История России 4 страница. День свадьбы выдался на редкость погожим

День свадьбы выдался на редкость погожим. По крайней мере в этом новобрачным повезло — ведь со дня на день должен был начаться сезон дождей. Все мужчины семьи аль-Малика с приятелями сперва пошли в бани, а оттуда в мечеть, где имам придирчиво изучил брачный договор, составленный кади. Он спросил, рассчитались ли стороны друг с другом, и, узнав, что все взаимно удовлетворены, совершил обряд, соединивший Карима-ибн-Малику и Хатибу-бат-Гуссейн узами супружества. Отсутствие на церемонии невесты было в порядке вещей… Затем мужчины воротились в сады Хабиба-ибн-Малика, где сидела, поджидая жениха, Хатиба в своем алом с золотом свадебном наряде, окруженная подарками.

Карим подошел к ней, приподнял алое покрывало, скрывавшее лицо и волосы девы, — на него устремились холодные серые глаза. Ни тени улыбки на юном лице… Говорили, что ей пятнадцать, но она отчего-то казалась старше. Возможно, торжественность момента была этому виной, а может…

— Приветствую тебя, жена моя Хатиба! — почтительно произнес он.

— Привет и тебе, Карим-аль-Малика, — отвечала она. Голос ее был нежен и мелодичен, но начисто лишен каких бы то ни было чувств.

Затем мужчины и женщины разделились, и празднество началось. Рабы разносили вино, пирожки, фрукты и всевозможные изысканные сласти. Играл традиционный женский оркестр, девушки плясали, услаждая взор новобрачной… А мужчин, уединившихся в другой половине сада, развлекали наемные танцовщицы.

— А она миленькая… — сказал Кариму брат Джафар, не отрывая похотливого взора от извивающихся женских тел. — Берберийские девы тихи и покорны. Вот родит она тебе сына, и тотчас же выбери себе какую-нибудь обольстительную экзотическую невольницу, полную огня… Потом еще и еще — вот и будет гарем! А принимая во внимание твой богатый опыт, могу поручиться, что всем твоим женщинам крупно подфартит! — Он непристойно хихикнул и толкнул брата в бок.

— Ее глаза холодны, словно серебряные слитки, — отвечал Карим. — Я приветствовал ее как жену, но она не назвала меня мужем… Она не хотела за меня идти, что бы там ни говорил ее отец имаму. Моего тестя наверняка соблазнил богатый выкуп за невесту, но он все равно не получит ни динара. Я не стану жить с Хатибой…

— Да не отчаивайся ты так! — возразил брат. — Она просто трясется от страха, как и все девственницы на пороге супружества! К утру она отогреется и успокоится в твоих объятиях. Карим. Ну не мне же, в самом деле, учить тебя, как обращаться с непорочными девами, братишка! — Джафар потянулся к кубку и залпом выпил его, не отрывая глаз от пышногрудой танцовщицы.

Еще не начинало темнеть, когда невесту усадили в крытые носилки и торжественно препроводили в загородный дом ее супруга и господина. Карим открывал шествие верхом на дивном белом жеребце — свадебном подарке тестя. Копыта коня ступали по дороге, усыпанной лепестками роз. Процессию сопровождали музыканты. Жених разбрасывал вокруг себя золотые динары, зеваки стремглав бросались подбирать деньги, выкрикивая пожелания счастья молодым. На вилле Карима рабы под присмотром Мустафы подали гостям угощение. Но краткое время спустя гости удалились, давая новобрачным возможность получше познакомиться друг с другом.

Карим помешкал еще около часа и лишь затем вошел в опочивальню молодой жены. За окнами виллы разворачивалось дивное зрелище: солнце медленно опускалось в сияющие воды моря.

— Можете идти, — сказал Карим рабыням, жмущимся к новобрачной.

— Всем остаться! — повелительно бросила Хатиба. Рабыни заметались, выказывая недоумение и беспокойство. Карим прищелкнул пальцами:

— В этом доме я хозяин, Хатиба. Рабыни вереницей устремились прочь из покоев молодой.

— Как смеешь ты приказывать моим слугам? — закричала она.

