне воз- держаться от всякого ответа, ибо опыт никогда не удовлетворяет разума вполне, он отсылает нас при ответе на вопросы всё далее

~ 86 ~

 

назад и оставляет неудовлетворёнными относительно их полного разрешения, как это каждый может достаточно усмотреть из диа- лектики чистого разума, которая именно поэтому имеет своё за- конное субъективное основание. Кто может допустить, что отно- сительно природы нашей души мы достигаем до ясного сознания субъекта и вместе с тем до убеждения, что его явления не могут быть объяснены материалистически, – и не спросить при этом, что же такое, собственно, душа? А так как тут недостаточно никакого опытного понятия, то, во всяком случае, приходится принять нарочно для этого некоторое разумное понятие (простого немате- риального существа), хотя бы мы никак не могли доказать объек- тивную реальность этого понятия. Кто может удовлетвориться од- ним опытным познанием во всех космологических вопросах о про- должительности и величине мира, о свободе и естественной необ- ходимости, когда, как бы мы ни начали, каждый ответ, данный на основании опытных законов, всегда порождает новый вопрос, ко- торый точно так же требует ответа и этим ясно показывает недо- статочность всех физических объяснений для удовлетворения ра- зума? Наконец, при совершенной случайности и относительности всего, что мы мыслим и принимаем только по опытным принци- пам, кто не видит невозможности остановиться на этих принципах и не чувствует себя принуждённым, несмотря на всякие запреще- ния – пускаться в область запредельных идей, не чувствует себя принуждённым искать успокоения и удовлетворения за пределами всяких опытных понятий, – в понятии существа, которого идея сама по себе, хотя и не может быть ни доказана, ни опровергнута в своей возможности, так как касается чисто мысленной сущности, но без которой (идеи) разум должен был бы навсегда остаться не- удовлетворённым?» (Пролегомены, стр. 146 – 149).

Нельзя не признать всеобъемлющего значения этих в высшей степени глубокомысленных слов великого мыслителя, которому должны были бы поклоняться люди и положительно учить их наизусть, чтобы никогда не вдаваться в такие крупные ошибки в выборе своего мировоззрения, как это мы слишком часто можем заметить в людях нашего века.

Отнять от людей возможность исследования целых областей знания, несравненно больших, чем те, над которыми трудится в

~ 87 ~

 

настоящее время наука, единственно потому только, что, изучая и работая над ними, они могут впасть в ошибку, – казалось бы, не может быть названо целесообразным и серьёзным, и вряд ли такой метод, принятый людьми нашего века, может долго ещё продер- жаться; сам Кант сомневался в этом и надеялся на большое благо- разумие: «Если спросят меня, – говорит он, – на чём я основываю эту надежду? Я отвечаю: на неотвратимом законе необходимости. Чтобы из опасения ложной метафизики дух человеческий бросил вовсе метафизические исследования – это так же невероятно, как и то, чтобы мы когда-нибудь совсем перестали дышать из опасе- ния вдохнуть дурной воздух. Всегда и у каждого мыслящего чело- века будет метафизика, и при недостатке общего мерила – у каж- дого на свой лад». (Пролегомены, стр. 173).

Если бы позитивисты только поняли, что, избегая возможно- сти одних ошибок, они впадают в другие, большие, при которых они придают всей своей науке фальшивый тон, – они, наверное, изменили бы свои отношения к науке и установили большую от- кровенность в оценке своих знаний, и тогда они вводили бы своих последователей в меньшие ошибки, и, следовательно, позитивизм не имел бы таких дурных и чисто пагубных последствий.

