ГЛАВА 7

 

Никому из наместников божественного вана изгои не приносили

столько бед как благородному Моэрталу. После того, как он помог

хитрому старикашке Ууртаку уменьшить земли изгоев в его владениях, все

отребье стягивается сюда. Вот уж верно: добрые дела не проходят

безнаказанно. И главное - изгоев не стало меньше, хотя уже два года,

как пришло известие о смерти илбэча, и два года не рождается новых

земель. Но народ не верит, вспоминая, что илбэч однажды затаился на

дюжину лет. К тому же, охотники и сборщики харваха говорят, что

проол-Гуй по-прежнему приходит слишком часто, а это значит, что илбэч

жив.

Не верил в смерть илбэча и Моэртал. Сумасшедшая баба - это,

конечно, хорошо и похоже на правду, но одонт помнил, что где-то есть

еще дуралей-сказочник, который живет слишком долго для простого изгоя.

И он странно сумел бежать из тюрьмы. Мальчишка-охранник был обязан

Моэрталу всем, но все же предал. Значит, тому были немалые причины.

Интересно было бы узнать их.

И вот недавно доносчики, которых на мокром было достаточно,

сообщили, что объявился Шооран. Беглый цэрэг не счел нужным даже

сменить имя. А еще через несколько дней откуда-то пришел Чаарлах. Все

это было неспроста, и дальновидный Моэртал начал готовиться к

экспедиции. Конечно, главным здесь был не илбэч, который, скорее

всего, все-таки умер, а банды. Моэртал хотел спать спокойно, а не

вскакивать среди ночи при известии, что склады разбиты и унесено все.

Поэтому прежде всего следовало разгромить отряды изгоев и навести ужас

на уцелевших.

Дюжины цэрэгов прочесывали мокрое на окраинах владений Моэртала.

Словно случайно они оставляли изгоям путь для отступления, и те

сопротивлялись вяло, предпочитая уходить. Так уже бывало прежде.

Моэртал запирал противника на длинной, уходящей в далайн полосе мокрых

оройхонов, а затем ждал, когда они перемрут, не выдержав безвылазного

существования на мокром, или начинал наступление, стремясь побыстрее

уничтожить врага. Впрочем, атаковал он лишь дважды и оба раза успеха

не имел. Изгои, в свою очередь, искали слабое место в блокаде,

стараясь вырваться и уйти. Правила этой кровавой игры были известны

всем, и никто не мог предвидеть случившегося.

Однако, на этот раз кампания с первых же шагов пошла не так.

Запертые изгои затаились и ни разу не попытались выйти наружу. Можно

было подумать, что на узком мысе никого нет, но когда Моэртал выслал

вперед одну из дюжин, цэрэги встретили такое сопротивление, что с

трудом сумели отойти, потеряв двух человек. Оставалось ждать, и

Моэртал выбрал этот, казалось бы самый безопасный путь. Но успеха не

принес и он. В дело вмешался проол-Гуй.

Сначала, когда Моэрталу донесли, что, судя по звукам, Многорукий

напал на один из оройхонов с изгоями, одонт обрадовался. Но потом

проол-Гуй выкинулся на берег, занятый цэрэгами. И хотя все солдаты

уцелели, но зато два поставленных на позиции ухэра оказались сброшены

в далайн. Сутки Моэртал не находил от ярости места, проклиная все на

свете. Сгоряча он отдал приказ немедленно атаковать противника. К

счастью цэрэги не успели втянуться в бой, потому что взбесившийся

владыка далайна обогнул мыс и напал с другой стороны, полностью лишив

одонта тяжелой артиллерии. А если бы цэрэги успели выступить, то

погибла бы и часть войска. Услыхав о таком счастье, Моэртал потерял на

время дар речи и был уведен лекарем в алдан-шавар. И это было плохо,

потому что целые сутки не пускали к одонту приползших со стороны

изгоев шпионов. А известия, которые они принесли могли поднять с

постели умирающего или, напротив, убить любого здоровяка.

 

X x x

 

Цэрэги наступали двумя рядами. Это был старый, проверенный строй.

Хотя площадь, которую они прочесывали, оказывалась невелика, но зато к

любому из воинов немедленно могла подойти помощь. И когда из-за

тэсэгов с нестройными криками выбежало дюжины полторы изгоев,

стражники не растерялись. Они стянулись ближе к поребрику и пошли

навстречу противнику, хотя тех было больше. Обычно изгои бились

бестолково, каждый сражался сам за себя, и цэрэгам легко удавалось

рассеять их, но на этот раз бандиты действовали слаженно. Особенно на

одном из флангов, где сражались двое совсем молодых парней,

вооруженных хлыстами. С хлыстом хорошо нападать, хотя им трудно

защищаться. Но такая пара, прикрывающая друг друга, оказывается

неуязвима, подступа к ним нет, сбить их можно только из пращи или

огненным боем. Один из цэрэгов, оказавшийся на пути, был убит сразу,

второй пытался оказать сопротивление. Чтобы погасить ус парха коротким

копьем, удержав свое оружие в руках, требовалось немалое искусство, и

цэрэгу это удалось. С криком "Га-а!" - он прыгнул к врагу, зная, что

на близком расстоянии хлыст бесполезен, но второй изгой подсек ему

ноги. Хитиновые поножи выдержали удар, но цэрэг упал, успев еще

заметить, как опускается ему на голову массивная рукоять хлыста.

