История России 6 страница

— Это.., это моя мать пыталась отравить Зейнаб? — запинаясь, спросил Хакам.

В теплых карих глазах Таруб мелькнула тень беспокойства:

— Этого я не знаю, мой господин… Еще год тому назад я сказала бы, что это на нее непохоже, что это немыслимо! А теперь.., не знаю. За последние несколько месяцев твоя мать изменилась до неузнаваемости. Но, если это так, простит ли ее Абд-аль-Рахман?

— Ты — ее самая близкая подруга, госпожа Таруб, — сказал принц. — Следи за каждым ее шагом, умоляю тебя! И если почувствуешь, что она собирается сделать что-то с собою или с кем-то — тотчас же пошли за мною! Я обязан ее защитить!

А что они еще могли сделать? Через две-три недели калиф привезет из Аль-Рузафы Зейнаб. На дворе уже поздняя осень, и дни не только стали короче, а значительно прохладней. А ведь Аль-Рузафа — летняя резиденция, и зимой там холодно и неуютно. Строители трудились день и ночь, спеша закончить строительство Двора с Зелеными Колоннами. И вот все наконец было готово.

— Завтра, — объявил Зейнаб Абд-аль-Рахман, — мы отправляемся назад в Мадинат-аль-Захра. Я приготовил для тебя чудесный сюрприз, моя любовь. Я знаю, что ты останешься довольна.

— Ты балуешь меня! — отвечала она с улыбкой. — Правда, признаюсь честно, мне это приятно, добрый мой господин. Но как же мы можем уехать, не посетив этого милого павильона посреди озера? Ты ведь обещал, что мы поплывем туда вместе!

— Вот сейчас же и отправимся, — решительно заявил калиф.

— Но ведь вечереет, мой господин! — запротестовала девушка. — Луна уже взошла…

— И это самое лучшее время для нашего путешествия. — Калиф взял Зейнаб за руку и вывел ее из покоев прямо на берег озера, где их поджидала маленькая лодочка. Он помог ей войти в лодку, сам оттолкнул легкое суденышко от берега и принялся грести к самому центру озера. Через каких-нибудь пару минут он уже привязывал лодочку к крошечной пристани на островке. Сойдя на берег, он протянул руку Зейнаб и повел ее за собой.

Войдя в павильон, Зейнаб осмотрелась: домик был выстроен из дерева и весь вызолочен, а сверху увенчан прозрачным стеклянным куполом. Когда она подняла голову, калиф незаметно повернул какую-то рукоятку, скрытую в деревянной стене, и из невидимого фонтана забила вдруг струя. Каскады прозрачной воды падали сверху на стеклянный купол, образовывая сверкающий шатер, оградивший их от внешнего мира.

— 0 — о-о-о-ох! — из груди Зейнаб помимо воли вырвался вздох восхищения.

— Тебе нравится, моя любовь? — спросил калиф.

— Это поразительно! — воскликнула она, радуясь, как дитя. Немало времени прошло, покуда она заметила, что в комнате стоит широкое ложе, а подле него небольшой столик с вином, фруктами и мерцающим масляным светильником.

— Так ты заранее решил, что мы поедем сюда! — она захлопала в ладоши от восторга.

В этот момент из-за деревьев показалась луна, посеребрив хрустальные струи и озерную гладь. Калиф медленно снял свой расшитый шелковый кафтан, и Зейнаб, словно завороженная, последовала его примеру. Он заключил ее в объятия и нежно поцеловал. Пальцы его ласкали ее лицо, а она улыбалась владыке сияющей улыбкой.

— Ты — воистину самая прекрасная женщина в мире! — сказал он. — Я дам тебе все, что будет в моей власти, моя Зейнаб, любовь моя… Что бы ты ни попросила, тотчас же станет твоим.

— Но я хочу лишь одного, мой господин, — нежно отвечала она. Ее маленькая ладошка прильнула к щеке калифа. Перехватив ручку Зейнаб, калиф запечатлел на ладони пламенный поцелуй.

— Только одно слово, любовь моя, — и желание твое исполнится! — Глаза калифа жгли ее. За то время, что они провели вместе в Аль-Рузафе, он неимоверно привязался к ней — и телом, и душою, и сердцем. То, что вначале было похотью, словно по волшебству обернулось истинной любовью…

— Подари мне ребенка, — просто сказала она.

