Переговоры Филиппа V с Ганнибалом о совместной борьбе против Рима

(Тит Ливий, «Римская история от основания города», XXIII, 33, 34)

 

В обстановке, создавшейся в результате Второй Пунической войны в восточной части Средиземного моря, Египет переживал состояние экономического и политического упадка, а из всех стран восточного Средиземноморья в этот период наибольшего расцвета достигает Македония.

Царь Македонии Филипп, как сообщает Тит Ливий, с величайшим вниманием следил за борьбой Рима с Карфагеном и после первых побед Карфагена во Второй Пунической войне отправил послов, чтобы присоединиться к сильнейшему. Тит Ливий перечисляет условия договора,, заключенного между Карфагеном и Македонией. Последняя должна была выставить 200 судов для борьбы с Римом. Тем не менее переговоры окончились неудачно, так как послы эти были перехвачены римлянами.

 

Все народы и цари со вниманием следили за борьбой двух сильнейших народов мира. Особенно интересовался ею царь Македонии Филипп¹ вследствие близкого соседства с Италией, отделенной от него одним проливом. Как только он узнал, что Ганнибал перешел Альпы, и с удовольствием услыхал о войне, загоревшейся между римлянами и карфагенянами, но не зная сил обеих сторон, еще колебался, которой пожелать победы. Между тем уже в третьей битве победа благоприятствовала карфагенянам, а потому Филипп также склонился на ту сторону, куда и счастие, и отправил послов к Ганнибалу. Они старались как можно дальше держаться от пристаней Брундизийской и Тарентинской², где стояли сторожевые суда римлян, и вышли на берег у храма Юноны Лацинской³. Оттуда они через Апулию отправились в Капую, но дорогой попали в середину неприятельских разъездов и были отведены к претору римскому М. Валерию Левину, стоявшему лагерем около Луцерии⁴. Здесь Ксенофан, старший посол, смело солгал перед претором, будто его послал царь Филипп для заключения дружественного союза с римским народом и что он имеет от царя поручения к сенату и народу римскому. Претор весьма обрадовался, что при измене прежних союзников⁵ нашелся новый и столь знаменитый, обласкал послов и врагов принял ва дорогих гостей... Он дал им проводников, тщательно и подробно указал им дорогу и все места как занятые римскими войсками, так и находившиеся во власти карфагенян. Ксенофан благополучно пробрался через римские посты по Кампании, а оттуда прямо отправился в лагерь Ганнибала и заключил с ним дружественный союз на следующих условиях: «царь Филипп со всеми морскими силами, какие только может собрать (он мог, как полагали, выставить до 200 судов), должен двинуться к Италии и опустошать ее берега. Он должен всеми силами сражаться с римлянами на суше и на море. По окончании войны Италия вся, вместе с Римом, достанется карфагенянам, а всю военную добычу Филипп уступает Ганнибалу. Когда Италия будет завоевана, то Ганнибал перейдет в Грецию и будет вести для Филиппа войну со всеми народами, с кем он пожелает, и все прилежащие к владениям Филиппа в Македонии земли как на материке, так и на островах должны принадлежать ему, Филиппу». Таковы условия, на которых был заключен союзный договор между вождем карфагенским и послами царя македонского.

 

¹ Филипп V, царь Македонии, в течение многих лет вел борьбу с Римом. Во время второй пунической войны стал на сторону Карфагена.

² Брундизий и Тарент – портовые города Южной Италии.

³ Юнона, согласно римской мифологии, – дочь Сатурна и Реи, жена и сестра Юпитера. Юнона Лацинская почиталась римлянами в качестве покровительницы брака.

⁴ Луцерия – город в северо-западной части Апулии.

⁵ Имеется в виду переход кампанских городов, и в первую очередь Капуи, на сторону Ганнибала.

 

 

II Македонская война. Битва при Киноскефалах (197 г. до н. э.)

(Плутарх, «Сравнительные жизнеописания», «Тит Фламинин», 5, 9)

 

Македонские войны – серия войн между Римом и Македонией во время и после Второй Пунической войны. II Македонская война (200 до н. э. – 197 гг. до н. э.)

Битва при Киноскефалах (197 г. до н. э.) – сражение между римской и македонской армией в Фессалии за контроль над Грецией. Это было первое масштабное полевое сражение римских легионов и македонской фаланги. Битва показала превосходство шахматной тактики легионов над линейной шеренгой фаланги. Контроль над Грецией перешел от Македонии к Риму.