Цэрэги, брошенные вперед озлобленным Моэрталом, отступили.

Победители-изгои быстро раздели убитого. Ээтгон наклонился над вторым

цэрэгом.

- Эге, да он жив!

Тонким шнурком Ээтгон стянул за спиной руки пленника, потом дунул

ему в нос, приводя в чувство. Цэрэг поперхнулся и очумело замотал

головой.

- Ну что, - спросил Ээтгон. - Понял, куда попал?

Пленник молчал, затравленно глядя на нож в руках изгоя. Подчиняясь

неприметным движениям пальцев, на острие появлялась и исчезала черная

точка ядовитого жала.

- Понял, - сказал Ээтгон, подождав несколько секунд. - Теперь

давай разговаривать. Ухэры меня не интересуют, а вот где стоят ваши

татацы и сколько их?

- Не буду я с тобой разговаривать, - хрипло произнес цэрэг.

При звуках его голоса Шооран, отошедший было в сторону, вздрогнул

и подошел ближе. Перед ним сидел связанным бывший его сослуживец -

Турчин. Ну конечно, кто еще умел так ловко обращаться с копьем?

- Бу-удешь... - протянул Ээтгон. - Заговоришь.

- Шел бы ты в свой шавар, - Турчин отвернулся.

Шооран понимал, что Турчин не настолько глуп, чтобы не сообразить,

что с ним сейчас будет. Но Шоорану были известны и другие черты

характера бывшего товарища, в частности, его упрямство или, если

угодно, верность.

- Он ничего не скажет, - произнес Шооран. - Я знаю.

Турчин повернул голову. Лицо его исказилось.

- Ты?! - только и мог выговорить он.

- Как видишь - я, - ответил Шооран.

- Ты... ты предатель! - взорвался Турчин. - Тебя мало бросить в

шавар! Тебя удавят волосяной петлей на глазах у всех! Тебя скормят

зоггам!..

- Это будет не сейчас, - Шооран отвернулся, несколько секунд стоял

неподвижно, потом наклонился к Турчину и перерезал веревку. - Иди, -

сказал он, - и постарайся больше не попадаться. Второй раз не

выкрутишься.

Турчин, не заставляя себя упрашивать, быстро поднялся и сначала

пошел, потом побежал.

Ээтгон, молча наблюдавший эту сцену, привстал было с места, но

вспомнив что-то, сел и, лишь когда цэрэг пропал среди тэсэгов,

проворчал:

- Любишь ты... отпускать.

- Что делать, - ответил Шооран. - Иначе не умею.

Победители, оставив дозорных, пошли вглубь своих земель. Уходя,

они слышали голос далайна: Многорукий искал цэрэгов. Изгои злобно

просветлели лицами.

Шооран шел вместе со всеми, иногда ловя на себе косые взгляды

Ээтгона. Так, вдвоем, словно приклеенные они ходили уже давно, хотя

между ними не появилось даже намека на приятельство. Более того,

Шооран постоянно ощущал глухую неприязнь, идущую от молодого изгоя. В

этом не было ничего удивительного, люди часто испытывают подобные

чувства к тем, кому они чем-либо обязаны. Объединяла их только

привязанность к Чаарлаху, не менее странная, чем взаимная нелюбовь. То

есть, с Ээтгоном в данном случае все было ясно: Чаарлах когда-то

подобрал его больного, выходил, и потом они бродили по оройхонам

вместе. А Шооран... возможно его тянуло к Чаарлаху просто потому, что

сказочник тоже был не такой, как все.

Лагерь изгоев находился на скрещении поребриков, где сходились

углами четыре оройхона. Один из них появился на свет совсем недавно,

когда изгои уже были заперты здесь Моэрталом. Шум, поднявшийся в

лагере, после появления земли, был немедленно и жестоко прекращен.

Ээтгон зарубил двоих крикунов, причем одного убивал долго и

мучительно, на глазах у привыкших ко всякому, но все же ужаснувшихся

людей.

- Чтобы я не слышал больше слова "илбэч"! - кричал Ээтгон. Хлыст,

падающий на жертву, вдруг менял направление, и бритвенно-острые кромки

не впивались насмерть, а лишь срезали с истерзанного мяса кровавую

пену. - Он лучше видит, что надо делать! - Хлыст рубил хрипящую плоть.

