История России 7 страница

Они вместе купались ежедневно в бане! Дважды в день, в личной бане при апартаментах Зейнаб! Хасдай тотчас же приказал принести пробу воды из фонтана и бассейна. Он сразу же запретил Зейнаб и служанке входить в баню, по крайней мере до тех пор, пока не удостоверится. И вскоре обнаружилось, что врач не ошибся. Вся вода была отравлена! Яд проникал в организм через поры кожи и медленно убивал обеих юных женщин… Лекарь возблагодарил Бога за то, что успел вовремя, и тотчас же прибег к териаке.

Обо всем тотчас же донесли калифу, и тот понял наконец, кто покушался на жизнь Зейнаб теперь и, возможно, в первый раз. В гареме было лишь одно лицо, располагающее достаточной властью, чтобы совершить такое. Калиф раскинул сети — и пташка тотчас же попалась…

— Я приказал схватить рабыню, которая подливала очередную порцию яда в резервуар с водой, — рассказывал он Хасдаю-ибн-Шапруту. — Двое моих самых верных стражников притаились в засаде и застали ее на месте преступления. Не понадобилось долго уговаривать ее признаться, кто за всем этим стоит. Госпожа Захра… Преступную рабу тотчас удавили.

— Что ты предпримешь, мой господин? — спросил Хасдай.

В тяжелом вздохе калифа ясно слышалась глубочайшая сердечная боль…

— Не в моей власти защитить Зейнаб от Захры, мой Хасдай. Ведь это значило бы публично низложить Захру. Она мать моего наследника, и, разведись я с нею, я вбил бы клин либо между Хакамом и его матерью, либо между сыном и собою самим… На это я решиться не могу. Много лет тому назад я решил, что калифом после моей смерти станет Хакам. А то, что я ни разу не поколебался в своем решении, стяжало мне уважение и любовь его братьев и дядьев… Нет никаких сомнений, никаких колебаний — и никогда не было. Хакам — мой наследник. Если бы я опозорил его мать, все тотчас решили бы, что это лишь первый шаг в низложении Хакама. И никакие мои слова не смогли бы их переубедить. Вокруг прочих моих сыновей возникли бы группировки придворных. Четверо уже взрослые — и их запросто можно толкнуть на заговор… Ведь власть опьяняет сильнее всего на свете, Хасдай. Золото, прелестные женщины, победа и слава в бою — все это меркнет перед блеском власти. Мой отец был умерщвлен собственным братом, который так и не смирился с решением моего деда о наследовании… Я своего отца даже не помню, но дед мой из всех прочих его сыновей выбрал именно меня и растил до тех пор, покуда руки мои не стали достаточно сильными, чтобы принять бразды правления Аль-Андалус. Я правлю страной вот уже более тридцати лет, и все это время в стране царил мир. А мир — это процветание. Теперь Аль-Андалус наиболее сильная и процветающая держава в целом свете! И так будет, друг мой, ибо я не допущу раздоров, могущих все загубить! К несчастью, я не могу предотвратить войны в собственном гареме без того, чтобы это не стало достоянием гласности. Уже дважды Захра покушалась на жизнь моей возлюбленной Зейнаб. Дабы предотвратить дальнейшие попытки, я должен либо избавиться от Захры, либо отослать Зейнаб и дитя прочь отсюда, чтобы сберечь жизни обеих. Иного выбора у меня нет…

— Ты даруешь ей тогда свободу, мой господин? — спросил лекарь. Он в любой ситуации оставался медиком, ему весьма не нравился вид Абд-аль-Рахмана. Калиф был бледен, а кожа его лоснилась от пота. Он был невероятно взволнован.

— Я не могу подарить ей свободу, Хасдай. Несмотря даже на то, что законы ислама дают женщине право на владение собственностью. Но без защиты мужчины она беспомощна и ежечасно подвергается опасности. Нет, Хасдай, я не освобожу Зейнаб… Я отдаю ее тебе. У тебя нет жены, которая бы этому воспротивилась, а я к тому же буду очень щедр. У нее будет собственный домик в окрестностях Кордовы на берегу реки, свой штат слуг и немалый доход из казны, который позволит безбедно существовать ей и ребенку. Но с этой минуты она принадлежит тебе, Хасдайибн-Шапрут.