— Повторяю, Хатиба: я хозяин в этом доме! Не могу поверить, что отец позволял тебе вести себя в его доме подобным образом. Но будем считать, что все это от страха… Тебе нечего бояться. — Он сделал шаг к ней, но в руке у невесты, словно по мановению волшебной палочки, появился кинжал.

— Не приближайся — я убью тебя! — прошептала она.

Одним стремительным движением Карим перехватил тонкое запястье — оружие, звякнув, упало на пол. Подняв его и осмотрев, он пренебрежительно хмыкнул:

— Да им и апельсина не разрезать, Хатиба!

— Острие отравлено… — спокойно отвечала она. Внимательно изучив оружие. Карим заметил, что кончик кинжала и впрямь необычно темен. Карим глубоко вздохнул:

— Если ты не желала этого брака, то отчего, во имя Аллаха, ты пошла за меня? Или такова была воля твоего отца, Хатиба?

— Он соблазнился богатым выкупом, мой господин, — сказала Хатиба. — Он не получил и половины ни за одну из моих сестер… Но… — она запнулась.

— Так в чем же другая причина? — настаивал Карим.

— Неужели ты не понимаешь?! — взорвалась она. — Ты сын князя Малики, господин мой! Для отца великая честь отдать младшую дочь за сына правителя Малики! Ему уже мало богатства. Теперь он ищет славы и власти!

— Но мой отец вовсе не так уж влиятелен… — ответил Карим. — Да, он наследовал титул правителя, но лишь потому, что наш предок основал город. Он осуществляет управление при помощи Совета, а вовсе не единолично. И двора у нас нет, как в Кордове… Мы живем просто и без излишней роскоши, как большинство горожан. Мой отец стяжал уважение в Совете потому, что мудр и добр. Мы, свято чтим Аллаха и калифа… К тому же я младший в семье, Хатиба. Мне никогда не быть князем Малики. Да я этого и не желаю. Так чего же достиг твой безумный отец, принудив тебя к браку, которого ты не хотела?

— Весьма престижно в кругу друзей невзначай обронить, что его младшенькая — первая жена сына князя Малики… Это великая честь. Он станет похваляться тем, что у него и у князя Малики общие внуки! А кровная связь с вашей семьей придаст ему вес и в отношениях с соседями-горцами. Вот чего он хотел…

— Ты любишь другого? — Карим не хотел больше вилять.

Золотистая кожа Хатибы залилась краской, но девушка отвечала прямо:

— Да. И он должен был стать моим мужем, но тут подоспело предложение от вашего высокого семейства… Все бумаги, касающиеся нашего с ним брака, были тогда уже подписаны, и сумма выкупа за невесту оговорена, но деньги еще не уплачены. А тут приехал твой отец, ну и… Отец разорвал договор. А старый кади, составивший бумаги, внезапно скончался… Исчезло последнее доказательство существования договора. А поскольку обмен выкупом и приданым не состоялся, моему любимому пришлось безмолвно наблюдать за тем, как меня отдают другому… О-о-о, почему из всех девушек тебя угораздило выбрать именно меня? — Серые глаза наполнились слезами, но она поспешно отерла их.

— Я тебя не выбирал, — возразил он, решив ответить откровенностью на откровенность. — Я и не подозревал о твоем существовании до того дня, когда были подписаны бумаги. В прошлом году я попросил отца подыскать мне жену. Всю жизнь я был мореплавателем и торговцем. Я знал, как обрадует отца мое решение осесть и обзавестись семьей. А этой весной я отвез ко двору калифа Кордовы прекрасную рабыню, которую любил, да и она любила меня… Тебе рассказывали, что я был Учителем Страсти? Наверняка ты об этом знаешь. Девушку передал моим заботам друг отца. Я обучал ее искусству любви, но нарушил одно из главных правил наставника — позволил себе полюбить ее всем сердцем, и к тому же позволил ей полюбить меня. Ни у меня, ни у нее не было на это никакого права. В конце концов мы оба решили, что превыше всего честь, и выполнили обязательства, на нас возложенные. Зейнаб стала наложницей калифа и тотчас же стала его любимицей. А я воротился в Алькасабу Малику, чтобы жениться на тебе. Конечно, это великое несчастье, Хатиба, что наши с тобою сердца отданы другим, но мы не в силах изменить своей судьбы. Если бы я даже сегодня же отослал тебя назад, к отцу, это ровным счетом ничего бы не изменило. Я не обрел бы Зейнаб, а гордость не позволила бы твоему отцу отдать тебя любимому… Ты сама знаешь, что это правда. И пусть нам с тобою не дано полюбить друг друга, но обещаю, что стану относиться к тебе со всем мыслимым уважением — ведь ты мне жена. Большего я не могу тебе обещать. А будешь ли ты платить мне тем же, Хатиба?