— Ты хочешь родить мне дитя! —..Его младшим сыновьям уже пять и семь лет. Он изумился этой просьбе и пришел в неописуемый восторг.

— Ты озадачен… — улыбнулась девушка. — Моя просьба разгневала тебя, мой господин?

— Ты любишь меня, Зейнаб? — вдруг спросил калиф. Она призадумалась, а потом ответила:

— Если говорить абсолютно честно, я не знаю, мой господин… Было время, когда я думала, что полюбила одного.., одного человека, но чувство мое к тебе совершенно иное… И все же подумай: разве я умоляла бы тебя подарить мне дитя, если бы не испытывала к тебе нежности? — Она смущенно улыбнулась и золотоволосая ее головка легла на его плечо. — Ведь я не бессердечна…

Руки его сомкнулись вокруг стана девушки. Губы прильнули к мягким волосам:

— Я люблю тебя с той самой минуты, как ты вышла из носилок в Зале Калифата… Она нежно рассмеялась:

— Тогда ты возжелал меня… Калиф улыбнулся.

— Это правда, — признался он. — Но я также полюбил тебя. Не так, как люблю сейчас, моя Зейнаб, но вправду полюбил…

И глаза его были правдивы…Да, он любит ее, или искренне считает, что любит. Да и она к нему далеко не равнодушна… Она прерывисто вздохнула, когда сильные руки принялись ласкать ее тело. Все остальное постепенно утрачивало свое значение…

Ладони калифа заскользили по ее груди.

— Твои груди словно два граната: спелые и полные сладкого сока… — прошептал он ей на ушко. Пальцы касались чувствительных сосков. — А соски у тебя словно те маленькие вишенки, что ранней весной привозят в Аль-Андалус из Прованса…

Руки Зейнаб обвили шею калифа, она с радостью отдавала юное свое тело его нежным ласкам. Он притянул ее к себе за тонкую талию — так крепко, как только мог. Она снова положила головку на его плечо, а его горячие губы ласкали ее шею и ушко. Он слегка прикусил мочку, а потом кончик языка ощупал всю раковинку… Рука стиснула грудь. Грациозно изгибаясь в его объятиях и прижимаясь к нему еще крепче, она ощутила его возбужденную плоть, упершуюся ей в живот. Сильные руки сомкнулись на ее бедрах. Деликатно высвободившись, она за руку подвела калифа к просторной кушетке и ласково опрокинула его на спину.

Сама же она опустилась На колени у ложа и принялась ласкать господина. Он прерывисто вздохнул, тая от прикосновений этих нежных ручек. Вскоре Зейнаб скользнула в его объятия. Склонившись над ним, она покрывала нежнейшими легкими поцелуями все его тело. Золотой водопад волос скрыл тело калифа, словно шелковая занавеска — нежная ласка легких волос заставила его вздрогнуть. Под прикрытием этого дивного покрова губки Зейнаб сомкнулись вокруг возбужденной плоти. Она сдавила губами головку — владыка вздрогнул от наслаждения. Тогда она забрала член глубже в рот и принялась сосать его, пока не ощутила на языке вкус первой капли любовного сока…

А пока она безумствовала над ним, калиф рукой нащупал ее пухленький венерин холмик. Пальцы проникли меж нежных губок, ища потаенную жемчужину — и вот он уже нащупал ее… Какое-то время он поддразнивал ее, а когда девушка тихонечко всхлипнула, не прекращая водить язычком вокруг рубиновой головки его члена, калиф ввел два пальца в ее горячие недра и принялся двигать ими там взад и вперед, пока плоть ее не стала сочиться…

Зейнаб нежно высвободилась и оседлала любовника, вобрав в себя его возбужденную плоть одним грациозным движением. Его руки легли ей на грудь. Закрыв глаза, она выгнулась, наслаждаясь ощущением трепетной плоти в своем теле. Некоторое время она ритмично двигалась, но потом он опрокинул ее на ложе, широко раздвинул ее ноги и снова вошел в нее…