Лекарь опешил. Он даже подумал было, что ослышался.

— Конечно, вы станете наезжать к ней… — нерешительно спросил он.

Абд-аль-Рахман отрицательно покачал головой:

— С той самой секунды, как она покинет Мадинат-аль-Захра, я не увижу ее более… Она не будет больше моей.

У Хасдая от напряжения мешались мысли:

— А что.., что маленькая принцесса? Лицо калифа исказила судорога боли:

— Конечно, время от времени я буду видеться с дочерью… — Абд-аль-Рахман вдруг пошатнулся.

— Сядьте, мой господин! — врач завладел запястьем калифа и принялся считать пульс. Он был учащенным и прерывистым. Порывшись в кармане, лекарь извлек оттуда маленькую пилюлю:

— Положи под язык, мой господин.

Это облегчит боль в груди.

Абд-аль-Рахман даже не поинтересовался, откуда Хасдай-ибн-Шапрут узнал об этой боли, разрывающей ему грудь. Молча он взял пилюлю. Когда боль немного отпустила, он прошептал:

— Как скажу я ей об атом, Хасдай? Как скажу я этой девушке, которую люблю всем сердцем, что мы не увидимся больше? — Глаза владыки были влажны.

— Тогда надобно увезти ее отсюда нынче же вечером, — тихо сказал врач. — Мы ничего ей не скажем, кроме, пожалуй, того, что это делается ради ее безопасности. Через несколько дней, когда они с Омой вполне оправятся, ты приедешь и скажешь ей все, но не сегодня. Тебе необходимо восстановить силы…

Калиф медленно кивнул:

— Никто не должен знать о ее местонахождении, Хасдай. Для Захры достаточно будет того, что она исчезла. С Женой я поговорю сам. Ты будешь добр с Зейнаб?

— Мой господин, я буду всячески почитать ее…

— Воля твоя — можешь почитать ее, но ты должен ее еще и полюбить! — сказал Абд-аль-Рахман. — Ей необходима любовь, а она взамен подарит тебе неземное блаженство, друг мой.

К изумлению калифа, Хасдай-ибн-Шапрут мучительно покраснел.

— Мой господин! — сказал он. — Я крайне неопытен в делах сердечных. Всю свою сознательную жизнь я занимался наукой, стараясь принести пользу стране моей… Со дня на день ожидаются посланные из Византии. Они привезут мне для перевода трактат «Де Материа Медика» — и вскоре можно будет открыть медицинский университет в Кордове. У меня вряд ли останется время на что-то постороннее… Я буду очень занят работой с переводчиками-греками. Вот почему я так и не женился, чем по сей день привожу в отчаяние отца.

Слова лекаря позабавили калифа: он понял, что, когда первый порыв печали минует, Зейнаб вскоре опять захочется любви, а шансы у Хасдая-ибн-Шапрута устоять против ее волшебных чар весьма невелики…

— Я уверен, ты сделаешь для Зейнаб все. — Абд-аль-Рахман думал про себя, что она сделает для Хасдая куда большее… — Я отдам распоряжение, чтобы ее со всем скарбом нынче же перевезли. Потом я навещу госпожу Захру. А ты будешь сопровождать Зейнаб, друг мой.

Врач низко склонился. Цвет лица его пациента теперь нравился ему куда больше.

— Но не позволяй госпоже Захре всерьез расстроить тебя, господин мой!

Калиф кивнул и величественным шагом удалился из Двора с Зелеными Колоннами. Он разрушит все это великолепие, когда она покинет его… Ни одна женщина не поселится здесь. Подобно Зейнаб, этот прелестный дворик должен остаться лишь волшебным воспоминанием. Найдя Распорядительницу гарема и старшего евнуха, он отдал им все приказания касательно Зейнаб.

— Предупреждаю вас обоих: если вы хотя бы словом обмолвитесь кому-нибудь о том, что слышали от меня, — я прикажу вырвать вам языки! На что после этого сгодишься ты госпоже Захре, Баллада? А ты, Наср, помни: господин твой — я, а вовсе не госпожа Захра! Я правлю всей Аль-Андалус — и гаремом тоже, а не она.