Существенно необходимо, чтобы каждый знал и всегда пом- нил, что за каждым невыясненным по существу понятием кроется целый недосягаемый для науки мир, расследование которого ещё предстоит, но пока ещё остановлено и даже совсем запрещено по- зитивизмом, вследствие младенчества науки и умственной несо- стоятельности современного человечества; одно уже это сознание совершенно меняло бы взгляд человека на свою науку и ставило бы её на ту истинную почву в ряду всех человеческих знаний, ко- торая по справедливости ей принадлежит. Этого в настоящее время совершенно нет, все относятся к науке, как к чему-то вполне законченному, цельному, непреложно-верному и авторитетному во всех отношениях. Позитивисты не хотят и допустить, чтобы могли существовать такие явления в природе, которые не были бы им известны и не были бы ими разъяснены, они полагают, что все явления составляют достояние их науки. Всё же непонятное им безжалостно исключается из среды достойного подлежать изуче-

~ 88 ~

 

нию; целые группы фактов, действительно существующих, отвер- гаются, целые теории извращаются, ссылаясь на психическую несостоятельность человека для того, чтобы наука не сталкивалась с теми темами, которые могут пошатнуть её, столь удобно для них сложенное, миросозерцание.

Приведём примеры:

I) Вспомним, как сто лет тому назад Месмер открыл новую силу в человечестве, способную вызывать разные непонятные со- стояния организма. К Месмеру стекались тысячами больные и по- лучали исцеление. Месмер долго и упорно проводил своё откры- тие, бесплодно борясь с учёным медицинским миром, от которого так и не добился официального исследования его открытия, как способа лечения больных.

Открытие Месмера возбудило против себя весь медицинский мир Франции; медицинский факультет выступил открыто против него и стал хлопотать о том, чтобы административным порядком было бы запрещено Месмеру продолжать свои опыты и лечить больных. Когда происки эти не удались факультету, то он начал действовать сам. Он предложил ординарному профессору и док- тору медицинского факультета Деслону, который помогал Ме- смеру, опомниться и оставить это дело. Когда тот отказался, фа- культет исключил его из числа профессоров факультета. Затем, видя, что успехи Месмера, с исключением Деслона, становятся ещё более популярными и стали ещё больше привлекать внимание врачей, факультет, для вразумления остальных неразумных, сбив- шихся с пути истинного, членов своих, положил для полного пре- кращения всяких дальнейших недоразумений, отобрать подписки от всех членов факультета в отречении от учений Месмера. Отре- чение это следующее: «никогда не принадлежать к числу последо- вателей животного магнетизма, ничего не говорить и не писать в его пользу, под страхом исключения из списка профессоров фа- культета». Многие подписали; другие отказались, – и между по- следними был заслуженный профессор Донгле. Поступок этот воз- мутил весь факультет, и научные заслуги Донгле не спасли его от этих нападок, – он был так же, как и Деслон, исключён из числа профессоров.

Ясно, что после таких внушительных и решительных актов

~ 89 ~

 

медицинского ареопага трудно было Месмеру добиться официаль- ного и тем более, конечно, беспристрастного научного разбора своего открытия, и оно было забыто для науки.