 

Греки слышали от македонцев, что вражеский полководец [Тит Квинкций Фламинин – консул и полководец римлян] разрушает и порабощает все и всех на своем пути, и были поражены, когда затем встретились с ним и увидели прелестного молодого человека, прекрасно говорившего по-гречески, стремящегося к истинной славе; возвратившись к себе, греки рассказывали о нем только одно хорошее и называли его борцом за их свободу. Когда в разговоре с Филиппом, пожелавшим вступить с ним в переговоры, Тит предложил ему мир и дружбу при условии, что тот вернет грекам независимость и выведет войска из греческих городов, – на что Филипп, конечно, не пошел, – все, даже приверженцы Филиппа, поняли, что римляне пришли воевать не против Греции, а против Македонии за освобождение Греции.

Все греческие города беспрекословно переходили на сторону римлян. Когда Тит, не обнажая оружия, вступил в Беотию, ему навстречу вышли знатные фиванцы (благодаря усилиям Брахилла Фивы сочувствовали Македонии); они радушно и почтительно приветствовали Тита, как будто были в дружественных отношениях с обеими сторонами [и с Римом и с Македонией]. Тит любезно ответил на их приветствие и, обменявшись с ними рукопожатиями, спокойно продолжал путь впереди них; об одном он расспрашивал их, чтобы знать самому, о другом сам пускался в рассуждения, нарочно оттягивая время, чтобы дать солдатам подтянуться после совершенного перехода. Так, Тит повел войска и впереди них вошел в город вместе с фиванцами, которым это совсем не нравилось, но помешать ему они не решились, так как за ним следовало большое войско. Однако, войдя в город, Тит выступил перед собранием фиванцев и стал убеждать их перейти на сторону римлян, как будто не понимал, что город был уже в его власти; в доводах ему помогал царь Аттал, которому очень хотелось показаться в глазах Тита более красноречивым оратором; он, как видно, превысил свои старые силы, когда он говорил, то ли у него началось головокружение, то ли случился удар, он, внезапно лишившись чувств, упал; вскоре его переправили морем в Азию, где он и умер. Беотийцы присоединились к римлянам.

Филипп отправил посольство в Рим, и Тит тоже послал от себя несколько человек просить у сената продлить срок его командования, если война затянется, а в случае отказа – позволить ему самому заключить мир. Тит был честолюбив и страшно боялся, как бы на его место не прислали другого полководца и не лишили бы его славы. Друзья Тита приложили все усилия, чтобы Филиппу отказали в его просьбах, а Титу сохранили бы предводительство в этой войне. Едва только Тит получил постановление сената, как, воодушевленный надеждами на успех, [успешное завершение?], он тотчас двинулся в Фессалию с двадцатишеститысячным войском, в котором было шесть тысяч пеших и четыреста конных этолийцев. И у Филиппа были примерно такие же силы.

Двигаясь бок о бок друг с другом, оба войска подошли к Скотусе; там намеревались они дать решительное сражение; против ожидания солдаты не боялись близкого соседства с неприятелем, наоборот, тем более преисполнялись они отваги и решимости. Римляне мечтали одолеть македонцев, сила и мощь которых славилась у них благодаря доблести и мужеству Александра, а македонцы, ставя римлян выше персов, надеялись в случае победы, что Филипп превзойдет славой самого Александра. Перед сражением Тит говорил солдатам, что они должны быть особенно храбрыми и мужественными, ибо на глазах у всей Греции им предстоит сразиться с достойным противником. И Филипп тоже произнес речь, какую обыкновенно говорят, чтобы ободрить солдат перед битвой, но при этом, то ли в спешке, то ли случайно, взобрался на холм, возвышавшийся неподалеку от лагеря, который служил могилой павшим в сраженье; увидев в этом дурное пред-знаменование, его войско впало в глубокое уныние, – это смутило Филиппа, и он переждал этот день, не начав сражения.

На заре следующего дня после сырой и дождливой ночи пал туман и вся долина покрылась густой мглой, непроницаемая пелена, сошедшая с гор, разделила лагери, так что даже с наступлением рассвета вся местность оставалась скрытой во мраке. Посланные с обеих сторон для засад и разведок солдаты вскоре столкнулись друг с другом и вступили в бой неподалеку от так называемых Киноскефал, длинных рядов островерхих противостоящих друг другу холмов, названных так за сходство с головой собаки. Как часто бывает, на холмистой местности бегство попеременно сменялось преследованием и тем, кого теснили и кому приходилось отступать, время от времени из лагеря приходила помощь; только когда тумаи рассеялся и стало видно, что происходит, противники ввели в битву все свои войска.