…Как это сладко, лениво думала она, всецело отдаваясь бешеному ритму его мощных движений. Она вся трепетала — и вот достигла вершины, потом еще раз, и еще… С криком она вонзала ногти в его плечи, скользя ладонями по его напряженной спине. Она задыхалась, ощущая, как член словно взбухает в ней, а затем выстреливает в ее жадно-ждущее лоно струю плодородного семени. И она расслабилась — волна наслаждения захлестнула ее с головой…

А после они, счастливые, лежали навзничь, утолив на время волчий голод. Над ними невидимый фонтан продолжал извергать хрустальные струи, сладко пела ночная птица, призывая невидимого друга, а луна заливала колдовским своим светом их горячие тела…

***

— Она в тягости… — мрачно сообщила Захра своей подруге Таруб. Красивое лицо ее было искажено от волнения. Она практически не спала вот уже несколько дней.

— Ох, да прекрати ты, наконец! — резко бросила Таруб. — У нашего господина Абд-аль-Рахмана уже восемнадцать детей! Это будет просто девятнадцатый…

— А вдруг родится сын? — в голосе Захры слышалось отчаяние. — Что, если эта.., если она убедит владыку сделать своего ублюдка наследником вместо Хакама?

Таруб ушам своим не верила. Захра всегда была разумной, более того, мудрой и практичной. Сейчас же она вела себя как безумная. Да и выглядела таковой…

— Захра! Захра! Возьми же себя в руки! — взмолилась Таруб. — Владыка никогда не откажет Хакаму в праве наследования! Он любит его больше всех остальных детей! Калиф ведь уже немолод… Ну рассуди сама, Хакам уже взрослый, а это дитя еще и не родилось! Соверши владыка такое, он поставил бы под угрозу будущее всего калифата! И потом, вдруг у Зейнаб родится девочка?

— Об этом я не подумала… — голос Захры звучал безжизненно.

— Она вся светится от счастья, — доверительно сообщила подруге Таруб.

— Так ты была у нее? — изумилась Захра. «С какой это стати Таруб потащилась к ней, к этой?.. Что — Зейнаб подыскивает себе влиятельную подругу и покровительницу? Ах, так вот оно что! Таруб втайне лелеяла честолюбивые планы в отношении своих отпрысков, теперь ее заботит будущее внуков… Таруб никогда ее не любила… Я одинока», — с горечью подумала Захра.

— Она бы с радостью приняла тебя, согласись ты прийти! — невозмутимо продолжала Таруб, не подозревая о тайных мыслях подруги. — Ты ведь даже не дала себе труда к ней присмотреться! Ты выдумываешь для себя всякие страшные сказки: Зейнаб, мол, ужасная злодейка, чудовище… Она не такова, поверь! Она простая девушка, которая хочет мужской любви, хочет родить своему господину дитя… Она мне положительно нравится.

— Она тебе нравится? — Захра пришла в смятение, заметалась, но тотчас же ее ослепил гнев:

— Так она тебе нравится! Это не Зейнаб простушка, а ты, Таруб! Она обвела тебя вокруг пальца — да полно, ты еще раньше выжила из ума! Ты дура! Просто тупая толстуха, мозги которой заплыли жиром!

Глаза Таруб тотчас же наполнились слезами:

— Что я тебе сделала? Почему ты так жестока со мною, Захра? Ведь я всегда была твоей подругой! Была тебе предана, стояла за тебя горой все эти годы, проглатывала твои оскорбления, все прощала тебе, да еще и улаживала твои отношения со всеми, кого ты обижала! А Зейнаб не подавала тебе никакого повода невзлюбить ее! Ты же ее совсем не знаешь, и твои идиотские подозрения безосновательны! Да, она мне нравится! Нравится! А ты… Если бы ты любила Абд-аль-Рахмана по-настоящему, ты радовалась бы этой его новой любви, а тебя заботит лишь твое собственное положение. Ах, в твою честь назван целый город! Ах, твой сын — законный наследник владыки! Да ты вовсе не любишь калифа! И, как я теперь понимаю, не любила ни единого дня! Ты трясешься за свое привилегированное положение, боишься, что Зейнаб займет твое место. И отныне я от всей души этого желаю!