- Вы не знаете, что может он, и ничего не можете сами! - Новый разрез

прошел по бьющемуся телу. - Так оставьте его в покое! - на этот раз

рука не отдернулась, милосердно добив лежащего.

Убийства среди изгоев были делом обычным, но такая казнь возымела

действие. Толпа затихла и покорно сгрудилась на поребрике, где теперь

стало вольготно жить. Результаты послушания сказались довольно быстро:

в течение недели появилось еще три оройхона, и узкий мыс превратился,

по выражению Чаарлаха в благодатнейшую болотину. Бандиты, бродяги,

сборщики харваха, женщины, овдовевшие и выгнанные с сухих мест - все

были довольны своей предусмотрительностью и втайне ждали сухих

оройхонов. Ах, если бы еще не было солдат Моэртала, грозящих будущему

благополучию!..

Единственный, кто чувствовал себя несчастным, был Чаарлах.

Подозрение, павшее на него три года назад, теперь превратилось в

уверенность. На сказочника смотрели с ужасом и благоговением, ни один

человек, кроме Ээтгона и Шоорана не осмеливался подойти и заговорить с

ним. Даже присутствие на вечерних представлениях, которые продолжал

давать Чаарлах, превратилось для большинства из удовольствия в немного

жутковатую обязанность. Чаарлах не мог не видеть этого и молча

переживал, хотя внешне не выдавал себя никак, разве что сказки его

становились все язвительней или, напротив, печальней.

Вечером после атаки, так удачно отбитой, изгои собрались на совет.

Никакой особой иерархии у них не было, все они равно ходили под

смертью, и потому те, кому было что сказать - говорили, а прочие -

слушали. Первым начал говорить немолодой мужчина, которого все звали

Суваргом. Несмотря на музыкальное имя, он был вспыльчив и жесток, и

прославился как опытный и безжалостный боец. Подобно Шоорану он был

некогда цэрэгом, чем-то не угодил благородному Ууртаку, но вместо

того, чтобы покорно сносить немилость, взбунтовался и едва сумел

унести ноги, бросив на произвол судьбы двух жен и кучу детей. Год

Суварг охотился за осторожным Ууртаком, да и сейчас не оставил планов

мести, хотя изрядно поостыл.

- Надо решать, что станем делать, - произнес он. - Сейчас, когда у

Моэртала не осталось пушек, можно легко пробиться и уйти. Раньше,

когда тут были гиблые места - так бы и сделали. Как поступим теперь?

Лучшего места все равно не найдем. Если бы не цэрэги, тут можно год

сидеть.

- Как же! - возразил незнакомый Шоорану изгой.. - От цэрэгов можно

отмахаться, а вот проол-Гуй со всех сторон обложил. У нас один

охотничий оройхон остался, все остальное пожрано. Завтра проол-Гуй

туда вынырнет - что есть станем? Уходить надо.

- Может здесь скоро сухой оройхон будет? - подал голос кто-то.

- Жди, - ответили ему. - Рассчитывай на себя.

- Это верно, - согласился тот же голос. - Чаарлах совсем плох

стал.

- Замолкни, падаль, - процедил Ээтгон. - Размажу как зогга, следа

не останется.

- Если уходить, то только к Ууртаку, - высказался давний шооранов

знакомец Жужигчин. - На востоке сейчас гибло, туда пол армии стянуто.

Что-то ван со старейшинами повздорил.

- Нет больше старейшин, - поделился новостью Шооран. - Их добрые

братья слопали. А теперь сюда лезут.

- Братьев нам еще не достает...

- Хватит болтать! Думайте: здесь торчим или к Ууртаку уходим?

Шооран расположился чуть в стороне от остальных. Сидел на

корточках, мастерил, вспоминая рассказы Маканого, маску из рыбьей кожи

и убеждал себя не вмешиваться в спор. Зачем, спрашивается, ляпнул про

старейшин? Только привлек к себе ненужное внимание. И без того он

слишком заметен. Лишний риск ни к чему. Он и так будет рисковать,

когда поползет через авары в царство толстощекого дурня Хооргона, чьи

кости уже без остатка сгрызены жирхами, а потом пойдет огненным

болотом в свою землю. Огромную и пустую. Там больше трех дюжин пустых

оройхонов, и каждый из них может прокормить всех этих и еще многих

иных людей. Только, во что они превратят его землю? Это сейчас,

загнанные словно звери, они напоминают людей, а так... дай им волю и

из Жужигчина получится превосходный старший брат, Суварг вновь станет

цэрэгом, дюженником, а то и одонтом. Шооран вспомнил изгоев, первыми

пришедших на оройхоны старика, вспомнил бегущую толпу и дребезжащие

стоны бесполезно убиваемых бовэров. Нет, он не может отдать людям свою

землю, они сожрут ее. Ведь это изгои образовали когда-то нищую страну

всеобщего братства.

