ГЛАВА 9

 

Узкий промежуток между двумя странами Шооран преодолел без особых

затруднений. Даже для виду на другом берегу не было поставлено никакой

охраны. Оно и понятно, поток переселенцев двигался лишь в одну

сторону, а ставить заграждения значило подвергать соседей соблазну

напасть и захватить орудия и харвах.

Шооран быстро миновал угловые оройхоны и, пока не совсем стемнело,

двинулся дальше. Бывшая дорога смерти, где он в бреду говорил с

уулгуем, превратилась в сухую полосу и уже год, как была обжита.

Застав не оказалось и здесь, поскольку угловое царство благополучно

скончалось. Почти все жители угловых оройхонов тогда бежали в страну

изгоев, не без оснований опасаясь резни. Сдавшиеся цэрэги были прощены

и отправлены на восточную границу, ставшую с некоторых пор местом

ссылки неугодных. Кажется, один Боройгал не тронулся с места. Уж он-то

был в безопасности - палачи, как и сушильщики, требуются всегда.

Беглецы рассказывали, что именно Боройгал исполнил приговор вана и

скормил самозваного одонта зоггам. Дюженника Тройгала привезли туда,

где он творил бунт. Здесь его ждала плаха - панцирь рыбы,

установленный возле поребрика, чтобы все могли видеть конец вора.

Преступник был раздет - на голом теле ясно виднелись следы пыток - ван

хотел знать, куда делись сокровища. Тройгала привязали к широкому

панцирю, и палач опрокинул ему на живот коробочку, в которой

копошились дюжины три выловленных накануне зоггов. Выждав некоторое

время, чтобы как следует истомить жертву, Боройгал взмахнул пушистой

метелкой хохиура. Целый час крик преступника был слышен даже

караульным в стране изгоев. Так судьба наказывает тех, кто забывает,

что мир меняется быстрей, чем люди.

На ночь Шооран остановился на своем родном оройхоне. К сухой

полосе приближаться не стал: как и дюжину лет назад это было

небезопасно. Зато на мокром можно было ночевать не боясь никого. Вряд

ли проол-Гуй станет залезать в узкий как кишка залив, который оставил

ему Шооран. Богу далайна нужен простор.

Шооран расстелил выдубленную кожу и соорудил постель. Лежал на

спине, глядя на клубящиеся в темной вышине волны небесного тумана,

почти невидимые, а скорей угадываемые благодаря многолетней привычке.

Наконец он был один и никому ничего не должен, и можно было просто

лежать, не думая о завтрашнем дне. Память милосердно унесла его в

давнее прошлое, когда пределом мечтаний было стать цэрэгом и пройтись

в панцире, башмаках и с копьем в руке под завистливыми взглядами

мальчишек. Он жил тогда здесь, по этим местам гнался за туккой. С тех

пор он вырос: был и цэрэгом, и изгоем, и земледельцем. Но главное - он

стал илбэчем и сумел изменить мир. Конечно, Ван, если верить легендам,

поставил больше оройхонов, но Шооран сумел замкнуть далайн в кольцо и

тем решил судьбу богов. Он создал новую страну, а древнейшее

государство мира - уничтожил, присоединив к добрым братьям. Пусть

воины и баргэды думают, что это дело их рук - без илбэча их стараний

никто бы и не заметил. Действительно, мир за последние годы

перевернулся, но родной оройхон остался неизменным. Те же тэсэги, тот

же хохиур, тот же далайн, хоть и съежившийся так, что в полдень

удается разглядеть другой берег. Поэтому нельзя сказать, будто мир

стал совсем другим, ведь в детстве он был заключен в этом оройхоне, а

оройхон остался прежним.

Запутавшись в необязательных мыслях, Шооран задремал. Разбудило

его легкое прикосновение. В первое мгновение душу сковало ужасом:

разом вспомнилось, что сейчас мягмар, и прикосновение может означать,

что к нему подползает выгнанный наружу парх или гвааранз. И лишь затем

Шооран понял, что его касаются человеческие пальцы.

- Кто?.. - хрипло со сна выдохнул Шооран.

- Я-а... - донеслось из темноты, и снова шершавая ладошка

коснулась лба.

Неживой, с сипящим придыханием голос было невозможно спутать ни с

чем.

- Ай? - Шооран сел на постели. - Откуда ты здесь?

- Я тибя иска-ла... За-чем ты отдал миня-а? Я не хачу с той

женщиной. Я хачу с табой.

- Ну что ты... - забормотал Шооран, отчаянно пытаясь сообразить,

как избавиться от неожиданной попутчицы. - Никому я тебя не отдавал. У

меня дела, я же говорил... Ты пока там поживи. Яавдай добрая, только

ей помочь надо, у нее рука больная.

