ГЛАВА 6. Первый же человек, встретившийся Шоорану в стране добрых братьев,

 

Первый же человек, встретившийся Шоорану в стране добрых братьев,

заслуживал самого пристального внимания. Несомненно, это был изгой,

самый его вид надежно разрушал басни о сказочной жизни в далекой

стране. Но даже среди изгоев редко можно встретить столь изувеченного

человека. На нем не было ни единого целого места, шрамы наползали на

шрамы, словно человек был покрыт грубой буро-красной корой.

Единственный глаз недобро смотрел из-под вздернутого века, вместо

другого глаза слезилась покрасневшая воспаленная яма. На щеке пониже

ямы зиял сквозной свищ.

Человек сидел на корточках, разрывая стеблем хохиура чавгу, и тут

же ел ее. Дыру на щеке он прикрывал рукой, из-под пальцев текли сок и

слюна. Пальцев на руке оставалось всего два, и рука была похожа на

диковинную клешню.

Но каков бы он ни был собой, у него можно узнать хоть что-нибудь о

стране. Пусть он думает, что говорит со шпионом, доносить подобный тип

все равно не побежит.

- Привет! - сказал Шооран. - Как удача?

При виде незнакомца внезапно возникшего перед ним, калека

подскочил, затем полуприсел в странном поклоне. Рубцы и шрамы

сложились в гримасу, должную изображать улыбку.

- Ждыавштвуйте, доввый шеловек! - через дыру со свистом выходил

воздух, передних зубов у бродяги тоже не оказалось, и понять, что он

говорит, было почти невозможно.

- Как тебя зовут?

- Ижвините, - невпопад ответил калека, прижимая остатки рук к

груди.

В следующее мгновение он ударил.

Шооран никак не ожидал удара, да еще с левой руки, в печень, и

хотя успел отшатнуться, но клинок, возникший в руке изгоя, пробил жанч

и, если бы не кольчуга, поранил бы Шоорана довольно ощутимо. Плетеная

хитиновая рубаха, спружинив, отвела острие, и через две секунды изгой

был обезоружен.

- Умен! Ты долго думал, пустая голова?

- Виноват, доввый шеловек. Фогойяшилша.

- Чего?.. - не понял Шооран.

- Гойяший шлишком. Виноват.

- Ладно. Так как тебя зовут? Только без ножа говори.

- Ылаго-фьэ-фодоф-ный-штау-ший-вуат... - было неясно, силится

изгой что-то произнести или нарочно мучает звуки, издеваясь.

Шооран добыл из сумки пластырь.

- Залепи щеку и отвечай толком. А то шипишь, как пойманная тукка,

ничего не разобрать.

- А жашем уажбиуать? - ощерился изгой. - Не видишь што ли, што я

маканый? - от злости, или перестав паясничать, он заговорил почти

разборчиво. - Ешть выемя - ташши меня куда надо, а нет - фуаваливай к

поол-Гую!

- А ты не видишь, что я нездешний?! - взорвался Шооран. - Я о

ваших делах ничего не знаю! - в следующее мгновение он сообразил, что

здесь, на дальней окраине неоткуда взяться чужаку, и поспешил

объясниться, впрочем, не меняя взбешенного тона: - Третью ночь ползаю

по вашей стране, из конца в конец прошел - ничего не пойму!

Изгой просветленно хлюпнул носом, расправил смятый пластырь, вытер

со щеки текущие слюни и водрузил пластырь на свищ.

- Так ты иж жемли штарейшин? - сказал он, лишь слегка

пришепетывая. - Так бы и говорил шражу.

- То-то ты слушал, - укоризненно заметил Шооран.

Изгой разложил подстилку, устроился на ней поудобнее. Спросил:

- Тшево тебе рашкажывать-то?

- Сначала - вообще. Как вы тут живете?

- Живем хорошо. Любим друг друга до шмерти.

- Это я уже понял, - Шооран сунул палец через пробитую в жанче

дыру, проверяя, цела ли кольчуга. - Правит у вас кто?

- Никто не правит. У наш равенштво. Вше люди братья, только одни

штаршие да умные, а другие - дураки.

- Ну а принадлежит все - кому? Я с суурь-тэсэга смотрел, поля у

вас огромные, одному такое не убрать.

- Обшее. Вше вмеште работают.

- Ясно, - сказал Шооран, вспомнив, что рассказывал Энжин о стране

старейшин. - Ну а ест кто? Мяса-то всем не хватит.

- Вше понемношку едят. Не мяшо, конешно. Мяшо, туйван - это

тшерэгам. А протшим оштаетша только для нажвания.

- У вас, что, очень много народу живет на оройхонах? -

недоумевающе спросил Шооран. Рассматривая с высоты сухой оройхон, он

не заметил слишком большого перенаселения.