Правда, здесь же, среди грязи и смерти бегает чуть не две дюжины

детишек, забывших, что значит быть сухими, и никогда не пробовавших

хлеба. Это им он обещал показать дух шавара и теперь готовит страшную

маску. И еще, где-то бродит Яавдай, которую он так и не нашел.

- Не надо уходить к Ууртаку, - сказал Шооран. - Есть другое место.

Все лица повернулись к Шоорану.

- Пройти вдоль мертвой полосы на земли Хооргона, - в последнюю

минуту Шооран решил не говорить о новых землях, понимая, что в этом

случае ему просто не поверят.

Кто-то присвистнул.

- Здесь пройдем, а дальше - как? Хооргон вана боится, он границу

держит. У него же ухэры! Хрустнем, как чавга под каблуком - и все

разговоры.

- Можно пройти, - сказал Шооран. - Ночью. На авары кожи накидать и

пройти, пока они горят. Я ходил, ближние авары не такие горячие.

- Чего ж тогда ван не прошел?

- А ему зачем? Ну, поставит он нового одонта, так тот опять

отделится.

Ненадолго все замолкли, обдумывая сказанное. Потом Жужигчин,

словно радуясь чему-то, крикнул:

- Не-е! Ну, пройдем мы туда, а дальше? Там же и прятаться негде,

всего побережья - пять оройхонов. Я там был, когда тот край только

нашли. А потом еле убег, когда Хооргон пришел. Я знаю, там негде

прятаться.

- Мы и не будем прятаться, - решив что-то, произнес Суварг. - Мы

станем в алдан-шаваре жить. Пусть Хооргон прячется.

- С ума сошел! - закричал незнакомый Шоорану изгой с вмятиной от

кистеня над бровью. - У Хооргона две двойных дюжины солдат, а нас

втрое меньше, да увечных половина. Перебьют!

- Найдем людей, - успокоил Суварг. - Для такого дела люди будут.

Выходим послезавтра. Завтра всем собраться, оружие чтобы было в

порядке, бабам чавги заготовить. Будем прорываться, пока Моэртал

палить не может.

Никто не возразил. Каждый знал, что если захочет, сможет остаться

здесь или отстать от отряда прежде чем он дойдет до границы, например,

во владениях того же Ууртака. Поэтому спор сразу прекратился, изгои

начали расходиться, устраиваясь на ночь. Шооран незаметно отошел в

сторону. Он хотел осуществить одну мысль, пришедшую в голову на

совете.

Прежде, остерегаясь ночного нападения, изгои ставили на подходах к

своему оройхону дозорных. Но теперь, когда цэрэгов шуганул Ероол-Гуй,

вылазки явно не произойдет, и посты не были выставлены. Но это значит,

что шпионы, а их наверняка немало среди толкущегося вокруг банды

сброда, побегут с докладом именно сегодня.

Шооран притаился неподалеку от поребрика и стал ждать. Прошло от

силы полчаса, и на фоне потухающих облаков появилась спешащая фигура.

Женщина! Что же, тем лучше. Шооран, прикрывшись полой, натянул на лицо

готовую маску и неожиданно вырос перед доносчицей.

- Узнаешь ли ты меня?! - прорычал он, раздув живот, чтобы голос

звучал гулко и незнакомо.

Увидав нависшую над собой уродливую светящуюся харю, женщина

издала короткий нутряной вскрик и повалилась без памяти. К этому

Шооран был готов. Он подхватил падающую женщину и правой рукой

хлестнул по щеке. Почувствовав, как в обмякшее тело вернулась жизнь,

Шооран вновь разинул усаженную иглами зубов пасть и, играя призрачной

личиной, зарокотал:

- Так ты узнала меня, несчастная?

- В-ва-а... - невнятно загундосило из темноты.

Шооран едва не прыснул со смеху. Он второй раз изловил одну и ту

же шпионку! Только тогда он был блестящим цэрэгом, а сегодня - злым

духом, демоном шавара или еще неясно кем, за кого могла принять его

перепуганная баба. Интересно было бы взглянуть на нее, чтобы потом

признать на свету.

Добавив в голос хрипа, Шооран принялся вещать:

- Иди к своему одонту и скажи, что если он хочет получить то, что

просил у сказочника, пусть немедленно уведет войска и две недели не

смеет подходить сюда, а на суурь-тэсэге поставит знак - копье с

цветком туйвана. Если же он не послушает, то из одонта станет моей

тенью! Ты все поняла?

- В-ва-а...

- Ну так ступай!

Доносчица умчалась так быстро, словно оройхон был залит дневным

светом. Шооран скатал маску и пошел спать.

Наутро никакого знака на суурь-тэсэге он не увидел. Впрочем, ему

рано появляться: вряд ли Моэртал выслушивает доносы и днем, и в ночи.

Хотя, может быть, он просто не поверил шпионке и по-прежнему хочет

извести изгоев и поймать илбэча. Впрочем, Моэртал умен, и даже не веря

в духа шавара, может согласиться отвести войска.

