Алексеев Сергей - Аз Бога Ведаю! 15 страница

– А ты, Кикимора, молчи! – обрезала старуха. – Опять царицей назвалась? Ну, отвечай?!

– Мне молодец пришелся, – захныкала она. – А он отринул! Обидно, хоть топись… Не ведала, что князь, подумала, бродяга, изгой случайный…

– Ой, чую, подсидишь меня! А чтоб такого не случилось, ступай на дно сама!

– Прости, владычица! Служить буду исправно! И на твой престол не посягну! Ни‑ни!

– Врешь, тварь болотная, – старуха отмахнулась. – Но что же делать, князь? Хоть посоветуй!

– Коль так, пойду на дно. Каков ни есть, а путь, – покорно согласился князь. – Уж лучше к рыбам, нежели беспутным странником бродить в пространстве, где зыбко все, где нет ни дня, ни ночи… Изволь, царица, я готов. Да токмо речка по колено и не утопнуть в ней ни вдоль, ни поперек. Вели свести на омут, где б скрыло с головой. И камень привяжи покрепче, инно всплыву.

– Камень? Есть камень у меня, – с тоскою молвила старуха и указала на глыбу черную, на коей и сидела. – Позри вот, подходящий. С ним век лежать на дне.

Князь осмотрел его, ощупал подле землю и вырвал посох – миртовый сук, уже пустивший корни.

– А верно твое слово, не всплыть вовек. Тяжел осколок Тьмы. И посох мне знаком… Допрежь, чем обратиться лежачим камнем, он был моим кормильцем по имени Аббай. Вот где приют нашел…

– Да ежели б рубахи не оставил, стала б казнить тебя сим грузом? – заохала царица вод. – Ни в жизнь! Попарила бы в бане, к Валдаю проводила… Теперь ни мыть, ни парить: каким пришел, таким уйдешь на дно. Да не кручинься, князь! Позри на воды светлые, ведь се не Волга, как ныне прозывают, и не Итиль; се Ра – река. Она тебя отмоет…

И, побежавши к Гоям, закричала:

– Эй, лодыри! Тушите каменку и выпускайте пар! А воду вновь снесите в реку!

И в тот же миг зашевелился камень, стряхнул речной песок и встал – не изваяние, не каменный болван, а юдолище мерзкое.

– Признал меня?.. Признал… Ну, что? Расправился со змеем? На части мелкие иссек? И выползок развеял по ветру?

– Я то исполнил, что на роду написано, – ответил камню Святослав.

– И рад? Мир подивил, потряс, утешен славой?

– Путь Птичий отворил, и тем доволен.

– Эх, неразумный отрок, – загоревала глыба. – Послушался бы мать. И твое имя осталось бы в анналах, как имя Александра из Македонии. И многие века о Святославе слагали бы легенды и пели ему. гимны, походы прославляя. Ты б стал не просто князем земель славянских, но первым государем со славой просвещенья и мудрости великой. И тем прославил Русь! Я бы тебе за это открыл три Таинства и сделал рохданитом. Ты стал бы ипостасью бога Яхве, а значит, вечным. А ныне что? Что скажут о тебе? Князь‑варвар? Полководец племен убогих, диких, темных? Второй Аттила, разрушивший Великую Хазарию – страну мужей ученых, страну творцов, страну блестящих знаний мира, где во главе угла – свобода? Презренный скифский вождь, добычи ради, злата вершивший злодеяния, от коих стынет кровь?

– Не скажут так, ибо известно всем, что я отринул злато, – храня спокойствие, промолвил Святослав. – К сему же, Гоям, кому я путь открыл тропой Траяна, никак не повредит молва. Им истина известна.