На правом фланге победа была на стороне Филиппа; он налетел со всей своей фалангой и вниз по склону холма согнал римлян, не выдержавших стены сомкнутых щитов и силы ударов македонских копий. Бросив разбитый фланг, Тит быстро поскакал к другому, где строй войск был нарушен и рассеян по холмам, и там напал на македонцев, которым неровность и холмистость местности не позволяла выстроиться в фалангу и создать плотно сомкнутый по всей глубине строй, что составляло победоносную силу их войска, – вступать в рукопашную они не могли: им мешало тяжелое, затрудняющее движение оружие. Ибо фаланга похожа на сильное животное, неуязвимое, пока тело его составляет единое целое, охраняемое сомкнутым рядом щитов; если его расчленить, каждый сражающийся лишается своей собственной силы как из-за характера вооружения, так и потому, что он силен не сам по себе, а взаимной поддержкой частей единого целого. Вскоре македонцы обратились в бегство, часть римлян начала преследовать бегущих, другие напали на еще сражавшихся на первом фланге македонцев и заставили недавних победителей бежать, бросая на ходу оружие. Было убито не менее восьми тысяч человек, пять тысяч взято в плен.

Однако Филипп благополучно ушел, и в этом виноваты этолийцы; они занялись грабежом и разорением неприятельского лагеря еще в то время, когда римляне продолжали преследование; вернувшись после погони, римляне уже ничего не нашли для себя.

Это послужило началом взаимных ссор и обвинений, и впоследствии этолийцы все больше и больше оскорбляли Тита, приписывая себе победу, и они сумели так прославиться у греков, что их ставили на первое место и поэты, и историки, воспевая или описывая это событие.

Наибольшую известность приобрела следующая эпиграмма:

Здесь на холме без могил, лишены погребальных обрядов,

Путник, услышь и замри, мертвые воины спит

Тридцать тысяч погибло от рук этолийцев и римлян,

Что вслед за Титом, стране страшное горе неся,

Шли из широкой Италии В бегство Филипп обратился

С поля быстрей, чем олень, гордость спасая свою. 

 

 

Битва при Магнезии (190 г. до н. э.)

(Аппиан, «Римская история», «Сирийские дела», 30-38)

 

Битва при Магнезии произошла зимой 190/189 гг. до н. э. между римской армией во главе со Сципионом Азиатским и селевкидской армией во главе с Антиохом III и стала решающим сражением Сирийской войны. Селевкидская армия была разгромлена.

 

30. Сказав так, Публий вследствие болезни удалился в Элею, оставив брату в качестве советника Гнея Домиция. Антиох, так же как и Филипп Македонский, полагая, что, даже если он проиграет войну, у него не будет отнято больше, чем заключено в предъявленных ему требованиях, стянул свое войско на равнину Тиатиры, недалеко от неприятелей, а Сципиону отослал его сына в Элею. Привезшим его Сципион советовал, чтобы Антиох не вступал в сражение, пока он сам не вернется назад. Следуя этому совету, Антиох разбил второй лагерь около горы Сипила и окружил его крепкой стеной; он воспользовался рекой Фригием как передовым укреплением против врагов, чтобы не быть вовлеченным в сражение против своей воли. Домиций, полный честолюбивого стремления, чтобы война была окончена только при нем, очень смело перешел через реку и на расстоянии стадий 20 от Антиоха стал лагерем. Четыре дня подряд оба они выстраивали свои войска около этого укрепления, но боя не начинали. На пятый день Домиций вновь выстроил своих и самоуверенно стал подниматься в гору. Так как Антиох не выходил против него, тогда он расположил другой лагерь ближе к врагам и, пропустив еще один день, во всеуслышание объявляет врагам, что завтра Антиоху, хотя бы он этого не хотел, придется вступить в сражение. Антиох, приведенный всем этим в волнение, вновь изменил свое решение, и, хотя он мог просто стоять под стенами своего лагеря или отбиваться вполне удачно под защитой стен, пока Публий не поправится, он счел для себя постыдным, имея более многочисленное войско, избегать сражения. Поэтому он двинул свои силы в бой.