- Много, штрашть школько.

- Больше тройной дюжины? - удивился Шооран.

- Не-е! Где такую прорву прокормить? Меньше.

- Ладно, - сказал окончательно запутавшийся Шооран. - Разберусь. А

ты-то почему здесь? Ты бандит?

- Я - маканый, - странное слово звучало будто характеристика и

вместе с тем как имя. - Бандитов у наш нет.

- Слушай, - сказал Шооран, переходя к главному для себя вопросу. -

Я ищу одного человека, женщину. Около года назад она ушла в вашу

страну. Подскажи, где она могла приткнуться, где ее искать?

- Мы чужих не любим, - изгой вздохнул, пластырь на щеке вздулся

пузырем. - Молодая она?

- Молодая. И красивая.

- Тогда ее могли в какую-нибудь обшину принять, обшей женой.

- Это как? - насторожился Шооран.

- Я же говорю - у наш равенштво. Мушшины могут иметь много жен, а

женшины ражве хуже? Они тоже могут. Ешли она шоглашитша вжать в мужья

шражу вшех мушшин в обшине, то ее могут принять.

- Вообще, это называется не жена, а по-другому, - заметил Шооран.

- Она не согласится. К тому же, она ребенка ждет... ждала тогда,

сейчас уж родила давно.

- Ш ребенком нигде не вожмут. Ей тогда одна дорога - на

алдан-тэшэг.

Шооран вспомнил удивительные представления братьев о загробной

жизни и промолчал. Потом спросил:

- А если все-таки искать, то где?

- Где угодно. У наш швобода, - изгой отвернулся от Шоорана и

занялся чавгой. Потом сказал, не оборачиваясь: - На ближних оройхонах

таких нет. Я тут вшех жнаю.

- А как вы друг друга зовете? - спросил Шооран. - Чтобы мне не

пугать всех подряд. Обычаи у вас какие?

Ответить изгой не успел. Из-за тэсэгов вышло с полдюжины

вооруженных людей.

- Кто такие? - острия копий уперлись сидящим в грудь.

- Ах, доблешные тшерэги! - зашамкал изгой. - Што вам надо от двоих

ушталых путников? Мы пришели отдохнуть...

- Ты молчи, недомаканый, - прервал старший. - С тобой все ясно. А

вот это что за диво из далайна? - он повернулся к Шоорану. - Обыскать.

- Не советую! - Шооран схватился за гарпун.

Удар копья болезненным толчком отдался в груди, но кольчуга

выручила, а в следующее мгновение Шооран был на ногах. Он мог бы

проткнуть потерявшего равновесие воина, но еще надеялся закончить дело

миром и не хотел убивать. Он лишь выбил копье, ударив тупым концом

гарпуна по пальцам, и тут же отступил на шаг.

- Я на вас не нападал. Что вам от меня надо?..

Удар не позволил ему договорить. Кто-то из противников, оставшийся

в укрытии и не замеченный им, подкрался сзади и ударил по затылку.

Шоорана скрутили, сорвали сумку и жанч. Увидав открывшуюся под

жанчем кольчугу, командир довольно протянул:

- Зна-акомая штучка! Как же ты попал так далеко от своей границы?

Шооран угрюмо молчал. В затылке часто стучала боль.

- Женшину он ишшет, - угодливо сообщил изгой. - Про женшину он

шпрашивал.

Не переставая сгибаться в поклонах и прижав культяпки рук к груди,

изгой поднялся и вдруг метнулся в сторону, намереваясь бежать. Но

цэрэгам была хорошо знакома эта уловка, один из них ткнул древко копья

между ног бегущего, калека кувыркнулся в нойт.

- Ку-уда?.. - засмеялся дюженник. - Шустрый какой...

- Меня-то жа што, добрые люди? - захныкал изгой.

- А кто чавгу жрал?

- Не я! - почему-то испугался изгой. - Это вот он,

дьяволопоклонник!

- То-то я не видел... Давайте, братцы, пошли. Отбегали свое.

 

X x x

 

Раздирая предутреннюю мглу, прогудела раковина, и сухая полоса

закопошилась, просыпаясь. Каторжники нехотя поднимались с земли,

встряхивали одежду, на которой спали, натягивали ее и шли строиться на

молитву. К этому мероприятию Шооран никак не мог привыкнуть. Дико было

видеть, как десять дюжин взрослых мужчин становились на колени и

повторяли вслед за старшим братом:

- Всеблагой господь, создатель вод, тверди и небесного тумана,

вечный Тэнгэр! Благодарим тебя за прошедший день, просим дня будущего

и жаждем жизни вечной на светлом алдан-тэсэге твоем. Охрани нас

могучей мышцей твоей от многорукого проол-Гуя и злых дел его. Тебе

молимся и на тебя уповаем, ибо нет в мире бога, кроме тебя. Яви славу

твою в делах светлых илбэчей твоих, их же любим благодарным сердцем...