Он оставил их мучиться поисками причин такой его суровости, а сам отправился в покои первой своей жены. Войдя, он тотчас же приказал прислужницам удалиться. Они поспешили прочь, потрясенные тем, что он вошел туда, где не был вот уже многие годы…

Захра подняла глаза — лицо ее было спокойно и бесстрастно.

— Чем могу я служить тебе, мой дорогой господин?

— Я знаю обо всем, что ты сделала, — сурово произнес он. — Посланная тобой рабыня была схвачена и во всем созналась, прежде чем была умерщвлена! Ты страшная женщина, Захра.

— Если я и сделала что-то не так, — ласково ответствовала Захра, — то ты вправе судить меня. — Она улыбнулась.

— Мораима тоже могла умереть!

— У тебя есть еще дочери, — холодно ответила она. Маска словно слетела с ее лица, теперь глаза у нее были ледяными. Такой он ее никогда не видел. — Неужели ты думал, что я позволю тебе низложить моего Хакама? Что я буду спокойно смотреть, как ты сделаешь наследником кого-нибудь из ее выблядков? Не-ет, раньше я умру! Умру! — визжала она.

— Ну так умри! — жестоко обронил калиф. — Насколько я знаю, Хакам не замешан в твоих гнусностях, Захра. И ради него, ради всей страны я не разведусь с тобою. Знаю также: что бы я ни сказал тебе, это ни на йоту не убедит тебя, безумная ты женщина, в том, что ни Зейнаб, ни малютка не представляют для тебя угрозы! Чтобы сохранить мир в Аль-Андалус, я велю отослать женщину, которую люблю, и ее дочь далеко — прочь из Мадинат-аль-Захра. Я никогда более не увижусь с нею, ибо знаю: если не сделаю этого, то от тебя не будет ей пощады! Для блага Хакама, для блага Аль-Апдалус я лишил себя на склоне лет ослепительного счастья, ниспосланного мне Аллахом! А это величайшая жертва в моей жизни, и я никогда не прощу тебе, Захра, того, что ты вынудила меня пойти на это!

— О-о-о-о, дорогой мой господин, так ты сделал это ради меня? — злобное выражение разом исчезло с ее лица.

— Для тебя? Ты не слушаешь меня и не слышишь, Захра! Я ничего не делал ради тебя, и никогда не сделаю! Я вознес тебя превыше всех прочих, назвал город в твою честь, а ты, ослепленная эгоизмом и гордостью, разрушила и убила все чувства, которые у меня к тебе еще оставались! Да если бы ты вправду любила меня, то желала бы мне счастья! Тебя же заботило только твое положение. Я не, желаю больше видеть твоего лица! И вот мой приговор: ты будешь узницей этих покоев и этого сада до конца дней своих! Я вырву твое отравленное жало! В баню ты станешь ходить по ночам, когда все остальные уже спят, чтобы не разлагать добронравных наложниц! К тебе будут относиться почтительно, ты будешь принимать гостей, но твое царствование окончено, жена моя!

— Ты не можешь… — начала она.

— Не могу? — загремел он. — Женщина, я твой господин и повелитель! Можешь продолжать сидеть, словно паучиха в своей вызолоченной сети, истекая ядом, но ты будешь повиноваться мне! — Он резко повернулся и вышел.

— Наплевать… — прошептала она себе под нос. — Мне все равно! Я спасла сына от козней этой Зейнаб — и ее здесь нет больше! Я вынесу любое наказание! Он успокоится… Минет несколько дней — он поостынет и придет ко мне с каким-нибудь чудесным подарком! Он слишком стар для девиц! Ему нужна я!

Калиф же прямо от жены направился к сыну и рассказал ему о коварстве Захры.

— Я отослал Зейнаб с Мораимой в безопасное место. Я больше их не увижу, — объявил он наследнику. — Единство Аль-Андалус превыше всего и должно оставаться нерушимым, Хакам! Даже если это будет стоить мне моего счастья… Не сердись на мать, сын мой. Таруб рассказала мне, что Захра всем сердцем верит, что Зейнаб и дети, которых она могла мне родить, будут угрозой для тебя. Она почти обезумела. Она искренне считает, что защищает тебя!