31. Еще ночью, перед концом стражи, оба вывели свои войска, и каждый из них следующим образом расположил их. Левое крыло занимали 10 000 римских тяжеловооруженных, у самой реки; за ними шли другие десять тысяч италийцев; все они стояли в три ряда в глубину. Рядом с италийцами стояло войско Эвмена и ахейские легковооруженные в количестве 3000. Так было выстроено левое крыло; на правом же стояли всадники: римские, италийские и Эвмена, всего тоже не более 3000. К ним всем были присоединены в большом количестве легковооруженные и стрелки, а вокруг самого Домиция было четыре отряда всадников. Таким образом, всех их было около 30 000; во главе правого крыла стоял сам Домиций, в центре он поставил консула, а левое крыло он поручил Эвмену. Что касается слонов, которых он имел из Ливии, то, считая, что от них не будет никакой пользы – их было меньше, чем у врагов, и они ростом были короче, как все ливийские (а меньшие боялись более крупных), – он их поставил позади всех.

32. Так были построены римляне. У Антиоха все войско состояло из 70 000; из них самая сильная часть была македонская фаланга — 16 000 человек, выстроенная так, как ее организовали Александр и Филипп. Он поставил ее в центре, разделив на 10 частей, по 1600 человек в каждой, и в каждой этой части по фронту было 50 человек, а в глубину – 32; на флангах каждой части стояли слоны, всего 22. Вид этой фаланги представлял подобие стены, а слоны – башен. Таково было пешее войско Антиоха; что касается конницы, то с каждой стороны у него стояли галаты, одетые в тяжелое вооружение (катафракты), и так называемая гвардия (агема) македонян. То были отборные всадники и потому и носили такое название. Оба эти отряда, равные по численности, стояли с той и с другой стороны фаланги. Рядом с ними фланги занимали – правый некоторые легковооруженные и другие всадники с серебряными щитами и конные лучники в количестве двухсот; на левом же фланге стояли племена галатов – тектозаги, трокмы, толистобии, некоторые каппадокийцы, которых прислал Ариарат, и смешанные отряды иноземных войск, за ними другая конница в панцирях и еще другая, легковооруженная, которую называли «конницей геттеров». Так Антиох построил свое войско. Кажется, что все свои надежды он возлагал на конницу, которую густыми рядами он поставил по фронту, фалангу же, вопреки всем правилам войны, он поставил скученно, на небольшом пространстве, ту фалангу, на которую он должен был бы особенно надеяться, как на очень обученную военным приемам. Было у него большое число и других пращников и стрелков из Фригии, Ликии, Памфилии, Писидии, Крита, Тралл и Киликии, снаряженных по образцу критян. Кроме этих, еще другие конные лучники, даи (даки?), мизийцы, элимеи и арабы, которые, сидя на очень быстрых верблюдах, очень искусно стреляют сверху вниз, а при близком столкновении пользуются очень длинными и узкими ножами. Колесницы с косами были поставлены между двумя войсками, чтобы начать бой по фронту; и им было сказано после первого же столкновения уходить назад.

33. На вид казалось, стояли два войска: одно, которое должно было начать бой, другое же, находившееся в резерве; каждое из них своей численностью и снаряжением должно было внушать страх. На правом крыле над конницей командовал сам Антиох, на другом крыле — Селевк, сын Антиоха, над фалангой – Филипп, начальник отряда слонов, а над передовыми застрельщиками – Миндис и Зевксис.

День был тусклый и туманный; таким образом, боевой порядок пропадал из поля зрения, и сила выстрелов становилась слабее, как это и естественно во влажном и тусклом воздухе. Когда это заметил Эвмен, то на все остальное он перестал обращать внимание, но, очень боясь удара стоящих против него колесниц, он, собрав всех, какие у него были, пращников, стрелков и других легковооруженных, приказал им налетать на колесницы и поражать коней вместо возниц; ведь если конь в боевой колеснице начнет биться в своей упряжке, то и вся колесница становится бесполезной, да и остальной правильный распорядок сильно нарушается, так как свои же боятся своих кос. Это случилось и тогда. Когда кони подряд были ранены и колесницы понеслись на своих же, то этот беспорядок почувствовали прежде всего на себе верблюды, стоявшие ближе всего к колесницам, а за ними броненосная конница, которой из-за своей тяжести нелегко было избегать кос. Уже произошло большое замешательство и всевозможный беспорядок, начавшиеся прежде всего от этих колесниц и распространившиеся на все пространство между обоими войсками. Люди подозревали большее, чем было на самом деле: как это бывает при таком растянутом фронте, при густоте радов, при разнообразных криках и великом страхе, узнать точно, что происходит, было не так легко даже для тех, которые находятся радом с происходящим событием, и страх передавался от одного к другому, все нарастая.