- Ана злая-а... - казалось, Ай с присвистом тянет заунывную песню.

- Я знаю, ты савсем ушел. И я с табой. Ты миня не праганяй, а то я

умру, - Ай издала странный звук, похожий на отрывистый смешок, и лишь

через секунду Шооран запоздало понял, что она всхлипнула. - Скоро у

женщин день раждения, - продолжала выпевать Ай, - я савсем взрослая, а

не вырасла-а. И ты миня не люби-ишь. Ты ту люби-ишь, злую, я зна-ю...

А я хачу быть тваей радостью и усла-дой...

В ночной тишине, когда лишь пятна гнили блазнят взгляд, под рокот

бушующего новогоднего далайна, эти слова не казались смешными, в них

чудилась нечеловеческая сила, словно не сумасшедшая уродинка, а сама

душа выморочных земель заявляла права на непослушного илбэча.

Шоорану стало страшно. Невидимые пальцы расстегнули ему жанч и

бессильно заскребли по хитину кольчуги. Ай снова всхлипнула, на этот

раз громко и отчетливо.

- Я не брошу тебя, - сказал Шооран единственное, что мог сказать.

- Завтра мы пойдем вместе.

- Скажи, что ты будишь маей опорой и защитой...

- Я буду твоей опорой и защитой.

- Харашо, - произнесла Ай и успокоенно ткнулась мордочкой в хитин.

Несколько дней они бродили по знакомому до оскомины побережью.

После ухода изгоев здесь стало гораздо спокойнее. Едва закончился

мягмар, народ схлынул с мокрых оройхонов, побережье опустело, и, если

бы не Ай, можно было бы работать, не опасаясь, что его заметит

случайный бродяга. Но Ай ходила за ним, словно привязанная веревочкой.

Они миновали ровные пространства западного берега, где можно было бы

поставить оройхон и уйти прежде, чем хоть кто-нибудь обнаружит его,

пересекли перешеек возле земель Моэртала, где в тесном заливе можно не

страшиться проол-Гуя, выбрались на восточный берег. У этого места тоже

были свои преимущества: прежде Шооран почти не бывал здесь, и значит

тут не ожидают илбэча. Но все эти места приходилось миновать впустую

из-за того, что позади шлепала по грязи крошечная Ай, не сводившая с

Шоорана преданного взгляда.

Когда впереди замаячили дымы огненного болота, отделяющего землю

вана от древних земель, Шооран решился. Он демонстративно разложил на

тэсэге все свое барахло и сказал Ай:

- Я ухожу по делам и вернусь завтра вечером. Жди меня здесь.

Ай безмятежно смотрела пустыми глазами, было неясно, понимает ли

она сказанное и согласна ли ждать. Но когда Шооран, пригибаясь и

высматривая караулы, двинулся к границе, Ай осталась возле вещей

ковырять тростинкой дюжину раз перекопанную грязь.

Границу он привычно перешел в сумерках, зная, что в это время

никто особо караулить не будет. Зато темнота застала его на полпути к

Торговому оройхону. Хотя сейчас тьма не мешала, а скорее оказалась

помощником. проол-Гую было все равно, когда приходить: днем или ночью,

а илбэчу безразлично, когда строить. Новый оройхон гладкой дорогой лег

под ноги. В темноте Шооран перешел Торговый остров и ударил второй

раз. Этот оройхон должен был поднять тревогу на том берегу, но,

по-видимому, братья, так любящие нападать на соседей, сами нападения

не ждали и сняли охрану.

От перенапряжения и ядовитых испарений горящего болота нестерпимо

болела голова. Казалось в мозгу пульсирует огромный, готовый

прорваться нарыв. Хотелось лечь, обхватить голову руками, зажать уши и

ни о чем не думать. Но этого было нельзя, надо, пока не рассвело,

бежать отсюда, а это можно сделать лишь выстроив еще один - третий за

ночь оройхон.

Держась подальше от задымленных мест, Шооран вернулся к границе,

чтобы стереть последний в этих краях участок огненного болота. О

проол-Гуе он старался не думать, поскольку понимал, что бежать от него

все равно не сможет.

Оройхон дался с невероятным трудом, и на этот раз его работу

заметили. Вдалеке завыла труба, заметались факелы.

"Трубите, трубите... - думал Шооран, пробираясь среди тэсэгов. -

Завтра вы увидите, что это не просто оройхон. Теперь вас соединяет с

врагом сухая полоса, и вам придется или погибнуть, или научиться жить

в мире. Трубите громче: я свое дело сделал."