Его речь потрясла девушку. Вдруг вся ее холодность и отчужденность улетучились — теперь она была просто насмерть перепуганной девчонкой.

— Ты должен отослать меня домой… — почти беззвучно прошептала она. — Я не девственна… — И она разрыдалась, обуреваемая ужасом и отчаянием.

— Отвергнутый жених? — ласково спросил Карим. Она кивнула, устремив на него серые глазищи, полные слез и ужаса.

— Когда в последний раз вы были близки?

— Три дня тому назад…

— Твоя девственность ровным счетом ничего не значит для меня, Хатиба, — сказал Карим. — Но если ты беременна от этого человека, мне ничего не останется, как отправить тебя домой к отцу, покрытую несмываемым позором.

— Если.., если я беременна, то могу сказать, что от тебя… — возразила она. — Никто ничего не докажет, мой господин!

— Я не лягу с тобою, Хатиба, по меньшей мере два месяца, — объявил он. — Сейчас я позову служанок, и ты проведешь ночь в их обществе. Какая жалость, что ты сглупила и поспешила, Хатиба! Я открыл бы тебе мир чувственных наслаждений…

Он покинул ее, безутешно рыдающую на руках рабынь, и вернулся к себе.

— Передай Мустафе, чтобы он тотчас же явился! — бросил он привратнику. Явился Мустафа, и хозяин объявил ему:

— Я должен тотчас же вернуться в Алькасабу Малику и переговорить с отцом. Следи за тем, чтобы ни моя жена, ни одна из ее служанок не покидали своей половины. Помни — никто, Мустафа!

— Да, мой господин! — лицо Мустафы оставалось невозмутимым. — Приказать оседлать для вас коня?

Карим кивнул — и несколько минут спустя уже скакал по темной дороге, ведущей в город. Войдя в дом, он убедился, что тут все спокойно, и у него отлегло от сердца.

— Карим?! — отец менее всего ожидал увидеть сына здесь в этот час.

— Что случилось? — спросила мать. На ее прекрасное лицо легла тень. — Ведь ты должен сейчас быть с Хатибой! Почему…

Карим в подробностях передал им разговор, состоявшийся в спальне новобрачной. Хабиб-ибн-Малик пришел в неописуемую ярость. — Ты должен немедленно развестись с нею! —, бушевал он. — Я найду для тебя порядочную девушку!

— Нет, — спокойно сказал Карим. — Во всем, что случилось, виноват отец девушки, но что сделано, то сделано. Я расстанусь с нею, только если она имела глупость забеременеть. Я не могу признать сына другого своим наследником. Нынче же вечером, отец, пошли своего врача осмотреть невесту — я хочу убедиться, что она не солгала мне. Потом я пошлю нарочного к ее отцу, он непременно должен узнать обо всем. Если девушку предстоит вернуть отцу, то старик должен знать причину и возвратить мне выкуп за невесту до последнего динара! Берберийский разбойник не должен нажиться на нашем позоре!

Хабиб-ибн-Малик тотчас же послал за врачом — тот явился, был введен в курс дела и немедленно направился на виллу Карима освидетельствовать невесту. Двумя часами позже он воротился и объявил:

— Невеста не девственна, мой господин Хабиб. Она не солгала.

— Никому об этом ни слова! — сказал Хабиб-ибн-Малик. Возможно, позднее потребуется твое официальное заявление в присутствии кади, но до тех пор молчи, доктор Сулейман! И благодарю тебя.