- каторжники нестройно выводили слова молитвы, и илбэч повторял вместе

со всеми: - их же любим благодарным сердцем во все века, покуда стоит

далайн.

Не мог он к такому привыкнуть. Тошно было.

Еды по утрам не полагалось, после молитвы заключенные отправлялись

на работы. Кто-то со спутанными ногами и под строгим караулом уходил

на мокрое за нойтом. Работа считалась не тяжелой, но опасной. Явится

проол-Гуй - что тогда? Как бежать, если можешь сделать лишь небольшой

шажок?

Другие, и Шооран в их числе, варили ухэры. Взгромоздив на авары

костяные чаны, кипятили смердящий нойт, бросали в него искрошенные

панцири собранных в мягмар тварей, высушенных ыльков, спутанный в

клубки и ни на что больше не годный волос, иной хитиновый сор. Кашляя

и задыхаясь, размешивали варево, а когда весь хитин растворялся, с

надсадным криком снимали котлы с огня и выливали густую массу в

огромную, выдолбленную прямо в скале ванну. Там наступала очередь

мастеров, которые, впрочем, тоже были каторжниками. Возле ванны,

поднимаясь чуть не на три человеческих роста, стояло странное

сооружение. Костяные части делали его похожим на скелет невиданного,

вставшего на дыбы зверя. Называлось устройство: "макальник". Сверху на

толстых веревках - не хитиновых, упаси Тэнгэр, а из соломенной пряжи -

висело тяжелое аккуратно обточенное и тщательно отполированное бревно.

От горячего нойта древесина стала черной и лоснилась, густо смазанная

салом жирха. Под громкие крики работников макальник со скрипом

сгибался и окунал бревно в раствор. Не дав нагреться, бревно поднимали

и окунали в холодную воду. Затем снова в нойт и вновь в воду.

Постепенно на бревне нарастала корка хитина. Через неделю макания она

достигала нужной толщины, тогда болванку высушивали, обрезали с одного

конца, извлекали многострадальное бревно, а полученную заготовку

отправляли оружейникам, которые доводили будущий ухэр до готовности.

Шооранов знакомец, оказавшийся на каторге своим человеком,

распоряжался у макальника. Он нечленораздельно орал на подчиненных,

шипел и плевался через дыру в щеке. Пластырь у него содрали сразу же,

чтобы он ничем не отличался от окружающих. "Швободы" на каторге было

немного, а вот "братштво" и особенно "равенштво" процветали вовсю.

Кстати, покалеченного изгоя Маканым называли все. Шооран, увидев

макальник, подумал было, что Маканый побывал в ванне. Но он тут же

отбросил эту мысль: в горячем нойте человек не выжил бы и секунды.

Рубцы на лице и руках Шоорана, оставшиеся со времен большой охоты

проол-Гуя, подтверждали это. Скорее всего, Маканый получил прозвище за

свою профессию.

Когда облака начинали краснеть, работа прекращалась, каторжников

выстраивали на новую молитву, а затем, все-таки, кормили. Давали

недобродившую, скверно сделанную кашу. Разжевывая хрустящие зерна,

Шооран недоумевал: неужели так трудно приготовить кашу хорошо? Она

сама получится, надо лишь замочить зерно с вечера. Но, вероятно, тот,

кто готовил пищу, считал, что каторжников надо содержать плохо, и дело

свое исполнял.

После еды следовала третья молитва, во время которой

присутствующие признавались в братской любви друг к другу. Затем

пороли провинившихся. Наказывали за самые разные вещи: за плохую

работу, за драку, за сказанное вслух черное слово. Особенно жестоко

били сборщиков нойта, если обнаруживалось, что они собирали и ели

чавгу. Есть чавгу считалось грехом и поклонением проол-Гую. Маканого

тоже пороли за это в первый день, а когда непонимающий, что

происходит, Шооран сказал, что он вырос на чавге, то выдрали и его.

Лишь перед самой темнотой у каторжников оставалось немного

времени, и тогда оказывалось, что они еще способны жить. Кто-то

пытался подлатать одежду, кто-то беседовал, а из сгущающейся тьмы

долетал тенорок местного сказителя:

- Рассказать, братья, могу я про женитьбу проол-Гуя. Раз проснулся

он в далайне и удивился крайне. Смотрит, спал пока, выросла новая

рука. проол-Гуй, он такой - Многорукому не впервой. Рука - ерунда, но

такой еще не видал никогда. Не висит, не болтается, в локте не

сгибается. И пальцев не разжать никак, хотя на конце есть большой

кулак. Бедняга с рукой потерял сон и покой. Рука готова, а проку с нее

никакого. Такою рукою ни тащить, ни хватать, а только пихать. Да вот

беда: не знает куда. Досада взяла проол-Гуя: думает, что ему делать

с... рукою?..