Посты Шооран миновал уже под желтыми облаками. Сейчас можно было

не опасаться засады - цэрэгам было не до того. Через полчаса Шооран

вернулся к тому месту, где оставил Ай. Он поспел вовремя: какая-то

женщина, отмахиваясь от наскакивающей Ай, собирала его вещи.

Инструмент, спальная кожа, даже суваг, который никому, кроме сказителя

не нужен, были упакованы, грабительнице оставалось лишь завязать узел,

и Шооран разом лишился бы своего имущества. Собственно говоря, вещи

были бы давно унесены, если бы не Ай. На щеке у нее алела царапина,

под глазом взбухал синяк, но все же карлица продолжала нападать на

воровку. Выйдя из зарослей хохиура, Шооран успел увидеть, как Ай

подпрыгнула и, вцепившись зубами, словно кусачий ыльк, повисла на руке

соперницы. Женщина сдавлено заверещала, пытаясь освободиться.

Свободной рукой она била Ай по голове, но калека, кажется, не замечала

ударов и лишь крепче сжимала зубы.

- А ну! - крикнул Шооран издали.

Женщина испуганно замерла, а Ай, мгновенно отлепившись от жертвы,

сердито произнесла скрипучим голоском:

- Вот. Муж.

Шооран подошел, погладил Ай по слипшимся волосенкам.

- Молодец, - сказал он. - Умница.

- Ты гляди... - произнесла женщина. - Действительно муж. Слушай,

парень, зачем тебе эта штучка? Иди, лучше, ко мне. Я тебя сберегу не

хуже, чем она. Я, как-никак, настоящая женщина, а эта тебе на что? С

ней и спать-то нельзя.

Шооран перевел взгляд с опухшей от побоев мордочки Ай на женщину.

Та стояла, вызывающе глядя на него. Жанч, накинутый на голое тело,

распахнулся, позволяя видеть пустые мешки тощих грудей.

Да, она, конечно, женщина и будет честно выполнять обещание. Не

любить, конечно, что за любовь в шаваре? - но быть женой и хозяйкой.

Вот только любопытство свое она никуда не денет, и оно будет вечной

угрозой жизни. Так что замызганное тело, с готовностью предлагаемое

ему - на самом деле ловушка, расставленная судьбой. Хвала Тэнгэру, что

у измученного илбэча женское тело не вызывает совершенно никаких

чувств.

- Уходи, - сказал Шооран, поднимая руку со сжатым кулаком.

Женщина метнулась к тэсэгам.

- Дурак! - крикнула она, поняв, что Шооран не станет гнаться за

ней. - Еще пожалеешь!

Шооран и не собирался наказывать воровку. Сейчас он мечтал только

о тишине и покое. Но прежде надо было хоть как-то подлечить Ай. Шооран

достал флягу, собираясь промыть Ай ссадины, однако уродинка молча

вывернулась из рук и отбежала в сторону. Настаивать не было сил, тем

более, что никакого лекарства Шооран не имел. Покорно убрав флягу

Шооран раскатал кожу для постели и не лег, а упал на нее.

- Я хочу спать, - сказал он, не зная даже, слышит ли его Ай. -

Если что-то случится - разбуди.

Проснулся он на следующий день утром. Ай по-прежнему оставалась

неподалеку, голова на неестественно тонкой шее медленно

поворачивалась, высматривая опасность. Можно было бы подумать, что Ай

так никуда и не отходила, но возле локтя Шооран увидел три больших

чавги, значит Ай не просто торчала на одном месте, но и промышляла

где-то.

Они собрались и двинулись в обратный путь. Уходя, Шооран

прислушивался, стараясь различить шум боя на бывшей границе, но там

было тихо.

 

X x x

 

Казалось бы, последние события должны были взорвать плавное

течение жизни, но именно этого и не случилось. Разрушение границы

взбудоражило армию и одонтов, но поскольку соседи почему-то не

нападали, прочие жители остались безразличны к случившемуся. Да и то

сказать: все, кого обуревало беспокойство, кто мог и хотел уйти с

насиженных мест, ушли еще год назад, и теперь страна была образцом, о

каком мечталось одонтам прошлых лет. Возможно поэтому власти не стали

искать илбэча. Одонтам внутренних земель это было ни к чему, а прочих

Моэртал сумел убедить, что свободный илбэч принесет больше пользы, чем

пойманный.

И Шооран оправдал высокие надежды. Каждую неделю то здесь, то там

возникал оройхон. Большинство из них приносили сухие участки, так что

успокоившаяся страна вновь пришла в движение, только на этот раз

верноподданническое. Добрые граждане один за другим получали большие

поля из рук законной власти, и царские баргэды путались в тройных и

четвертных дюжинах, подсчитывая грядущие доходы.