Шооран вернулся в лагерь. На полпути ему встретилась девчонка,

одна из сирот, что были выкинуты на мокрое. Увидав Шоорана, она

крикнула:

- Иди скорее! Там Чаарлах помирает!

Последние дни Чаарлах чувствовал себя худо и поднимался из

колыбели лишь вечером, чтобы рассказать очередную историю. Но Шоорану

и в голову не приходило, что старик, пять дюжин лет ходивший по

мокрому, может умереть.

Вдоль поребрика царила суета. Народ сбегался со всех сторон.

Ээтгон, сжимая рукоять хлыста, стоял возле постели Чаарлаха, цепким

взглядом перебирая собравшихся и, очевидно, выискивая, кто мог

произнести запретное слово. А сам Чаарлах с безмятежным видом сидел на

постели, словно ждал тишины, чтобы начать рассказ.

- Собрались? - сказал Чаарлах, и Шооран отметил, что голос

сказителя ничуть не изменился. - Хорошо. Мне было бы грустно умирать

молча. Кроме того, я должен вам кое-что сказать. Обо мне ходит много

слухов, а еще больше врал о себе я сам. Я никогда не опровергал

выдумки, а сегодня говорю: все неправда. Может быть уже через неделю

вы убедитесь в этом. Но я прошу: не надо его искать, пусть он работает

спокойно. И я не знаю, кто среди вас илбэч. Когда я мог увидеть его, я

действительно закрыл глаза, чтобы они не лопнули от любопытства. А мои

догадки - это всего-лишь догадки, и они умрут вместе со мной. Вот вам

сказка. Может быть, она не лучшая, но она последняя, и она обо мне:

 

 

Как случилось на нашем мокром оройхоне чудо небывалое - объявилось

место грязное. Завелась грязища густая да липкая - никто мимо пройти

не мог. Охотники шли - ногами увязли. Женщины промышляли - поискали

чавги. Мальчишки бежали - поиграли в мышку. Девочки ходили - замесили

малашу.

И так все они грязь измяли-переболтали, что слепилась из нее

пребольшущая Чвака-кака. Посмотрела Чвака-кака по сторонам - всюду

грязь вонючая, хохиур пушистый, тэсэги высокие - и говорит:

- Мир прекрасен, а я, Чвака-кака, лучше всех! Пойду, свет

посмотрю, всех счастливыми сделаю!

Пошла Чвака-кака по оройхону, видит безногая тайза прячется.

- Ты меня, тайза, не бойся, я Чвака-кака хорошая, хочу свет кругом

обойти, всех счастливыми сделать. И тебя тоже, тайза безногая.

- Неужто тебя и есть можно, такую большущую?

- Можно, тайза, можно! Вот только свет кругом обойду.

Пошли они вместе. Впереди Чвака-кака шагает, за ней тайза ползет.

Идут, а навстречу - жирх. Чваку-каку увидел, со страху извиваться

стал.

- Ты меня, жирх вонючий, не бойся, я Чвака-кака хорошая, хочу свет

кругом обойти, всех счастливыми сделать.

- Тебя и есть можно, такую здоровенную?

- Можно, жирх, можно! Вот только свет кругом обойду.

Пошли дальше. Первой Чвака-кака шагает, за ней тайза ползет, сзади

жирх извивается. Навстречу им тукка. Увидала Чваку-каку - ощетинилась.

- Не бойся меня, колючая тукка. Я Чвака-кака хорошая, хочу свет

кругом обойти, всех счастливыми сделать.

- А есть тебя можно?

- Можно.

Пошли в путь. Чвака-кака шагает, тайза ползет, жирх извивается,

позади тукка бежит. Навстречу - парх. Чваку-каку увидел - усы

распустил.

- Ты меня, парх усатый, не бойся. Я Чвака-кака хорошая, хочу свет

обойти, всех счастливыми сделать.

- А тебя, такую сильную, есть можно?

- Можно. Пошли вместе.

Парх согласился. Пошли дальше и встретили гвааранза.

- Ты меня не бойся, гвааранз крепкоспинный! Я Чвака-кака добрая,

хочу свет кругом обойти, всех счастливыми сделать.

- А ты вкусная?

- Вкусная, страсть вкусная! Пошли с нами. Кругом света обойдем, а

там и поедите.

Пошли дальше. Впереди Чвака-кака шагает, за ней тайза ползет,

следом жирх извивается, тукка бежит, парх прыгает. Последним гвааранз

волочется, а на хвосте у него зогг-молчальник сидит. Его никто не

звал, так он сам увязался. Шли-шли и обошли весь оройхон. Вернулись на

старое место. Чвака-кака и говорит:

- Везде мы побывали, все повидали, а краше родного шавара не свете

нет. Значит, тут вам счастливыми быть. Ешьте меня, родные, ешьте,

любимые!

И растеклась грязною лужей.