Закончив свой гневный монолог, Таруб с неожиданной для столь полной женщины прытью вскочила с шелковой подушки, на которой восседала. Возмущенно шурша оранжевыми шелковыми юбками, она величественно выплыла из покоев Захры.

Эта вспышка гнева неизменно добросердечной толстушки Таруб на какое-то время слегка отрезвила Захру. Да, она позволила своей неразумной ненависти к Зейнаб возобладать над трезвым рассудком… Так она просто привлечет к себе внимание наложниц, выставит себя на посмешище! О, она знала, сколь многие испытывают к ее благополучию и положению чернейшую зависть! Как обрадует их ее падение! Просто смешно ненавидеть Зейнаб за одно то, что она молода и хороша собой… Она, как и все смертные, будет с каждым годом стареть, а ее краса — увядать. Она не обладает здесь властью!

А уж власть — о, это Захра хорошо знала, — и есть ключ к счастью! Только власть — и ничто, кроме власти! А если юная прелестница и впрямь ничего более не желает, «кроме как сделать счастливым Абд-аль-Рахмана, да из года в год рожать ему детей — тогда жертва она, Зейнаб! Просто жертва! Неужели она начисто лишена честолюбия? О, тогда она пропала! Ведь как только чрево ее отяжелеет и талия расползется, калиф тотчас же утратит к ней всяческий интерес! Ну, а когда дитя родится, вернется ли калиф к прежде любимой игрушке? Да полно, сможет ли она вернуть его благосклонность? Или, подобно большинству обитательниц гарема, прежде любимых, будет позабыта?

Ну и пусть эта идиотка Таруб хоть каждый день бегает во Дворик с Зелеными Колоннами навещать Зейнаб — наложницу, которую вскоре все позабудут! Они из одного теста. Глупые и слабые… И пускай эта Зейнаб возомнит с помощью льстивой Таруб, что вскоре станет владычицей! Захра помнила дерзость Зейнаб во время их первой встречи в бане. — Та была дерзка, несмотря на то, что молила ее о благосклонности, невзирая на то, что умильно улыбалась!» Не видать ей моей благосклонности, как собственных ушей, — мрачно думала Захра. — Она для меня — пустое место. Мне на нее наплевать. А вскоре и калиф от нее отвернется…«

Но калиф был вне себя от счастья, когда узнал, что любимейшая его наложница ждет ребенка. Он знал, что дитя было зачато в одну из тех страстных ночей, которые они провели вместе в Аль-Рузафе. Зейнаб должна была родить в начале лета. Когда же девушка уверилась совершенно в том, что носит под сердцем желанный плод, калиф призвал Хасдая-ибн-Шапрута, дабы тот подтвердил, что Зейнаб здорова и что дитя родится в срок. Ах, какой поднялся бы скандал, если бы доктор не проник в гарем тайно, с величайшими предосторожностями! Он явился в сопровождении своей помощницы Ревекки.., и самого калифа.

— Ты в тягости, — сказал он, лишь взглянув на Зейнаб. Да в этом уже не было ни малейших сомнений…

— Верю в это всем сердцем, господин доктор, — откликнулась девушка.

— Перечисли мне подробно все признаки.

— Моя связь с луною прервалась, — начала она. — Меня часто подташнивает. А от сильных запахов — особенно от запаха еды — у меня головные боли начинаются… Груди мои набухли и болезненны на ощупь — особенно соски. И мой повелитель не может теперь их коснуться, не причинив мне боли…

Хасдай задумчиво кивал, а затем подал знак Ревекке. Та вручила Зейнаб небольшую стеклянную чашу;

— Ты должна помочиться сюда, госпожа. Господин Хасдай исследует твою мочу.

Зейнаб удалилась за перегородку в сопровождении Омы, несущей прозрачную чашу. Через минуту Ома вышла и вручила чашу врачу. Из-за перегородки появилась Зейнаб и уселась на удобный стул с широким, обтянутым кожей сиденьем.

Хасдай-ибн-Шапрут поднес к глазам чашу и некоторое время внимательно смотрел мочу на просвет.