Так прошел месяц, и второй, и все были довольны.

Все это время Шооран вел жизнь сказителя. Ходил по мокрым

оройхонам, стараясь только не забредать вглубь болота, чтобы избавить

себя от ненужной беготни в случае визита Многорукого. Вечерами собирал

вокруг себя людей и повествовал о мире, людях и богах. Иногда, когда

боялся, что не хватит голоса, говорил под музыку, но чаще, в

подражание Чаарлаху, старался обойтись без сувага. Пел о том, что

слышал в чужих землях, порой придумывал свое. Но в конце всякий раз

звучала история о смерти Чаарлаха, певца, выдававшего себя за илбэча,

чтобы илбэч мог спокойно жить.

Известность Шоорана росла, его и крошку Ай узнавали издали, и

теперь они могли бы спокойно идти через сухие земли, не боясь

предусмотрительной ненависти мужиков. Но зато и строить становилось

все тяжелее. Сказитель всегда на виду. Чтобы отвести от себя

подозрения, Шооран дожидался, пока утомленные люди разойдутся, потом,

вслепую совершал ночной бросок, куда-нибудь в сторону, в предутренние

часы ставил оройхон и возвращался к Ай, покорно караулившей уложенный

в колыбель суваг. После этого приходилось день или два отсыпаться, а

затем можно было начинать все с начала.

Единственное место, где Шооран старался не останавливаться

надолго, был мыс около владений Моэртала. Здесь помнили, что он беглый

цэрэг и объявлен вне закона. Зато именно сюда чаще всего прибегал

Шооран ночами, увеличивая новую провинцию, которой управлял Ыуртак -

взрослый сын зажившегося на свете одонта Ууртака. Полуостров рассекал

далайн на две приблизительно равные части, пролив, соединявший их, с

каждой неделей становился все уже, так что скоро можно было надеяться

увидеть вдали берег - проклятую страну добрых братьев.

Безумный илбэч за два года не принес стране вана ни единого сухого

оройхона, Шооран создал их больше полутора дюжин. И это не считая

собственной страны и работы в плену у общинников. Лишних земель

по-прежнему не было, но все же всякий здоровый мужчина мог найти себе

место. Изгоями оставались калеки и женщины. Им не давали земли здесь и

не пускали в новую страну, позволяя умирать на мокром. Впрочем, облав

на них тоже не устраивали - калеки не опасны, а выловить их, прочесав

изрезанное и бесконечно растянутое побережье - непросто. Среди этого

однообразно-пестрого люда Шооран становился все более заметен, так что

начинал подумывать, а не бежать ли ему обратно в свою страну или,

напротив, поближе к кресту Тэнгэра. Но пока продолжал изображать

сказителя, а ночами работать, надеясь, что Ай ничего не поймет.

- Я ухожу по делам, - ему больше не приходилось добавлять, что он

скоро вернется, это подразумевалось само собой.

Ай кивнула, соглашаясь, и он исчез в сгущающейся багровой тьме. В

разобранной колыбели остался лежать суваг. Шооран знал, что пока он не

вернется, Ай не ляжет в постель и будет спать, соорудив гнездо из

каких-то обрывков.

Шооран спешил на север. Сейчас, когда стало известно, что

проол-Гуй плавает по другую сторону мыса, надо успеть нанести удар с

этой стороны, сузив пролив до крайнего предела. Шооран бежал, привычно

нащупывая почти невидимую дорогу. Перешагивал камни, старался обходить

слишком глубокие лужи - берег башмаки, изрядно стоптанные за последнее

время. И чуть не упал, наступив на что-то мягкое.

В темноте вскрикнули. Шооран наклонился, стараясь понять, не

поранил ли он человека, неосторожно улегшегося спать поперек дороги.

Высек искру на свитый из соломенной пряжи фитиль, раздул огонь.

Тлеющее пятно расползлось по концу фитиля, смутно осветив лицо Шоорана

и женщину, приподнявшуюся на локте из похожей на корыто плохо

разложенной колыбели. Это была воровка, которая пыталась ограбить Ай

пару месяцев назад.

- Ты? - произнесла женщина. - Пришел... Я знала, что никуда ты не

денешься.

Невозможно было сказать, будто он спешил по делам и споткнулся об

нее случайно. Женщина, двумя руками обхватившая его за шею, не

поверила бы, да и сам он в эту минуту не верил в такую случайность.

Вместо этой ничтожной правды вспыхнула другая истина: никакая самая

адская работа не сможет погасить зов крови, жарко застучавшей в

висках. Женщина откинулась назад, притягивая Шоорана к себе. Тлеющий

фитиль с шипением упал в грязь.