 

 

Чаарлах помолчал немного и добавил уже обычным голосом:

- Здорово я вас обманул. Три года все думали: "Вон илбэч идет", -

а я - Чвака-кака.

- Отец, - спросил Шооран, - неужели все счастье в том, чтобы

съесть другого?

- Понял... - сказал Чаарлах. - Молодец. А заметил ли, что ты

единственный понял это? Ну-ка, идите сюда, вы двое...

Шооран и Ээтгон подошли, присели на корточки. Лишь коснувшись руки

Чаарлаха Шооран понял, что слова о его близкой смерти недалеки от

истины. Чаарлах говорил, смотрел и улыбался как и прежде, но рука была

такой холодной, словно в голубые дорожки вен влилась мертвящая влага

далайна.

- Вас тут двое... небезразличных, - проговорил Чаарлах. - Дайте-ка

руки! Да не мне... Не любите вы друг друга, а кабы вместе держались,

так и сносу бы вам не было... - Чаарлах усмехнулся. - На себя

посмотрите, вы же оба отмеченные. К кому судьба неравнодушна, того она

в щеку целует, а там, сколько ни мойся - след останется.

Шооран вспомнил Маканого и кивнул, соглашаясь. Вот только у

Ээтгона бита левая щека, а у самого Шоорана - правая.

- Я-то вас обоих люблю - одного потому, что я его понимаю, другого

- потому, что он меня. Согласия меж вами не бывать, один прямой, как

гарпун, второй все закоулки в шаваре видит. Обещайте, хотя бы друг

другу не вредить. У вас разные дороги, ходите по ним.

- Мы уже сделали себе все зло, какое могли, - сказал Ээтгон, глядя

в сторону. - Оно еще долго будет всплывать.

- Но нового пусть не будет, - Чаарлах устало откинулся на

заботливо постеленную Ээтгоном шкуру бовэра, закрыл глаза.

Шооран с Ээтгоном ждали, и молча стояли вокруг люди, словно

сказитель еще говорил с ними. Чаарлах медленно приподнял веки.

- Вы здесь? Я хотел попросить: когда я... в общем, завтра, не

относите меня в шавар. Я всю жизнь боялся туда попасть. И далайна я

тоже боялся... Может потому и жил так неприлично долго. А теперь,

идите все... Я хочу спать.

Вечером, когда стало ясно, что Чаарлах не проснется, Ээтгон словно

младенца поднял на руки легкое тело и отнес на вершину одного из

суурь-тэсэгов. Шооран шел позади. Он видел, что Ээтгон не примет его

помощи, и не предлагал ее. Остальные изгои проводили их взглядами, но

остались в лагере, не решаясь далеко отходить от поребрика.

Назад шли, так и не сказав ни слова. Шооран как и прежде шел

сзади, но думал не о похоронах, а о том, что с вершины суурь-тэсэга он

сумел рассмотреть на соседнем оройхоне белую черту копья и привязанную

к нему алую ветку туйвана. Мудрый Моэртал подавал знак духу шавара.

Так они шли и не ускорили шага, даже когда гулкий удар пронесся

над оройхонами - многорукий бог далайна явился за сказителем, который

так долго ускользал от него.

 

X x x

 

Так в жизни всегда: то бесконечно ждешь новостей, а их нет и нет,

но зато потом они обрушиваются потоком, и думаешь: поменьше бы. Две

недели одонт Моэртал требовал сведений о том, что делается среди

изгоев, а тут разом вернулись двое соглядатаев. И рассказывали они

такое... Жирным одонтам с внутренних земель подобные вещи рассказывают

на ночь, чтобы крепче спалось. Сходились доносчики в одном: среди

изгоев прячется илбэч, на мысе прибавилось четыре новых оройхона.

Этому Моэртал поверил, да и как не поверить, если проол-Гуй выныривает

по шесть раз на дню. А вот дальнейшее... От рассказов шпионки Моэртал

сначала попросту отмахнулся, а вот доклад второго соглядатая заставил

его задуматься. Отослав шпионов он долго размышлял, то садясь в

кресло, поставленное под деревом, то вскакивая и принимаясь быстро

расхаживать.

Изгои собрались завоевывать угловые земли! А ведь это идея! Это

выход на многие года! Давно известно, что примерно раз в шесть лет

изгоев становится так много, что они начинают угрожать государству, и

приходится начинать с ними правильную войну. А теперь их можно

направлять на угловые земли. Пусть завоевывают себе царство. Победят -

значит уйдут. Проиграют - остатки неудачников легко перебить. Так что,

действительно, имеет смысл пропустить бунтовщиков на запад. Чем он

рискует, если будет обманут? Изгои, запертые в ловушке, уйдут. Но без

артиллерии он все равно не может взять их, особенно если за их спинами

восемь оройхонов. - Моэртал поежился, подумав, как ему придется

докладывать о потерянных ухэрах. - Что еще? Сбежит илбэч... - секунду

Моэртал стоял неподвижно, потом опустился в заскрипевшее кресло. Лицо

его просияло. - Так вот, что это было! Не врет баба! И никуда илбэч не

денется. Что ему делать на угловых землях? Там он заперт, словно

загнанная тайза, а илбэчу нужен простор - большой и пустынный берег.