34. Когда первое предприятие Эвмена оказалось удачным и пространство между войсками, поскольку оно было занято верблюдами и колесницами, оказалось свободным, он повел своих всадников и всадников римских и италийских, какие у него были, на стоявших против него галатов, каппадокийцев и на остальное сборище иноземных войск, громко крича и побуждая идти против людей, неопытных в военном деле и лишенных уже своего передового прикрытия. Его войска охотно следовали за ним, и их удар был настолько тяжел, что они обращают в бегство как их, так и стоявших радом с ними всадников и катафрактов, уже сильно приведенных в беспорядок колесницами. Последних, которые из-за тяжести своего вооружения не так легко могли бежать или повертываться, они больше всего захватывали и избивали.

Вот что происходило на левом фланге македонской фаланги. На правом же, где стоял сам Антиох, он пробил сплошную фалангу римлян, разделил ее и далеко преследовал.

35. И вот македонская фаланга, поставленная для связи с конницей на узком четырехугольном пространстве, лишившись прикрытия всадников, с обеих сторон расступилась и приняла в себя легковооруженных, сражавшихся еще перед ее рядами, а затем опять сомкнулась. Когда же Домиций легко окружил ее большим количеством всадников и легковооруженных, так как она представляла плотно поставленный четырехугольник, она не могла ни двинуться вперед, ни развернуть своего строя ввиду его большой глубины; поэтому она стала терпеть бедствие. Они досадовали, что не имеют возможности сами воспользоваться своей военной опытностью, а представляют удобную мишень для нападения неприятеля со всех сторон. Однако, выставив со всех четырех сторон целый лес своих сарисс, они вызывали римлян вступить с ними в рукопашный бой и все время делали вид, что хотят напасть. Но они нигде не делали ни шагу вперед, будучи пешими и отягченными своим оружием, а врагов видя всюду на конях, особенно же потому, что боялись нарушить крепость своего строя; перестроиться иначе они бы не успели. Римляне же к ним не приближались и не вступали в рукопашный бой, боясь опытности людей, привычных к военному делу, их твердости и отчаянной решимости, но быстро кружась около них, они бросали все время в них дротики и стреляли из луков. И ни один удар их не был напрасным: такой массой стояли они на небольшом пространстве; они не могли ни уклониться от бросаемых в них копий и стрел, ни расступиться перед несущимися на них. Поэтому, неся уже большие потери, они стали поддаваться, так как ничего лучшего они сделать не могли, и стали шаг за шагом отступать, грозно обороняясь, вполне сохраняя порядок и внушая римлянам страх: они ведь и тогда не решались приблизиться к ним, но, нападая со всех сторон, наносили им потери, пока, наконец, слоны в македонской фаланге не были приведены в беспорядок и перестали слушаться своих вожаков; тогда весь их боевой порядок превратился в нестройное бегство.

36. Домиций, одержав победу здесь, спешно подошел к лагерю Антиоха и захватил охранявших его. Между тем Антиох, преследуя далеко тех из римской фаланги, против кого он стоял, так как у них не было поставлено для помощи ни всадников, ни легковооруженных (Домиций не подкрепил их никем, считая, что не нужно будет благодаря реке), дошел до римского укрепления. Когда же военный трибун, охранявший лагерь, встретив его свежими силами из охраны лагеря, задержал его стремительность, а бегущие, вновь осмелев благодаря слившимся с ними вспомогательным силам, обратились против врага, Антиох повернул назад, полный гордости, как бы одержав победу, ничего не зная из того, что произошло на другом его фланге. С ним встретился Аттал, брат Эвмена, с большим количеством конницы. Без большого затруднения Антиох их порубил и проехал через их ряды, не обращая внимания, что они, кружась еще около него, наносили ему незначительные потери. Но когда он увидел свое поражение и всю равнину, полную трупами его воинов, людей, коней и слонов, увидал, что его лагерь взят уже штурмом, тогда и Антиох бежал без оглядки и до полуночи прибыл в Сарды. Из Сард он дальше отправился в город Келены, который называют Апамеей: он услыхал, что сюда бежал его сын. На следующий день он уехал из Келен в Сирию, оставив в Келенах военачальников, чтобы собирать и принимать бегущих. Он отправил к консулу послов о прекращении войны. Консул был занят похоронами своих, снимал оружие с убитых врагов и собирал пленных. Оказалось у римлян убитых римских всадников 24 и пеших самое большее триста, которых убил Антиох, у Эвмена всего 15 всадников. У Антиоха же, считая с пленными, можно думать, потери были до 50 000, так как вследствие большого количества сосчитать их было не так легко. И из его слонов одни были убиты, 15 было взято в плен.