Врач поклонился и вышел. А Хабиб-ибн-Малик подозвал раба:

— Тотчас же отправляйся к Гуссейну-ибн-Гуссейну и его жене! Они в комнатах для гостей. Скажи, что мне нужно видеть их как можно скорее! Проводи их сюда.

Гуссейн-ибн-Гуссейн со своей супругой Кабиной не замедлили явиться и выглядели изрядно перепуганными. Хабиб-ибн-Малик не стал тратить время попусту.

— Ваша дочь утратила девственность до свадьбы! — ледяным тоном объявил он. — Она призналась в этом моему сыну, а доктор Сулейман засвидетельствовал ее позор. Мне известно также, что дочь ваша прежде была помолвлена с другим.

— У вас нет доказательств! — вскинулся Гуссейн.

— Да, понимаю — ведь, на ваше счастье, кади, бывший в курсе этого дела, внезапно скончался, — сухо ответил Хабиб. — И тем не менее девушка опозорена.

Гуссейн злобно накинулся на свою любимую жену Кабину:

— Она твоя дочь! Почему ты не уследила?

— Да она же влюблена в Али Хассана с десятилетнего возраста! — страстно заговорила Кабина. — Они должны были пожениться еще три года тому назад, но ты огорошил жениха, потребовав от него огромный выкуп! Оба они молоды и горячи. Они не сомневались, что в один прекрасный день поженятся. Не могла же я три года держать ее взаперти! Не вини меня! Она и твоя дочь тоже, и куда больше похожа на отца, нежели на мать!

— — Муж разведется с нею! Я должен буду вернуть три тысячи динаров, а деньги уже потрачены! — зашипел на жену Гуссейн, словно в комнате никого кроме них не было.

— Если Хатиба не зачала, — вмешался Карим, — я возьму ее в жены, Гуссейн-ибн-Гуссейн. Но если семя ее любовника прорастет, я вынужден буду возвратить вам дочь. Я не виню девушку в ее несчастье — во всем виновен ты! Понял ли ты меня, Гуссейн-ибн-Гуссейн? — Черты Карима исказились от злости.

— О господин! — Кабина горой стояла за дочь. — Хатиба хорошая девочка! Правда, она горяча и своенравна. А уж когда отец запретил ей и думать об Али Хассане, она стала сама на себя непохожа!

«…Как дочь походит на мать, — думал Карим, глядя на женщину, — только серые глаза Кабины кроткие и ласковые, а вот у Хатибы они холодны и неприветливы…»

— Ты проведешь со своей дочкой два месяца, — сказал Карим теще. — Надеюсь, хотя бы теперь ты станешь следить за ее поведением, а заодно втолкуешь ей, что входит в обязанности доброй жены. Если к концу этого срока я буду абсолютно уверен, что она не ждет ребенка от другого, то вернусь домой и начну с нею семейную жизнь. А ты уедешь к мужу.

Гуссейн-ибн-Гуссейн открыл было рот, чтобы возразить, но злобный взор жены остановил его. Челюсти его щелкнули.

— Ты более чем благороден, господин! — выговорил он, но в голосе его не слышалось благодарности.

— А тебе бы следовало воспользоваться отсрочкой, чтобы собрать три тысячи динаров, которые ты столь поспешно истратил. — Карим был неумолим. — Это золото — собственность Хатибы. Помни об этом, Гуссейн-ибн-Гуссейн! Эти деньги спасут ее от нищеты, если когда-нибудь она лишится мужа. Я лично прослежу за тем, чтобы в течение двух месяцев все было возвращено либо мне, либо моей супруге.

Тесть смущенно отвел глаза.

— Да, господин. — Он уже лихорадочно обдумывал, каким непостижимым образом удастся ему выкроить такую сумму…А вдруг его зятю не посчастливится и звезда его угаснет? Тогда молодая вдова воротится в отчий дом, приданое и выкуп останутся при ней, и можно будет подумать о новой свадьбе…

Карим наблюдал за тестем: глаза старика сузились и потемнели. Он что-то замышляет… Карим от души надеялся, что ему не придется отсылать жену отцу. Деле было вовсе не в каком-нибудь неожиданно возникшем чувстве — нет, просто, узнав тестя поближе. Карим ощутил сострадание к девушке. Он повернулся к отцу;

— Ты проследишь за тем, чтобы госпожу Кабину препроводили к дочери?