– Се верно, тем, кто пойдет тропой, известно все… Но кто услышит их? С пути Траяна глас одинокий не долетит до уха. А долетит, так кто поверит? Смеяться станут над изгоем… Нет, князь, все доводы твои – есть суть обман. Он Путь открыл! Он вновь соединил народы Ара и две реки священных! Он отринул злато, попрал ногами, дабы вернуть к истокам человека!.. Все ложь, и все напрасно. Героем может быть лишь тот, кто собирает злато, кто в жажде отыскать его свершает подвиги, воюет со стихией и дикостью племен, не ведающих, чем они владеют. А ну‑ка вспомни те саги и сказания, которым я учил тебя? Знали бы Ясона, не поплыви он к скифам за золотым руном?.. Чем ты гордишься, неразумный? А ведомо тебе, что все потомки людского рода обречены в ближайшем будущем не только собирать, но поклоняться злату, как божеству верховному? Не станет над главой ни Рода твоего, и ни Христа, Аллах покинет небо, и в пыль источится Будда. Сам Яхве потеряет силу! И только Золотой Телец будет светить как солнце, спасать и даровать все блага. Он, всемогущий, начнет ряды рядить, суды судить и жизнью править. Ну, князь, поспорь со мной!

– Нет, чародей, я спорить не берусь, – сказал на это Святослав. – Тебе видней, что станет божеством. Ты зришь в столетья. И ежели речь твоя есть истина и Золотой Телец на небе воссияет, то над пустой землею первозданной. Ибо исчезнет человек, а будет скот двуногий. И мне его не жаль.

– Скот говоришь? – скрипуче усмехнулся камень. – Возможно, ты и прав… Да только скот того не будет ведать и не пожелает знать, что скот. Он скажет о себе – я человек! И кто же станет сомневаться?.. А ты, сказав о человеке – скот! – слыть станешь ненавистником и гордецом, не ведающим бога.

– Аз Бога Ведаю…

– Но ты его попрал! Ты надругался над священным Золотым Тельцом. Так кто ты есть? Злодей, вероотступник, невеглас поганый, возводящий хулу на бога! Вот кем останется князь Святослав в глазах потомков!

– Я славы не искал и никогда не мыслил, что станут говорить потомки, – признался князь. – Рассудят верно, коль ведать будут бога. Ну а забудут Рода, и твоему Тельцу поклонятся и гимны воспоют – не мне судить их. Я рок исполнил свой и камень с Пути убрал.

– Убрал? Юнец наивный! Ей‑ей, ты более мне нравился детиной!.. Мне жаль тебя. Суровый путь прошел, не княжеские яства – конину ел в походах, не на перинах спал – на потнике под звездным небом, жен не ласкал, не пировал. Теперь помысли, к концу какому ты пришел? Что заслужил? На шею камень! Да не просто камень! Ты победил Хазарию, но она в моей сути на дно тебя утянет и там станет держать.

– Не ты меня, а я тебя избрал на шею, – ответил Святослав. – Не ты, а я буду держать тебя на дне, чтоб более никогда не явился на белый свет.

– Самонадеянный безумец! Старания напрасны, ужель не видишь? Все вернется на круги своя! Князь усмехнулся:

– Вернется на круги?.. Забавно! Вот ты, Аббай, тяжелый черный камень, попробуй‑ка, вернись! На киевский базар потешным стариком или кормильцем!.. Нет, исторгнутый с Пути, быть тебе лежачим камнем во веки веков!

Тут юдолище покачнулось, волну пуская по воде, но не свалилось, а напротив, лишь крепче утвердилось.

– Да, я ныне черный камень… И с тобою вкупе мы уйдем на дно. Ты обратишься в прах скорей меня. Я выжду срок! Вода меня источит и обратит в песок. Песок тяжелый унесет река… И если одна песчинка достигнет земель обетованных, я снова встану рохданитом! И вернусь сюда, чтобы достичь чертогов и сокрушить их!

– Ну что же, дерзай, – князь сжал кулаки. – Я зрю теперь, все так и будет… Но прежде минет вечность!

Черный камень засмеялся – содрогнулась земля и воды взволновались.

– Мне вечность нипочем! Чей ныне принят календарь? От сотворенья Мира? От рождества Христова! А ведомо тебе: кто движет Время, тот и правит миром?

 

 

Скованные вместе Свет и Тьма, лежали рядом, на помосте, воздвигнутом над водами реки священной – Ра. И солнце, стоящее в зените, вдруг тень отбросило: бог Род взирал на казнь и хмурил брови. И голос слышен был:

– Я даровал тебе покров свой – ты на земле его оставил. Каз учинил… А Каз – се моя воля! И мне его творить! Ты возгордился, Святослав, и покусился на промыслы мои. Мне жаль тебя, но дабы не нарушить устройство мира, ты пойдешь на дно.