Вот он и просит его. И неважно, откуда он добыл своего злого духа - на

то он и илбэч, - Моэртал нервно растер лицо ладонями. - Что же делать?

Выпустить изгоев, а потом прочесать оройхоны, каждую пядь, шавар

вычерпать... Или, все-таки, окружить земли, но не входить туда, не

трогать илбэча. В конце концов, он хочет строить. Так пусть строит.

Харваха больше у того, кто добр с сушильщиком. - Моэртал представил,

как на севере появляется не два, а дюжина сухих оройхонов, и сладко

поежился. - Он не станет подобно Ууртаку просить, чтобы эти земли

отдали ему. Большая провинция - это большие хлопоты и большая зависть

врагов. Он предложит на совете одонтов создать там новую провинцию,

которая прикроет его от вечно бунтующего побережья. Он сам станет

жирным одонтом внутренних земель, и цэрэги ему будут нужны лишь для

почета и славы. Лишь бы илбэч не обманул, лишь бы не сбежал... Но ведь

должен хоть кто-то в мире держать свое слово!

Моэртал поднялся, хлопнул в ладоши и сказал подбежавшему

охраннику:

- Срочно двух гонцов - к Ууртаку и на западную границу. И еще:

боевые дюжины пусть отойдут на сухое и ждут приказов. А на мокром

поставить на дальний суурь-тэсэг копье и привязать к нему это, -

Моэртал, не глядя, протянул руку и обломил большую ветвь туйвана,

украшенную алыми цветами и плодами, похожими на неумеющее лгать

человеческое сердце.

 

X x x

 

Последний приход проол-Гуя окончательно разорил оройхоны, и когда

выяснилось, что Моэртал, должно быть испугавшись Многорукого, отвел

войска, уходить решили все.

Утром, когда лагерь уже гудел, Шооран отозвал в сторону Ээтгона.

- Это на тот случай, если я не дойду, - сказал он, протягивая

заново вычерченную карту. - Смотри: здесь страна вана, это угловые

оройхоны, а здесь, за огненными болотами - пустая земля. Там сухие

оройхоны: хлеб, вода и много бовэров. Я знаю, ты мне не веришь, но

сходи - и увидишь сам.

- Ты и там был? - недружелюбно спросил Ээтгон.

- Был. Год назад.

- А чего же не остался, если там так прекрасно?

- Одинокому везде плохо. Сначала мне надо найти одного человека, и

только потом я смогу пойти в эту землю.

- Хорошо, - голос Ээтгона был холоден как влага далайна, и

ледяными оставались глаза. - Я пройдусь по этой полосе и посмотрю, что

там.

Он сунул карту за пазуху и ушел, бормоча неестественно сдавленным

голосом:

- Везде мы побывали, все повидали...

Когда последняя группа переселенцев скрылась за тэсэгами, Шооран

бросил сумку, собранную лишь для виду, и отправился к далайну. Его не

оставляло странное ощущение, словно он вернулся на год назад и строит

дорогу в страну добрых братьев. Возможно, это оттого, что он вновь

один на огромном пространстве, где даже с самого высокого суурь-тэсэга

нельзя никого увидеть. А может быть, оттого, что он, пусть не называя

имени, сказал другому человеку, что без Яавдай ему не нужна самая

распрекрасная земля.

Странно Ээтгон принял его известие. Не о Яавдай, конечно, а о

земле. Кажется, он поверил, но ничуть не обрадовался. И вообще, Ээтгон

странный человек. В каждом его слове, в каждом движении сквозит

ненависть. Почему? Ревнует к Чаарлаху, что тот с первой минуты выделил

Шоорана из толпы? Оскорблен, что в их схватке Шооран оказался сильнее,

и жив Ээтгон лишь благодаря великодушию победителя? Или, если это

все-таки чудом спасшийсЯ Бутач, он не может простить своего нечаянного

уродства?

Шооран поморщился, загоняя поглубже мешающие мысли, и сказал,

обращаясь к далайну:

- Ну, здравствуй.

В один день он поставил два оройхона и справился бы и с тремя,

если бы ему не помешал проол-Гуй. Он не выметнулся на берег единым

махом, а долго раскачивал в небе бесконечным множеством гибких рук,

выбирая, откуда напасть, а Шооран, напружиненный, готовый к прыжку,

отступал по поребрику и, словно Ван из древней легенды, кричал:

- Тебе все равно меня не поймать! И я все равно буду счастлив!

Выстроенный мыс загогулиной перегораживал чуть не половину

далайна, не столько нужный людям, сколько мешающий проол-Гую, которому

теперь, чтобы попасть с западного побережья королевства вана на

восточное, пришлось бы сделать изрядный крюк.