— Тотчас же, — отвечал Хабиб.

И Кабина переселилась на время в дом зятя… Дочь мрачно сверкнула глазами на мать: она явно разозлилась, увидев ее. Кабина отвесила ей пощечину:

— Теперь некому тебя выгораживать, дрянная девчонка! Отец сколько угодно может уверять, что он тут ни при чем, но он прекрасно знал, чем ты занималась, когда ездила в горы! Прекрасно знал! И тем не менее продал тебя такую за три тысячи динаров, надеясь, что ему все с рук сойдет! Молись Аллаху, дочка, молись, чтобы не оказаться в тягости от Али Хассана! Тогда отец просто убьет тебя. И даже я не смогу тебя защитить. Посуди сама: что ему останется делать с опозорившей его дочерью, чтобы сберечь хоть каплю семейной чести? Тебе на удивление повезло с мужем, Хатиба, — если, конечно, он останется таковым. Если все обойдется… Какое великое благородство он проявляет, подумай только!

— Благородство! — оскалилась Хатиба. — Он любит другую, с которой никогда не сможет быть вместе, мама! Мою же утраченную добродетель он ни в грош не ставит! И если он не выгоняет меня, то лишь для собственного блага, а вовсе не ради меня. Он никогда меня не полюбит…

Дни летели. Карим с братьями и приятелями почти каждое утро выезжал на охоту в горы и поля за городом. Днем он обычно навещал Хатибу, но лишь в присутствии ее матери. Обнаружилось, что девушка поразительно невежественна. Она не умела ни читать, ни писать. У нее начисто отсутствовал музыкальный слух. Когда же он пригласил для нее учителей, она пришла в отчаяние, мгновенно уставала и принималась рыдать.

— Она на редкость невнимательна, — пожаловался Кариму самый уважаемый наставник, выражая общее мнение. — С нею невозможно заниматься: она не желает учиться, а хуже ничего не придумаешь…

Оставаясь в одиночестве, Карим чуть ли волосы на себе не рвал — в самом деле, о чем они станут беседовать, если она останется его женой? Обнаружилось, правда, что девушка азартна в любой игре. Она играла в шахматы и триктрак с ребячьей горячностью: когда ей случалось выигрывать, она бурно радовалась и хлопала в ладоши, а оставшись в проигрыше, бушевала. Это было хоть и слабое, но все же утешение… Карим все чаще вспоминал совет брата Джафара — поскорее обрюхатить жену и подыскать себе занятную наложницу. Он с грустью вздыхал. Он не хотел ни гарема, полного луноликих красавиц, ни жены по имени Хатиба, которая за столь короткое время успела уже доставить ему массу хлопот. Он желал лишь Зейнаб, а ею ему никогда не обладать. Она ушла от него навсегда…

Наконец период ожидания истек. У Хатибы дважды показались крови, и врач Сулейман, тщательно осматривавший девушку во время регулярных истечений, объявил, что беременности опасаться не следует.

— Ты можешь войти без опаски, мой господин. Если она через положенное время родит, можно будет не сомневаться, что это твое дитя. Она здорова, ничем не заражена. И, похоже, с родами проблем не возникнет.

Карим тотчас же отослал тещу домой в горы и распустил на несколько дней всех прислужниц. С тяжелым сердцем вошел он в покои своей жены. Путь назад был отрезан. Поводов оттягивать неминуемое больше не было. Самое время начинать новую жизнь…

***

— Выпей это, госпожа Зейнаб, — говорил врач Хасдай-ибн-Шапрут, одной рукой обнимая девушку, а другой поднося к ее губам чашечку.

— Что это? — слабым голосом спросила она. — Как болит голова…

— Еще глоточек универсального противоядия. Оно называется «териака». Уверяю тебя, все обойдется, — приговаривал врач. — Тебе необыкновенно посчастливилось, что организм отреагировал на яд мгновенно. Это позволило вовремя поставить диагноз и спасти тебя.