Тем часом Великий волхв Валдай стоял пред жертвенником Рода.

– Владыка! Пощади его! Твой сын и суть даждьбожий внук не возгордился, а сделал то, что ты не сотворил, в забвеньи пребывая. Ты нас забыл. Ты нас оставил! И сын твой взял на себя не промыслы твои, а ношу тяжкую: будучи смертным, вершил деяния бессмертные. Что нам творить, коль боги почивают?.. Утопишь Святослава, и с ним утопнет все. И ты утопнешь, хоть и высоко сидишь! Ужель не помнишь, зачем послал его? Тот, с кем ты поделился плотью и промыслом своим, исполнил рок, и дай ему конец достойный. Мы не рабы твои, мы внуки! И существуем как продолженье твоей воли в земном пространстве.

Что сделал Святослав, то ты желал. Иль скажешь, нет?.. Так и позволь уйти ему в Последний Путь не как изгою, голи перекатной; как подобает князю – на корабле, совокупившись с пламенем.

– Столь долгой речью ты утомил меня, наместник. – глас строгий с неба пал. – Ты просишь за него, а он молчит… Я не отнимал дар речи, пусть скажет, пусть меня попросит. Иль смелость потерял?

– Он ничего не скажет, не попросит, – ответствовал Валдай. – Он молча канет в бездну, то бишь на дно.

– Но отчего? Так возгордился?

– Только оттого, что сын твой! И его гордыня и дерзость – все от тебя.

На срок недолгий свет погас в чертогах. Великий Волхв движением плаща на жертвеннике оживил огонь, но жертвы не воздал.

– Где мать его? Моя жена земная? – в гласе небесном послышалась тоска. – Я ее помню… На лодии плыла, в Плескове, где перевоз держала. В очах волна, в руках волна, волна в душе… Залюбовался ею. Где ныне дева именем Дарина? Вчера еще была…

– По‑твоему – вчера, а минул почти век…

– Так где она?

– А больше нет Дарины.

– Умерла?.. Но среди мертвых ее не зрю!

– Она живой мертвец, – проговорил Валдай и простительную жертву – кукушкины слезы – бросил на пылающие угли. – Прости ее, Даждьбог… Есть ныне на земле обряд, по коему изгои – твои внуки, по доброй воле принимают сан, суть иноческий, мысля, что будучи живым, возможно постигнуть божество и ему служить, как если б испытал смертный час.

– Какая суета, – вздохнули небеса. – И что им не хватает? Что они ищут, свою терзая душу?

– Тебя, Владыка…

– Ну, полно! Хочу послушать сына… Эй, плоть моя! Так и уйдешь на дно, не обронивши слова?.. Удачный выпал час, я вспомнил твою мать. Проси меня, я ныне благосклонен и все исполню. Ну? Проси, проси же! Иль нечего просить?

Князь голову приподнял, однако черный камень вниз потянул.

– Есть просьба у меня… Не отправляй на дно.

– Так я и знал… Добро! – тотчас же отозвался Род. – Садись в корабль и плыви ко мне. Я зрел, как ты сражался с моим извечным супостатом – златом, и победил его. А посему отныне ты – воевода, моя десница, карающая зло.

– Счел бы за честь, отец, десницей стать твоей, – князь все‑таки привстал – железные оковы и тяжкий груз перехватили горло. – Да не время ныне мне на корабль… Позри на камень сей! Покуда цел он, ничего, но время трет его, и черный прах летит по ветру, по воде плывет. И то, с чем я сражался, что исторгал с Путей, вновь засевает нивы. Токмо здесь, меж небом и землей, я наконец изведал, в чем семя зла и где мне быть должно, дабы полками ярыми, огнем, мечом выбить его всходы – в земле обетованной, как рекут хазары. Да, рок твой исполнил. Но все уйдет в песок, коль я сейчас отправлюсь в Последний Путь. Хоть огненной насадой к тебе, отец, хоть с камнем сим на дно речное. Пусти меня, верни на землю! Мне след свершить теперь не промыслы твои, а свою волю.