На следующий день Шооран, вспомнив, что данное слово нужно

держать, выстроил оройхон там, где большой мыс граничил с отдельно

стоящим островом изгоев. Владения бродяг в результате уменьшились,

зато у Моэртала появилось разом два сухих участка.

Еще не приступив к работе, Шооран решил, что сразу вслед за тем он

уйдет отсюда. Нечего зря искушать судьбу. Многорукого он не боится, а

вот людей... У каждого из них только две руки, но все вместе они куда

цепче Многорукого. Не успеет схлынуть вода, как на сухое бросятся

толпы народу, и чем дальше он будет в это время, тем лучше.

Уйти Шоорану не удалось. Он поставил оройхон вечером, чтобы было

удобней скрыться, но пробираясь между тэсэгов в сгущающейся тьме,

вдруг услышал свист. Шооран замер, всматриваясь. Рослая фигура стояла

в тени тэсэга неподалеку от поребрика. Если бы дозорный не свистал от

скуки, Шооран мог вылезти прямо на него. Хвала мудрому Тэнгэру, что на

посту оказался растяпа!

Шооран повернул назад, в полной темноте вышел к другому краю мыса.

Там тоже были цэрэги. Они даже не скрывались: фигуры стояли прямо на

поребрике, в стороне тлела в костре солома и слышался голос Киирмона:

- От такой большой неудачи Многорукий едва не плачет. Страсть, как

охота жениться, а жена опять не годится...

Оставалось рваться напрямую через сухие оройхоны, где каждый

встречный знал его в лицо. Но и там тоже стояло оцепление. Услышав,

как фальшиво напевает сидящий в засаде Турчин, Шооран прыснул со

смеху. Так вот в чем дело! Нет никакого разгильдяйства, цэрэги нарочно

шумят, чтобы илбэч ненароком не попался им и, в то же время, не смог

уйти. Моэртал запер его здесь, чтобы он строил для провинции землю,

много земли. Не так уж это отличается от приемов добрых братьев. Но

там хотя бы мясом кормили, а что он будет есть тут? У Шоорана еще

оставалось несколько чавг и пяток туйванов, сорванных с ветви, щедро

подаренной Моэрталом. Но туйван нужен, чтобы пропитать губку, когда он

пойдет через мертвую полосу.

Проплутав ночь, Шооран вернулся к далайну. Так или иначе, но раз

можно строить, то строить надо. Встал на берегу, поднял руки - это не

обязательно, но так привычней и проще - глубоко вздохнул,

сосредотачиваясь, и... опустил руки. Нет, он не будет ничего строить в

тюрьме. Вернее, будет, но только для того, чтобы выбраться отсюда.

Далайн, который он за два года сократил на пятую часть, безучастно

соглашался: "да, можно и не строить". Среди бугров влаги Шооран

заметил качающийся мешок плавающего моллюска. Случайный всплеск

выкинул его на берег. Шооран натянул рукавицы, подошел и поднял

подарок. Костяной палочкой извлек склизкую плоть, заглянул в розовое

нутро раковины. Если сточить у раковины острый конец, а потом сильно

дунуть в него - раздастся неприятный, но очень громкий звук.

Интересно, что подумают стражники, когда услышат сигнал? Хотя, прежде

раковину надо вымыть. Шооран спрятал будущую трубу, достал карту и

начал выбирать, где он поставит отвлекающий оройхон.

Ему пришлось построить два оройхона, прежде чем проол-Гуй явился.

Второй из оройхонов был юбилейным, он завершал двойную дюжину, но об

этом Шооран вспомнил много времени спустя. А тогда он сначала привычно

удирал от проол-Гуя, а потом шел через мыс, строить еще один остров.

Теперь, когда проол-Гуй был заведомо далеко, Шооран мог ставить

оройхон и не отходить назад, а идти, не опасаясь ни цэрэгов, ни

глупого бога. С собой Шооран нес корзину, где под слоем харваха были

спрятаны все его вещи. Едва оройхон встал, Шооран подхватил корзину и

поспешил наискосок через новую землю. Путь его лежал вглубь страны,

подальше от слишком беспокойного побережья.

Пройдя чуть больше восьми оройхонов, Шооран присел отдохнуть.

Крестьянин возившийся неподалеку, поглядывал недружелюбно, но ничего

не сказал, решив, верно, не связываться с Шоораном, раз тот не сошел с

поребрика.

- Эгей! - окликнул земледельца Шоорана. - Купи раковину. Мне нужна

вода, - Шооран показал пустую флягу, - и полдюжины хлебцев.

Мужчина подошел, взглянул на раковину, молча кивнул и пошел за

водой. Конечно, витой рог стоит много дороже, и после мягмара владелец

легко сбудет его цэрэгам, но Шооран предпочитал держаться от цэрэгов

подальш