ГАБИТУС КАК УСЛОВИЕ ВОВЛЕЧЕННОСТИ В ИГРУ НА ПОЛЕ МЕДИА

Поле средств массовой информации, как и любое другое, конституируется агентами, заинтересованными в воспроиз­водстве определенного культурного и социального смысло­вого целого. Это некое пространство взаимообусловленных социальных позиций. Форма данного пространства опреде­ляется подвижной системой различий активных свойств агентов. Эти различия инициируются и поддерживаются са­мими агентами. Они, собственно, и составляют суть взаимо­отношений в поле.

192 ___________ Я. у.астафьев _____________

Для того чтобы охарактеризовать поведение агентов в поле, П. Бурдье использует аналитический конструкт «игра». «Образ игры, несомненно, наименее плох для изображения социальных предметов», — отмечает французский социо­лог²⁵. В то же время участники игры ясно видят и осознают грань между нею и реальностью. Собственно говоря, нали­чие этой грани и делает игру как таковую возможной. Субъект отчетливо понимает, когда он вступает в борьбу с соперниками и когда покидает поле состязания, в каких слу­чаях он «в игре», а в каких «вне игры». Без этого осознания поведение участников состязания полностью бессмысленно.

Любое состязание выходит за рамки обыденной жизни; у него есть собственное, специально выделенное простран­ство, на котором и разворачиваются все значимые для участ­ников события. И оно происходит в обособленное, специфи­ческое время. Игру — будь то театральное представление или спортивное состязание — создает единство места и вре­мени. Ее смысл на этом пространственном отрезке и в дан­ном временном промежутке заключается в ней самой. Игра создает, устанавливает, диктует специфический порядок, ни­каким образом не согласованный с повседневностью и не имеющий к ней отношения. Она вклинивается в обыденную жизнь, прерывает все характерные для нее процессы и со­вершается ради себя самой, ради заключенного в самой себе смысла, ради преследуемой в самой себе цели, принося удов­летворение по ее достижении или же разочарование в случае неудачи.

Любая игра является борьбой за что-нибудь, состязанием за первенство. В то же время она оказывается представлени­ем, демонстрацией, разыгрыванием определенной роли. Все состязающиеся принимают на себя определенное амплуа, характер их поведения на поле игры задан свойствами ма­сок. Как выделенное, маркированное пространство, игра нуждается в референте как средстве фиксации своей грани­цы. Эту границу, обозначающую разделение состязания и реальности, фиксируют зрители. Подчеркнем, что речь идет о зрителях, находящихся лишь «по эту сторону» экрана,

²⁵ Бурдье П. Начала. СЬозез (Шез. М., 1994. С. 100.

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 193

шоу. Наблюдаемые в телевизоре участники программы даже при совершенно пассивном поведении не являются зрителя­ми как таковыми, но лишь фоновыми атрибутами игры.

Очевидно, что медиа весьма адекватно подходят в каче­стве объекта социологической интерпретации в терминах игры. Здесь действует четкое разделение экранной и реаль­ной жизни. Тут ясно распределены роли, устойчиво соблю­даются правила и широко представлена борьба за символи­ческие или реальные ресурсы, например за территорию вещания, время выхода в эфир и место, за общие и локаль­ные выигрыши в виде увеличения аудитории и снискания ее симпатии, в виде увеличения объемов денежных вложений, политического и общественного влияния, символического признания в форме премий и номинаций и проч. И есть свой многочисленный реальный (к которому апеллируют претен­дующие на массовость участники) и вполне виртуальный (к которому апеллируют претендующие на элитарность и изыс­канность участники) зритель.

Соответственно, к интерпретации медиа вполне адекват­но можно привлечь все прочие конструктивно связанные с понятием игры термины и логические построения. Важней­шим моментом осуществления игры является сама возмож­ность вступления в игровое поле. Общеизвестно, что отнюдь не любой субъект может стать игроком. Требуется очень мно­гое: и знание правил, и возможность сделать ставку, чтобы вступить в состязание. Но главное, требуется наличие опре­деленного чувства игры, способность адекватно восприни­мать происходящее, позиции всех участников, их перспекти­вы, шансы выиграть, проиграть, либо остаться «при своих», наконец, просто способность играть в данную игру, причем в качестве именно самого что ни на есть полноценного участ­ника, эмоционально сопереживая происходящему. Послед­нее является наиболее ценным свойством, которое может быть привнесено в состязание участниками. Именно оно — свойство вовлеченности — и формирует саму игру, поддер­живает ее, заставляет участников забыть обо всем на свете и упорно идти к своей цели, пренебрегая повседневными нуж­дами.