От никогда не мытого тела кисло пахло застарелым потом, но это

Шооран заметил лишь когда умолк стук крови в ушах и вернулась

способность понимать.

- Ну вот, видишь, как хорошо, а ты меня гнал, глупый, - шептала

женщина, прижимаясь к нему. - Ведь хорошо, правда?

Шоорану было противно и стыдно, и очень хотелось оказаться сейчас

где-нибудь далеко.

- Знаешь что, - сказала женщина, - давай останемся здесь? Этот

оройхон может быть уже сегодня высохнет, и мы получим землю. Тебе

дадут, я знаю.

- С чего ты взяла, что он высохнет? - произнес Шооран.

Еще утром он колебался, работать ли здесь или бежать на

оконечность мыса и лишь в последнюю минуту выбрал второй вариант. А

теперь выясняется, что здесь его ждали.

- Это проще, чем чавгу съесть, - улыбнулась невидимая собеседница.

- Думай сам: Многорукий у восточного берега - значит илбэч - тут. Не

станет же он к Многорукому в пасть прыгать. В центре он строил, на юге

- строил. Там сейчас землю делят, там шумно. Что ему, жить надоело?

Значит, он или мыс дальше двигать станет, или наш оройхон сушить.

Ясно?

Шоораном овладел страх. Воровка дословно повторила все его

недавние рассуждения. Казалось, она вот-вот скажет: "А ведь илбэч -

это ты". Но по счастью, последнего шага женщина не осилила. Слишком уж

заманчиво маячило перед нею будущее счастье. Она принялась гладить

Шоорана по голове, плечам и быстро, боясь, что ее прервут, зашептала:

- Землю получим, поставим палатку, будем хорошо жить, как люди. Ты

не думай, я молодая, во всяком случае, моложе тебя. Мне еще трех дюжин

нет. Я сильная, я все буду делать для тебя, а ты станешь рассказывать

свои истории. Я же знаю, ты сказитель, я тебя слышала, хоть ты меня и

не замечал. У тебя славные истории, ты хорошо поешь. А я буду тебя

лелеять...

- Нет, - выдавил Шооран, чувствуя, как скручивает его чужая воля.

- Ну что ты?.. - всполошилась женщина. - Если хочешь, мы и

коротышку твою возьмем. Пусть живет - жалко, что ли? Я ведь тогда не

со зла ее ударила, я же не знала, что это твои вещи...

Шооран лежал неподвижно, но мысль его металась, словно загнанная

тукка.

Бежать отсюда как можно скорей! Бежать и никогда не возвращаться,

пока его не вычислили и не раскололи будто пустую скорлупку. Только

как вырваться из чужой, провонявшей потом постели, куда его зашвырнуло

одиночество и собственная глупость? Почему-то другие умеют легко

находить себе женщин, а потом легко бросать их и не узнавать при

встрече, а он чувствует себя связанным, хотя ничего не обещал. Но если

он хочет остаться собой, эти ремни должны быть разорваны.

- Нет! - повторил он громче, разжал обхватившие его руки и сел. -

Это было случайно и больше не повторится. Я не останусь, и мне не надо

ни земли, ни твоего счастья.

Он ждал слез, жалоб или язвительного смеха и оскорблений, но

ничего этого не было. Женщина тихо сказала:

- Ну, как знаешь... - и молчала все время, пока он наощупь

натягивал одежду, лишь на прощание произнесла: - Если надумаешь

вернуться - приходи.

Шооран ничего не ответил. Он поднялся и быстро пошел назад.

Тяжелое чувство не оставляло его. Почему-то казалось, что Ай звериным

чутьем уловит чужой запах и скажет: "Больше по таким делам не уходи".

Но Ай безмятежно спала, устроившись неподалеку от устроенной для нее

постели.

Едва забрезжил свет, они собрались и по тропе между сухими и

мокрыми оройхонами поспешили на восток. Несколько раз им приходилось

прыгать в грязь и пережидать, пока мимо пройдут тянущиеся к восточной

границе отряды цэрэгов.

 

X x x

 

Дальновидные старейшины не зря притесняли в своих владениях

илбэчей. Они-то прекрасно понимали, что устойчивой монолитной власти

илбэч не принесет ничего, кроме смут и расстройства. И все же, зараза,

которую с таким трудом удавалось обуздать внутри страны, проникла

извне и разрушила государство. Чужие, чудно вооруженные цэрэги и чужие

старейшины, которых приказано было величать братьями, заменили

привычное начальство. Если бы дело ограничилось этим, да порками за

поминовение запрещенного отныне проол-Гуя, то можно было бы считать,

что ничего не изменилось. Но с приходом новой власти сломался весь

старый порядок. Уцелели лишь баргэды, присягнувшие захватчикам и

переименованные в старших братьев. Добро проол-Гуя было объявлено

общим, но как и прежде распоряжались им баргэды, выдавая инструмент

свободным отныне служителям, когда те направлялись на работы. А вот

выдача еды прекратилась. На жалобы голодных людей баргэды разводили

руками: "Ничего нет, все вывезли братья", - и беззвучно шептали,

призывая на головы обидчиков гнев опального бога.