Сначала Шооран решил, что при первой же возможности сбежит отсюда,

но вскоре изменил намерение. Бежать было не так уж и трудно: лагерь

стоял на сухой полосе всего лишь в одном оройхоне от огненных болот,

которые уже не обрывались в далайн как прежде, и куда было легко уйти.

Но Шооран сначала хотел разузнать о стране как можно больше, ибо

надежда отыскать здесь Яавдай еще не совсем умерла.

Постепенно он начал выяснять, как живет страна. Но только

выяснять, а не понимать, поскольку понять это было невозможно. Здесь и

в самом деле ничто никому не принадлежало, все было общее. Никому не

дозволялось иметь ничего, что отличало бы его от других. Но если с

вещами выполнение закона можно было контролировать, то ел каждый в

свой живот, и проверить съеденное не удавалось. На обширных полях

процветало воровство. По ночам целые толпы отправлялись на соседние

оройхоны, красть несозревший хлеб, а навстречу им выползали другие

толпы, но с тою же целью. Общинники пытались выделять сторожей, но это

лишь ухудшало положение: красть со своих полей было удобнее. Незрелая

хлебная трава, которой в иных местах и цэрэги лакомились редко, здесь

была на каждом столе, зато хлеба не хватало. Опасаясь грабежа и

понимая, что попавшее в общие житницы потеряно навсегда, жители кололи

бовэров, не давая им вырасти, сбивали туйван прямо с дерева, обдирая

при этом цветы и не щадя зеленых плодов. Нигде во всем мире вино не

было таким кислым. Если бы не наыс, исправно подраставший каждую ночь,

в стране вовсе наступил бы голод.

Те крохи, что все же бывали собраны, следовало делить поровну

между едоками. Неудивительно, что новых людей в общину не принимали, и

Маканый был совершенно прав, говоря, что женщина с ребенком нигде не

найдет места, ведь ее надо кормить. Более того, община имела право за

богохульство и иные прегрешения против истиной веры изгонять своих

членов. В результате даже среди поклоняющихся дьяволу старейшин не

было столь ревностных блюстителей церковного благочиния и добровольных

инквизиторов, как среди вольнолюбивых добрых братьев.

Единственное, что создавало в стране подобие порядка, была армия.

Цэрэги следили, чтобы взаимное воровство не переросло в откровенный

грабеж, и за это каждый оройхон был обложен данью, причем не процентом

с урожая, как в земле вана, а определенной, раз и навсегда

установленной нормой. Горе тем общинам, которые не сдавали в срок

положенного количества хлеба и иных произрастаний, добрые

братья-цэрэги в таких случаях на время оставляли доброту и сурово

наказывали виновных.

Армия была многочисленна, хорошо обучена, прекрасно вооружена и не

терпела конкурентов. В стране действительно не было бандитов, отчасти

из-за того, что ровная береговая линия не оставляла им достаточно

места, в основном же потому, что большинство разбойников легко

находили себе место в рядах цэрэгов.

Страна добрых братьев была самой обширной в далайне, но все же не

могла прокормить ни себя, ни свое войско. И войско нашло выход в

войне. Если граница между царством вана и старейшинами была

относительно мирной, а Торговый оройхон оправдывал свое название, то

на другой границе у старейшин война не утихала. Цэрэги братьев

атаковали противника чуть не ежемесячно. Чаще всего их атаки бывали

отбиты, но иногда отрядам удавалось прорваться через заслоны. Тогда

они сбрасывали в далайн вражеские ухэры и грабили идолопоклонников до

тех пор, пока старейшины не подтягивали подкрепления. Удержаться в

чужой стране, снабжаясь через длинную полосу мертвых земель, братья не

могли - и уходили. Но даже обреченный на неудачу, но поначалу успешный

поход делал его участника обладателем множества запретных, но таких

притягательных вещей. Поэтому каждый новый набор солдат стремился на

войну.

Отряды стражников не только воевали и поддерживали порядок, они

брали на себя заботу об изгнанных общинами, не допуская, чтобы те

становились бродягами, давали им еду и работу. В царстве доброты редко

наказывали людей. Шооран лишь через неделю с удивлением узнал, что он

не был осужден за шпионаж, а напротив, получил права гражданства,

устроен на работу и теперь вместе с остальными возлюбленными братьями

всего-лишь отрабатывает свой хлеб.