— И ты хочешь, чтобы я взял жену, чтобы создал свой гарем? — изумился Хакам. — Теперь менее, чем когда-либо, мне этого хочется! Я предпочту книги…

— Было бы лучше, сын мой, если бы на закате дней твоих было бы кому наследовать тебе, но если ты не женишься и не зачнешь сына, то прошу: избери себе наследника тотчас же по восшествии на престол! Не должно быть ни малейшего сомнения в том, кто после тебя станет править Аль-Андалус. Когда мой отец, принц Мухаммед, был убит единоутробным своим братом, мой дед эмир Абдаллах ни секунды не колебался. Он выбрал меня, хотя мне и трех еще не сравнялось. Он воспитывал меня, любил и учил управлять страной. Так и ты должен поступить со своим наследником, как дед мой со мною, как я с тобою… Народ должен знать, что бразды правления в сильных и надежных руках. А правительство необходимо держать в узде. Не позволяй никогда и никому править от твоего имени, Хакам. Я всегда свято следовал этому золотому правилу…

— Я стыжусь того, что натворила моя мать, — тихо произнес Хакам. — Я знаю, что она меня любит, но поверить не мог, что она способна на злодейство! — Он взял руку отца и поцеловал ее — жест был исполнен нежной любви и преданности.

— Материнская любовь — самая сильная из всех, Хакам, — сказал Абд-аль-Рахман старшему сыну и вдруг крепко обнял его. — Благодарю Аллаха за то, что ты вырос и стал добрым человеком!

***

— Ты отсылаешь меня от себя навсегда? — аквамариновые глаза наполнились слезами. — О-о-о, не прогоняй меня, господин мой!

Абд-аль-Рахман глядел в эти глаза и чувствовал, как грудь его сдавливает незримый стальной обруч. — Любовь моя, драгоценная моя, я же все тебе объяснил. У меня не было выбора. Я не мог бы защитить тебя, останься ты в Мадкпат-аль-Захра.

— Но почему.., почему бы мне не жить в Аль-Рузафе?..

— Захра ненавидит тебя, любовь моя, — с грустью сказал он. — Она продолжала бы покушаться на твою жизнь и па жизнь ребенка, останься ты моей наложницей. — Он вздохнул…Нет, она никогда не узнает, что он собирался сделать ее третьей своей женой — женой, которая стала бы утешением его старости… Никогда не простит о» Захру…

— Л почему ты не отсылаешь ее, Захру? — Зейнаб вдруг озлилась. — Это она ревнивица — вовсе не я! Неужели ты любишь меня, и отсылаешь прочь?

— Я не могу публично отвергнуть мою жену и мать моего наследника, — терпеливо говорил он. — Многие не поняли бы меня. Подумали бы, что я хочу передать право наследования престола Аль-Андалус другому сыну. Да я уже все объяснил тебе, Зейнаб… Ты не такова, как большинство женщин. Ты поймешь. Тебе может не нравиться то, что я говорю тебе, но ты поймешь, почему я вынужден так поступить. И никогда больше не смей говорить, что я не люблю тебя! Это не правда! Я люблю и ради этой любви лишаю себя твоих ласк до конца дней моих. Ради любви.., и ради спасения жизни твоей и Мораимы!

— Ах, Абд-аль-Рахман, я не вынесу этого! — прошептала она. — Куда я уеду? А Мораима? Будет ли у девочки отец?

— Как ты могла подумать, что я изгоняю тебя? — выкрикнул он. — Я подарил тебе тот домик — помнишь, по дороге в Аль-Рузафу? Вокруг прелестный сад, виноградник… Чудный вид на реку… Все это принадлежит тебе, Зейнаб. Я не дам тебе свободы: ты наверняка понимаешь, что в нашем обществе женщина рискует жизнью, если не находится под защитой семьи. Я отдаю тебя Хасдаю-ибн-Шатфуту. Это твой новый хозяин. Он станет оберегать тебя и Мораиму.