– Изведал, где ему быть должно, – ворчливо начал Род. – Каз учинил, и мой покров без ведома оставил в дар. А ныне эвон замахнулся! Исполнить свою волю!.. Ужели позабыл: ты токмо плоть, не суть моя! Не дерзости поболе, чем у Перуна… Все! И слышать не желаю! Пока я благодушен, садись в корабль и плыви!

– Но некому вздувать ветрила огненные и тризну править!

– Холопы вздуют, справят…

– Се не холопы, бог, а суть казаки – воинство твое! Принявшим сей обет потребно ли вершить дела холопские? Насаду строить, гнать смолу, рубить дрова? Им лишь играть на тризном ратище и пить вино…

– Добро, расстанешься с душою не в шатре походном – в опочивальне терема, во стольном граде, – решили небеса. – Там‑то есть холопы! Иль ты всю Русь венчал своим разбойным Казом?

– В сем граде холопов и рабов довольно, – согласился князь. – На то он стольный… Но там же правит мать! Как старшей рода, ей надлежит распоряжаться на тризном пире. Но по пути какому она пошлет меня? Тебе известно: моя мать отринула богов и приняла иную веру – христианство. По их обычаю меня зароют в землю, чтоб ели черви… Так лучше уж на дно!

– Есть старшая жена! От коей сын!

– Помилуй, Род, но мать жива! Потерпит ли она жену хозяйкой тризнища? Иль женщин ты не знаешь?

– Морока мне с тобой, – смутились небеса. – Ужели некому ко мне отправить?

– Выходит, так, – князь очи к солнцу поднял. – А посему пусти назад, на землю!

– Назад?.. Но ведаешь ли ты, где ныне пребываешь? Что за дорога под тобою?

– Меж небом и землей, судебный путь…

– Отсюда сходит вниз лишь тело хладное…

– Но ведь была Креслава!

– Та, что бежала с корабля?.. Была. Да то жена, чей материнский рок мне не подвластен, – Владыка Род печален стал и одновременно горд. – Есть в мире то, чем не владеют боги. Волчица кормит молоком чад человеческих, а человек – волчат… След бы прервать сие и утвердить порядок, но грустно созерцать и душу отнимать у гибнущих детей, будь то людской детеныш или звериный… Пусть материнство остается чуть‑чуть сильнее промыслов моих, чтоб не пресекся вольный род живых существ. Рабов и так довольно… Но ты мужская половина, ты воплощенье разума, то бишь меня, а не стихии, и я над вами властвую всецело. Ты сын мой, и должно тебе быть не в Земле Сияющей Власти, не между небом и землей, а под моей десницей. И не избегнуть моей воли! Готовься, Святослав!

– Постой, отец! – князь руки поднял. – Но мы же сговорились: без распрей и обид не проводить меня в Последний Путь, не справить тризны! Ты хочешь учинить раздор? Его и так довольно! И предстоит еще борьба за власть, за княжий трон после моей кончины…

– Чтоб ты на свет явился, я Рожаниц послал. Теперь не смерть пошлю – Перуна. Пусть молнию метнет без грома, чтобы никто не слышал, испепелит тебя, и всей же час ты одолеешь путь без огненных ветрил.

– На сем пути, где я стою теперь, бессилен громовержец, тебе придется отпустить меня на землю.

– Отпущу… Но едва ее ногой коснешься – ударит молния.

Князь светоносный вдруг блеснул очами.

– Уйду я от Перуна! Пусть мечет молнии!

– Ослух своевольный! Да знаешь ты, что станет, коль уйдешь от моего суда? – огнем дохнули небеса. – На смерть какую обречешь себя? Мой Каз суровый: лишу пути назад!

– И убоялся б гнева, Род, и покорился, – князь тяжело вздохнул. – Будь я твой раб, и шагу бы ступить не смел по собственной охоте. Но ты же сам даровал мне волю! Сам на сию стезю поставил, предначертал судьбу, а ныне ждешь смирения? Так знай: я не смирюсь!

– Не забывай, ты смертный! И суть твоя – лишь плоть моя, а дух земной!