Однако, как ее ни называй, каторга оставалась каторгой. Выяснив

все, что хотел, и поняв, что Яавдай он здесь не найдет, Шооран начал

готовиться к побегу. Для бегства ему была нужна только обувь. Босиком

по огненному болоту не побежишь, а буйи, в которых они работали возле

аваров, на ночь отбирались. Вообще, в стране одни цэрэги имели право

носить обувь, остальные ходили босиком, и Шооран не раз думал, что

такой запрет куда действенней запретов на ножи или хлысты. Хорошо, что

сияющий ван не додумался до такого или же не смог вести новшество

из-за всеобщего злоупотребления башмаками и буйями.

Разрешить вопрос с обувью Шооран не успел, судьба распорядилась

иначе.

В тот день начинали макать новый ухэр. Казалось, все было готово:

клевой раствор вонял на аварах, бревно, хоть и старое, но годное в

дело, заново отполировано и густо смазано салом, но Маканый был

недоволен. Он размахивал руками и злобно свистел:

- Уеефки тъянь! Тууха!

Прибежал оружейник, ведавший хозяйством. Взглянул, куда указывал

Маканый, и приказал начинать.

Но Маканый заартачился.

- Офоуетша! - твердил он.

Всем было ясно, что Маканый недоволен веревками и требует их

заменить, но, или у оружейника не было в запасе веревок, либо, что

вероятнее, он посчитал ниже своего достоинства понимать шипение и

бульканье калеки, но он презрительно отвернулся и махнул котельщикам,

чтобы те лили клей в ванну. Макальник поклонился раз, другой, потом с

резким струнным звуком одна из веревок лопнула, бревно нырнуло в

ванну, сверху посыпались обломки, и полуразрушенный накренившийся

механизм замер.

Оружейник - немолодой апоплексического типа мужчина тоже замер,

перекосившись, ловя ртом воздух и наливаясь багровой краской..

- Ты что, гад недомаканый, сделал? Я тебе покажу, тварь вонючая,

отучишься ломать!..

Маканый пятился, шипя неразборчиво. Обломок рухнувшего механизма

полетел ему в голову, но Маканый быстро пригнулся, и массивная кость,

просвистев над ним, ударила в висок одного из подручных. Это был

придурковатый парнишка, почти мальчик, выгнанный за ненадобностью

общиной и за это попавший на каторгу. Не издав ни звука, он покачнулся

и рухнул в ванну. Шооран и еще один котельщик, мрачный человек, о

котором Шооран знал лишь, что его зовут Куюг, кинулись к ванне.

Крюками, которыми двигали котлы, нащупали в мутной жиже тело,

выдернули наверх. Признать человека в том, что они вытащили, было

непросто.

Оружейник, кажется, и не заметил гибели одного из каторжников. Он

продолжал наступать на Маканого, вслепую ища какое-нибудь оружие. Куюг

аккуратно положил багор, не торопясь обошел ванну и саданул не

ожидавшему нападения оружейнику в зубы. Подавившись криком, оружейник

свалился на землю.

Двое цэрэгов, с любопытством наблюдавшие с поребрика за

происходящим, перехватили копья и с воплем ринулись вперед.

"Только не вмешиваться, - подумал Шооран. - Моя жизнь дороже их

всех."

Затем он шагнул, встав на пути у бегущих воинов.

Устрашающему боевому крику цэрэги были обучены превосходно, а вот,

что безоружный каторжник может знать приемы рукопашного боя, в голову

им прийти не могло. Иначе они не действовали бы так прямолинейно.

Шооран легко ушел от нацеленного копья, ударом по ноге опрокинул

одного воина, а второго крутанул, ускоряя его бег и изменив

направление. Боевой крик на мгновение сменился отчаянным взвизгом,

затем жарко хлюпнул нойт, и вопль оборвался.

Остальные каторжники как по команде бросились на упавшего цэрэга,

принялись топтать его. Шооран подхватил валяющееся копье.

- Надо уходить! - крикнул он.

На ближнем суурь-тэсэге выла раковина.

Беглецам не дали даже выйти с сухой полосы. Полторы дюжины

вооруженных лишь крюками каторжников не могли оказать сопротивления

обученному, снаряженному и превосходящему числом противнику. Несколько

каторжников были убиты, прочих связали и повели обратно в лагерь.

Суд был коротким. Вызванный из алдан-шавара старший брат выслушал

рассказ забытого в суматохе и потому уцелевшего оружейника, затем

обратился к связанным бунтовщикам:

- Возлюбленные братья! - такое обращение обычно предшествовало

порке. - Я не осуждаю вас. Кто я такой, чтобы осуждать хоть кого-то?

Один вечный Тэнгэр может судить людей за их дела и мысли. Я вас

прощаю. Но вы сами понимаете, что погорячились сегодня, и ваш пыл

следует охладить. Всем по шесть, зачинщикам - дюжина, - добавил он

деловым тоном.

Зачинщиками были Шооран, Куюг и Маканый.