— Моча ее почти совершенно прозрачна, мой господин, — заговорил он. — Но опытному глазу уже заметна легкая, почти неприметная муть. Это вполне нормально. — Врач принюхался к содержимому чашки. — Здорова. — Потом, окунув в чашку палец, взял его в рот. — Здорова! — уверенно сказал он. — Моча чуть сладковата, но девушка вполне здорова, мой господин. В ее положении так и должно быть. А теперь прошу вашего позволения осмотреть ее, мой господин.

Калиф кивнул:

— Можешь коснуться ее, Хасдай. Я знаю, что ты целомудрен.

Врач благодарно кивнул и обратился к Зейнаб:

— Дай мне руки, госпожа. — Внимательно осмотрев их, сказал:

— Отеков не видно — это добрый знак. И ногти свидетельствуют о здоровье, лунки у основания белы и чисты, синевы не видно — это также радует. А теперь прошу вас прилечь, госпожа… — Зейнаб послушно легла, и врач осторожно ощупал ее живот. Удовлетворенный, он поблагодарил ее и обратился к калифу:

— Она несомненно беременна, мой господин, и, похоже, совершенно здорова. Она широка в бедрах и должна разрешиться легко…

— И вовсе я не широка в бедрах! — возмущенно воскликнула Зейнаб. — Я тоненькая и стройная, мой господин хоть сейчас может убедиться…

— Я неловко выразился, госпожа, — извиняющимся тоном сказал Хасдай. — Просто расстояние между бедренными костями достаточно велико, что сулит благополучные роды.

— Ты стройна, словно юная нимфа! — сказал калиф, весело улыбаясь.

— Ты шутишь! Ты смеешься надо мною! — воскликнула Зейнаб и расплакалась.

— Вот и раздражительность — еще один признак беременности, — сухо отметил Хасдай-ибн-Шапрут. — В это время у женщины все чувства обостряются.

— Проводи моего ученого друга и его помощницу во дворец, Наджа, — калиф старался говорить серьезно, с трудом удерживаясь, чтобы не расхохотаться. Потом заключил любимую в объятия. — Ну-ну, моя любовь, перестань плакать… Я обожаю тебя, Зейнаб — и у нас родится самое красивое на всем свете дитя! Молю Аллаха, чтобы он благословил нас дочерью, столь же прекрасной, как мать! Назовем ее Мораимой.

— Мораимой? — всхлипнула Зейнаб, прижимаясь к плечу калифа. В его сильных руках было так покойно, так уютно…

— Да, моя любовь, — тихо сказал он, целуя ее во влажные от слез губы.

Подхватив ее на руки, калиф нежно уложил Зейнаб на постель. Встав подле нее на колени, он аккуратно расстегнул пуговки ее кафтана и погладил груди.

— Ты так красива, Зейнаб, — нежно прошептал он, целуя ее слегка округлившийся животик. — Я люблю тебя и паше дитя.

Пришла зима, за нею наступила весна — и вот уже лето… Время летело быстро. Чрево Зейнаб отяжелело и налилось. Но, ко всеобщему изумлению калиф отнюдь не утратил интереса к прекрасной своей наложнице. Напротив, казалось, что страсть его к ней день ото дня крепнет.

— Думаю, она сделается его третьей женой, — говорила Захре Таруб. Они почти не разговаривали друг с другом, но, демонстрируя столь нехарактерную для нее мстительность, Таруб захотела побольнее укусить Захру. Она не забыла ее жестокости. — Он ждет это дитя с таким нетерпением, что я его просто не узнаю!

— Она может умереть родами… — холодно сказала Захра. — Она тонка в кости и несомненно слаба. Или… — на губах ее мелькнула страшная усмешка, —..дитя может умереть вскоре после рождения…

— Твои угрозы и проклятия в адрес любимой и будущего младенца не понравились бы калифу… — Таруб лучезарно улыбнулась Захре. — Как опрометчиво, с твоей стороны, говорить такое в присутствии женщины, которой Абд-аль-Рахман несомненно поверит, если она донесет на тебя! Ах, Захра, твоя безумная ревность застит тебе разум, ты так неосторожна!

— Никогда не быть ей его женой! — сказала Захра, хотя менее всего была в этом уверена…

Таруб же издевательски рассмеялась и покинула Захру, оставив ее в одиночестве терзаться мрачными своими мыслями.