Она была потрясена. Хасдай-ибн-Шапрут? Этот серьезный медик с удлиненным отрешенным лицом? Она невольно улыбнулась:

— Он довольно приятный человек, мой господин, но знает ли, как обращаться с Рабыней Страсти? Или я должна до конца дней своих хранить целомудрие? — Она вскинула прелестную головку:

— Может, ты собираешься наезжать ко мне тайно? Как бы я этого хотела, мой господин!

И снова кольнуло в груди у калифа — он с трудом перевел дыхание.

— Ты будешь принадлежать Хасдаю-ибн-Шапруту и душою, и телом, Зейнаб! Когда мы закончим этот разговор, то расстанемся навсегда.., моя прекрасная, моя любимая…

— А Мораима? — спросила она. — Ты отказываешься и от нашей дочки, мой господин?

— Ома станет привозить ее ко мне каждый месяц, — отвечал калиф. — Я не намерен терять из виду младшее мое дитя. Захра не причинит Мораиме вреда, когда тебя здесь не будет.. Впрочем, я пообещал Захре, что никогда более не увижу ее лица. Она узница в своих покоях, но, опасаюсь, что она все же не уймется. А когда меня не станет, Зейнаб, тогда не тревожься за нашу дочь: Хакам будет ее покровителем. Ты можешь полагаться на него, доверять ему, невзирая на то, что он сын Захры. А теперь, моя любовь, я ухожу… — Он отвернулся от нее, намереваясь удалиться, но Зейнаб воскликнула:

— Один поцелуй, мой господин!

Он остановился, словно прикованный к месту.

— Ты подарил мне множество прекрасных мгновений, господин мой, но лишь дважды я просила тебя. В первый раз — подарить мне дитя, и вот теперь молю о прощальном поцелуе! Неужели ты откажешь мне в этой последней просьбе?

С криком отчаяния он сжал се в своих объятиях. Губы его нашли ее горячий рот — в последний раз вкусил он ее губ: их сладости, мягкости… В последний раз вдохнул ее аромат. Отныне всегда, нюхая гардении, будет он вспоминать о ней. А она чувствовала, как бешено колотится сердце в его груди, и вот ее сердечко уже бьется с ним в унисон. И вдруг все кончилось. Объятия разомкнулись, и он вышел, не говоря ни слова.

Но, невзирая на все его утешения, Зейнаб была напугана. Будучи Рабыней Страсти при калифе, в некоторой степени она была защищена. А что, если Захра не удовлетворится ее изгнанием из Мадинат-аль-Захра? Что, если у госпожи длинные руки, и руки эти дотянутся до малышки Мораимы? Зейнаб не любила калифа, но он был ей безусловно приятен, да к тому же он отец ее дочери… Она знала, что сделала владыку счастливым. Он сказал, что они больше не увидятся, что это было бы для него слишком больно… А вдруг его свидания с Мораимой будут для него столь же болезненны? А без могущественного отца, во власти которого обеспечить ее будущее, ребенок лишается всего… Зейнаб горько рыдала.

Прибежала Ома и постаралась чем могла утешить госпожу, но безуспешно. Ослабленная отравой, в отчаянии от всего происшедшего, Зейнаб без чувств простерлась на полу…

Когда она очнулась и огляделась, то обнаружила, что лежит в постели.

— Где мы? — спросила она Ому, сидящую подле нее.

— В нашем новом доме, госпожа, — отвечала девушка. — Разве ты позабыла? Ты упала в обморок, когда… — она запнулась, но, так и не подобрав подходящих слов утешения, сказала напрямик:

—..когда калиф покинул тебя. Ты почти целый день была без чувств, моя госпожа. Врач сказал, что ты вне опасности и со временем сама придешь в себя. О-о-о, госпожа моя, что случилось? Почему, почему нас увезли из Мадинат-аль-Захра3 — Помоги мне сесть… — сказала Зейнаб. — Да принеси чего-нибудь холодненького попить, добрая моя Ома… Я расскажу тебе все, что знаю сама, но у меня так в горле пересохло…

Ома помогла госпоже приподняться на ложе, обложив ее со всех сторон подушками, чтобы той было удобнее. Потом принесла ей кубок, наполненный фруктовым соком, смешанным со снегом, привезенным с близлежащей горной вершины. И Зейнаб, с жадностью проглотив содержимое, спокойно и связно объяснила подруге, почему им пришлось переехать на новое место.