194 ___________ Я. У. астафьев _____________

Вовлеченность в игру обусловлена габитусом субъектов. Понятие габитуса было разработано в аристотелевско-то-мистской традиции. Затем оно использовалось такими мыс­лителями, как Гегель, Гуссерль, Мерло-Понти, Мосс, преиму­щественно в изначальном значении, пришедшем из латыни, как обозначение внешнего вида человека, его наружности, телосложения, осанки. В социологии Бурдье понятие габи­туса также является одним из краеугольных. Значительно переосмыслив его, французский ученый дал этому понятию трактовку «инкорпорированной, индивидуализированной социальности»²⁶. «Социальные агенты <...> не являются ав­томатами, на манер часов, поведение которых регулируется в соответствии с законами, которые они не понимают. В наиболее сложных играх <...> они задействуют инкорпо­рированные принципы порождающего габитуса, — систему диспозиций, которая может быть осмыслена по аналогии с порождающей грамматикой Хомского, — с той разницей, что я говорю о диспозициях, приобретенных посредством опыта, которые тем самым варьируются в зависимости от места и времени»²⁷.

Габитус является продуктом истории, это некоего рода совокупность практических гипотез, базирующихся на про­шлом индивидуальном и коллективном опыте. Историческим в том смысле, что он был выработан и закреплен в самом раннем детстве субъекта и носит по отношению к его даль­нейшему существованию самодовлеющий характер. Прежде всего это опыт существования в семье и дорефлексивного восприятия всех связанных с этим общественных практик и форм взаимоотношений: разделение труда между полами, способ построения вертикальной иерархии статусов и гори­зонтального распределения ролей, общие принципы струк­турирования социального пространства и времени по при­надлежности тех или иных площадей и вещей, способы их потребления, использования, самые общие, первичные нор­мы отношения к телесности, своей и чужой, способы и нор-

²⁶ Бурдъе П. Указ. соч. С. 53.

²⁷ ВоигЛеи Р. 1п О1Ьег Шогйз: Еззауз Тошагйз а КеЯех1уе зосю-1о§у. 51апГог(1, 1990. Р. 9.

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 195

мы речевого поведения и т. д. Весь этот опыт формирует структуры габитуса, которые, в свою очередь, лежат в осно­ве восприятия и оценивания всякого последующего опыта.

Также ведущую роль в формировании габитуса играет коллективный опыт, поскольку человек не столько самосто­ятельно воспринимает и познает окружающий мир, сколько ему его «представляют» именно таковым, показывают с со­ответствующей стороны и в характерном ракурсе, называют именно таким образом, а практика называния является наи­более фундаментальным способом структурирования соци­ального пространства и, шире, осуществления власти над этим пространством. Ибо иметь имя или название в про­странстве человека воспринимающего означает для любой социальной предметности существовать. «Назвать вещи свои­ми именами» означает покончить с их размытостью, неяс­ностью, нечеткостью границ между ними, приблизительнос­тью деталей. Любая социальная группа существует, то есть формирует себя и поддерживает, прежде всего за счет назы­вания и кодификации, приведения в определенный порядок значимой для нее предметности. «Кодификация делает вещи простыми, ясными, коммуникабельными; она делает воз­можным контролируемый консенсус над значением, гомоло-гичность»²⁸. Соответственно, рецепция этого первичного опыта называния и упорядочения предметов лежит в основе любого дальнейшего социального опыта субъекта.

Благодаря этому оказывается возможным впоследствии отличить одно социальное существо от другого: провинциала от столичного жителя, представителя одной национально­сти от представителя другой, интеллигента от рабочего или же крестьянина. Но дело не только в этом. Габитус человека формируется в раннем детстве, закладывается, как сказали бы психологи, на ранних стадиях развития личности. И, как система диспозиций, он может видоизменяться при своей реализации, «приведении в действие», но не бесконечно. Га­битус позволяет производить достаточно широкое число практик, которые вместе с тем ограничены в своем разнооб­разии. Это разнообразие ограничено чувством здравого

²⁸ Бурдье П. Указ. соч. С. 127.

196 ___________ Я. У астафьев _____________

смысла, присущего данному субъекту. Габитус порождает так называемые вполне «разумные», «адекватные» логике вос­приятия социальности способы поведения, и он же стремится исключить любую «неправильную», несовместимую с объ­ективными условиями деятельность, ту, которая может по­лучить реальную или мнимую неодобрительную оценку «со­циального суперэго» субъекта — его референтной группы.

Из сказанного следует, что вне изучения и принятия во внимание при социологической интерпретации невозможно адекватное понимание поведения агентов в поле. Тем более это верно для такой области отношений, как средства массо­вой коммуникации, социальный порядок взаимодействия в которой строится на перманентном означение и переозначе­ние предметов и социальная игра сознательно и вполне от-рефлексированно складывается вокруг того, что и как назва­но или показано и что остается «за кадром», за рамками речи, за пределами внимания субъектов. Именно на этом, как ни на каком ином, поле в столь обнаженном и непри­крытом виде разворачивается борьба агентов за смысл и только за него, за право именовать вещи, присваивать им названия.