Шооран не обманывался относительно прощения. Он понимал, что эта

фраза сродни надежде благополучно пройтись босиком по шавару. Не знал

лишь к дюжине чего их приговорили, но спрашивать у собратьев по

несчастью не стал. Скоро он узнает это и так. В своем поступке Шооран

не раскаивался. Потом, если у него останется для этого время, он,

может быть, и пожалеет о сделанном, а сейчас было только обидно, что

все так бездарно кончилось.

Преступников подняли и повели через сухой оройхон к далайну. По

дороге к процессии присоединилась толпа народу, очевидно, зрелище

обещало быть увлекательным. У кромки оройхона все дружно вытащили буйи

и принялись обуваться. Шооран усмехнулся. Ну конечно, как иначе

попасть к далайну в мягмар? А без кости на оройхоне не проживешь. Вот

только зачем нужен закон, который никем не исполняется? Разве только

для того, чтобы все были виноваты.

Мокрый оройхон был угловым. На крошечном кусочке побережья Шооран

увидел знакомый силуэт макальника. Теперь все стало ясно.

Приговоренных раздели до нага и привязали к костяным крестовинам,

стоявшим на берегу, чтобы ожидающие экзекуции тоже могли наблюдать за

процедурой.

Вперед вышел старший брат.

- Мы не осуждаем вас, братья, мы любим вас и молимся за ваше

исправление. Но сегодня вы погорячились, и излишний жар следует

охладить. Пусть грех вернется к своему родителю!

Далайн размеренно колыхал ледяную влагу.

Первого из возлюбленных братьев подвели к макальнику, начали

обвязывать под мышками веревкой. Маканый, распятый рядом с Шоораном,

наклонил голову, прижал изуродованную щеку к голому плечу и сказал:

- Шешть раж - это терпимо. Можно выжить. На шебе жнаю. Когда

опушкают, надо жжатша, а когда вытащат - дергатша шильнее, штобы

ыльков штряхнуть. А потом шнова ушпеть жжатша в комошек. Главное -

мушшкие чашти шберечь. Они и не понадобятша больше, а беж них вше одно

иждохнешь. Нет, шешть раж - по-божешки. А вот дюжина - это конетш.

- Замолчи, будь добр, - попросил висящий слева от Шоорана Куюг.

Макальник с долгим скрипом разогнулся и начал наклоняться к

далайну. Каторжник, висящий в петле, поджал ноги. Возможно, он делал

это инстинктивно, а может быть, как и все, знал, как следует вести

себя во время макания. Макальник склонялся все ниже.

- Не-е!.. - выкрикнул несчастный, затем влага сомкнулась над ним.

Также неторопливо адский механизм начал распрямляться. Вскоре

человек показался над поверхностью. Он бился, извиваясь, размахивал

руками и невнятно выкрикивал что-то вроде: "Хы! Хы!.." Впившийся в

мясо ыльк отлетел в сторону, упал на берег, запрыгал на камнях,

разевая усаженный тонкими зубами рот. Макальник пошел вниз.

- Не выживет, - тоном знатока сказал Маканый. - Не жжалша.

После третьего раза казнимый уже не кричал и не извивался. Он

мертво висел в петле, лишь изъеденные руки слегка подергивались. Но

все же его продолжали макать.

На шестой раз вниз пошло тело без всяких признаков жизни. Оно ушло

в глубину, но наверх уже не показалось. Могучий рывок натянул канат,

внутри макальника что-то хрустнуло, и он завалился на бок. Канат,

внезапно отпущенный, спружинив, подлетел в воздух. В разорванной петле

никого не было.

Трое палачей удрученно разглядывали поломанную машину. В толпе

раздались крики, многие показывали пальцами на далайн. Там, между

бугров влаги появилось что-то похожее на частокол из костяных

гарпунов, обтянутых серой кожей. Плавник быстро двигался, вздымая

пенистые буруны. Маарах - огромная костистая рыба, желанная добыча во

время мягмара, барражировала вдоль берега, явно не собираясь уходить.

- Никто не выживет, - сказал Маканый. - Шажрет вшех. Вишь, как

ходит.

Палачи, понукая добровольных помощников, подняли упавший механизм,

кто-то полез наверх заменять поломанную деталь. Маканый, на которого

напал бес болтливости, что-то возбужденно шипел, но Шооран не слушал.

Несмотря на шум и толпу вокруг, он вдруг ощутил далайн. В конце

концов, он илбэч и должен умереть как илбэч, а не быть проглоченным

глупой рыбой! Работать, напустив на лицо отсутствующее выражение, не

выдав себя ни единым жестом, было страшно трудно, но все же у него

получалось. Оройхон начал возникать.