— Так это все-таки госпожа Захра! — злобно пробормотала Ома. — От души желаю ей смерти! Может быть, тогда калиф призовет тебя снова к себе…

Зейнаб покачала головой:

— Все кончено. Ома. Калиф не дал мне свободы. Он отдал меня Хасдаю-ибн-Шапруту. Теперь я собственность лекаря. По крайней мере, нас не подарили какому-нибудь чужеземцу, не продали с молотка… Помнишь, Ома, тот рынок в Алькасаба Малика — ну, мы с тобой видели, как продают рабов? Нам еще повезло…

В комнату вошел Хасдай-ибн-Шапрут, вошел без спроса, без стука:

— Ты пришла в себя? — сказал он. — Это хорошо. Как ты чувствуешь себя, Зейнаб?

Она собралась было гневно упрекнуть врача за то, что он не обратился к ней надлежащим образом, и, вдруг вспомнила, что теперь она принадлежит ему, а вовсе не калифу…

— Я хочу пить… — кивком она указала на кубок с холодным соком.

— И нутро твое принимает напиток? Тошнота, вызванная воздействием яда, уже прошла? — Он некоторое время внимательно вглядывался в нее, затем взял ее руку и внимательно осмотрел, одновременно считая пульс. Голова его склонилась на одно плечо, он совершенно ушел в себя.

— Сок мне очень понравился, — сказала она. — Меня не тошнит больше, мой господин. Я поправляюсь? — Она провела рукой по волосам и скорчила гримаску. Волосы ее, оказывается, перепутаны и влажны от испарины! Должно быть, она выглядит сущей кикиморой!

Хасдай рассмеялся:

— Тебе, вне всякого сомнения, гораздо лучше.

— Что так развеселило тебя, господин мой? — вскинулась Зейнаб.

— Я вовсе не хотел тебя обидеть! — оправдывался лекарь. — Но ты явно озабочена своей внешностью… А это неопровержимое доказательство того, что женщина поправляется.

— Так ты настолько хорошо знаешь женщин? Наверняка у тебя богатейший опыт… — с насмешкой бросила Зейнаб.

Хасдай покраснел:

— — Я врач, Зейнаб. Нас учат обращать внимание не только на тело больного, но непременно и на его состояние духа. Вот сейчас, к примеру, ты разозлилась…

— Да как же мне не злиться, господин мой? Калиф отослал меня прочь от себя, отдал другому — и все по вине глупых фантазий полубезумной женщины, которая пыталась убить и меня, и ребенка, возомнив, что в нас таится угроза для ее взрослого сына! Неужели ты думаешь, я могу смириться? Или считаешь, что чувства женщины быстротечны, словно весенний дождь: покапал и прошел?! Да, господин мой, я вне себя от злости!

— Тогда я оставляю тебя… — врач поднялся.

— Подожди! — властно приказала она. — Ты тоже живешь здесь? Мой господин калиф сказал, что дарит этот дом мне.

— У меня есть собственный дом, — отвечал Хасдай.

— Почему же я здесь, а не там? Ведь отныне я твоя Рабыня Страсти, мой господин! Сам понимаешь, что это означает… — тихонько прибавила она.

— Я еврей, Зейнаб. — Он усмехнулся своим мыслям. — Ты ведь не вполне понимаешь, что это значит? Я из племени Вениаминова, я израэлит… То есть не мусульманин.

И не христианин также…

— Какое мне дело? — с удивлением спросила она. — Ты ведь мужчина. Разве мужчины не все одинаковы, Хасдай-ибн-Шапрут? Две руки. Две ноги. Гениталии… Разве еврей настолько отличен от мусульманина или христианина? В чем же разница?