В середине месяца Мухаррам — по европейскому календарю в конце июля — у Зейнаб начались роды. Родильное кресло, вызолоченное и украшенное драгоценными каменьями, принесли во Двор с Зелеными Колоннами. Хоть туда и не допускали посторонних, но множество обитательниц гарема облепили двери, прислушиваясь и ожидая известий. В апартаменты Зейнаб величественно проследовала Таруб в сопровождении двух других наложниц Абд-аль-Рахмана — Бацеи и Кумар, также родивших владыке детей. Они должны были помогать роженице. Наджа встретил их почтительным поклоном. Кумар была персиянкой — детишки у нее выходили на славу, крепкие и здоровенькие. А рыжеволосая галатианка Бацея была матерью младшего сына калифа, Мурада. Обеим наложницам было лет по двадцать пять…

— Что — боли уже сильные, да? — на круглом лице Таруб было выражение материнской заботливости.

— Она выглядит крепкой, — жизнерадостно сказала Кумар. — Я уверена, она прекрасно родит!

— Ты только не бойся, — говорила Бацея юной роженице. — Роды — это нормальное отправление женского организма. Природа мудра. А мы будем при тебе и поможем… У меня вот сыночек и дочка, а у Кумар и вовсе трое: сынишка и две дочери. А ты? Хочешь еще кого-нибудь родить?

— Ах, самый подходящий вопрос в такое время! — рассмеялась Кумар. — Бацея, конечно, милашка и душечка, но галатианки никогда не славились умом…

— Уж будто у персиянок ума палата! — отпарировала Бацея. — Вспомни, душечка моя: когда ты забеременела впервые, то, лишь когда дитя взыграло во чреве, до тебя дошло, что случилось! — Молодая женщина добродушно рассмеялась, но признала:

— Конечно, я глупая, не вовремя полезла с вопросами…

— Помолчите вы, обе! — осадила их Таруб. — Трещите как сороки! Мы должны помочь Зейнаб, а не забивать ей попусту голову!

Роженица же как раз в этот момент вскрикнула.

— О, Аллах! — боль пронзила все ее тело.

— Вот это славно! — похвалила набожная Таруб. — Призывай Бога, и он охранит и тебя, и младенца.

Обе наложницы подавились смешком, встретившись глазами с Зейнаб. Ах, как давно Таруб сама рожала в последний раз! Позабыла, верно, что вопли роженицы схожи более с проклятиями, нежели с молитвой!

— Вот какую цену приходится платить за любовные утехи! — наставительно сказала Бацея, блеснув озорными зелеными глазами, — и Зейнаб невольно улыбнулась…

— Спасибо, в следующий раз буду умнее! — она хихикнула, но тут же застонала от нового приступа боли.

Так в течение нескольких часов они обихаживали и подбадривали Зейнаб. Кумар, более подвижная и гибкая, нежели Таруб, встала на колени и расстелила чистую ткань под родильным креслом, на котором возлежала Зейнаб. А за дверями опочивальни калиф вместе с Хасдаем-ибн-Шапрутом ожидал известий — врача он вызвал на случай непредвиденных осложнений. Но помощь медика не потребовалась. Вскоре из-за дверей раздалось нежное мяуканье, а пару минут спустя Таруб, улыбаясь во весь рот, величественно вышла из спальни, держа на руках крошечный сверточек.

— Мой муж и господин! — торжественно произнесла она. — Вот твоя дочь, принцесса Мораима. Зейнаб чувствует себя прекрасно и надеется, что доставила тебе радость.

Из опочивальни вышли Бацея и Кумар. Теперь все три женщины умилялись и агукали, любуясь младенцем.

Калиф взял на руки новорожденную дочь в присутствии жены, двух наложниц и Хасдая-ибн-Шапрута. Нежно баюкая дитя, он рассматривал крошечное личико. К его бурному восторгу, дитятко глядело прямо на него серьезными ярко-голубыми глазами. А пушок на маленькой головке был светло-золотым. Похоже было, что девочка унаследует чудный цвет волос матери…

— Я свидетельствую в присутствии близких мне людей, что это родное мое дитя, моя дочь, — торжественно произнес Абд-аль-Рахман. Затем, не выпуская из рук младенца, вошел в опочивальню Зейнаб. Он подошел к ложу и преклонил колени:

— Ты прекрасно справилась, дорогая моя, любовь моя! — нежно говорил он утомленной юной женщине. — Я официально признал это дитя своей дочерью в присутствии четверых свидетелей. Теперь никто не сможет оспорить мое отцовство, а когда она подрастет, замуж я ее отдам за самого прекрасного принца! Ну, а теперь спи, моя радость!