Первыми взбунтовались резчики камня. Эта удивительная профессия

процветала только на кресте Тэнгэра. Даже здесь далеко не каждый

камень годился в дело, и мастера из поколения в поколение передавали

секреты: как расколоть упругий кремневый желвак, чем сточить мешающий

выступ и каким образом смастерить наконечник копья, чтобы им одинаково

удобно было и высекать искру и протыкать врага. Камнерезы составляли

особый клан и жили по своим законам. В незапамятные времена их потомки

заселили крест Тэнгэра, и старейшины разумно не вмешивались в их

жизнь. Здесь были свои баргэды, свои обычаи и чуть ли не своя вера.

Мастера недолюбливали проол-Гуя и кланялись большущей глыбе полосатой

яшмы, которую называли алдан-тэсэгом.

Прокормить себя древнейшие оройхоны не могли, поскольку земля

изрытая на много локтей вглубь, давно потеряла плодородие. Во втором

ярусе алдан-шавара тоже ломали камень, так что и здесь плодородный

слой был снесен. Но, поскольку добыча и обработка камня составляли

богатство всей страны, то мастера не знали недостатка ни в чем,

справедливо полагая, что шесть с лишком дюжин сухих оройхонов смогут

прокормить их. За стеной из вульгарного легковесного камня всегда было

много огня, вина и мяса. Но зато и старейшины никогда не знали нужды в

кремне.

Ничего подобного добрые братья не пожелали принимать во внимание.

Закон один для всех, исключений из него быть не должно. И со всей

твердостью, на какую способна лишь военная власть, крест Тэнгэра был

превращен в каторжные мастерские. Камнерезов принялись выстраивать по

ранжиру, загонять в штреки и к шлифовальным станкам под рев раковины и

кормить раз в сутки нарочно испорченной кашей. Семьи мастеров - жены,

малолетние дети и прочие "посторонние" были выставлены за стены и

распиханы по сельским оройхонам. Тогда и произошло первое возмущение,

подавленное быстро и решительно. Обглоданные ыльками тела зачинщиков

были повешены над воротами, и порядок в мастерских восстановился.

Правда, вдруг оказалось, что погибли или были "охлаждены" в далайне

все мастера-оружейники до единого. Поставки кремневого оружия

практически прекратились, а те ножи, кистени и копья, что с грехом

пополам были изготовлены, разлетались вдребезги при первом же ударе.

Впервые старшие братья задумались: правильно ли они ведут себя в

завоеванной стране. Но предпринять ничего не успели - в одну ночь

крест Тэнгэра опустел. Лишь к вечеру сбившаяся с ног охрана поняла,

что непокорные мастеровые ушли под землю.

Ломка камня на кресте Тэнгэра длилась много поколений и подземные

выработки уходили на неведомую глубину. Под вторым ярусом алдан-шавара

располагался третий и четвертый, а наклонные штольни уходили еще

глубже, но там не бывал никто из чужих, а сами работники ревниво

оберегали тайны подземелий, так что всякая выдумка могла оказаться

правдой, а самые правдоподобные рассказы не имели никакого отношения к

истине. Но видимо там оказался не только камень, но и вода, а может

быть, и какие-то харчи, во всяком случае, ни сдаваться, ни помирать с

голоду бунтовщики не собирались. А вот из цэрэгов, пустившихся следом,

почти никто не вернулся.

Немногие уцелевшие рассказывали о камнях, неожиданно срывавшихся с

потолка, про обвалы, погребающие разом дюжину воинов, о темных

колодцах под ногами, где не умолкает крик падающего, и еще о дюжине

дюжин страхов подземного царства. Лишь непокорных камнерезов цэрэги

так и не видели.

В ту пору еще были возможны переговоры и примирение, но братья

выбрали более жесткий и, как им казалось, верный путь. Прочесав

окрестные оройхоны, они выловили семьи камнерезов и потребовали от

восставших покорности, угрожая, в противном случае, перебить

заложников. Чтобы доказать серьезность своих намерений, они казнили

троих стариков.