37. Как бывает при победе чересчур блестящей и для некоторых казавшейся невероятной (считалось невозможным одержать такую победу более малочисленному войску над гораздо большим и при этом в чужой земле, и особенно над македонской фалангой, хорошо вымуштрованной и тогда особенно состоящей из отборных людей, имеющей славу непобедимой и страшной), с одной стороны, друзья Антиоха упрекали его за необдуманную поспешность в разрыве отношений с римлянами, за его проявленную с самого начала неопытность и отсутствие ясного плана, за то, что он выпустил из рук Херсонес и Лисимахию со всем оружием и со всеми запасами, прежде чем испытать силы неприятеля, за то, что охрану Гелеспонта он оставил на произвол судьбы, когда сами римляне не надеялись так легко овладеть этим проходом. Упрекали его и за последний его неразумный поступок, за то, что всю силу своего войска сделал бесполезной, поставив в тесном и узком пространстве, и всю свою надежду основал на численности людей, собравшихся со всех сторон, людей, неопытных в военном деле, предпочтя их тем, которые благодаря долгому упражнению стали специалистами военного дела и у которых приобретенная в стольких войнах уверенность возросла до отваги и смелости. Такие мнения высказывались относительно Антиоха. С другой стороны, у римлян возросло самомнение; они считали, что для них нет ничего неисполнимого вследствие их доблести и помощи богов. Ведь действительно, на счет их счастья можно было отнести, что они столь немногочисленные, прямо с похода, в первой же битве, да еще в чужой стране, в один день одержали верх над столькими племенами и таким снаряжением царя, над доблестью наемников и славой македонян, над царем, приобретшим огромное царство и имя «Великого». И для них великая песня славы заключалась в словах: «был да сплыл царь Антиох Великий».

38. С такою гордостью хвалились римляне своими победами. Консул, когда к нему вернулся из Элеи его поправившийся брат Публий, допустил на аудиенцию послов Антиоха. Они просили сказать им, что должен сделать царь Антиох, чтобы стать другом римлянам. Вот что ответил им Публий: «Антиох сам виноват в своих несчастьях, как теперешних, так и прежних, из-за своей жадности. Он имел огромную державу, и римляне не мешали ему ею владеть, но он отнял у Птолемея, своего близкого родственника и друга римлянам, долинную Сирию, и вторгнувшись в Европу, до которой ему не было никакого дела, он завоевал Фракию, укрепил Херсонес, вновь выстраивал Лисимахию; дойдя до самой Эллады, он стал порабощать эллинов, недавно с помощью римлян ставших автономными, пока, наконец, он не был побежден в битве при Фермопилах. Бежав оттуда, он даже и при таких обстоятельствах не отрешился от своей жадности, но не раз побежденный на море, когда мы только что перешли Геллеспонт, он хотя просил мирного договора, однако в своей надменности презрительно отнесся к предложенным ему условиям и, собрав вновь огромное войско и заготовив против нас неисчислимое снаряжение, продолжал воевать с нами; принужденный вступить в решительный бой с более сильным противником, он дошел до теперешнего своего тяжелого положения. Следовало бы, чтобы мы наложили на него большее наказание за то, что он не раз заставлял римлян вступать с ним в рукопашный бой. Но мы не становимся надменными от удач и не отягчаем несчастия других. Мы предлагаем ему те же условия, которые мы предлагали ему и раньше, прибавив только очень немного, что и для нас будет полезным и что для него на будущее время послужит на пользу в смысле безопасности: он должен отказаться от всей Европы и от Азии по сю сторону Тавра (границы будут установлены впоследствии), должен выдать слонов, сколько у него есть, и кораблей, сколько мы прикажем; в дальнейшем он не должен иметь слонов, а кораблей столько, сколько мы прикажем; должен дать двадцать заложников, каких укажет военачальник, и выплатить за расходы на эту войну, которая произошла по его вине, немедленно пятьсот эвбейских талантов, а когда сенат санкционирует этот договор, – еще две тысячи пятьсот, а в течение следующих 12 лет еще двенадцать тысяч, внося в Рим ежегодно соответствующую часть; выдать нам всех пленных и перебежчиков и отдать Эвмену то, что еще остается у него в нарушении договоpa, заключенного с Атталом, отцом Эвмена. Если Антиох сделает все без всякого коварства, мы даруем ему и мир и дружбу, когда сенат это санкционирует».

 

Битва при Пидне (168 г. до н. э.)

(Плутарх, «Сравнительные жизнеописания», «Эмилий Павел», 14, 22)

 

Битва при Пидне – сражение III Македонской войны (171-168 гг. до н. э.). Битва стала решающим сражением, которое привело к полному подчинению Македонии Риму. Точная дата (22 июня 168 г. до н. э.) определена благодаря лунному затмению, произошедшему накануне.