– Се верно, отче, я лишь плоть твоя, – он будто б покорился. – Но к сей плоти привязан груз – вот этот черный камень! Вода его источит… И ежели песчинка… Все повторится вновь!.. Вернется на круги своя… Ужель мой труд напрасен?

– Не слышу, что бормочешь?

– Верни на землю!

– Ну что ж, ступай!.. Эй, громовержец? Срази‑ка гордеца. Он нужен мне на небесах, а тут я спеси поубавлю…

И зыбкий путь, ведущий в никуда, подобно радуге, прогнулся, достал земли возле шатра и так стоял, покуда князь не опустился на хлябь земную. В тот же миг стрела беззвучная, скользнув с небес, ударила в шатер. Он вспыхнул вмиг и, пламенем объятый, вздулся, ровно парус; огромный шар огня минуту повисел над степью и, оттолкнувшись мягко, поднялся к звездам.

А воинство священное, поодаль стоя, глядело в небо.

– Наш княже полетел…

Однако сыновья, вскочивши на коней, примчались к месту, где был шатер: наследство взять, как наказал отец, и прах прибрать, упрятать под курган все, что осталось…

И что позрели? Под звездным небом на потнике – своей постели с седлом вместо подушки – спал Святослав, а рядом с ним – копье железное, в землю вонзенное, и древко глядит в зенит…

Перун с небес взирал и видел круг на земле, отмеченный ожогом. И в круге том – неуязвимый князь…

– Ужо вот я тебя!

Стрела другая – столб огненный! – сорвавшись вниз, ударила в землю! Содрогнулась земля, поникли травы и дымный столп восстал, однако молния вновь не достала князя – в песок ушла, как жарким днем уходит короткий летний дождь…

Взъярился громовержец! И забыв наказ, загрохотал с небес:

– Отец твой стар! С ним можешь и потягаться, и поспорить! Но не спорь со мной и не играй с огнем!

И не одна стрела, но туча стрел посыпалась из неба ясного на землю, раскаты не смолкали; от блеска молний стало светло, как днем, метались и храпели кони, сбиваясь в табуны с волками. Все живое пряталось по норам и приходило в ужас – страшен гнев Перуна!

Три дня в степи гроза гремела, и когда, всю ярость выметав, унялся громовержец, встал Святослав и потянулся:

– Как долго спал!..

Хотел взять меч, ан нет меча, сотлел от молний дар Валдая. Хотел поднять копье, но и его не стало: сгорело от грозы железо, от навершения до древка, огонь небесный отводя.

Лишь путеводная звезда Фарро над головой сияла…

– Довольно и сего!

Он взял Свенальдову дружину под свое начало и так сказал:

– Я вас помиловал от Каза – Пути стеречь. Но объявляю Каз иной, более строгий – со мной пойдете. Удел ваш – воевать любого супостата, на коего я укажу. При сем, без корысти, без злата – во имя веры. Кто не пойдет со мной – пусть изберет любую сторону света и туда идет. Препятствий я чинить не стану, поелику служение за веру есть долг стыда и совести. Напротив, одарю мздой за службу прошлую, изрядно дам – так, что нужды не будет более брать меч. Ну, кто пожелает уйти? Кто хочет злата и свободы от братства воинского?

Тысяча витязей, былые златолюбцы, не шевельнулись, лишь взоры их коснулись спины согбенной воина Свенальда. Князь выждал несколько минут.

– Добро же, други. Но знайте: коль голова моя падет, о своей позаботьтесь сами. Я вам потом не воевода, не князь и не указчик.

– Где ты свою главу положишь, там лягут наши, – ответствовал Свенальд.

– Се любо! – подтвердили вой.

– А на кого пойдем? – спросил тут воевода старый.

– Известно на кого – на вы!

– Опять на вы?

– Что ж нам творить, коль Тьма вокруг? И нет просвета? Ужель не зрите: мир супротив нас встает! Поелику мы покусились на божество его – суть злато.

– Мы зрим, – дружина отвечала. – Но что нам вместо злата? Живот один, корыстный мир один, а в наших домах остались жены, дети. Кто попечется? Кто даст им хлеб насущный?