— Яд?! — На ее прекрасном лице отразилось изумление. — Я была отравлена? Ничего не помню… Кому понадобилось меня… — Зейнаб смутилась. Что такого она сделала, что приобрела столь непримиримого врага за такое короткое время?

— Преступница пока не найдена, — отвечал калиф, находящийся тут же. — Но как только я найду ее, она умрет той самой смертью, которую избрала для тебя, моя любовь. — Лицо его было сумрачно. В гареме было около четырех тысяч женщин — его жены, наложницы, рабыни, которые еще только надеялись привлечь его внимание, его родственницы, служанки… Немыслимо подвергать допросу всех. Злоумышленник очень хитер. И похоже, что так никогда и не будет найден…

— Как.., как была я отравлена? — спросила Зейнаб Хасдая-ибн-Шапрута. — А что мой бедный Наджа? С ним все в порядке? Ведь он пробует все, что мне подают…

— Твой евнух всего лишь вне себя от волнения и страха за тебя, госпожа. В остальном же вполне здоров, — уверил ее врач. — Отравой была пропитана одна из твоих шалей. Так яд проник в кожу. Ты должна была умирать постепенно, но как только ты накинула шаль, наступила немедленная И бурная реакция. Ты несомненно весьма чувствительна к любым посторонним веществам — и это хорошо, госпожа. — Врач повернулся к своей помощнице:

— Ревекка, покажи госпоже Зейнаб злополучную шаль.

Пожилая женщина открыла металлический ящичек и продемонстрировала содержимое.

— Кто дал тебе эту шаль, госпожа? — спросил Хасдай-ибн-Шапрут. — Если ты вспомнишь, то, возможно, мы скорее найдем преступника.., преступницу. Не прикасайся, умоляю! Шаль смертоносна, и ее надлежит немедленно уничтожить. Просто гляди.

Зейнаб посмотрела на шаль. Прелестная ткань — легчайшая мягкая шерсть ярко-розового цвета, а роскошная бахрома еще ярче. Приметная вещица… Тем не менее Зейнаб напрочь не помнила, откуда она взялась. Она посмотрела на Ому, но та лишь недоуменно покачала головой.

— Этой вещи не было среди нарядов, привезенных нами из Алькасабы Малики, — сказала Ома. — Я помню лишь, как однажды поутру мы рылись в сундуке в поисках какой-нибудь теплой шали: день обещал быть прохладным. Вот эта просто-напросто лежала поверх прочих тряпок. Мне и в голову не пришло поинтересоваться, откуда она взялась. Я подумала, что это подарок господина калифа…

— Госпожа, я обязан задать один вопрос, — сказал врач. — Ты вполне доверяешь своей прислужнице? Зейнаб пришла в неистовство.

— Как ты смеешь? — Она с величайшим трудом овладела собою и заговорила ледяным тоном. — Я верю Оме, как самой себе. Она со мною по собственному выбору. Я предлагала даровать ей свободу и отослать домой, в Аллоа. Она отказалась. Она отказалась даже стать женою Аллаэддина-бен-Омара, которого любит всем сердцем, и все ради того, чтобы не покидать меня! — Зейнаб протянула руку подруге, и Ома благодарно сжала ее. Глаза служанки были полны слез. — Ома верна… Никогда она не причинит мне зла.

— Госпожа, прошу простить меня, но я обязан был спросить… — врач был искренен.

— Путешествие не повредит госпоже? — спросил калиф. Вопрос этот изумил всех.

— Куда ты хочешь увезти ее, мой господин? — спросил Хасдай.

— Во дворец Аль-Рузафа. Она будет там в безопасности, покуда не оправится совершенно, — отвечал калиф. — Мы поедем с остановками: сперва доедем до Алькасара, что в Кордове, передохнем, а потом спокойно доберемся до Аль-Рузафы.

— Да… — врач задумался. — Пожалуй, это недурная мысль, мой господин. В Аль-Рузафе ситуацию можно держать под контролем, не то что в этом курятнике… А дворец все еще обитаем? Ты не был там с тех самых пор, когда двор переехал в Мадинат-аль-Захра…

— Я поселю се в прелестном летнем домике среди тамошних дивных садов, там уютно и вполне можно жить. Не впервые мне возить туда красавицу… — В глазах Абд-аль-Рахмана сверкнули шаловливые огоньки. — Там покойно, — докончил он более серьезно.