Для полноценной характеристики различных видов га­битуса агентов поля отечественных медиа необходимо про­ведение специального социологического исследования. Мы попытаемся зафиксировать две группы профессионалов-жур­налистов с различными габитусами, символическое проти­востояние которых существенным образом участвует в рабо­те механизма формирования катастрофического сознания. С одной стороны, здесь присутствует группа с габитусом, условно говоря, элитарного плана. Это, как правило, выход­цы из сравнительно интеллигентных семей, основные жиз­ненные представления и реакции которых структурировались под воздействием классики. Речь идет о «золотых перьях» прежней журналистики, профессиональная деятельность ко­торых известна своей культуртрегерской направленностью. Для представителей этой группы характерно чувство сослов­ной дистанции по отношению к потребителю — реципиенту своей продукции. В то же время это ощущение не носит со­циально дифференцирующий характер. Это ощущение свое-

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 197

го превосходства над нетворческими массами, положения просвещенной элиты среди относительно невежественного населения. Представители данной группы, как правило, стре­мятся делать авторские программы, где могут демонстриро­вать свою эрудицию, знания, даже подчеркивать изысканность собственных вкусов. Вместе с тем они зачастую стремятся в те сферы медиа, где в наименьшей степени выражены ры­ночные, конкурентные отношения, где явствен патернализм, где дружеские и семейные связи превалируют над денежными.

С другой, следует выделить группу профессионалов поля медиа, условно говоря, подросткового габитуса, которые пришли в эту сферу на основе рыночных отношений. Это те работники пера и микрофона, в формировании которых су­щественную роль сыграла не классическая литература и со­ответствующее интеллигентское воспитание, но книги и ки­нофильмы в основном детективного и приключенческого жанра, поэтому новые политические и общественные собы­тия они начали осмыслять в первую очередь в духе этих жанров. Соответственно, «заурядные партработники, волею обстоятельств вознесенные к вершинам власти, превраща­лись под пером новых журналистов в гениальных злодеев, наделенных выдающейся способностью плести хитроумные интриги и устраивать грандиозные заговоры»²⁹.

Следует подчеркнуть, что, в отличие от классики с ее мора-лизаторской и эстетизирующей направленностью, приклю­ченческая литература базируется на иных ценностях и иных взглядах на мир. Базовым смысловым элементом здесь яв­ляется действие. Оно самодостаточно и самостоятельно; вза­имосвязь различных действий персонажа не обусловлено внутренней, глубинной ценностной структурой, но носит фрагментарный, мозаичный характер. Действие имеет под­черкнуто волевой характер, оно направлено на преодоление каких-либо препятствий, причем, как правило, либо насиль­ственным, либо случайным, игровым образом. От интеллек­та, знаний, чистоты применения дискурса, наконец, здесь ни­чего не зависит, как не зависит и от моральных принципов

²⁹ Проскурин О. Максим Соколов: генезис и функции «забавно­го слога» // Новое литературное обозрение. 2000. № 41. С. 302.

198 ___________ Я. у.астафьев _____________

действующего субъекта, и от невозможности преступления им каких-то базовых норм общежития и социальной соли­дарности.

Очевидно, что общество, структурированное по волевому признаку, имеет не столько социальный, сколько биологи­ческий характер. Соответственно, в новой российской жур­налистике профессионально отсутствует социологическое понимание реальности или чувство социальной дифферен­циации, а именно: эмоциональное ощущение разнообразия общественного мира, образов жизни, социальных стратегий, планов, ценностей, установок, социальных стереотипов. Практически единственное, что реально воспринимается в свете подобного рода мировосприятия, это эмоции, причем базовые, к числу которых относится страх, боязнь агрессии, насилия, катастрофы, сводящей на нет все жизненные уси­лия общества, группы, человека. Подобное сознание всюду профессионально ищет и находит то, что может, как счита­ется, потрясти человека до глубины души, до его животного основания. Информационно-развлекательную функцию ме-диа оно видит в выявлении и демонстрации подобной при­родной и социальной вещественности: катастроф, происшест­вий, вызывающих страх и интригующих событий, заговоров. Это его понимание мира и его основания, базы, фундамента.

В то же время подобная журналистика подчеркнуто де­мократична: она апеллирует к массовым вкусам своей ауди­тории, причем делает это вполне сознательно, намеренно противопоставив свою позицию и стоящие за нею ценности позиции «золотых перьев». И коль скоро на знамени совет­ской журналистики было написано «стабильность», то ло­зунгом новых информационных деятелей стали катастрофы, скандалы, криминал.