– Отныне и навеки я утверждаю правило, – промолвил князь. – Кто послужил за веру, за землю отчую и свой живот принес во имя чести и дела общего, всем домочадцам, всему роду до третьего колена опека государства. За храбрость и подвиг ваш – вам и вашим детям, внукам боярство родовое, суть честь и кошт казенный. А кто в живых остался, тому при жизни слава и благо величайшее – суть жизнь. Иного вам сулить не вправе, ибо вы не рабы, чтобы давать вам злато. Се оскорбленье суть породы вольной.

– Веди на вы! – одобрила дружина. – Нам рока не миновать, да и иной стези не будет, коль суждено родиться в земле священной – Русь.

И он повел…

Никто не ведал, кто супостат и где он прозябает; отдавши свою волю в руки князя, дружинники терпели в пути и голод, и лишенья, поскольку шли не чародейским образом, не путем копейным, а человеческим. Сей трудный путь томил и жертвы требовал, поскольку пролегал сквозь печенегов, рыщущих степями, ровно шакалы. Верные союзники хазар ошеломлены были победой Святослава и, хвосты поджав, дружину пропускали при свете дня, а то с дарами выходили и клятвы приносили не воевать великого соседа. Однако по ночам, подкравшись тайно к спящим, пускали в ход ножи, и утром князь велел строить корабли, чтобы проводить в Последний Путь мужей бо ярых. Но ничто было не в силах остановить его! Мир, потрясенный гибелью Хазарии, лишь с ужасом взирал и вешки ставил, чтобы отметить путь, куда идет сей дерзкий варвар‑князь.

Когда же он в устье Днепра привел к присяге уличей, потом тиверцев на устье Прута, патриций Калокир, престола ищущий, решил, что Святослав идет на Доростол – то бишь на греков, путем, многажды хоженным князьями русскими. И вздумав чрез него добиться цели, навстречу вышел, чтоб сговор учинить. Де‑мол, создай угрозу царству, воюй любой народ – я помогу, но и мне помоги взять под десницу Византию, свергнув Никифора. А кроме всего осыплю златом, награжу тебя и всю твою дружину.

– Не злато – руку мне предложил бы, и я б вступил в союз, – ответил Святослав. – Однако ты мне супостат, коль зришь меня в образе варяга, ищущего добычи. Ступай своим путем, а я пойду своим.

– На кого ж ты исполчился? – спросил патриций. – Если не на империю?

– Да на хазар, – промолвил князь. – Мне рок – всю жизнь ратиться с ними, в какой личине они бы ни предстали.

Тем временем хазарский царь – суть Приобщенный Шад, одевшись в платье цадика, шел с толпой беженцев, своих рабов и слуг подручных берегом Русского моря, путем в землю обетованную, указанную рохданитом. Он вел за собой черных хазар, поскольку белые его презрели и не пошли, ибо не поверили, что каган новоявленный владеет Таинствами и может исполнить миссию, с коей великий рохданит Моисей вывел иудеев из Египта. Они отправились искать своей доли в ближних странах, где жили народы‑, охочие до злата – к германцам, франкам, италийцам, полякам, вожди и короли которых когда‑то получали от каганата взятки или брали в роет. Но черные, еще не чистые по крови иудеи, а более кочевники по нраву, в большинстве булгары, пошли за каган‑беком. Они брели степями сквозь печенегов, потом лесами по славянским землям; поток сих странных путников с узлами скарба, с детьми и стариками, тянулся на много верст и двигался впереди дружины Святослава. Тот лишь зрел следы – кострища на ночевках, кости овец, коней, съеденных прошлым днем, зловоние отбросов, могилы умерших и прочий сор, который остается на пути исхода. Он силился настигнуть сию лавину и пресечь движение, но не поспевал, ибо поход его богами был незрим, а более неоткуда было ждать подмоги.