Поднявшись, он передал ребенка Оме и удалился из апартаментов любимой.

…Зейнаб лежала в полном изнеможении, но сон не шел к ней. У нее дочь — и эта дочь настоящая принцесса! Она вдруг подумала о том, кто родился у Груочь — сын или дочь? Не появился ли у нее за это время еще ребенок? Сестру наверняка удивило бы, узнай она, что сестра ее Риган вовсе не томится в мрачной обители, а стала любимой и дражайшей наложницей великого владыки и матерью принцессы… А Карим… О, почему, почему думает она сейчас о нем?! За все эти месяцы она ни разу о нем не вспомнила, и была счастлива этим… И вот снова это наваждение! Узнает ли он, что она родила калифу дочь? А может, он сам давно стал отцом — ведь тотчас же по возвращении в Малику он женился? Ну, конечно же, жена наверняка уже родила ему дитя! Какой счастливой могла бы быть ее жизнь, стань она невестой Карима, а не Рабыней Страсти при дворе могущественнейшего Абд-аль-Рахмана! Вот сейчас она заснет, а когда проснется, все останется как есть. Чуда не совершится. Она будет, как и прежде, обожаемой наложницей калифа, матерью его дочери, а Карим так и останется воспоминанием… Одинокая слезинка скатилась по ее щеке. Никогда она не полюбит калифа, но будет почитать его, ублажать, и он никогда не узнает о том, что у нее на сердце… Повернувшись лицом к стене, усилием воли она заставила себя задремать…

— Она только и смогла, что произвести на свет тщедушную девку! — скалила зубы Захра вечером в бане.

— Да ведь они и хотели дочь! — ласково сказала Таруб. — Они придумали ей имя уже несколько месяцев тому назад. О сыне они и не помышляли. Это должно обрадовать тебя, Захра. Можешь теперь не беспокоиться, что дитя Зейпаб — угроза для твоего Хакама. — И, смеясь, она удалилась.

Захра могла гневаться и беситься сколько» лезет. Благоволение калифа значило для жен и наложниц куда больше, нежели благосклонность его первой жены. К тому же все чувствовали, что звезда Захры клонится к закату. Вереница женщин тянулась во Двор с Зелеными Колоннами, каждая несла какой-нибудь прелестный подарочек для новорожденной принцессы, все наперебой расхваливали ее и умилялись ее красотой, желая ей счастья. Даже принц Хакам посетил свою крошечную сестричку. Он принес серебряный мячик, внутри которого звенели крошечные колокольчики, и теперь забавлял малютку.

— У меня самого нет детей, — объяснял он Зейнаб. — Но помню, когда я был маленький, у меня была такая игрушка, и я ее просто обожал… — Он нежно улыбался собеседнице, а когда та ответила ему сияющей благодарней улыбкой, Хакам вдруг понял, почему отец полюбил эту женщину… Он горячо соболезновал матери. Да, Захра была юношеской, первой любовью Абд-аль-Рахмана, но у принца не было ни малейших сомнений в том, что Зейнаб стала последней и страстной любовью отца. Это же совершенно потрясающая девушка!

— Я всегда буду любить мою сестренку Мораиму и оберегать ее, госпожа, — чистосердечно сказал он.

Таруб же, разумеется, поспешила щедро посыпать соль на раны Захры, рассказав бывшей своей подруге о визите принца.

— Мне кажется, что Зейнаб очаровала Хакама так же, как и калифа! — фальшиво улыбаясь, говорила она. — Эта девушка покорила весь гарем!