— Мы за долгие века стали презираемым народом…

Теперь настала очередь Зейнаб смеяться:

— Но ведь имам говорил мне, что евреи называют себя народом, избранным Богом! Ежели Господь избрал вас из всех прочих, как же могут люди против вас ополчиться? Это же полнейший абсурд! И все же ты не ответил на мой вопрос. Может, у тебя все-таки есть жена? Думаю, калиф не отдал бы меня тебе, если бы считал, что это в каком-то смысле не правильно или запретно…

— У меня нет жены, — отвечал он. — И тем не менее мы, евреи, живем, следуя своду определенных законов. Я не могу ввести тебя в свой дом: по закону Моисееву ты нечиста: во-первых, потому что не еврейка, во-вторых, потому что наложница…

— Значит, ты будешь наезжать ко мне сюда? — «…Как невероятно глупо все это», — думала Зейнаб.

— Ну.., если тебе приятно мое общество, Зейнаб, то я стану тебя навещать… Ты знаешь, конечно, что если надумаешь выйти в город, то следует закрыть тщательно лицо. Необходимо также, чтоб тебя сопровождали Наджа и Ома.

Пригодятся и крытые носилки…

— Так я могу ездить в город? — изумилась она.

— Ты можешь делать все, что заблагорассудится, Зейнаб.

— Ведь теперь я твоя Рабыня Страсти, Хасдай-ибн-Шапрут. Уверена, ты знаешь, что это означает. Я спрашивала калифа, как должна служить тебе, — он же отвечал, что я в полной твоей власти. Ты что — находишь меня недостаточно привлекательной, или, может, другую любишь? — она выжидательно глядела на него.

Ни одна женщина прежде столь пристально не разглядывала Хасдая. Он чувствовал себя не в своей тарелке:

— Я.., я нахожу тебя весьма и весьма привлекательной.

— Ну тогда, как только я оправлюсь вполне, приезжай, и я подарю тебе наслаждение, подобного которому ты не знал прежде, господин мой. — Она улыбнулась ему чарующей улыбкой. — Ни одна женщина не способна одарить мужчину таким блаженством.

Он серьезно кивнул — и вышел из комнаты!

— Он стесняется, — хихикнув, сказала Ома. — Мне кажется, ты его немножечко.., напугала.

— И ему есть чего бояться, — отвечала Зейнаб. — Ведь ему предстоит соперничать с Каримом-аль-Маликой и с самим Абд-аль-Рахманом! — она рассмеялась. — Он высок и хорош собою. Прежде я как-то этого не замечала… Ты обратила внимание на его руки? Они большие, а ногти самой совершенной формы…

— А мне нравится его рот, — сказала Ома. — У него полные и чувственные губы. Как и у моего Аллаэддина… — она вздохнула.

— Ох, я же до сих пор не поинтересовалась, как ты себя чувствуешь! — вдруг воскликнула Зейнаб, казня себя за черствость. — Прости меня, моя Ома! Тебе ведь тоже лучше, правда?

— О, разумеется, госпожа! Лекарь исправно потчевал меня этой.., этой териакой — и вылечил за день. Он добр, госпожа. Очень добр. Ты права, госпожа, нам и вправду посчастливилось…

В последующие несколько дней Зейнаб настолько окрепла, что смогла самостоятельно вставать с постели, не чувствуя головокружения. Первым делом она направилась, разумеется же, в баню, где прислуживала ей только Ома. На новое место вместе с госпожою переехали Наджа и Аида. Было здесь также несколько женщин средних лет, которые призваны были поддерживать в доме чистоту и порядок.

— Когда же мне вернут мою Мораиму? — каждый день терзала Зейнаб Хасдая-ибн-Шапрута. — Я так скучаю по дочери…

— Надобно подыскать для нее кормилицу, — отвечал врач.

— А разве я не могу снова кормить ее сама? У меня ведь есть еще молоко, пусть его немного, но как только я приложу дочь к груди, оно вновь появится! Повариха Аида говорит, что так непременно будет! И не нужна никакая кормилица! Не хочу я!

— И все же у тебя нет выбора. — Хасдай-ибн-Шапрут был на удивление терпелив. — Понимаю, что ты день ото дня крепнешь. К сожалению, никто не может с уверенностью сказать, сколько времени понадобится, чтобы организм совершенно очистился от яда. Возможно, понадобится год, а может, и более… Посему я как врач не могу позволить тебе кормить дочь грудью. Мораима теперь в полнейшей безопасности под присмотром племянницы Ревекки в еврейском квартале.