— Все одежды госпожи необходимо предать огню, — продолжал врач. — А драгоценности — прокипятить в уксусе. Мы не можем исключить проникновение яда во все вещи, которых касалась отравленная шаль.

Калиф заметил, что глаза бережливой Зейнаб темнеют, и поспешно сказал:

— Я тотчас же прикажу сшить тебе новые наряды — самые лучшие, моя любовь! Но воспользуюсь случаем и признаюсь тебе, красавица; ты нравишься мне более всего в естественном своем виде… На свете нет женщины прекраснее тебя, Зейнаб! Я ежечасно благодарю Аллаха за то, что он не отнял тебя у меня.

— О, как ты добр, господин мой… — ласково ответила она, тщательно скрывая злость и испуг. Да, Инига предупреждала ее, что подобное случается в гаремах, но, надо признаться, Зейнаб не восприняла ее слов всерьез…

А Хасдай-ибн-Шапрут тем временем думал о том, что калиф, похоже, всерьез влюбляется — или уверяет в этом сам себя. За те несколько лет, что он знал Абд-аль-Рахмана, он ни разу не видел, чтобы владыка был таким с женщиной… То, что началось как приступ бешеной страсти, возбуждаемой цветущим и на редкость совершенным телом, обогатилось совершенно иными симптомами по мере того, как калиф лучше узнавал свою Рабыню Страсти… Что же до самой Зейнаб, то врач ни секунды не верил в ее ответную любовь к калифу. Да, девушка почитает его, возможно, немного боится — ладно, пусть даже слегка привязалась к владыке, но при чем тут любовь? Нет. Едва зная девушку, он не был даже вполне уверен, что она способна любить. Ужели женщина, специально натасканная для наслаждения и ведущая столь неестественный образ жизни, знает, что такое любовь?.. Нет, положительно это загадка…

Правда, врач вынужден был признать, что более красивой женщины он в жизни не видывал. Посему вполне понимал калифа — ведь она к тому же еще и молода, и образованна… Зейнаб — последняя любовь калифа, ярчайшая звезда на закатном его небосклоне, подобно тому, как Ависага-сунамитянка была усладой старости царя Давида… Вероятно, ребенок от нее будет последним отпрыском владыки. И пусть ему за пятьдесят — но на это он вполне еще способен, что доказывает существование двоих младших его детей…

— Как она? — спросила госпожа Захра Хасдая-ибн-Шапрута. Она специально потребовала, чтобы он явился в ее покои перед тем, как покинуть гарем. — И что с нею приключилось? Она что, забеременела?

— Кто-то пытался ее отравить, — спокойно отвечал доктор. — Калиф вне себя. К счастью, мне удалось ее спасти. — С какой стати первая жена калифа спрашивает об этом? Захра обычно не удостаивает своим вниманием тех, кого считает низшими…

— Тогда, я уверена, она будет жить, — безмятежно ответствовала Захра. — Конечно, калиф стар для такой цацки, но станет ли он меня слушать? Никогда! Ах, насколько было бы разумнее отдать эту красотку Хакаму! А ты какого мнения как врач?

— Я вижу лишь, что господин мой калиф счастлив с госпожою Зейнаб. Я считаю его достаточно крепким и телом, и духом, чтобы предаваться страсти с этой красивой девушкой, — отвечал Хасдай-ибн-Шапрут, прежде ему не приходилось видеть госпожу Захру в такой ярости. Что ее так волнует? Ее положение при дворе незыблемо, и сыну ее ничто не угрожает…

— О, мужчины! — говорила позже Захра второй жене калифа по имени Таруб, галатианке, чьи когда-то роскошные рыжие волосы с возрастом утратили яркость. — Все они из одного теста! Наш господин рискует здоровьем, забавляясь с юной наложницей! Он совсем не думает о том, как нуждается в нем Аль-Андалус!