После этой неудачной стычки Персей, объятый ужасом, лишившись всякой надежды, поспешно снялся с лагеря и двинулся назад. И все же он видел себя перед необходимостью сделать выбор: либо остаться у Пидны и попытать счастья в бою, либо расчленить свои силы и ждать неприятеля у стен нескольких городов, имея, однако, в виду, что коль скоро война вторгнется в пределы страны, изгнать ее оттуда без большого кровопролития будет невозможно. Но численное превосходство по-прежнему было на его стороне, и он мог предполагать, что воины будут храбро сражаться, защищая своих детей и жен, в особенности – на глазах у царя, в первых рядах разделяющего с ними опасность. Такими доводами ободряли Персея друзья. И вот, разбив лагерь, он стал готовиться к битве, осматривал местность, назначал задания начальникам, чтобы сразу же, едва только римляне покажутся, двинуться им навстречу. Рядом была и равнина, что благоприятствовало передвижениям фаланги, которые требуют совершенно гладкого места, и тянущиеся непрерывной чередою холмы, за которыми легковооруженные пехотинцы могли укрыться или совершить неожиданный для врага поворот. Протекавшие посредине речки Эсон и Левк, хотя и не очень глубокие в ту пору года (лето приближалось к концу), все же, по-видимому, должны были оказаться препятствием на пути римлян.

Соединившись с Назикой, Эмилий выстроил воинов в боевой порядок и двинулся на македонян. Увидев их построение и число, он остановился в растерянности и задумался. Молодые военачальники, которым не терпелось помериться силами с неприятелем, подъезжали к нему и просили не медлить, а больше всех – Назика, которому придал самонадеянности успех при Олимпе. Но Эмилий ответил, улыбаясь: «Да, будь я еще в твоих летах... Но многочисленные победы объясняют мне ошибки побежденных и не велят с ходу нападать на изготовившуюся к бою фалангу». После этого он приказал передним рядам, находившимся у неприятеля перед глазами, стать по манипулам, образовав своего рода боевую линию, а тем, кто двигался в конце колонны, – повер-нуться на месте и приступить к сооружению рва и частокола для лагеря. К ним, отступая, непрерывно присоединялись все новые группы воинов, и таким образом Эмилию удалось, избегнув какого бы то ни было замешательства, ввести всех своих л юл ей в лагерь, неприметным образом распустив боевую линию.

Пришла ночь, воины после ужина располагались на отдых и готовились ко сну, как вдруг луна, полная и стоявшая высоко в небе, потемнела, померкла, изменила свой цвет и, наконец, исчезла вовсе. И в то время, как римляне, призывая луну снова засиять, по своему обыкновению, стучали в медные щиты и сосуды и протягивали к небу пылавшие головни и факелы, македоняне держались совсем по-иному: лагерь их был объят страхом и тревогой, потихоньку пополз слух, будто это знамение предвещает гибель царя. Эмилий обладал некоторыми сведениями о законах затмений, в силу которых луна через определенные промежутки времени попадает в тень земли и остается невидимой до тех пор, пока не минует темного пространства и пока солнце снова ее не осветит, но, благоговейно чтя богов, часто принося им жертвы и зная толк в прорицаниях, он, едва лишь заметил первые лучи освобождающейся от мрака луны, заколол в ее честь одиннадцать телят. На рассвете он принес в жертву Гераклу двадцать быков, одного за другим, но благоприятных предзнаменований не получил, они явились лишь с двадцать первым животным, обещав римлянам победу в том случае, если они будут защищаться. И вот, посулив богу сто быков и священные игры, Эмилий приказал военным трибунам строить войско к бою, а сам, сидя в палатке, обращенной в сторону равнины и неприятельского лагеря, стал ждать, пока солнце повернет и склонится к закату, чтобы его лучи во время сражения не бнли римлянам прямо в лицо.