Этого нельзя было делать ни в коем случае! Старики, хранители

мастерства, были в особом почете на каменном кресте. В тот же день

верхний, освоенный цэрэгами ярус алдан-шавара превратился в ловушку

для тех, кто вздумал жить под крышей. Когда к вечеру солдаты убрали

тяжелые плиты, разом закрывшие все входы, они обнаружили, что верхний

ярус полон дыма. Больше двойной дюжины цэрэгов задохнулось в запертом

алдан-шаваре, и лишь через несколько дней удалось достать их тела. А

пока разъяренные завоеватели сладострастно изобретали пытки для

схваченных женщин, землекопы устроили новую каверзу. Под утро участок

земли, где стоял один из лагерей, с грохотом провалился вглубь

оройхона, а выскочившие в буквальном смысле слова из-под земли

бунтовщики перебили растерявшуюся охрану и, освободив своих

домочадцев, увели их в нижние ярусы источенных словно губка оройхонов.

Потери этого дня оказались больше чем при завоевании всей страны.

Устрашенные братья отошли с древних колдовских оройхонов, хотя попыток

обуздать мятежников не оставили. Они пытались выкурить камнерезов

дымом, но дым не шел в нижние ярусы. Хотели затопить шахты, отведя в

алдан-шавар один из ручьев, но успеха не добились и здесь. Оставалось

ждать, пока запертое в глубинах население перемрет с голоду. К

сожалению, один из пленных старейшин сообщил, что именно на кресте

Тэнгэра располагался главный продовольственный склад, и "если

доблестные братья не вывезли провизию... ах, им не было известно о

складе? Как жаль!.. Склады всегда были на каменных оройхонах - там

много сухих пещер, которые все равно пустуют... Какое воровство? Там

бывает только охрана и добытчики камня, а им красть незачем, у них и

так все есть. На сколько хватит хлеба? Если бережно расходовать, то

года на три. Но там еще наыс есть, сушеный туйван, вяленое мясо..."

Положение сложилось безвыходное. Вместо доходов вожделенный крест

Тэнгэра приносил одни протри. В бесполезной войне с подземной

цитаделью прошел год, а братья не только не усмирили непокорных, но

уже и днем не осмеливались показаться в пределах полуразрушенных стен.

К этому времени созрел новый заговор. На этот раз взбунтовалась

всего дюжина человек, но последствия их возмущение повлекло столь же

тяжкие, как и война камнерезов. Забастовали сушильщики.

Издревна в земле старейшин сушильщики были презираемой кастой, так

что с приходом новых властей в их жизни мало что изменилось. Сторож на

суурь-тэсэге мог сколько угодно дудеть, оповещая о начале работы,

подойти к авару сушильщика и проверить, чем тот занимается, он все

равно не смел. Из недобродившей каши сушильщики пекли на аваре

лепешки, а в корзинах с мокрым харвахом контрабандой получали от

сборщиков чавгу, а порой и пахучее мясо шаварных зверей. Такое

существование могло бы продолжаться долго, но наступил мягмар -

великий праздник бессмертного проол-Гуя. Прошлый праздник прошел почти

незаметно, в стране еще не стихли бои, и народ предпочел затаиться,

хотя победители не успели навести своих порядков. Но сейчас, когда

установился мир, причин для отмены праздника не было. И пусть не шли к

далайну канувшие в прошлое старейшины, пусть охотники сменили пики на

серпы и даже в новогодние дни не приближались к запретному шавару,

сушильщиков все это не касалось. Дюжина опаленных огнем людей

построилась в жиденькую колонну и направилась к берегу, нестройно

распевая: "О отец наш, проол-Гуй!".

Выходка была настолько неожиданной, что разленившаяся охрана

перехватила беглецов лишь у самой границы мокрых оройхонов.

Преступление было серьезным: побег и явное поклонение дьяволу. За

такие дела полагалось не менее полудюжины маканий, но судья помнил,

что за люди перед ним и потому ограничился поркой. Экзекуцию

сушильщики перенесли стоически, и жизнь, казалось, пошла по старому

пути... но, как говорится, по той же тропе, да в другую сторону.

Неприкасаемость сушильщиков имела свою изнанку: они были нищи и

всеми презираемы, но зато свободны от наказаний. Собственно говоря,

это были единственные свободные люди в стране. Они соглашались жить

впроголодь и умирать возле аваров, но плетей они не простили.

Спешить и действовать сгоряча сушильщики не привыкли - на

подготовку ушло у них почти две недели. Но начав они действовали

быстро и решительно, понимая, что когда харвах шипит на аваре - не

время раздумывать.