Земная хлябь держала: вязли в ней копыта лошадей, и почва, выбитая исходом иудеев, была безжизненна вширь на версту и более. В иных местах целые долины оставались черными, и кони грызли дерева, лозу, подобно оленям, землю копытили, дабы достать хоть корни трав, но не восполняли силы, и много пало их от глада. Дружинники шли пешими и сами испытывали глад, но отнимать у братьев, суть славян, рука не поднималась, да и князь наказал насилья не творить. И посему, словно кочевники, ели конину, нарезая мясо от павших лошадей. А племена славянские, чьи земли они проходили, на путь дружины привозили и съестной припас, и скот пригоняли, откормленных борзых коней, однако же позрев нужду, не давали даром, как бывало прежде по древнему обычаю – за все просили злато и цену назначали непомерную, говоря при сем:

– До вас тут проходил некий народ гонимый – щедро платил и токмо златом. И вы платите тако же.

– У нас нет монет, – отвечали гридни. – За веру служим князю.

– Се не беда, возьмите у нас злато, – торговцы предлагали. – Вернете на пути обратном, токмо вместо каждой взятой одной монеты – две.

Бывалые мужи, корыстолюбцы в прошлом, дивились сим законам и роптали: де‑мол, куда идем? Должно быть, супротив воли божьей, поелику когда шли на Хазарию, во всем зрелся промысел господний и пространства нам покорялись. А ныне вязнем в нем…

Однако же молва о князе Святославе неслась вперед быстрее, чем он шел, и все племена пред ним склонялись, признавая славу. И при сем вожди и волхвы роптали:

– Ты светоносный князь… Но подвигом своим обрек нас на несчастье. Из недр Востока ползет змея и, шелестя златою шкурой, в порок ввергает все народы, что на пути стоят. Чуме подобно она вползает в души, растление идет, смердящий дух витает над главами. Ежели ты в самом деле поборник Света, избавь же нас от напасти! Не дай погибнуть под тяглом злата народам Ара. Была молва, ты, благородный князь, суть сын Владыки Рода. Так оправдай надежды!

– О, боги, боги! – к небу обращался князь. – Я вам помог очистить ваш Путь, суть Птичий. Убрал заслоны на тропу Траяна, и жертвенной травы Забвения ныне довольно, чтоб воскурить ее на алтарях и усладить вас дымом. Так помогите ж мне теперь очистить пути земные! Дабы ни оскудели вольным духом и не погибли внуки твои, Даждьбог! Да, я дерзил и возмутил Перуна, перехитрив его. Ты отвернулся от меня, Владыка Род, но я всего лишь один из многих Гоев. За что же их казнишь?

В забвении пребывали боги, предав забвению свои народы.

Шад Приобщенный не повторил путь Моисея, не стал держать хазар в пустыне, дабы исторгнуть рабство. Будучи сам рабом, он мыслил, что ведет за собою следом племя, свободное от догм, кои довлели в каганате. Да и хазары не мыслили себя иначе, и где бы ни являлись, всюду рекли:

– Мы последние!. За нами Тьма – князь варваров с дружиной зла! С ним вкупе – дьяволовы дети, танцуют и поют, раджами прозываясь. Он падалью питается, как ворон; он отнимает состоянье и злато втаптывает в землю. Нас всех ограбил, по миру пустил – позрите, как мы несчастны! Нет своей земли, нет крова и очага. И вас всех так же пустит! Он дикий скиф, кочевник, и инородцев всех казнит и избивает. Бегите, люди, прячьтесь!

И многие бежали с обжитых мест, бросая нивы и виноградники, неся молву о варваре, втором Аттиле, поход коего еще был зрим и памятен. Родства не помнящие племена страшились чужеземцев всяких: и кто пугал, и кем пугали. И оставляли свои земли отчие, не изведав хитростей хазар; они же говорили:

– Пустые земли! Сядем здесь и станем жить! Булгарам же дунайским, своим единокровникам, иное молвили:

– Князь русский слаб и истощен походом, не боитесь же его. Сбирайте воинство и выходите сразиться с ним. Се вот вам злато. Побейте Святослава, покуда он не отдохнул и не набрался сил. Когда он побивал хазар и Волжскую Булгарию, бог помогал. А ныне князь не ведает богов, ибо наказан за гордыню! Расправиться с ним можно малой кровью!

Не новый Моисей, а русский светоносный князь держал бойцов Свенальдовых в пустыне. Перебиваясь редкою травою, вкупе с лошадьми, дружина шла вперед и не просила не то что злата – хлеба. Зубовный скрежет иногда сильней молитв был и достигал небес.