С тех пор всем вопросам, касательно месмеризма, гипнотизма, сомнамбулизма и т.п., вход в среду европейской науки оказался закрытым, до тех пор пока «фокусник» и «шарлатан», как его называют адепты положительных наук, Ганзен, около 1880 года, вздумал демонстрировать их на театральных подмостках, объехав с этою целью все города Германии. Тогда только более рассуди- тельные люди науки почувствовали себя устыжёнными в своём невежестве и были принуждены открыть двери учёных коллегий для этих ненавистных и назойливых, а вместе с тем поразитель- ных, явлений. Двери учёных коллегий в настоящее время открыты, но эти непрошеные гостьи и до сих пор не встречают радушного и справедливого приёма в храме знаний; их извращают, издеваются над ними и отказываются от них до такой степени дерзко и упорно, что более совестливые адепты положительных наук обличают сами своих же товарищей в небрежном и даже в недобросовестном отношении к ним, а следовательно, и по отношению ко всем от- раслям науки, которые зависят от них. Для примера приведём пуб- личный упрёк, сделанный Карпентеру Эдуардом фон-Гартманом в его «Спиритизме», гл. ІІ-я, упрёк, который вполне заслужил Кар- пентер рядом своих статей по предмету совершенно им не изучен- ных и ещё не понятных явлений. Ещё Сократ учил: «Что есть доля мудрости?» – отчётливо знать: «что я знаю, и чего я не знаю». Про- тив этого великого и простого положения Сократа грешат многие из современных мыслителей, и в особенности против таких явле- ний, знание которых, по своему первенствующему значению, должно в скором времени положительно изменить всю науку и уничтожить позитивизм с самым корнем его, ибо значение его слишком всеобъемлющее. В настоящее время в этом убеждены не одни спиритуалисты, но и люди противоположного лагеря. Выслу- шаем, для примера, что сказал Артур Шопенгауэр о гипнотизме и сомнамбулизме: «После краткого введения, я перейду к изложе- нию самого предмета настоящего исследования, но предвари- тельно замечу, что фактический материал предполагаю уже из- вестным читателю. Ибо, во-первых, задача моя – дать объяснение, теорию фактов, а не изложение их; во-вторых, мне пришлось бы

~ 90 ~

 

написать довольно объёмистую книгу, если б я стал повторять здесь многочисленные случаи магнетизма, сомнамбулизма, снови- дений и проч., собранные в разных сочинениях об этом предмете; в-третьих, наконец, я вовсе не чувствую признания бороться с невежественным скептицизмом, лжемудрые нападки которого с каждым годом теряют кредит свой. Человек, сомневающийся ныне в этих фактах магнетизма и ясновидения, по-моему, должен счи- таться не скептиком, а просто крупным невеждой». (Parerga und Paralipomend). Или далее в этом же сочинении своём А. Шопен- гауэр говорит: «Животный магнетизм, рассматриваемый с фило- софской точки зрения, есть важнейшее из всех открытий, сделан- ных умом человеческим, но в то же время представляет собою по- чти не разрешимую загадку. Кроме того, его можно рассматривать как истинную практическую метафизику, так как им устраняются в известных случаях самые общие законы природы и становится возможным то, что даже á priori считалось невозможным. Если в обыкновенной физике только одни опыты и факты недостаточны для понимания явления и чувствуется потребность ещё в пра- вильно построенной гипотезе или теории, тем более это необхо- димо для объяснения загадочных явлений животного магнетизма, этой эмпирической метафизики. Таким образом, рациональная или теоретическая метафизика должна идти рука об руку с эмпириче- ской, и можно надеяться, что со временем философия, животный магнетизм и естествознание так озарят своим светом мир и при- роду человеческую, что обнаружатся истины, о которых и мечтать теперь никто не смеет».

II) Как встретили учёные общества французских микрографов, когда они вздумали уверять, что споры тайнобрачных растений имеют все характеристические признаки животных, а потому должны быть сопричислены к царству животных? Германия при- няла их хуже всех, она отразила это открытие такими недостой- ными насмешками и глумлением, каковых не следовало бы допус- кать в науке; гораздо серьёзнее было бы взять микроскоп и убе- диться в этом, теперь уже несомненном, научном факте. Они охотно сделали бы с ними то же, что сделал Наполеон I после того, как увидел идущим в первый раз по реке Сене пароход Фултона: он велел засадить Фултона в тюрьму, где и продержал его до смерти, находя, что пароходы для Франции вредны.

~ 91 ~

 

Иногда гибкость ума человека допускает разные вольности, даже и в науке; но встречаются и такие роковые темы, которым человек, несмотря на всю очевидность доказательств, не хочет дать места в числе своих знаний из упорства, и единственно из принципа: не затрагивать этих опасных тем.

III) Вспомним, как Парижская академия наук, после вполне доказанного падения с неба камня около города Эгля, в 1803 году, запретила говорить своим членам об аэролитах, считая для себя постыдн