Захра смолчала, но про себя поразилась количеству яда, скопившегося в душе Таруб. Видно, крепко она ее обидела… Захра всегда считала вторую жену калифа просто толстой дурой, но это было ошибкой. Какая же это, оказывается, опасная стерва! А ежели калиф и вправду сделает Зейнаб третьей своей женой, о чем без умолку судачили гаремные кумушки, что ж, тогда они вдвоем с Таруб станут силой, с которой нельзя будет не считаться. Ведь старший сын Таруб Абдаллах — второй по счету сын Абд-аль-Рахмана… Что, если эти две мерзавки в сговоре и хотят лишить ее Хакама законного права на наследство? Нет, доказательствами Захра не располагала, но она в них и не нуждалась. Она просто прикидывала, что ей делать, если она падет…

А новая фаворитка внезапно занемогла, а вместе с нею и дитя, и прислужница… Вообще-то, ребенка полагалось тотчас же после рождения отослать в особое учреждение, где выкармливали младенцев, рожденных наложницами с тем, чтобы последние могли вновь служить своему господину. Но для Зейнаб это было смерти подобно… Ведь женщины Аллоа, даже самые высокородные, никогда не отдавали детей на сторону, по крайней мере, в своем абсолютном большинстве. Зейнаб на коленях молила калифа позволить ей вынянчить Мораиму самой, покуда не подыщут кормилицу и не привезут во Двор с Зелеными Колоннами. Абд-аль-Рахман с нескрываемым удовольствием снизошел к ее просьбе. Он полюбил сидеть подле нее, кормящей дитя грудью. Приятно было ощутить себя просто обыкновенным человеком, просто отцом, пусть даже ненадолго… И вот теперь Зейнаб, Мораима и Ома хворали…

Тотчас же был призван Хасдай-ибн-Шапрут, так как тотчас же заподозрили отравление. Из прислужников фаворитки не занемогли лишь двое — Наджа и Аида, и, соответственно, все подозрения пали на них. Но лекарь тотчас же опроверг эту догадку, признав Наджу и Аиду невиновными, чем заслужил искреннюю благодарность Зейнаб.

— Слишком очевидно, — говорил врач, — что яд находится в чем-то, чем пользуются лишь госпожа и Ома. Малютка-принцесса отравлена материнским молоком. Ее надлежит тотчас же изолировать от матери, ради спасения ее жизни.

Рыдающая Зейнаб передала младенца помощнице лекаря Ревекке.

— Не волнуйтесь так, добрая госпожа, — повторяла Ребекка. Она сама была матерью, и привязанность Зейнаб к малютке-дочери тронула ее сердце. — Я уже присмотрела замечательную кормилицу, она живет в еврейском квартале. Дородная здоровая девушка, у которой молока столько, что можно выкормить и не одно дитя… Она будет приглядывать за нашей принцессой, как за своею родной, — а видеть ребенка вы сможете в любое время, когда пожелаете.

— А почему не может эта женщина пожить здесь? — всхлипнула Зейнаб.

И Хасдай-ибн-Шапрут принялся терпеливо растолковывать:

— Потому, госпожа, что причина вашего с Омой недомогания пока не выяснена, а ведь нянька может тоже занемочь. Покуда дело не прояснится, ребенка необходимо надежно защитить.

— Да, да! — тотчас же согласилась Зейнаб и повернулась к калифу:

— О, дорогой мой господин, не допусти, чтобы что-нибудь дурное приключилось с нашим ребенком! Ведь она для меня все — и, если ее не станет, я умру!

— Хасдай разгадает эту шараду, — пообещал любимой калиф, заключая ее с нежностью в объятия, отчего Зейнаб разрыдалась еще безутешней.

…Да, вне сомнений, это был яд. Всего через каких-нибудь два дня девочка была абсолютно здорова, а вот мать ее и Ома расхворались еще пуще…Как же умудрялся злоумышленник отравлять госпожу и Ому, и при этом не причинять зла Надже и Аиде? Медик размышлял об этом непрестанно. Все их одежды переменили на новые — но все оставалось по-прежнему. Хасдай тщательно обследовал пищу, приготовляемую Аидой, — но ничего не обнаружил. К тому же все ели одно и то же… В чем же дело? В чем? Что же такое делают лишь Зейнаб и Ома в отличие от остальных? И у Хасдая вдруг словно спала с глаз пелена…