Утро того дня началось как обычно, но вечером сигнальщик напрасно

трубил конец работы - от аваров никто не появился. Сушильщики были в

это время возле самой границы. Они шагали плотной группой, не

скрываясь, так что пограничная стража заметила их издали. Две дюжины

цэрэгов вышли навстречу, собираясь гнать нарушителей в лагерь. Цэрэги

видели, что беглецы безоружны, и не ожидали сопротивления. Так что

вряд ли они успели понять, что происходит, когда в них полетели

дымящиеся свертки, и над далайном загрохотали взрывы. Еще ни в одной

войне харвах не расходовался так щедро и неэкономно. Заряд, которым

можно было уничтожить вчетверо большую армию, разнес стражников в

прах. Не желая оставлять обидчикам плоды своего труда, сушильщики

выпалили из стоящих возле поребрика ухэров и ушли в царство вана, где

были приняты с нескрываемой радостью.

Немудрено, что когда через день исчезло огненное болото, и сухая

полоса соединила две страны, добрые братья нападать не смогли, а армия

вана, напротив, начала готовить вторжение, собираясь если не захватить

всю страну, то хотя бы отобрать бывшие земли старейшин и, главное -

крест Тэнгэра. И, как ни странно, лучшими помощниками вана в этом деле

оказались войска добрых братьев.

Первый урожай после мягмара всегда самый обильный. В этом году

взбудораженный далайн бушевал особенно сильно, и созревшая хлебная

трава ломалась, не выдерживая тяжести зерна. Но в мисках у

освобожденных служителей ничего не прибавилось. Их жизнь ничем не

отличалась от существования каторжников. Те крохи, что им перепадали,

хрустели неперебродившими зернами и не могли не только накормить, но и

просто поддержать силы.

- Все увезли братья... - вздыхали баргэды.

Это казалось правдой. Огромная нищая страна ринулась кормиться в

захваченной области. Теперь чуть не любой общинник мог стать цэрэгом,

и они шли туда дюжинами дюжин. Армия захватчиков выросла невиданно и

потеряла боеспособность. Новобранцев никто особо не учил военному

делу, а облагать оройхоны все новыми и новыми податями они научились

сами.

Вряд ли даже голодным цэрэгам удалось выгрести весь хлеб до

последнего зерна. Потом говорили, что с большого поста начался бунт

баргэдов, недовольных потерей положения, но не смевших возмутиться

открыто. Но именно тогда в руках служителей будто случайно остались

тяжелые цепы и ножи для срезания колосьев. В прежние времена опасный

инструмент отбирался сразу по окончании работ. Говорили еще, что в

житницах баргэдов оставался хлеб, и людей можно было с грехом пополам,

но прокормить. Хотя, не все ли равно, что могло быть?.. Главное - что

произошло на самом деле.

Служители были неорганизованы и не годились на роль заговорщиков.

Лишь на двух оройхонах гарнизоны были вырезаны внезапным ударом, так

что цэрэги не успели схватиться за кистени. Во всех остальных местах

вооруженному неповиновению предшествовал долгий крик, что позволило

цэрэгам собраться и дать отпор бунтовщикам. Если бы оройхоны занимали

те дюжины, что некогда захватили страну, то на этом восстание

превратилось бы в усмирение, но служителям противостояли вчерашние

общинники, столь же немощные в военном деле, что и восставшие. Битва

выродилась в гигантскую драку, копья использовали как палки и лишь

изредка, чтобы проткнуть упавшего. Силы оказались примерно равны:

служители брали числом, а у братьев была какая-никакая, но выучка.

Ночь склонила чашу весов в сторону восставших: цэрэги нуждались в

отдыхе, а служители могли атаковать, беспрерывно сменяя друг друга.

Несколько отрядов, укрывшихся в алдан-шаваре, были удушены дымом,

повалившим со второго яруса, хотя там, казалось было нечему гореть. В

толпе восставших верховодили вынырнувшие невесть откуда кольчужники, и

это могло окончательно убедить беспристрастного наблюдателя, найдись

он сейчас, что бунт не случаен, а спланирован тщательно и заранее.

Однако, утром положение изменилось. С севера по широкому коридору,

проделанному пленным илбэчем, двинулись обученные дюжины братьев.

Сопротивляться им служители не могли: началась паника, а следом и

резня. Именно этого и ждали стянутые на сухую полосу у Торгового

оройхона войска вана. Теперь их встречали как спасителей и лучших

друзей, а братья, уставшие рубить безоружных, откатились на свои земли

почти не огрызаясь.

Мир заключен не был, но бои на широкой, в три оройхона, перемычке

шли вяло. Умирать никому не хотелось, а жить мирно братья не умели.

Война тлела вдоль поребрика, глупая и неизбежная словно огненное

болото.

Вместе с отрядами сияющего вана шел по древн