Сначала берег взорвался испуганными голосами, потом упала мертвая

тишина, потом кто-то завыл, некоторые бросились бежать, словно увидели

Многорукого, другие молились, иные лежали, упав лицом в нойт и не смея

подняться. Шооран не замечал ничего, кроме далайна. Влага кипела,

клубились шапки пены, зазевавшийся маарах выметнулся на воздух и

остался монументом самому себе, навеки впаянный в камень. Далайн

схлынул, отступая перед новым оройхоном.

"Вот и все, - подумал Шооран. - Жить мне осталось один день. Но

этим придется строить новый макальник."

Наконец пришел в себя и кто-то из начальства. Послышались команды,

общинников погнали вон, оправившиеся цэрэги сняли с крестовин

каторжников и повели их назад через умывающийся, залитый выступившей

водой оройхон.

Ночь пленники провели запертые в алдан-шаваре. Никто не

разговаривал, лишь Маканый время от времени тряс шишковатой головой и

повторял:

- Ну-у?.. Да-а...

Наутро в алдан-шавар прибыл старший брат. Не тот, что распоряжался

в каторжных мастерских, а другой, очевидно, из самого высшего

командования. Он остановился на пороге, оглядел повернувшиеся к нему

серые лица и медленно, подчеркивая каждое слово, начал говорить:

- Я ни о чем вас не спрашиваю. И я не буду вас спрашивать. Вы

понимаете, о чем я говорю. Больше с вами об этом не будет говорить

никто. И вы не должны говорить об этом друг с другом. Вас, всех без

исключения, будут кормить и ухаживать за вами. Потом вас приведут на

берег и оставят одних. Если захотите, можете висеть там, пока не

высохнет далайн. Но я бы хотел иного. Так что ваша жизнь в руках

одного из вас. А теперь собирайтесь.

Брат вышел. Женщины с испуганными глазами принесли чистую одежду и

воду для мытья. Маканый, мгновенно охамевший, потребовал пластырь на

щеку. Брат, оставшийся при пленниках, проворчал, что разговаривать-то

им как раз и не надо, но пластырь позволил.

- Должен же я молитша, - довольно сказал Маканый, - а беж плаштыря

моя молитва неражбортшива.

- Знаю я твою молитву, - возразил старший брат. - Будь вас здесь

святая дюжина - все было бы ясно. Но вас - дюжина и один. Значит,

лишний служит не господу, а проол-Гую. И я догадываюсь, кто этот

лишний.

- Ты не прав, потштенный. Нас ровно швятая дюжина и Он.

Услышав это "Он", сопровождаемое закатыванием единственного глаза

к потолку, Шооран едва не расхохотался и сумел сдержаться лишь до

крови прикусив губу.

"В это верят только женщины", - вспомнил он. От кого достались ему

эти слова? От язвительного насмешника Хулгала, или от отца, которого

он не помнит? Во всяком случае, в божественный разум проол-Гуя Шооран

верил не больше, чем позволял ему собственный опыт, а Тэнгэра,

загнавшего людей в далайн, ненавидел глубоко и искренне.

На следующий день чертова дюжина бывших каторжников была

накормлена (впервые каши было вдоволь, и она оказалась приготовленной

как следует), затем их связали, правда не грубой хитиновой веревкой, а

мягкими ремнями из шкуры бовэра, и партия отправилась в путь.

Сопровождали их три дюжины цэрэгов и старший брат прежде управлявший

мастерскими, а теперь получивший неожиданное повышение.

- Ремешки-то раштягиваютша, - шепнул Шоорану Маканый, когда они

вышли.

- И что? - спросил Шооран, показав глазами на цэрэгов.

- Так. Пригодитша.

О чуде знала уже вся страна. Общинники с сухих оройхонов высыпали

смотреть на процессию. Многие кланялись идущим.

- Видишь, как все любят нас благодарным сердцем, - вполголоса

заметил Маканому Шооран.

- Молтши! - шикнул тот, и Шооран лишь теперь понял, что несмотря

ни на что, Маканый относится к происходящему более чем серьезно.

Шли долго, через всю страну. Глядя на расстилающиеся вокруг земли,

Шооран и сам видел, что рассказы каторжников были правдой. Оройхоны

были разорены, словно по ним только что прошла война. Тропинки

пробегали прямо по полям, иногда рядом лежали сразу несколько широких

дорожек - очевидно, всякий ходил, как ему удобнее. Всходы потоптаны,

смяты, вырваны с корнем. Даже алдан-шавар, где они ночевали, оказался

неухожен и вызывал уныние. До какой же нищеты можно довести страну,

даже если все в ней растет и плодоносит само, но нет руки, готовой

любовно собрать и сберечь выросшее.

На второй день они прибыли к месту назначения, а на третий вышли к

далайну.