Бой завязался уже к вечеру по почину врагов, как сообщают иные – благодаря хитрости Эмилия: римляне выпустили на македонян невзнузданного коня, те погнались за ним, и началась первая стычка. Но другие говорят, что фракийцы под командованием Александра совершили нападение на римский обоз с сеном, а на них, в свою очередь, яростно бросились семьсот лигурийцев. С обеих сторон стали подходить значительные подкрепления, и бой закипел. Эмилий, точно кормчий, уже по этим первым бурным колебаниям обоих станов предвидя, какие размеры примет предстоящее сражение, вышел из палатки и, обходя легионы, стал ободрять солдат, а Назика на коне поспешил туда, где уже летели копья и стрелы, и видел, что в деле участвует почти вся македонская армия. Впереди шли фракийцы, вид которых, по словам самого Назики, внушпл ему настоящий ужас: огромного роста, с ярко блиставшими щитами, в сияющих поножах, одетые в черные хитоны, они потрясали тяжелыми железными мечами, вздымавшимися прямо вверх над правым где рядом с фракийцами находились наемники, они были вооружены неодинаково и смешаны. За ними помещалась третья линия, состоявшая из самих македонян, – oтборные воины, в расцвете лет и мужества, сверкавшие позолоченными доспехами и новыми пурпурными одеждами. В то время как они занимали свое место в строю, из-за укреплений показались ряды воинов с медными щитами, и равнина наполнилась ярким блеском железа и сиянием меди, а горы загудели от крика и громогласных взаимных увещаний. Так отважно и быстро устремились они вперед, что первые убитые пали не больше чем в двух стадиях от римского лагеря.

Нападение уже началось, когда появился Эмилий и увидел, что македоняне в первых линиях успели вонзить острил своих сарисс в щиты римлян и, таким образом, сделались недосягаемы для их мечей. Когда же и все прочие македоняне, по условленному сигналу, разом отвели щиты от плеча и, взяв копья наперевес, стойко встретили натиск римлян, ему стала понятна вся сила этого сомкнутого, грозно ощетинившегося строя; никогда в жизни не видел он ничего более страшного и потому ощутил испуг и замешательство, и нередко впоследствии вспоминал об этом зрелище и о впечатлении, которое оно оставило. Но тогда, скрыв свои чувства, он с веселым и беззаботным видом, без шлема и панциря, объезжал поле сражения.

Что же касается македонского царя, то он, как сообщает Полибий, в первый же час битвы оробел и ускакал в город якобы для того, чтобы совершить жертвоприношение Гераклу, но этот бог не принимает жалких жертв от жалких трусов и глух к неправедным молитвам. И в самом деле, несправедливо, чтобы не стреляющий попадал в цель, одержал победу пустившийся в бегство или вообще – бездельник преуспевал, а негодяй благоденствовал? Молитвам же Эмилия бог внял: ведь он молился об успехе в войне и о победе, держа в руке копье, и призывал бога на помощь, сам доблестно сражаясь. Впрочем, некий Посидоний, сообщающий о себе, что был участником событий того времени, и написавший обширную историю Персея, утверждает, будто царь удалился не из трусости и не ссылался ни на какое жертвоприношение, но что накануне битвы лошадь копытом повредила ему голень. В разгар боя Персей, невзирая на свое недомогание и не слушая советов друзей, якобы приказал подать себе вьючную лошадь и, сев на нее верхом, присоединился к сражающимся. Панциря на нем не было, и так как с обеих сторон тучами летели копья, дротики и стрелы, одно копье, сплошь железное, угодило в царя, правда, не острием, а скользнувши вдоль левого бока, но с такой силой, что разорвало па нем хитон и оставило на теле легкил кровоподтек; этот след от удара сохранился надолго. Вот что рассказывает Посидоний в оправдание Персея.

Римляне никакими усилиями не могли взломать сомкнутый строй македонян, и тогда Салий, предводитель пелигнов, схватил значок своей когорты и бросил его в гущу врагов. Пелигны дружно устремились к тому месту, где он упал (покинуть знамя у италийцев считается делом преступным и нечестивым), и тут обе стороны выказали крайнее ожесточение и, обе же, понесли жестокий урон. Одни пытались мечами отбиться от сарисс, или пригнуть их к земле щитами, или оттолкнуть в сторону, схватив голыми руками, а другие, еще крепче стиснув свои копья, насквозь пронзали нападающих, – ни щиты, ни панцири не могли защитить от удара сариссы, – и бросали высоко вверх, выше головы, тела пелигнов и марруцинов, которые, потеряв рассудок и озверев от ярости, рвались навстречу вражеским ударам и верной смерти. Таким образом первые ряды бойцов были истреблены, а стоявшие за ними подались назад; хотя настоящего бегства не было, все же римляне отошли до горы Олокр, и тогда Эмилий, по словам Посидония, разорвал на себе тунику, ибо, видя, что те отступили и что фаланга, окруженная отовсюду густой щетиной сарисс, неприступна, точно лагерь, пали духом и прочие римляне. Но поскольку местность была неровной, а боевая линия очень длинной, строй не мог оставаться равномерно сомкнутым, и в македонской фаланге появились многочисле