— Но ведь я ее мать! — Зейнаб вновь рассвирепела. — Она же не признает меня потом, если ее тотчас же не вернуть мне! Я ведь не какая-нибудь мавританская наложница — лентяйка и неженка, с радостью избавляющаяся от дитя! Отдайте мне мою дочь!

— Я найду для нее лучшую кормилицу, — пообещал он. А Зейнаб ни с того ни с сего вдруг схватила глиняный кувшин и запустила им в изумленного Хасдая.

— Верни мне сейчас же мое дитя! — завизжала она.

— Ты ведешь себя неразумно, — спокойно отвечал он. Но ему тотчас же пришлось уворачиваться от нового снаряда, пущенного на этот раз куда более метко…

— А ты хоть раз вела себя так с калифом? — спросил он невозмутимо. — Полагаю, подобное поведение весьма нехарактерно для Рабыни Страсти, Зейнаб. Ты не имеешь права убивать своего господина, ну разве что ласками на ложе страсти… По крайней мере, так мне втолковывали. — Его златокарие глаза спокойно глядели на Зейнаб.

— А как ты собираешься это познать, господин мой? — тут же осадила его Зейнаб. — Ты же ни единого раза не попытался возбудить мою страсть! — и она выбежала из комнаты, чтобы никто не видел ее горьких слез.

— Впервые вижу ее такой… — оторопело пробормотала Ома.

— Материнская любовь сильна… — отвечал девушке Хасдай. — Нынче же, слово даю, подыщу подходящую рабыню в няньки маленькой принцессе! Твоя госпожа — прекрасная мать.

— Господин мой! — решилась вдруг Ома. — Разрешишь мне поговорить с тобою начистоту?

Он кивнул, недоумевая, что такого важного может открыть ему эта девочка.

— Ты должен снизойти и к другим насущным надобностям моей хозяйки, господин. Она слишком молода, чтобы жить без страсти — ведь она создана для этого! Калиф отдал ее тебе, не сомневаясь, что ты защитишь ее и сделаешь счастливой…

Хасдай-ибн-Шапрут был ошарашен откровенностью Омы, хотя на его лице застыла маска благожелательности. Он считал, что лишь еврейские женщины могут быть столь смелы и прямы. Теперь же стало очевидно, что он жестоко заблуждался…

— Твоя госпожа еще слишком слаба для подобных занятий, требующих колоссальной траты сил. Со временем она окрепнет… — и, кивнув Оме, он удалился.

Ома же больше не думала об этом — ведь она высказала все, что хотела. У нее не было ни малейших сомнений в том, что, когда Зейнаб будет вполне здорова, лекарь станет ее любовником. Со временем парочка обоснуется в новом жилище Зейнаб. Домик находился всего в двух милях от Кордовы, вдали от главной дороги, и был обнесен выбеленными стенами. Ворота же охранял привратник…

Сам по себе домик выстроен был в традиционном мавританском стиле. Дворик вымощен был мраморными плитами, а в центре его располагался бассейн с водяными лилиями и золотыми рыбками. Кристальные струи падали в воду из изящного фонтанчика. Повсюду вдоль стен стояли пузатые вазы, в них цвели гардении, и в теплую погоду воздух был насыщен их пряным ароматом. А сразу же за домом начинался роскошный фруктовый сад, пройдя через который, можно было попасть на обрыв, откуда открывался чудный вид на реку. Здесь же раскинулся и виноградник.

Сам дом был построен следующим образом: на первом этаже располагались дневные покои, комнаты для прислуги, библиотека и кухня. Второй этаж состоял из нескольких спален и просторной бани, богато изукрашенной изнутри. Все полы в доме устланы были мягкими коврами, защищавшими до блеска отполированный мрамор плит, а стены увешаны гобеленами. Вся меблировка покоев Зейнаб была перевезена сюда из Двора с Зелеными Колоннами. Калиф позаботился о том, чтобы его обожаемая наложница ни в чем не испытывала недостатка. Зейнаб еще не знала, что Абд-аль-Рахман вложил от ее имени в дело троюродного брата Хасдая-ибн-Шапрута, златокузнеца, около пятидесяти тысяч золотых динаров…