— Если он счастлив, — рассудительно заметила Таруб, — разве от этого не выиграет Аль-Андалус? Что ты имеешь против этой Зейнаб? Почему вся пылаешь ревностью? Сколько наложниц прошло через спальню владыки — а ты прежде и бровью не вела! С самого начала девушка вела себя достойно, а с тобою была крайне почтительна! Она не сеет смуты среди наложниц. Она добропорядочнее всех, кого я до сих пор знала… Ни одна душа на нее ни словом не пожаловалась! Отчего же ты так ее невзлюбила?

— При чем тут «невзлюбила»? — возмутилась Захра. — Просто я пекусь о здоровье нашего дорогого господина. — Первая жена владыки была по рождению каталанкой — а женщины этой страны славятся острым умом. Именно это и очаровало в ней когда-то Абд-аль-Рахмана…

— Но сейчас-то речь вовсе не о его здоровье! — слегка улыбнулась Таруб, — Ведь это бедняжка Зейнаб чуть было не умерла.

— Он любит ее… — почти беззвучно прошептала Захра.

— Ах, так вот в чем твоя печаль! — отвечала подруга. — Ох, Захра, ну и что тут такого? Ведь он любит и меня, а ты ничуть не ревнуешь. Он любит всех очаровательных своих наложниц — и даже не очень очаровательных, особенно тех, кто подарил ему детей. В особенности Бацею и Кумар. Ведь ты и к ним не ревнуешь мужа! Если даже он любит эту Зейнаб, то любовь его к тебе все равно сильней! Ты у него самая любимая жена! И таковой останешься. Разве не назвал он в твою честь город? Как красиво — Мадинат-аль-Захра… Просто прекрасно, что мужчина в его возрасте способен еще полюбить! — Она рассмеялась. — Так возблагодарим же за это Аллаха! Ведь мы с тобою попали во дворец Абд-аль-Рахмана одновременно. Помнишь? Мы были совсем юными девушками. Твой сын родился за два месяца до появления на свет моего малыша. И я не гневлю Аллаха, что вышло, то вышло… Я обожаю моих детей и внуков. Это мое утешение. Я не убиваюсь оттого, что время страсти миновало. А ты вот, похоже, не можешь смириться… И с каждым годом тебе все тяжелее. Думаю, причина твоей ревности вовсе не в любви Абд-аль-Рахмана к Зейнаб, а в ее юности и поразительной красе! Этого ты все равно не сможешь изменить — как, впрочем, и не сумеешь сама помолодеть. Тебе ведь уже за сорок…

— Как ты безжалостна! — из глаз Захры брызнули слезы.

— Я просто честна с тобою, — как всегда, дражайшая моя подружка! — отвечала Таруб. — Но заметь, я сказала тебе, что наш муж всегда будет сильнее прочих любить именно тебя, и неважно, кто еще взволнует его сердце… Прими это и умертви в своем сердце злость и ревность, иначе они убьют тебя или, что еще хуже, любовь к тебе Абд-аль-Рахмана. Неужели ты хочешь перечеркнуть все эти годы безмятежного счастья?

Захра молча отвернулась. Права ли Таруб? Или подруга просто-напросто хочет ее утешить? Абд-аль-Рахман с нею уже совсем другой…

Она вдруг вспомнила тот день, когда умерла старейшая наложница калифа. Госпожа Айша была первой женщиной, которую познал Абд-аль-Рахман. Она была старше владыки…

…Айшу подарил калифу его дед, старый эмир Абдаллах, воспитавший его. Абд-аль-Рахману она очень полюбилась. Она обучила его искусству любви и всем ухищрениям страсти, но кроме того стала близким его другом и доверенным лицом. И долгое время, уже после того, как страсть его к ней угасла, он навещал Айшу в ее покоях и очень почитал до самой ее смерти. Когда же Айша скончалась и вскрыли ее завещание, то обнаружилось, что благородная женщина просила употребить все ее немалое состояние, чтобы выкупить мусульман, томящихся в христианском плену… Но уцелели и освобождены были столь немногие, что Абд-аль-Рахман пребывал в полнейшей растерянности: как распорядиться оставшимися деньгами покойной? И вот в память о ней он решил сделать что-нибудь, что одобрила бы Айша, будь она жива. И именно Захра тогда предложила ему выстроить новый город…