Вновь их привязали к крестовинам, опутав руки и ноги мягкими

ремнями, потом оставили одних. Шооран понимал, что цэрэги не ушли, что

они поблизости, но никто не подсматривал, что происходит на

крестовинах. Оройхон был важнее любопытства, а внезапно обретенный

илбэч требовался властям всерьез и надолго. Шооран обратил внимание,

что между отдельными крестами стоят щиты, чтобы и сами прикованные не

могли видеть друг друга.

Не стоило большого труда догадаться, куда их привели. Где-то

неподалеку воняли дымом авары, значит, рядом мертвая полоса - дорога в

страну старейшин. Братья, не скопив своего, хотят добраться до чужих

богатств.

Шооран вздохнул, собираясь с силами. На горе или на радость, ради

высокой или низменной цели, свободным или связанным, но он будет

исполнять свой долг. Пусть после его дел прольется кровь, и кто-то

станет более несчастен, чем сейчас, но раз есть далайн, и есть илбэч -

илбэч обязан строить. Хотя бы просто для того, чтобы в мире стало

одним оройхоном больше.

 

X x x

 

Следующий оройхон он поставил через неделю. А через неделю - еще

один. Потом их не трогали целый месяц, из чего Шооран заключил, что

объявился проол-Гуй, и братья выжидают, не желая рисковать. Месяц

истек, и еженедельные выходы к далайну возобновились. Первое

предположение Шоорана оказалось правильным: строилась широкая, в три

оройхона дорога в землю старейшин.

Вечерами и в свободные дни зажиревшие от безделья каторжники

сидели под стражей в алдан-шаваре, дулись в кости на интерес или

вечернюю порцию мяса (теперь им давали и мясо, и наыс, и вообще все,

кроме вина) и старательно не говорили на запретную тему. Лишь Уйгак -

тощий, но страшно прожорливый мужик, глупый и такой законопослушный,

что неясно было, как он попал на каторгу, а потом в бунтовщики,

вздыхал порой, придвигая миску с выигранным мясом:

- Ох, повезло нам, братья! Всегда бы так жить.

- Бовэр в ручье тоже небось думает, что ему повезло, - отвечал

угрюмый Куюг, - и не знает, что гарпунок на него уже заострен.

- Скажешь тоже! - обижался Уйгак. - То бовэр безмозглый, а то... -

и он многозначительно поднимал к потолку палец, перемазанный в мясной

подливке.

Шооран в разговорах участвовал мало, старался больше спать и не

говорить, а слушать других. Его тоже преследовало сравнение с бовэром,

и он ждал всяких неожиданностей. Кроме того, он постоянно представлял

в уме карту мира и старался отметить на ней новые оройхоны. Не так

много их было. Окажись он на свободе, он бы выстроил за это время куда

больше.

Вскоре сон уже не шел в отяжелевшую голову, и мясо стало казаться

пресным. Выход Шооран нашел в беседах с Маканым. Калеке достаточно

было задать один вопрос, а дальше он рассказывал сам без остановок.

Надо было лишь суметь разобрать его речь, и тогда выяснялось, что он

рассказывает массу любопытных вещей.

- За что тебя первый раз приговорили?

- Не приговорили, а оштудили. Жа машку. Машку я шделал иж рыбей

кожи. Ешли ее харвахом шырым натереть, так она шветитша в темноте.

Штрашно! Ее надеть и ишшо на ходули штать. Ночью приду на поле, да как

крикну шторожам: "Ужнаете меня?!" Они и уполжают штаны чиштить. Вше

оройхоны были мои. Но вше-таки поймали меня. Макали три ража. Шешть

раж это уже потом, жа другое...

Одиннадцать дюжин первый оройхон соединил две страны, прежде

отделенные друг от друга огненным болотом. Едва камень затвердел, как

отряды цэрэгов, скрывавшиеся неподалеку, ринулись на приступ. В

неожиданности они видели свое главное преимущество. Но неожиданного

удара как раз и не получилось. На том берегу еще неделю назад заметили

замаячивший оройхон и, поняв, что происходит, успели подготовиться к

атаке.

Цэрэги братьев шли не скрываясь, и залп татацев буквально выкосил

их, от передовых дюжин почти никого не осталось. Остатки нападавших

были смяты, старейшины сами пошли в наступление.

Охранники, занятые Шоораном и его товарищами, не успели еще никого

отвязать, когда из клубов дыма, по-прежнему тянущихся с бывшей мертвой

полосы показались кольчужники врага. Грудь каждого за прозрачной

чешуей казалась открытой, в руках пели хлысты, короткие копья торчали

за спиной. После мгновенной схватки охранники были перебиты, и

наступающие пошли дальше. На привязанных к крестам людей они не

обратили внимания - мало ли какие жертвы приносит противник великому

проол-Гую.

Берег опустел. Шооран понимал, что это ненадолго, и сейчас у него

единственный шанс получить свободу. Шооран напрягся, пытаясь

освободить