– Не хочешь нам помочь – просить нам не пристало. И все одно дойдем. Травы не станет – землю будем есть. Ноги не понесут, мы поползем! Но не допустим Тьмы на сих путях земных. Не ты ли уж, Перун, осветишь землю, коли погаснет Свет? Прислушивались боги и мрачнели.

– Эк, что удумал князь! Без нас пути очистить? Добро, позрим…

Иные ж боги – суть Волос, Световид, Симаргл, Хоре и Мокошь воспротивились:

– Зреть станешь, Род, как плоть твоя вкупе с Гоями с путей земных, тобою созданных, свергает камни и кумира Тьмы? Добро ли се? Нам мыслится, ты должен помочь ему. Закроются пути земные – кто станет хранить небесные? Не то ли племя, которое твой символ воплощенья Света на земле – суть злато – в торговлю обратило?. Свершило непотребство, хулу досужую, приращивая облик твой в угоду чреву? Приди в себя, Владыка! Довольно жертвы принимать, вдыхая сладкий дым! Очисти Русь от тлена руками сына!

Тут распря началась между богами, и до земного князя и его дружины не стало дела вовсе. И видя это, Святослав уж более очей не подымал, разве что изредка, чтобы взглянуть на путеводную звезду Фарро в дневное время.

И воины его позрели чудо: не с помощью копья, не божьим промыслом, а силой воли человечьей они мужали, крепли, и когда пришли в Землю Сияющей Власти, исчезли даже следы изнеможения. Необоримая дружина восстала, ровно Сфинкс, и воззрилась на супостата.

Сакральный град булгар дунайских – Переяславец – стоял, как и Саркел, не в устье – во глубине земель. Там и скрылся каган со своею свитой, приближенными и многочисленным гаремом, взятым по наследству. Потомки Аспаруха, прошедшие сквозь горнило народов Ар, каленые огнем славянским, который давно спалил нрав древний, речь и обычаи булгарские, хазар впустили в город и с любопытством вслушивались в говор, давно забытый, взирали на нравы и обряды, вначале изумляясь.

– Чудно! Обликом вроде братья, чуть почернее токмо, но свычаи не наши, все чуждо, дико: овец режут и кровь пьют горячую и мажут ею лица. А как станут богам своим молиться – ну, словно хворые умом! Плачут, просят и заунывно так поют, что жилы тянет.

И именуют себя то раб, то червь земной. На что уж кротки христиане, но в их молитвах есть человечий дух и торжество – не образ червя. Пред богами клянутся не убивать, не воровать и не стяжать, но сами тут же все грехи творят, ибо по их закону грешно лишь то, что сделано супротив единоплеменника – хазарина. Против остальных народов можно делать что захочешь: ни бог не осудит, ни соседи. Коль на люди идут, в богатые одежды рядятся, ступают чинно, свысока глядят и норовят ученостью блеснуть – суть философствовать, собрав зевак. Однако в своих домах вид имеют затрапезный, вокруг и грязь, и вонь, поскольку волос и тел не моют в банях, и вместо этого водой духмяной прыскают. А скупостью и жадностью безмерны! Не то что хлеба нищему – г – воды не подадут без платы. И любят злато посчитать: где бы ни был хазарин, всегда кошель в руках, монеты в пальцах и скорбный взгляд блудлив. За ночь трижды встают, чтоб позвенеть монетами; сей ритуал у них овеян тайной и священен, так что не ясно, кто у них верховный бог.

Спустя недолгий срок булгары возмущались: – Они сказали – суть булгары, то бишь братья, а сами что творят? Имея много злата, скупили все, вплоть до крепостных стен Переяславца. Мы не успели рта открыть, а глядь, уж ходим по их земле, наш скот траву их ест и воду пьет, и сами мы задаром не можем из Дуная взять ведра, поелику он тоже куплен! Царь наш мыслит, де‑мол, хазары неразумны, коль бьют челом и просят продать им реку, траву иль дождь, и продает, смеясь – отваливают златом! Сии же люди хитры и сметливы, теперь мзду взымают за все! И без труда, без пота на лице живут и пуще богатеют!